Под Новый год

За окном, в проступающих из темноты голубоватых фонарных пятнах, мело снегом. Было хорошо смотреть через стекло на падающий густо снег, припорашивающий машины, покрывающий белой пеленой дорогу. Высокая, ростом почти с целый дом, пихта приютила на ветке косматую ворону; ее мутно-серый силуэт едва проступал прямо напротив окна. Наверно, холодно ей. Давно уж надоела грязь, затянутая осень; в этот год зима почему-то сильно запаздывала. Да и всё было теперь не так, как прежде: и этот поздно, но внезапно подкравшийся морозец, и новая «разведенная» жизнь; и то, что дочкин звонкий визг не заполняет дом; и даже Ира – теплая, своя, родная словно, – но тоже ведь какая-то новая и не до конца узнанная. И даже привычная кухня, на которой столько было переговорено, вырешено, искурено и выпито, – даже она была какой-то словно непривычной: обои, гарнитур с подсветкой, обновленная рама окна, на котором болтался сбоку шнурок сенсорного термометра, – даже она взялась как будто бы извне … Привычно лишь каталась пара пустых пивных бутылок под столом, пепельница на подоконнике была всё та – как прежде; да со стены – не то укоризненно, не то смущенно – взирал, чуть опустив глаза, потемневший лик …
– Ира! – позвал Николай.
Ответа не было.
– Ира! – повторил он чуть громче, немного растягивая звук.
– Иду! – раздалось приглушенно из комнаты, и через несколько секунд Ира мягкой, чуть прихрамывающей походкой, подошла к Николаю со спины.
А он, небритый, всё так же стоял лицом к окну, почти касаясь стекла чуть крючковатым носом и всё так же обдавая стекло редким флегматичным дыханием. На стекле медленно, словно нехотя, намечалась испаринка. Потом так же медленно она уходила прочь и снова появлялась.
– Что, мой хороший? – напевно раздалось из-за спины, и руки Иры где-то у Колиной груди сомкнулись.
Николай обернулся и увидел близко ее большие карие глаза.
– Ну что … – протянул он со вздохом. – Давай уж, что ли, чаю вскипятим …
– Давай, – промолвила Ира в ответ, отпуская одну руку от Коли и щелкая ею кнопку чайника.
Те несколько минут, что наполнялись звуком сопенья, а потом фырканья чайника, они молчали, стоя рядом у окна и глядя вместе на летящий снег. Неслышно появился на кухне полосатый кот Андрэ и, вятынувшись, одним прыжком угнездился на подоконнике. Он сел вполоборота к улице. До снега дела ему не было, и потому Андрэ, с отчаянно серьезным видом, сосредоточившись, принялся вылизывать шерсть на передней левой лапе.
Тишину, смешавшуюся с бурчаньем чайника и фырканьем кота, прервал щелчок со звоном: чайник закипел. Андрэ поморщился и презрительно оглянулся.
–Ну, наливай, – шутливо скомандовал Николай.
Наверно, в первый раз за несколько часов он улыбнулся.
– Как будто вчера прямо … – заметила Ира, идя к столу с чайником в руке и, тоже улыбаясь, указывая глазами на катающиеся в углу бутылки.
Оба они, кажется, думали в тот момент об одном и том же.
За чаем разговорились. Говорили больше всё про Новый год – о том, какой пустой это по сути праздник, но и какой – вместе с тем – интересный.
– Да что уж там … – прихлебывая, размышлял Николай.
Он закурил, пустил струю дыма и, сосредоточившись, продолжил:
– Ведь Новый год – по сути – что? Еще один из дней календаря. И ничего особого здесь нет. Итоги подводить? Неинтересно: ничего он толком не принес. Ну, – кроме тебя, конечно, – оговорился Николай.
Ира улыбнулась.
– Праздновать то, что жизнь еще на год укоротилась? Тоже, вроде, смысла нет. Да и не с кем: все ведь – кто где – свои дела, свои, понимаешь, семейства. С тобой вот будем тут сидеть да куковать…
Николай снова затянулся и постучал рукой по табуретке. Ирина стала чуть серьезней. Андрэ зевнул и прыгнул на пол. Через несколько секунд он исчез в полутьме коридора, а Ира с Николаем проводили его взглядами.
– Раньше вот, – продолжал философствовать Николай, – как было? Дети ждут от Деда Мороза подарков. Уложат спать детей, а с утра они проснутся и видят под ёлкой – что? Кто куклу, кто хоккей настольный, мяч резиновый. У взрослых по телевизору – «голубой огонек».
Николай по-брежневски причмокнул; Ира хмыкнула.
– Шампанское да водка … И на работу на следующий день, и никаких тебе каникул! Мы молодые были – в гости друг к другу ходили, поздравляли. Напивались, что уж там, – как черти, – да всё ж таки веселье … А теперь чего?
Николай махнул рукой, словно был он уже глубоким стариком, всё в жизни изведавшим, и для которого она – жизнь – была уже вся в прошлом и никакого интереса не представляла.
– Ну, Коля, ты не прав … – попыталась возразить Ира. – Оно, конечно, может, в детстве было по-другому, но ведь желанья принято загадывать, друг другу приятное делать, и опять-таки – подарки … А под Васильковом на Рождество ряженые ходят, колядуют …
– Ну это тебя уже куда-то отнесло!
Николай пытался вернуть беседу в прежнее русло. Но вместо этого разговор почему-то застыл. Николай и Ира переглянулись, а потом пару минут задумчиво смотрели в разные стороны. И встретились глазами снова.
– Коль, а ты о чем подумал? – спросила девушка, глубоко и грустно глядя Николаю в глаза.
Она взяла Колю за руку.
Думали они об одном и том же: о том, как трудно им теперь – ей, неустроенной «чужестранке» и ему – догуливающему свой последний отпуск и уже написавшему «по собственному желанию»; о том, как нелегко вдали от дома и семьи; как проведут они эти двенадцать дней … Но каждому казалось почему-то, что всё в итоге будет хорошо.
– «Дары волхвов». О’ Генри, – изрек к чему-то Николай.
Ира, смахнув вдруг набежавшую слезу, грустно улыбнулась, прилегши к Николаю на плечо. Она не читала О’ Генри, но почему-то доверяла своему непутёвому великовозрастному жениху.
Снова повисло молчание.
– Ну ладно, Ирка, что уж там, – вздохнув, повторил Николай свою любимую присказку. – Чего тут горевать … Что было, то было. Пойдем-ка лучше воздухом дышать… Стихи, понимаешь!
Одевшись, они выбрались на темный Юго-Запад. Снег шел сильней, уже порядочно припорошив дорожки, землю; пушисто укрыв деревья, занеся стекла и крыши машин. Николай и Ира не торопясь, взявшись за руки, вышагивали рядом, шли вдоль домов и ограды детского сада, ныряли в арки-подворотни, шли вдоль широких улиц … Свернув, чтобы пойти назад, они остановились у фонаря. Снег шёл и шёл. Они подняли головы, подставив лица под летящие снежинки. Снежинки падали и таяли, стекая вниз тонкими холодными струйками. Они знали, что снег этот скорей всего ненадолго, и, выпав сегодня, назавтра он стечет в коллектор грязною водой. Уж очень неустойчива эта зима.
Постояв, Ира с Николаем пошли дальше.
По дороге к дому они зашли в попутный магазин и снова накупили пива.
Перед сном пили пиво и долго разговаривали. Впрочем, говорил всё больше Николай. О том, что вот придёт Новый год, и, может, вправду принесет что-то хорошее, и всё будет не так, как прежде. Хотя и прежде было многое «ничего»: были друзья-студенты, Китай-город, «тошниловки» и рукописная газета «Один хрен». Но только чтение ее теперь наводит грусть. И о том, как сильно написал Пушкин «Евгения Онегина». Ира рьяно защищала литературные достоинства Панаса Мирного и утверждала, что Украина – не «окраина», а «Крайна –  страна людей». Решили на том, что каждому свое, но Николай горячо возражал против всяческих различий; говорил, что это всё политики придумали, и никакие выборы вовсе не нужны …
К полуночи обоих немного пошатывало.
Размеренно куря, Николай и Ира сидели у полуоткрытого окна. Они молчали, завороженные летящим снегом. И думали опять про Новый год. О том, что никуда не уйти всё равно от этого ненужного праздника. И пусть уж будет он, раз никуда не деться. Ведь осталось-то каких-то три-четыре дня. Но пусть принесет он только хорошее.
– Ну, – вздохнул Николай, взяв в руки бокал, – чтоб всё было хорошо.
Бокалы звякнули.

11 января 2012 г.