Глава II. Алмазный Клинок

Время на острове Меррахон, покоившемся посреди неукротимого в своем вечном течении, незамерзающего даже в самую холодную пору Озера Ветров, текло неторопливо и размеренно, словно зная, что впереди еще целая вечность. Весна плавно переходила в лето, которое ознаменовало свой приход буйным расцветом жизни. Остров, по словам живущих здесь отшельников, располагался много выше, чем долины четырех великих рек и берега морей, окружавших Арктическую землю. Однако при этом здесь, по их же словам, было много теплее, чем в горах и на плато, находившихся по ту сторону Ветров, за пределами острова. Причиной того они называли близость подземного тепла и то, что Ветры, огибающие Озеро и охватывающие его кольцом круглый год, не пускали сюда стылый воздух из Заполярья, который превращал дождь в снег по всей остальной Даарии, начиная с ее северных окраин и не достигая лишь южных ее берегов. Снегами здесь, на Меррахоне, была покрыта только вершина горы Меру, располагавшаяся на высоте около семи с половиной лиг над уровнем моря и около четырех с тремя четвертями – над Озером Ветров.

Осень также приходила плавно и почти незаметно, значительно позже, чем в долине реки Быстроводной в той ее части, где располагались селение Таннор и город Нордан. За ней постепенно приходила зима, но и она больше напоминала позднюю таннорскую осень: снег хоть и выпадал временами, но был очень мокрым, вперемешку с дождем, и совсем не холодным, к тому же, падая на землю, быстро таял, не образуя сугробов. Если потрогать зимой голыми руками землю, то она была совсем не стылой, а, напротив, удивительно теплой и приятной на ощупь.

Зимняя пора особенно нравилась южанам, оказывавшимся на этом острове в эту пору: дни и ночи здесь были почти одинаково не светлые и не темные, что, впрочем, можно было видеть зимой не только на Меррахоне, а вообще на всем Центральном Нагорье и по всей территории севернее. Но особенным было то, что зимой над вершиной горы Меру ни на мгновение не угасало таинственное, непостижимое для человеческого разума сияние, которое было в конце весны разгоралось до такой степени, что было видно почти всем жителям Даарии. Летом же было иначе: дни были гораздо светлее зимних, а ночи лишь не намного темнее, поскольку ночью солнце не скрывалось никогда полностью за горизонтом, к тому же света добавляло то же самое сияние, и летом оно было значительно больше и сильнее, нежели зимой и осенью. А весной и осенью было и вовсе не так, как зимой и летом: ночи были заметно темнее дней, поскольку солнце скрывалось за горизонт в этих краях (а в северных оно и в эту пору не скрывалось), но все же далеко не настолько темны, чтобы ничего не видеть без фонаря – таких темных ночей в Даарии не было вообще.

Первым делом, как только окончился великий Праздник Солнца и завершились все связанные с ним хлопоты и заботы, верховный Даарийский Жрец Анок усадил свою новенькую Ученицу Эйру эн Кассидар за книги и другие источники записанных им и его учениками бесценных знаний. Своей изначальной целью он поставил обучить ее всем этим знаниям и грамоте. В последней нужно было изучить несколько нынешних наречий, в том числе государственный язык, на котором изъяснялись потомки и наследники культуры айха, отличной и от арийской, и от атлантической, хотя это племя, если верить истории, записанной в книгах, произошло от смешения части атлантического и арийского народов – из людей, чудом уцелевших после кошмарных бедствий, постигших Атлантиду, и оказавшихся на большом, но безлюдном острове посреди океана.

Кроме того, полагалось в совершенстве выучить чистый санскрит. На нем, как было известно, когда-то говорили все представители арийской расы, но потом в пределах разных племен и народностей постепенно формировался свой особенный говор и особые слова, подчас непонятные или мало понятные другим, далеким от них племенам. К примеру, последние несколько столетий южные поморы (эоры) и северные (норды) уже почти не понимали друг друга и вынуждены были общаться между собой через специально нанимаемых толмачей.

Опасения Эйры, вызванные словами сребровласого старца Эйрада, не оправдались.  Если по отношению к своим двенадцати взрослым Ученикам-мужчинам отец Анок, хоть и искренне любил их всей душой, нередко проявлял строгость и даже иногда суровость, то с ней он был зачастую бесконечно добрым, ласковым и терпеливым учителем, хотя подчас все же довольно строгим и требовательным. Его воспитание с лихвой восполняло то, чему забывали или попросту не хотели учить ее старшие в Кассидаровом роду: смирению, выдержке, требовательности к себе, аккуратности и почтению, а также бескорыстию и любви ко всему сущему, в дополнение к тем знаниям, которые уже были ей известны, и тем, которые еще известны не были. Эти, как он любил говорить, необходимые качества души давались девочке с трудом: нелегко ей было преодолеть природную строптивость, непокорность, гневливость, неусидчивость, отсутствие терпения и прочие не лучшие черты своей натуры. Но мудрый учитель не терял надежды и не опускал рук, продолжая мягко, но настойчиво подталкивать юную Ученицу к пониманию и сути вещей и самой себя, которое, по его словам, должно в итоге привести к совершенствованию себя и духовному росту, который приближает человека к Богу.

- Скажи, учитель, – обратилась однажды к нему Эйра, когда они вдвоем солнечным утром первого месяца весенней триады прогуливались по девственному лесу, покрывавшему восточный склон Великой Горы, – тебе действительно доставляет радость со мной возиться? Я ведь такая непослушная, строптивая, гордая собой и вспыльчивая, я люблю отвечать злом на зло и мне далеко от совершенства души, о котором ты говоришь…
- Процесс совершенствования себя бесконечен, меан дэвир, и нельзя научиться всему сразу. То, что ты начала видеть, понимать и осознавать свои изъяны – это очень хороший знак. Это значит, что тебе будет не так уж трудно изжить это в себе, призывая на помощь Бога и Его Ангелов.

- Пока что для меня это трудно, – возразила Эйра, по-детски убедительно посмотрев Учителю в глаза, в которых едва заметно лучилась весенняя солнечная улыбка. – И я часто срываюсь, но ты даже ни разу меня не отругал как следует и не ударил. Я слышала, что многие учителя бьют своих учеников палками за непослушание, и опасалась, что и ты можешь…

Лоб Жреца на несколько мгновений пересекла глубокая морщина и взгляд его стал напряженно-отсутствующим, но потом его лицо вновь приняло прежнее безмятежно-светлое выражение и на нем появилась улыбка. Он остановился, присел перед Эйрой на корточки, отставив в сторону посох и поставив его около дерева, затем взял ее за плечи и внимательно посмотрел в ее большие, серые с зеленым оттенком глаза таким взглядом, который, как ей казалось, проникал в самую потаенную глубину ее существа. Однажды он уже посмотрел на нее так на Черном Озере, и тогда этот взгляд выбил из-под ее ног почву, но на этот раз она удержалась на ногах, хотя вновь почувствовала, что вот-вот взлетит на волнах чего-то неведомого, но совсем не страшного, а, напротив, приятного и благодатного.

- Почему ты так думаешь? – спросил он с легкой печалью. – Я никогда не бил и не бью своих учеников, и даже никогда не срываюсь на них и не повышаю голоса, хотя могу за ослушание отправить работать сверх положенного или на время перестать разговаривать с провинившимся, могу также просто спокойно отчитать при всех, но не более того. Чего ты до сих пор меня боишься?

- Я мало знаю тебя, отец Анок. И ты не перестаешь удивлять.
-Давай договоримся, меан дэвир: для тебя я не отец, а старший названный брат и учитель, наставник. Ведь я назвал тебя не дочерью своей, а младшей сестрой. Помнишь?
- Помню, маэн идхар.

Она неожиданно рассмеялась и начала легонько тыкать пальчиками в его глаза и нос, как когда-то своего родного брата Анхилара. Учитель жмурился, морщился и фыркал, как кот, а когда Эйра, расшалившись, вцепилась ему в волосы, стащив с его головы серебряный обруч, едва не взвыл от боли, с трудом отодрал цепкие ручки, подобрал с земли ободок и резко выпрямился, легонько оттолкнув от себя хулиганку.
- Ну все, хватит. Разбаловалась… Больно же!
- А мой брат Анхилар меня не отталкивал! – чуть не плача, выпалила Эйра. – Он просто отводил мои руки, когда я дергала его за волосы, аккуратно зажимал в свои кулаки и улыбался.

- Но я ведь не Анхилар, – возразил Анок. – У разных людей реакция не может быть одна и та же, и потом, твой брат, наверно, привык уже к твоей «волосянке» или ты не так сильно дергала его за вихры.

- Прости меня, учитель!.. Честно, я не хотела делать тебе больно.
- Это, наверное, я сделал тебе больно, – ответил он, вздохнув, точь-в-точь как вздыхал Анхилар, потом подошел ближе и положил свою правую руку ей на макушку. – Не плачь и не печалься, и прости меня тоже.

- Мне трудно прощать, – призналась Эйра. – Я даже матушку свою не могу простить за то, что она врала и мешала мне. А ты меня оттолкнул. Да, мне очень, очень больно.
- Понимаю, мой маленький друг. Но это жизненный урок для тебя – нужно научиться прощать. Оставь все свои обиды и расслабься. Слышишь, как поют птицы?

В лесу заливисто насвистывали соловьи, чижи, пеночки и сохранившиеся здесь с незапамятных времен райские птицы. Чем дальше Учитель Анок и его юная воспитанница углублялись в чащу, тем более громким и многоголосым становилось птичье пение. И тогда Эйра с удивлением отметила, что на душе действительно становилось легче.

В другой раз, когда Наставник привел Эйру в свою библиотеку и засадил за чтение книг и переписывание оттуда на лакированные дощечки целых кусков текста на наречиях айха, элла, санскрите и даже на таинственном «языке духов», Эйра обнаружила, что все менее способна держать в себе злобу, обиды и желание мстить своим обидчикам. Она с удивлением глянула на дощечку, где ненароком вместо цитаты о положении звезд на ночном небе Арктического материка нарисовала множество звездочек и среди них – улыбающийся во весь диаметр солнечный диск с лучиками-стрелками, и не стала это стирать, решив показать Учителю. Пусть отчитывает, если хочет, за шалость – дело было не в этом. Тем более, если облить эту дощечку холодной водой и протереть мягкой тряпочкой, все нарисованное с нее исчезнет; запись станет вечной, только если подержать доску над пламенем, а затем облить крепким вином.

От размышлений ее отвлекли негромкие шаги по деревянному полу и вызванное движением трепыхание пламени двух светильников. Эйра не оборачивалась и продолжала разглядывать свое художество, пока на ее худенькие подростковые плечи не легли две большие сильные, теплые руки – надежно и плотно. Она вздрогнула, но не посмела обернуться, втайне все же надеясь, что это мог оказаться кто-нибудь из взрослых учеников жреца Анока, хотя, по ощущениям от прикосновения, это был, скорее, он сам.

- Ну и чем мы тут занимаемся? – раздался голос Наставника, негромкий и полный нескрываемого любопытства.
Эйра, покраснев, мгновенно спрятала лакированный кусочек дубленого дерева и резко обернулась.
- Я просто… я задумалась, маэн идхар. Можешь меня отругать, потому что я не выполнила задание.

Он слегка удивился, потом ловким движением руки захлопнул толстенный фолиант с пергаментными листами, достал дощечку из-под скамейки, куда ее бросила Ученица, и внимательно рассмотрел ее, поднеся ближе к светильнику.
- Мне не за что тебя ругать, моя маленькая названная сестра. Ты прекрасно справилась с заданием, которое я тебе дал, хотя и не тем, что я задал тебе сегодня. Ты почти научилась прощать, а теперь учишься радоваться жизни и любить.
- Любить?..
- Да, любить. Иди-ка сюда.

Он сунул дощечку себе за пазуху, легко подхватил маленькую воспитанницу на руки и вместе с ней пересел на другую, более широкую скамейку в другом конце библиотечного зала, где было светлее от множества ярких светильников. Здесь было прохладно от наполовину распахнутого окна, из которого на довольно светлом вечернем небе были видны звезды и постепенно разгорающееся свечение над вершиной горы Меру, но Эйра почти не ощущала этого, поскольку ее Наставник был очень и очень теплым и к тому же накрыл ее полой своей алой накидки.

- Что ты задумал? – спросила у него Эйра, явно начиная беспокоиться. – Я ведь не закончила переписывать из твоей книги.
- Это можно сделать и завтра, мой маленький друг. А пока отдохни. Просто отдохни…

Справа от него находилась длинная настенная полка с аккуратно составленными на ней, корешками наружу, книгами. Наставник взял одну из них, небольшую, в пергаментном переплете и со страницами из измельченного в муку тростникового жмыха, развернул где-то посередине и вручил Эйре. То, что в ней было написано, более всего было похоже на стихи, написанные на чистом древнем санскрите, а справа, на другой странице, был перевод на певучем славинском наречии. Вверху на тех же двух языках, точнее, разных формах все того же единого санскрита, было подписано большими буквами: «Семияр Милорадович».

- Семияр – поэт? – удивилась Эйра. – А что мне делать с этими стихами?
- Прочти их на любом из этих двух наречий, на котором сможешь лучше всего. Сможешь?
- Да, смогу, но предпочла бы санскрит – ведь он всегда был основным языком арктоариев. Ведь мы на нем, собственно, и говорим, только я чаще употребляю наши местные тендуанские слова.
- Я заметил, меан дэвир, но это не страшно. Читай.
Она уселась так, чтобы можно было читать, взяла в руки книжку и принялась декламировать громко и внятно:

- Скажи мне, мой сокол, мой свет,
Зачем смотришь так на меня?
- На это, душа, есть ответ:
Мне любо смотреть на тебя.

- Коль любо тебе посмотреть,
Зачем ты все ходишь за мной?
- Затем, что мне любо, поверь,
Ходить за тобой, ангел мой.

- А коль тебе любо ходить,
Зачем ты стучишь в мою дверь?
- Затем, чтоб впустила меня
В свой мир, в свое сердце теперь.

- А ежели я и впущу,
Зачем твоя песнь для меня?
Зачем эти вензели слов?
- Я просто люблю тебя.


- Ну и как? Понравились стихи?
- Даа… –  Эйра захлопнула книжку и отдала ее учителю. – Семияр красиво сочиняет, но я не знала, что он пишет стихи, тем более про любовь. Вы же все здесь – отшельники, монахи…

По лицу Анока пробежала улыбка, и он ласково чмокнул ее в макушку.
- Почему ты думаешь, что мы, как ты говоришь, монахи и отшельники, не можем испытывать любовь? Мы живем этим чувством, но это не совсем та любовь, как у большинства людей. Мы храним целомудрие и в то же время любим неизбирательно, высокой и чистой любовью из самого сердца, также как сами Небесные Отец и Мать. И она, эта любовь, очень многогранна.

- А как любят Небесные Отец и Мать? – спросила юная Ученица, зевнув и поморгав глазами, которые начали уже сами собой закрываться. – И что такое целомудрие?
- Когда придет время, ты обо всем этом узнаешь и найдешь ответы на все свои вопросы. А теперь тебе пора спать, меан дэвир, у тебя уже глазки слиплись.

Он осторожно встал и, минуя длинные переходы, коридоры и лестницы внутри большого дома, выстроенного наполовину в пещере, перенес девочку в небольшую теплую горницу, которая служила ей спальней. Потом разбудил ее, чтобы она могла умыться и переодеться для сна, пожелал ей самых счастливых и радужных сновидений, поцеловал в лоб и удалился, заботливо прикрыв за собой массивную дверь все из того же дубленого красного дерева, из которого был выстроен весь отшельнический дом, а также постройки в небольшом внутреннем дворе для многочисленной домашней птицы и приносимых «в жертву» быков.

Наутро Эйра, наскоро умывшись, одевшись, заплетя волосы в длинную косу и позавтракав кашей из чечевицы и дробленого чищеного овса с жареными перепелиными яйцами (все это ей принес один из Учеников жреца Анока – Арраман, тот самый, что прошлой весной встретил и привез сюда паломников на южном пароме), отправилась на утреннюю прогулку, а для начала выглянула во внешний двор поверх резных перил длинной террасы, по правую сторону от которой за невысокой, но прочной оградой располагались сад и цветник, а по левую – небольшой скотный двор за деревянными воротцами. И остановилась, заворожено глядя через перила на то, что делалось во дворе.

Ловкий, сильный, на удивление красивый юноша со светло-золотистыми кудрями до плеч, в прилегающих к бедрам штанах из блестящей ткани и бахромчатой серой рубахе, короткой, узкой и без рукавов, так что были обнажены его крепкие, сильные, красивые руки, очень похожие на руки ее старшего брата Анхилара, упражнялся сам с собой, орудуя довольно длинным, сияющим на солнце предметом с золоченой рукояткой на одном конце. Эйра вспомнила тут же деревянные мечи, что продавались на базарах в Нордане, Орри и других городах, и которые часто покупали ее братьям для тренировок. Там же попадались иногда медные посеребренные клинки, а в лавках мастеров-оружейников часто можно было увидеть настоящие боевые мечи и топоры с лезвиями из настоящей вороненой стали, травленной едкими смесями и крепчайшим вином, отточенной и закаленной до такой степени, что ими можно было с одного маху снести противнику голову с плеч или разрубить его в длину пополам. По счастью, войн в Даарии не было уже добрых триста лет и оружие служило, главным образом, для украшения и пополнения коллекций, а также как память о давних жестоких временах, когда ариям приходилось добиваться мира и спокойствия ценой крови своих противников. Секрет изготовления оружия из стали, да и самого кузнечного дела, был важной тайной Даарийского государства, поэтому до того времени как арии покинули Арктическую землю и расселились по Срединной Земле, никто из других народов не знал, как и для чего можно использовать столь ценную черную руду и все обходились преимущественно медью и бронзой.

Но тот клинок, которым фехтовал Семияр-Ина, младший из Учеников Анока, не считая Эйры, бы какой-то особенный, не похожий ни на один из тех, что она видела прежде. Даже самый искусно выкованный и травленый смесью пяти едких кислых зелий меч из оружейной лавки норданца Истарха, за который он просил, самое меньшее, тридцать золотых, не мог так неистово светиться и блестеть в лучах солнца, и ни одним из клинков того же Истарха нельзя было изрубить деревянный чурбан в щепки, как это только что сделал Семияр Милорадович прямо на глазах у потрясенной Эйры, не сломав, не погнув, и, скорее всего, даже не затупив его.

Эйра залюбовалась прекрасными, слаженными движениями молодого славинского парня и немного погодя, когда он вступил в шуточный поединок с Гилланкаром, выглядевшим как самый настоящий арийский воин и бывшим старше Семияра на двадцать один год – тем самым, что угощал семейство Темиана и Нелиды в прошлый праздник Великого Солнца. Тот, орудуя простым деревянным мечом, поначалу с успехом отражал молниеносные удары юноши, но потом его клинок оказался расщепленным надвое по самую рукоять, и Гилланкар сдался.

- Довольно, парни! – неожиданно раздался с террасы голос Наставника. – Гилланкар, с тебя новый деревянный меч, а ты, Ина, подойди и дай мне свое оружие.

Молодой славин повиновался и отдал меч учителю, предварительно вложив в ножны. Тот же, как только парень удалился, вынул клинок из ножен, осмотрел, прищуриваясь и проверяя лезвие длинными гибкими пальцами, затем, не найдя ни одного повреждения, вложил снова в футляр и легко сбежал по лестнице ниже, туда, где стояла Эйра.

- Пойдем со мной, меан дэвир, я должен кое-что тебе показать и рассказать об этом.
- Куда? Я ведь собиралась прогуляться, – запротестовала та.
- Так вот и прогуляемся заодно. Пошли же, Эйра эн Кассидар!

Он прицепил странный меч, отобранный у Семияра, за особое крепление к широкому поясу диарды, поверх которой была надета длинная алая накидка, собранная на правом плече большой серебряной брошью, стянул длинные волосы веревочкой на затылке, чтобы у юной проказницы не возникло вновь соблазна оттаскать его за вихры, взял Эйру за руку и направился вместе с ней за пределы двора. Настроен Учитель был, судя по его внешнему виду и движениям, решительно и слишком, как ей показалось, серьезно, если не сердито – не улыбался, не подмигивал весело, шел с деловито поджатыми губами, отчего они казались еще тоньше, чем обычно, а подбородок казался выступающим вперед чуть больше нормы. И почти не разговаривал по дороге.

- Учитель… почему ты такой сегодня? Ты сердит на нас с Семияром, да?
Подозревая неладное, Эйра попыталась высвободиться, однако гибкие, чуткие пальцы правой руки древнего, но совсем еще не старого человека словно почувствовали это и сильнее обвились вокруг ее тоненького левого запястья – не уйти при всем желании, даже если рваться и выворачивать изо всех сил, только руку себе сломаешь. Да и какие там силы у одиннадцатилетней девчонки?

- Не волнуйся, меан дэвир, я ни на кого не сердит, – отвечал он своим обычно спокойным и безмятежным голосом, успокаивая ее. – Просто Семияр-Ина взял мой алмазный клинок без разрешения и рубил им деревянные чурки, а я давно хотел показать его тебе.

- Ина? А почему Ина, учитель?
- Это его второе имя, которое он получил при Посвящении. Но пока что он предпочитает называть себя прежним, хотя и говорит, что это не то имя, которое дали ему при рождении отец и мать – это так заведено у всех, кроме айха, а также индов, райванов и некоторых других, принявших некоторые обычаи айха.

- И нашего теперь тоже, – возразила Эйра. – Меня называют до сих пор так, как назвали, когда я родилась, а у всех старших есть тайные прозвища.
- Т-ш-ш-ш… я знаю обо всем этом, Эйра, не нужно повторять.
- А Семияр… то есть Ина… ты накажешь его за это? – испуганно спросила она, показывая на меч, висевший на поясе у ее Учителя.

- Нет, но я сделаю ему замечание при всех и отправлю переколоть двенадцать чурок аберразовым топором и без помощников. Это не будет наказанием, просто он должен был колоть дрова, а не портить драгоценную вещь. Не беспокойся за Семияра, он сильный.

- Ты нарочно меня пугаешь, делаешь видимость чего-то страшного и неизбежного, а на деле все оказывается таким простым и безобидным. Зачем ты это делаешь, Учитель?
Они спустились с пригорка и оказались перед небольшой бревенчатой постройкой, похожей на хранилище зерна, сарай для старых вещей или парильный домик-мойку. Дверь была не заперта, что, однако, ни чуть не удивило отца Анока.

- Осталось выяснить, как ему удалось узнать, где я прятал ключ от этого сарая. Этот парень ходит у меня в Учениках уже почти пять лет и я тогда еще знал, с самого начала, что он способен на непредсказуемые поступки. К счастью, эти его «геройства» безобидны, но мне придется все-таки преподать ему один важный урок, на будущее.

Он многообещающе покивал головой, потом вошел внутрь, таща за собой Эйру, и зажег светильник, так как окна в сарае не было, а дверь решил прикрыть изнутри на задвижку.
- Ты не ответил на мой вопрос, маэн идхар, – напомнила Эйра, не переставая удивляться многогранности натуры этого человека – он был то мягким и трогательно-безмятежным, как весенний ветерок, то порывистым, как шторм, то угрюмым, суровым и твердым, как скала, а середину между этими тремя состояниями его души найти было нелегко.

Неожиданно он снова оттаял и улыбнулся, приложив указательный палец к губам.
- Ну вот, теперь никто не прознает, что мы пришли сюда. В эту избушку я строго-настрого запретил ходить своим Ученикам, хотя кое-кто уже нарушил этот запрет, а тебе я все-таки сам решил поведать свою тайну. Только пообещай мне, что никому никогда об этом не расскажешь.

- Хорошо, я клянусь…
- Не надо клясться, - возразил он, беря ее за плечи и испытующе, но по-доброму глядя в глаза. – Просто пообещай.
- Хорошо, Учитель Анок, я обещаю. А что будет, если я не сдержу свое обещание?
- Тогда мне придется тебя наказать, вернее, ты сама себя накажешь, так же как это сделал наш Ина. Я думал, что сам по рассеянности оставил ключ в замке, но потом вспомнил, что не забыл и надежно спрятал. Значит, Семияр его украл. Я опрошу всех своих Учеников, они не посмеют мне солгать, потому что я обычно вижу ложь в глазах людей и они это прекрасно знают.

Эйра вновь вздрогнула.
- А что ты сделаешь с Семияром? Это наказание, которое придумал, не будет страшным?
- Нет, но он запомнит этот урок на всю жизнь. Я посвящу его в тайну Алмазного Клинка и сделаю его хранителем. Это очень большая ответственность, которой он панически боится. И я поручу ему учить тебя владеть им, потому что именно этим клинком, дарованным Светлыми Братьями, можно победить Волка Туран-дема. Если ты, конечно, на это согласишься.

Эйра застыла на месте, раскрыв рот. Эта новость была для нее чем-то гораздо большим, чем простая неожиданность. Потом она потупила взгляд и жутко смутилась.
- Я, право, не знаю, что сказать, Учитель. Мне кажется, я не…

Она думала, как лучше сказать – «не готова», «не могу» или «не понимаю» и в итоге решила предпринять тот же нелепый шаг, что и некогда на Черном озере – просто сбежать, а потом, наедине с собой, хорошенько подумать и принять решение. Но потом передумала: не больно-то убежишь от этого верзилы, который бегает по склонам Меру как горный козел, разве что шага на три или на три с половиной. Тем более, тогда, на озере, так и случилось. Что ж, придется с этим примириться и принимать решение, не головой, а чем-то другим, более глубоким и сокровенным.

Это «что-то» внутри нее, вопреки здравому смыслу, так и склоняло ее ответить согласием, и с этим настойчивым зовом из глубины сердца она никак не могла совладать. Несколько минут она стояла в нерешительности, поглаживая пальчиками ножны заветного клинка, а Учитель все это время терпеливо ждал ее решения и ответа. Наконец, внутренний, глубинный разум сердца одержал верх, и ее правая рука замерла на ножнах Алмазного Клинка.

- Я согласна, маэн идхар!

Он просиял, искренне радуясь ее смелости, отваге и решимости, и ласково потрепал ее по щеке, после чего отошел немного назад и ловким, точным движением вынул меч из ножен. В свете смоляного фонаря тонкое, отточенное неизвестными мастерами полупрозрачное лезвие горело всеми цветами радуги. Потом он осторожно погасил светильник, накрыв его сверху колпаком из плотной ткани (а иначе ярко тлеющий долгими днями и ночами кусок канивара потушить было нельзя, разве что сунуть светильник в бочку с водой), и потрясенная Эйра увидела, что клинок светится своим собственным светом, меняя оттенки от ярко-белого до нежно-голубого, бирюзового, розоватого или золотистого. А когда, наконец, Анок вышел наружу, лезвие заискрилось на солнце так, что на него стало больно смотреть, и оба зажмурились.

- Ух ты-ы!.. – не удержалась от восторга Эйра. – Он светится в темноте! Это невероятно!
Лицо Анока озарилось лучезарной улыбкой, он бережно прижал Алмазный Клинок плоской поверхностью лезвия к сердцу. Пораниться он не боялся – целых три с лишком столетия постижения арийских боевых искусств и обращения с оружием говорили сами за себя.

- Этот меч – настоящее сокровище, мой маленький друг. Я получил его в наследство от своего деда вместе с завещанием использовать это оружие, только защищаясь и обороняя других от нечистой силы. На нем нет следов крови невинных людей и печати Зла, он наполнен силой Небесного Света и обладает свойством сжигать всю тьму без следов, обращая ее в яркий огненный сполох, а темный огонь бездны переводить в светлое пламя Солнечных миров. Недаром этот клинок называется Карающим Мечом Небесного Пламени. Его принесли на землю небесные силы и я должен буду вернуть его в Небесный Мир, унеся с собой.

- Это поразительно, маэн идхар! А не тот ли это самый меч, что принадлежит главе небесного воинства, и не этим ли мечом он, по легендам, изгнал коварного Локка с небес?
- Нет, меан дэвир. Это другой меч, он изготовлен древним Небесным Мастером, некогда жившим на нашей земле, из огромной алмазной глыбы, найденной им на дне Озера Ветров. Изготавливая его, этот Мастер вложил в свое детище силу Божественного Слова, Света и Любви, пролившуюся золотым дождем прямо на то место, где стоял он рядом с этой глыбой. Когда я доживу свою земную жизнь до конца и вернусь на небо, я унесу с собой силу этого меча, его внутреннюю суть, вместе с внешней формой.

- Но ты сказал до этого, что…
- Да, но то было иносказанием, а потом я его расшифровал.
- Значит, у этого меча, как и у нас, есть божественная суть, дух?
- Можно сказать и так. Это просто частица Высшего Солнечного Света, изначальная идея клинка. Она бесформенная, но при том она живая.

Он погладил лезвие с особой нежностью, как будто оно само было живым.
- О Боже! – воскликнула Эйра, схватившись руками за голову. – Клинок Высшего Солнечного Света! А этот балбес им чурки рубил! Осквернял священную реликвию!
- Ну, будет тебе, меан дэвир… Он осквернил бы Алмазный Клинок, убив им человека, зверя или живое растение, а так, по мертвому куску дерева…
- Все равно… мне стало обидно за этот меч.

Анок рассмеялся и осторожно, чтобы ненароком не поранить Ученицу, вручил заветный меч ей в руки. Алмазный Клинок, грозное оружие Богов на Земле, бы тяжеловат, но все же немного легче, чем те, что ей доводилось когда-либо держать в руках, и не столь длинный, как те, что продавались в оружейной лавке Истарха.

- Скажи, Учитель… А много нечистой силы ты уничтожил этим оружием за свою жизнь?
- Э-хе… – усмехнулся тот. – Обычно вся нечистая, едва завидев сияние этого Клинка, разлетается прочь, а здесь, на Меррахоне, она не водится. Мне пришлось только один раз пустить его в ход, когда демон атаковал мою прекрасную жену и маленького сына, вселившись в одного из подданных Авлонского дворца. Это было очень, очень давно, тогда я был еще совсем молод.

- А где теперь твоя семья, маэн идхар?
- Моя жена давно умерла, а сын живет и здравствует в Гвандерине, на земле под названием Хаменайя. И навещает меня нечасто. Последний раз я видел его в прошлом году на празднике Великого Солнца и мы долго беседовали о жизни и смерти.
- Да… я помню его, он такой… даже не могу сказать какой… но не совсем такой, как ты, мой Учитель.

Эйра не спеша вернула Клинок владельцу – тот осторожно взял драгоценное сокровище в свои руки, вновь погладил, как свое дитя, и бережно вернул в ножны, не переставая при этом следить глазами за каждым движением, дыханием и даже мыслью юной «дэвир».
- Я чувствую, что ты не во всем согласна со мной, сестра. Ты не хочешь, чтобы Семияр учил тебя обращаться с Алмазным Клинком?

Эйра вздрогнула, обнаружив, что он без особого труда читает ее мысли. Она подошла ближе, ухватилась обеими руками за пояс его диарды, потом, потянувшись вверх и встав на цыпочки, ухватилась за конец свисающего вниз пышного «хвоста» из каштаново-золотистых с проседью волос, так что жрецу пришлось присесть на корточки. Потом, бесстрашно глядя в самую глубину голубовато-зеленовато-серых глаз, произнесла твердо и решительно:

- Я хочу, чтобы ты сам учил меня этому, маэн идхар. Ты настоящий воин и владеешь Клинком как своими собственными руками. Я не видела этого, но чувствую сердцем и хочу увидеть сама, как ты это делаешь. Семияр тоже им владеет, но не как ты. Он не мастер.

В голосе маленькой Ученицы, которая робела всякий раз, когда правитель острова проявлял свой суровый и грозный нрав, и впадала в блаженство, когда он смягчался и оттаивал, неожиданно для него было столько решимости, твердости и непреклонности, что Сын Солнца подивился не только своим разумом человека, но и самой своей душой и сутью. И вряд ли эта решимость была вложена в нее его заботливой сильной рукой: временами он подумывал, когда и как начать воспитывать в этой робкой, пугливой, хотя и не всегда и не совсем кроткой лани твердость духа воительницы, а оказалось, что в ней это давно уже заложено, наверное, еще с колыбели или было в ней с самого ее появления на свет из чрева матери, а она просто притворяется нерешительной и такой несмелой.

«Да что я сам себе надумываю, глупец!» – с досадой корил сам себя Анок.

Он продолжал размышлять и потом, возвращаясь обратно в свою обитель. Какие еще тайны скрывает в себе это маленькое живое сокровище, которым щедро одарили его Солнечные Боги во главе с самим Небесным Отцом-Солнцем? «И Матерью», - шептал ему легкий весенний ветерок. Да, и Матерью тоже, Матушкой-Землей, которую так чтили все коренные арийские племена. Негоже все-таки, думал он, чтить только Отца и пренебрегать Матерью, родившей Тебя в теле в этом прекрасном и чарующем своею красотой мире.

Потом его мысли неожиданно сменились другими. Да, Эйра, Заря – это подарок Великого Солнечного Бога, Его прекрасное Дитя, любимое всеми Сыновьями и Дочерьми Солнца, Земли и Неба. Но вот что он, человек, давным-давно отрекшийся от мирской жизни, будет делать дальше, когда выполнит свой священный долг ее Наставника? Ведь, по их обоюдному решению, он взял ее на обучение ровно на восемь лет. Еще через два года он вновь увидит ее после сражения с лютым Волком, если она выиграет это сражение. Быть может, он увидит ее до этого и после на паломнической поляне среди своих сородичей, может быть, и с женихом, а потом и мужем, потом с детьми… Но это будет уже не то, совсем не то, что в эти восемь лет ученичества Эйры. Сможет ли он, когда этот срок окончится, отпустить ее душой и сердцем, чтобы больше не печалиться и не жалеть ни о чем, и радоваться на расстоянии? Смог бы, наверное, если бы она, Эйра, не была ему Родственной Душой. Клинком, застрявшим в недрах его души и сердца еще, наверное, во времена Рождения Мира. Частью Сердца Его Предков, некогда отколовшейся и затерявшейся в безбрежном Океане Пространства и Времени и вновь обретенной. Сестра… Его родная младшая Духовная Сестра. Что может еще быть роднее ему и ближе?