Глава III. Вианна

…Сияющий диск солнца, заливая все вокруг ярким знойным светом, медленно, но верно скатывался к горизонту, как и впрямь колесница Солнечного Бога или кого-нибудь из его Старших Сыновей в верованиях многих ариев и перемешавшихся с ними потомков атлантов, населявших нынешнюю и древнюю, более благоприятную для жизни людей, животных и растений, Арктическую Страну. Горные вершины, лепившиеся к самому высокому, покрытому вечными снегами и льдами островерхому пику, как малые дети – к заботливой матери или кормилице, начали подергиваться сизоватой дымкой, которая позже, разрастаясь и притягивая к себе другие такие же клочки, зародившиеся на вершинах иных гор, превратится в громадную сизо-серую тучу, что поползет затем под ветром в любую из сторон света, куда ее надумает нести непредсказуемый ветер, и прольется там грозовым ливнем, что были нередки в середине солнечной триады или, проще говоря, летней поры.

Пара высокогорных орлов почти одновременно снялась с высоченной, почти голой скалы, притулившейся к юго-западному склону огромной горы, занимавшей добрую часть острова Меррахон, и понеслась вниз в северном направлении, туда, где склон был пологим, но опасным из-за сходящих раз в год снежных лавин да дважды за год – каменно-грязевых потоков. Сейчас там было тихо и спокойно, поэтому орел с орлицею не спеша планировали туда, а за ними вслед несколько неловко, но стремительно и старательно летела пара молодых орлят, только-только научившихся рассекать крыльями воздух и держаться в небе, но, по-видимому, упражнявшихся в полете уже не первый раз, иначе бы родители не полетели с ними так далеко.
Бывало, что горные орлы, жившие на Меррахоне, поднимались выше, чем неведомые силы закручивали дующие с севера, юга, востока и запада ветры в кольцо и заставляли их, по преданиям канувших в небытие жрецов-Атлантов и их нынешних потомков и наследников атлантической культуры, гонять по кругу своих неугомонных Сыновей. Причем иногда эти Сыновья Ветров срывались с предначертанного им вечного кругового движения и неслись в каком-нибудь направлении, чаще всего на юг или на восток, устраивая порой сокрушительные бури, редко достигающие, между прочим, крупных долин в низовьях рек. Но когда орлы-островитяне учили своих птенцов летать, они не решались рисковать, силясь перелететь на Большую землю, хотя без птенцов часто пересекали Озеро Ветров и иногда даже оставались в горах Большой земли и вили там гнезда, соперничая с местными, более мелкими сородичами.

Вот и теперь, когда солнце начало клониться к горизонту, четверка птиц слетала на север и решила затем возвратиться в родное гнездо на вершине скалы, но, вопреки обыкновению, не прежним путем, а обогнув вершину Меру с северо-востока. Там орлиное семейство поравнялось со своими сородичами – их было намного больше, и тоже с птенцами, учившимися летать.

Двое орлят, один с юго-западной скалы, а другой – с северного ущелья, где неистово ревел Громкий Ручей, словно сговорились и стали лихо, едва научившись держать равновесие на ветру, давать круги над вершинами гор и над лесом, да такие, что любой матерый вожак бы позавидовал, если бы орлы жили стаями, как волки. Родители обоих птенцов-подростков не на шутку переполошились, когда их детки очень уж далеко отлетели к северной оконечности острова, почти к самой границе кольцевых ветров, устроивших в это время настоящую бурю. А когда они долетели до самой этой оконечности, разыгравшиеся не на шутку буйные ветры уже несли несмышленышей по периферии острова на восток…

Отважная четверка взрослых птиц ринулась в самые недра кольцевых ветров, грозивших переломать им могучие крылья, и через некоторое время вылетела оттуда ни с чем. А одного из орлят, того, что вылупился из яйца на юго-западном утесе, злющие ветры, изрядно помяв, с силой выплюнули в глубину острова с юго-восточной стороны, даже не на берег, а в лес, с порядочной, почти полторы лиги, высоты. Правое крыло совсем молодой птицы было сломано, он не мог лететь и, помятый, мокрый, поломанный и измученный, издав протяжный, истошный, пронзительный крик, упал на теплую, сухую землю, покрытую травой, шишками и опавшей хвоей.

Так пролежал он всю ночь без еды и воды и уже вовсю полагал, что умер и душа его прилетела в свой, орлиный, рай, где правит мудрый и справедливый Золотой Орел, владыка неба, земли и гор. Правда, то существо, которое смутно, будто сквозь полупрозрачную пелену, разглядел несчастный птенец, совсем не было похоже на орла: длинное, со странными выростами вместо крыльев, свисающими сверху и оканчивающимися пятью розоватыми отростками с короткими и совсем бесполезными когтями, с большой головой без клюва и каким-то странным выступом в том месте, где у орла должен был находиться клюв. Мало того, этот выступ, отдаленно похожий на клюв, был еще и с двумя большими отверстиями снизу, под ним же находилось еще что-то, наполовину скрытое какой-то неизвестной порослью. Голову обрамляло нечто, свисающее вниз длинными мягкими прядями и совсем не похожее на перья, а поверх этого «нечто» голова была повязана узорчатой полоской какой-то непонятной материи, посередине которой, в центре лба, был прицеплен большой, прозрачный, с розовато-фиолетовым оттенком камень овальной формы, в сияющей солнечным блеском оправе.

На чем стояло и двигалось это существо, молодой орел так и не сумел сообразить: он разглядел только нижние части двух длинных, как ему казалось, выростов, скрытых под чем-то темным и плотным, покрывающим тело с того места, где начинались плечи. Шея его была тоже слишком толстой для орла и начисто лишенной перьев, пуха и вообще какой бы то ни было растительности. Да, очень странный дух, но совсем не страшный, думал орленок.

Странный пришелец, так непохожий на Орлиного Бога, склонился над умирающим, искалеченным птенцом и потрогал его длинными розоватыми пальцами с обрезанными когтями: живой! И даже глазами моргает! Очень осторожно, боясь причинить страдальцу еще пущую боль, он взял орленка на руки, бережно погладил по переломанному крылу и, завернув в полу длинного серо-коричневого плаща, понес в свое жилище, что было выстроено им на южном склоне Великой Горы. Попавший в беду летун, проявивший небывалую смелость, поначалу дрожал от страха перед неизвестностью, ибо успел уже осознать, что не умер, а находится все еще на этом свете и притом попал в лапы какого-то невиданного прежде крупного зверя, но потом быстро успокоился, потому что этот «зверь» показался ему совсем не страшным и не опасным для его жизни, и сладко заснул.

- Совсем как ты, меан дэвир, – подмигнул одним глазом отец Анок, когда Эйра, в очередной раз занимаясь в Библиотеке, закончила читать вслух очередную его запись в толстой пергаментной книге. – Только это было сто восемь лет назад, и тот орел впоследствии стал прапрапрадедом нашего Мельхиора – того, что каждый год по весне летает в вашу долину.

- А почему он летает в нашу долину?
- Когда Мельхиор был птенцом, я однажды взял его с собой в Тендуан  и отпустил полетать, с тех пор он летает туда каждый год. Точно так же, как многие паломники каждый год приезжают на этот остров в Праздник Великого Солнца.

- А тот орел… тот орел, которого ты спас, прилетает к тебе? – живо поинтересовалась Эйра, догадавшись, в чем состоял истинный смысл этого их разговора.

Отшельник улыбнулся, но не так, как обычно, а с некоторой крупицей горечи, и подсел поближе, по обыкновению приобняв ее за плечи левой рукой.

- Того орла уже давно нет в живых, меан дэвир. Но когда он был жив, то почти до самой смерти прилетал ко мне с горных вершин. Еще будучи птенцом-подростком, только-только научившимся летать, он искренне привязался ко мне, брал еду прямо из рук и ни разу не проявил вражды. А потом я научил того орла и его птенцов предупреждать людей об опасности и спасать их от грозных хищников и разбойников. Однажды он спас в лесу мальчика, на которого напали двое голодных волков. Это случилось за пределами Меррахона. Потом этот мальчик по прозвищу Мохноногий Гусь стал моим первым Учеником – Гигулой. А самыми первыми моими воспитанниками здесь, как сама видишь, были орлы.

Эйра едва не покатилась со смеху, услыхав еще раз это нелепое прозвище, хотя его владелец, заведовавший северным паромом, совсем даже не вызывал охоту смеяться. Это был, по самым скромным меркам, довольно грозный, суровый и большую часть времени угрюмый человек, который уж точно не потерпит над собой насмешек. Он мог почти круглый год намеренно носить одну и ту же старую рубаху, заправленную в штаны из барсучьих шкурок, добытых по ту сторону Озера в северной части Центрального Нагорья, и стирать ее время от времени в ручье; мог целый месяц подряд питаться толокном на конопляном масле, запивая его простой водой, спал на дубовой доске, едва прикрытой оленьей шкурой, и нарочито брал на себя самую тяжелую физическую работу, нередко привлекая к ней других парней из числа Аноковых Учеников. Говорил Гигула низким голосом с хрипотцой, несколько напоминающим рык заматеревшего зверя, если был неспокоен. Такого бы на Полярные земли, кубы снега вырезать да отправлять в южные страны, где не хватало воды, или корабельщиком, благо ростом он был на половину дактиля выше своего Наставника. Или куда-нибудь еще в этом роде, но только не в Ученики Аноку, человеку утонченному, мягкосердечному, к тому же принадлежащему к одной из ветвей царского рода и являющемуся, как это странно ни звучало, истинным правителем Даарии.

Но при всем при том этот страшный верзила с не всегда расчесанными темными космами был на удивление образован, начитан, умел неплохо петь, играть на пастушьей дудке и по натуре был добродушным – сразу заметно было Аноково воспитание. Но все же он был непредсказуем. Как-то в середине нынешней осени Эйра, осмелев, при всех за обеденным столом назвала Гигулу его детским прозвищем, которое он должен был называть людям вместо настоящего сертаннского имени, кое, надо сказать, им было уже давно позабыто. А тот, вместо того, чтобы смутиться, осерчать или засмеяться, как это тут же сделали все остальные Ученики, уставился на маленькую проказницу во все глаза, а потом, после обеда вывел во внешний двор и при всех… нет, не отшлепал, хотя следовало бы, а добрых четверть хроны подкидывал в воздух вверх тормашками и ловил за ноги. Визгу было, само собой, столько, что наверняка в недрах Меру переворачивались саламандры, но зато потом у Эйры навсегда пропало желание дразнить старшего Ученика.

Второй по старшинству Ученик Анока, Стрилеон, был совсем другим – улыбчивым, покладистым, но иногда грозным светловолосым «малым» (он был на половину головы пониже Наставника), который много времени проводил в библиотеке, помогая своему учителю изготавливать из свитков пергамента книги, и часто занимался воспитанием напроказивших более младших парней. Последнее время у этого грамотея много внимания отнимало белобрысое чудо по имени Семияр: его второй Ученик Главного Жреца учил не только читать, писать, молиться на Языке Духов и входить в этих молениях в «священное пространство внутри себя», но и сражаться на деревянных мечах. Ох, и попало же ему недавно от Стрилеона за Алмазный Клинок, прежде чем Наставник посвятил юношу в его Хранители…

- А тому орлу ты тоже имя дал? – продолжала допытываться Эйра, недоверчиво глядя прямо в его глаза и с трудом догадываясь, как же ему хотелось сейчас расцеловать ее в эти недоверчивые и вместе с нем настойчиво-любознательные глазки и отправиться, наконец, заниматься чем-нибудь более дельным, чем сидеть с ней вот тут, за библиотечным столом, и разглагольствовать о подробностях жизни – своей и не только.

Впрочем, он тут же поймал себя на этой мысли, потом поймал саму эту мысль за лапку, прицепил к ней крылышки и с любовью отправил далеко в безоблачную вселенскую Глубину. Взял ребенка на воспитание – терпи, старый олух, тем более что у тебя такой богатый опыт в воспитании детей…

- Да, мой маленький друг. Я дал ему имя, как только понял, что мой орел спас человека. Я назвал его Эстароном, что значит «Отважный Спаситель».
- А что означает имя «Гигула»? – снова спросила любознательная Темианова дочь.
- Почти то же, что и его прежнее прозвание, – засмеялся Учитель, по-хулигански подмигнув левым глазом. – «Гусь Лапчатый». Это для того, чтобы был повод отвлечься от мысли об отсутствии у него чувства юмора. Сертанны лишены его начисто. Только не говори это Гигуле, он этого не знает, а если узнает – придумает что-нибудь из ряда вон выходящее… к примеру, будет носиться за тобой по всему острову на ветроплане, пока не выдохнется или не кончится топливо, или, если изловит, то посадит на воротило и будешь гонять сама и катать его, пока не устанешь до полусмерти. Я вообще не о том хотел тебе сказать.

- А о чем, маэн идхар? – встрепенулась Эйра.
- Я хотел сказать о том, о чем ты сама должна была уже догадаться. Пришло время дать тебе новое имя.
- Что-о?..

По изменившемуся выражению лица и даже оттенку ясных глаз воспитанницы Учитель понял, что она сейчас либо убежит прочь (если он, конечно, позволит этому случиться), либо расплачется, либо пнет его под колено, как произошло в недавно прошедший Праздник, когда он подвел ее к несказанно обрадовавшимся отцу и матери и заявил им, что их дочь – это Гигула и Семияр-Ина в одном лице. Или еще что-нибудь выкинет, ибо смирение и принятие в этот сосуд еще следует заложить, либо раскрыть и проявить, если оно уже есть там изначально. Впрочем, он уже был готов ко всему.

К его вящему разочарованию, дальнейшие действия маленькой бестии оказались самыми предсказуемыми: она резко соскочила с места и побежала к двери, выводящей в коридор. Зато действия Анока в этот раз не были банальными: он не стал удерживать ее и позволил сбросить свою руку, которая пребольно стукнулась о край лавки. Учитель поморщился, подул на ушибленную кисть, потер ее другой рукой и развернулся лицом к двери, молча ожидая, что будет дальше.

А там было вот что. Эйра, выскочив из библиотечного зала, бегом отправилась к одному из чуланов, по дороге чуть не сбив с ног Аррамана и Вирона, направлявшихся в кухню. Там она забилась в гору какого-то старого тряпья и плакала, негодуя, что наглый Наставник надумал отобрать у нее, кроме всего прочего, еще и имя, данное матерью. Ее НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ, а не какое-нибудь дурацкое прозвище, которое не жалко было бы заменить на что-нибудь более стоящее, и которого у нее, к слову, никогда и не было. И тут же она вспомнила слова своего брата Анхилара: «Жрецы всегда дают своим ученикам новые имена, неважно, были ли у них до этого настоящие имена и прозвища». Значит, придется расстаться со своим прежним именем, как со старым, изношенным платьем. Но имя – это не старое платье, чтобы вот так вот с ним расстаться… Милостивые Боги, как же тяжело все это!..

Потом она мысленно призвала почти что позабытого за все это время Хранителя рода, о котором до сих пор так и не удосужилась удостовериться у Наставника, действительно ли это Светлый и добрый дух, которому стоит доверять, мало ли что говорят люди. И через несколько мгновений ощутила за спиной присутствие, будто бы кто-то коснулся ее сзади, и уловила пришедшее Оттуда послание: «Не печалься, дитя. И поступи так, как велит тебе твое сердце. Мы очень любим тебя».

Через некоторое время тяжесть на душе, страх и отчаяние и впрямь прошли бесследно. Успокоившись и воодушевившись мыслью, что ничего страшного в этом нет, она выбежала из чулана и осторожно, шагом, направилась обратно в библиотеку, почти уверенная в том, что Учитель все еще сидит там. Так оно и оказалось: Жрец был там и терпеливо ждал ее, прикрыв лицо руками и опустив голову. Эйре показалось, что он плачет или в чем-то раскаивается.
Услыхав шаги и негромкий стук, «отец» Анок быстро отнял руки от лица. И оно озарилось улыбкой.

- Вернулась, маленькое солнышко, – с отеческой или, скорее, «старшебратской» нежностью, так как он сам просил не называть его отцом, произнес он. - Надумала, небось?
Вместо ответа она подошла ближе к своему «идхару», наконец-то отчетливо сообразив и осознав, что он не кусается, погладила своими маленькими розовыми ручками его большие жилистые руки, не старческие и очень сильные, но все же принадлежавшие, по внешнему их виду, явно не расцветающему молодостью и силой человеку. Потом обняла его за шею, уткнулась в нее лицом и расплакалась, обжигая его горючими слезами то ли раскаяния, то ли бессилия собственного эго, а скорее – того и другого, вместе взятых.

- Ну чего же ты, малютка? – спрашивал он, гладя ее по голове и прижимая к себе. – Чего ты плачешь? Я обидел тебя?

- Нет. Это я тебя все время обижаю, и мне жаль. Я опять была не права. Прости меня, если сможешь, и научи меня все новое воспринимать с радостью… пожалуйста!
- Хорошо, хорошо, хорошо, меан эни анеи, я с радостью научу тебя всему, чему ты хочешь научиться от своего сердца. Но сперва ты должна довериться мне как своему Наставнику и как человеку, а ты мне почти совсем не доверяешь.

- А как это – довериться? Что это значит?
«И чему ее до меня учили?» – досадливо подумал Верховный Жрец.

- Это то, что ты только что сделала. Ты мне доверилась. И раньше тоже это делала, хотя не сама, а по моей наводке со своего согласия. Но я решил подождать немного, пока ты сама первая не проявишь полное доверие своему Учителю, и только потом начать учить тебя владеть Алмазным Клинком, а не просто драться детским деревянным мечом. Как теперь насчет того, чтоб обрести новое имя?

Эйра немного отстранилась и обхватила руками голову Учителя, сложив у него на лбу большие пальцы и в упор глядя в глаза.
- Маэн идхар… Я согласна получить новое имя, ведь мне уже исполнилось тринадцать лет.
- Не столь важен возраст, – засмеялся он. – Младшему Ученику Семияру я дал новое имя, когда ему было двадцать лет, но он до сих пор предпочитает прежнее, хотя мы стараемся называть его Ина.

«Оригинальное имечко – Ина… - мысленно проворчала Эйра. – Неудивительно, что он предпочитает оставаться Семияром Милорадовичем.»

Не имело значения, прочел эту мысль владыка Меррахона или нет, он просто глубоко вздохнул и оглядел свою Ученицу с головы до ног. А и впрямь, малютке уже точно не десять или одиннадцать лет. Росточком она сделалась выше на целых два дактиля, личико из детского постепенно превращалось в лик юной девы, да и фигурка понемногу приобретала женственность. Лет через пять-шесть маленькая озорница обещала превратиться в юную девушку удивительной красоты и стати, истинное воплощение ясной Зари. Ту, у которой появятся толпы поклонников, а потом, как само собой разумеющееся – достойный ее сердца жених. Будет ли она потом навещать своего старого учителя, отрекшегося от мирской жизни много лет назад и коротающего свой век в горах, отрезанных от остального мира безжалостными ветрами, было неизвестно.

- Пойдем к Ступенчатой реке, – предложил он, встал со скамьи и, ухватив Эйру за руку, повел ее коридорами во двор и потом дальше – в лес. Несколько пар глаз Учеников-мужчин проводили их, а потом рослые парни вновь принялись что-то читать на таинственном наречии и чертить на песке замысловатые фигуры, похожие на чертежи, перенося их затем на лакированные дощечки.

Властитель Меррахона на сей раз повел ее не туда, где они уже все исходили и излазили, а отправился с ней дальше в северном направлении, в верховья быстрой горной речки, которую он называл Ступенчатой. Русло ее, пролегавшее в неглубоком, довольно широком ущелье, и в самом деле образовало за тысячи лет некоторое подобие каменных порогов, похожих на огромные ступеньки, и с этих уступов стремительная горная река срывалась живописными каскадами небольших водопадов. Красота здесь была изумительная: по обеим сторонам от берегов реки, на расстоянии от полутора до четырех сехтов от каждого, высились скалы, сплошь заросшие мхом, папоротником и самыми разнообразными кустарниками, а то и одиночными осинами, невысокими тополями, березками и даже небольшими кедрами, гинкго и тисами. В ущелье было душно, пахло сыростью и плесенью, но вода была удивительно студеной, кристально чистой и сладковатой на вкус.

Через пару с небольшим хрон Анок со своей юной Ученицей выбрались из ущелья и очутились в глубоком, почти непроходимом вечнозеленом лесу, выше которого по склону шли заросли карликовых деревьев, луга и горная тундра, а еще выше начинались вечные, нетающие снега.
От свежего высокогорного воздуха у Эйры , никогда прежде не бывавшей на такой высоте, начала кружиться голова, сердце прыгало в груди и кровь стучала в висках, к тому же от долгого подъема в гору подкашивались ноги. Учитель сказал, что это проявления «горной болезни», что бывает с непривычки на большой высоте, и, чтобы прекратить приступ, надо сесть на землю в позе планериста, зажать пальцами переносье и глубоко подышать.

- Если подняться еще на пол-лиги выше, то может пойти из носа кровь, - предупредил Анок. – Но мы и не пойдем выше, здесь самое подходящее место для нашего обряда.
Русло реки здесь было на три четверти перегорожено нагромождением валунов и образовало подобие залива, достаточно широкого и глубокого. Только вот Эйре было совершенно непонятно, зачем для того, чтобы получить новое имя, нужно было тащиться в такую даль и для чего Учителю понадобилось столько воды.

После того как они немного передохнули, Жрец поднял Эйру с земли, хорошенько ее встряхнул и заставил снять всю верхнюю одежду, состоявшую из полудлинной складчатой юбки, рубашки и плаща-накидки, и остаться в тонкой шелковой сорочке без рукавов, похожей на небольшое белое платье с маленькими заклепками на плечах и левом боку по всей длине. Эту замысловатую сорочку он сшил ей сам, а позже она наделала с дюжину таких же, самых разных расцветок и фасонов. После этого он достал у себя из-под полы маленький серебряный ковшик, набрал в него воды и, проговаривая шепотом воззвания к Небесам, Земле и Природе, брызнул три раза ей на макушку, левое и правое плечики. Эйра замерла, напряглась от неожиданности, и в это время Анок, не мешкая, схватил ее на руки и, недолго думая, бросил в самую середину запруженной камнями реки…

«А правильно ли я сделал? – подумал владыка острова, как только тельце его юной воспитанницы выскочило из его рук, с шумом плюхнувшись в воду. – Ведь я до сих бросал туда мальчишек и юношей, перед тем как дать им новые имена, а она – девочка, будущая девушка и женщина-мать. Не погубил ли я ее ненароком, о Небесный Отец?»

…Пронзительный визг мигом вывел его из размышлений, и он поглядел на место, откуда это доносилось. Эйра стояла в самой середине заливчика, по грудь в воде, махала руками и истошно орала на весь лес, глаза ее были огромные и круглые, как плошки. Он не стал дожидаться, пока эта девчонка сообразит, что бояться нечего, самое страшное уже позади, и вылезет сама на берег, закатал штанины, подоткнул подол свиты и сам полез в воду.

- Эх ты… – укоризненно покачал головой Великий Жрец. – Ну чего ты так громко кричишь, зверей пугаешь? Вынырнула – и окунись трижды, потом вылезай на берег с пучком водяной травы в правой руке. В книгах читала ведь…

- Я… я… я… – силилась она что-то сказать, но не могла и дрожала всем телом – то ли от страха, то ли от холода.
- Чего ты? О камень ушиблась? – его лицо приняло встревоженное выражение.
- Нет, маэн идхар. Дно тут хорошее, песок и трава. Я боюсь холодной воды!

Он внимательно осмотрел и ощупал ее лицо и руки.
- Да тебе не холодно совсем, врушка маленькая, больше со страху перетряслась. Расслабься.
Он говорил правду: хоть вода и была студеной, холода она почти не ощущала, а внутри нее разливалось благодатное тепло, поддерживаемое лучами казавшегося огромным солнечного диска.

- Что делать теперь? – беспокойно спрашивала Эйра. – Нырять?
- Не надо никуда нырять. Просто расслабься, отпусти себя и следуй за моими движениями. После третьего раза скажешь мне, что услышала. Закрой глаза.
Она повиновалась. Жрец положил обе руки на ее голову и, направляя их движение вниз, трижды заставил Эйру погрузиться в воду, присев на корточки, и подняться из нее снова. Каждый раз при погружении ее уши улавливали какие-то звуки, доносившиеся из-под воды, под конец сформировавшиеся в конкретное слово. И в последний раз обрадованная Ученица вынырнула с пучком водяной травы.

- Ну? – наконец спросил он, когда все закончилось. – Что ты услышала, меан дэвир? Каково твое новое имя?

Эйра опустила взгляд, любуясь струящейся и блистающей в лучах солнца водной гладью, и, блаженствуя от внезапно нахлынувшего изнутри тепла в сочетании с немыслимой благодатью, словно все Духи Небес слетелись к ней в этот миг, ответила очень тихо:
- Вианна…

Имя ей, по всей видимости, очень даже понравилось, да и самому Учителю, судя по всему, тоже. Ведь это имя не было изобретено людским умом здесь, на Священной Горе, оно существовало и жило реально и было удачно уловлено слухом Посвящаемой из десятка звуков, которые были слышны, когда она вновь и вновь погружалась в чудесную воду, настолько чистую и приятную, что теперь она думала, что стань она рыбой или каким еще водяным существом, навек поселилась бы в этом маленьком речном разливе. И означало это имя не что иное, как «Благословение Жизни». Такое нежное, спокойное, радостное и благодатное имя, что нашептали ей незримые помощники с Небес, Земли и Воды.

- Это волшебно, маэн идхар, волшебно! – воскликнула Эйра, прыгая на месте прямо в воде.

Вне себя от внезапно нахлынувшей радости, оба выскочили, наконец, из холодной речки, но, прежде чем отдаться этому порыву целиком, островитянин на некоторое время попридержался, возложил вновь руки на голову своей воспитанницы и, глядя в упор в ее глаза, произнес медленно и разборчиво:

- Во имя Отца нашего Небесного, сотворившего Небо и Землю, во имя Великой Матери, породившей на Земле все живое, нарекаю тебя, Дочь Божия, именем Вианна, что значит Благословение Жизни, и пускай оно даст тебе силу, любовь, мудрость, счастье и добрых ангелов-защитников, покровителей и охранителей твоей Души. Будь благословенна!

Лицо Учителя, произносившего эти священные слова, сияло едва ли не ярче самого солнца, и ей показалось, что она видит не трехсотлетнего с лишком долгожителя в поношенном темном плаще и с намозоленными руками, а цветущего молодостью и красотой юношу в золотисто-розовато-белых струящихся одеждах, с громадными крыльями, составленными из многих узких, похожих на солнечные лучи, потоков всепоглощающего золотистого-белого света, и искрящейся улыбкой, от которой на многие сотни сехтов вокруг разливается все тот же теплый и очень яркий, ярче солнца, свет. Видение длилось недолго, и вскоре перед ней опять стоял стареющий человек из живой плоти и крови, только его глаза были совсем как у этого ошеломляюще прекрасного солнечного юноши-бога. А что, если много лет назад этот человек и в самом деле был таким красивым молодым парнем, веселым, добрым и парящим на крыльях Мечты и Любви в солнечной вселенной? Сколько же тогда было у него поклонниц, норовящих угодить к нему в невесты и жены? У-у-у-у-у…

Наконец, все церемонии были закончены, и тогда Учитель с Ученицей, взявшись за руки, пустились в пляс под собственное «ля-ля-ля-ля», пока не обсохли на солнце, не вспотели и не выдохлись, а потом, выбившись из сил, уселись на траву – отдыхать и подкреплять силы лепешками, обнаруженными Эйрой в Аноковой торбе.

Обратно они добирались по тому же ущелью, торопя шаг, чтобы успеть спуститься с горы до захода солнца, поэтому на этот раз путь занял не две с лишним хроны, а полторы, а потом минут сорок ушло на возвращение домой от того места, где заканчивалось ущелье, по дну которого протекала Ступенчатая река. Про себя Эйра, нареченная ныне Вианной, назвала эту реку Сладкой, по своеобразному вкусу ее воды.

- А все-таки, – спросила она у своего Наставника по дороге до дома, плетясь несколькими сехтами позади него, – почему вода в реке немного сладкая, как будто бы в ней растворили патоку?

Он подождал, пока Вианна сбежит вприпрыжку с пригорка и догонит его, потом по-привычному сцапал за руку, и дальше они пошли медленнее.

- Я думал, ты догадаешься. В породах, которыми сложено это ущелье, содержится особая субстанция, которая, растворяясь в воде, делает ее чуть-чуть сладкой на вкус. Она заключена в камне и добыть ее оттуда никак нельзя, но вода – она и камень точит. Вода в Ступенчатой реке не только вкусная, она еще и обладает целительным свойством. В ней даже замерзнуть нельзя.

- Я это уже поняла, но я просто испугалась, потому что до этого меня никто так неожиданно и без предупреждения не бросал в воду. Прости меня, Учитель!
- За что прощать-то? Страх – это не обида, а душевная рана, и его надо лечить.
- Чем лечить? Сладкой водой?

Он искренне, по-доброму засмеялся и вытер платочком ее нос, с которого свисала не втянутая дыханием и не замеченная хозяйкой сопелька.
- Если боишься сладкой воды – тогда ты, пожалуй, права, а вообще – это целая наука. Похоже, сегодня мне придется полечить тебя наложением рук, опять сопли полезли…
- М-м-м-м…

Эйра, то бишь Вианна, зажмурилась, припоминая и представляя себе, что это такое – лечить наложением рук. Зимой на острове было значительно теплее, чем на Большой земле, кроме южных ее частей, но временами и здесь с горных вершин дули пронизывающие насквозь северные ветры или же кольцевые, расширяясь, иногда задували вглубь, неся с собой холод и снег. Прошлогодней зимой Эйра немного простудилась на таком вот ветру и обошлась горячим настоем из канакаловых листьев с малиной и ежевикой, а вот нынешней было хуже: свирепый вихрь налетел, когда она прогуливалась по вечернему лесу, закружил, понес, долбя о стволы могучих деревьев, и внезапно стих, засыпав окрестности мелкой колючей «крупой» и навалив изрядные сугробы. К полудню следующего дня они почти растаяли, и хозяин острова, с вечера не дождавшийся неугомонное Темианово дитя с прогулки, отправился за ней наутро сам, так как Ученики его за всю ночь никого не нашли, не дозвались и вернулись ни с чем. Свою воспитанницу он обнаружил под раскидистой елью около ручья, заключенную в снежный, а, точнее, ледяной ком, и она была без сознания.

Это досадное приключение произошло с нею недавно и она прекрасно помнила, чем потом всезнающий Учитель лечил ее болезнь, которую он назвал «легочным горением». В ход пошли все припасенные им за долгие годы снадобья и настои, отвары из засушенных трав, свечной воск, «огненная вытяжка» из хрека, привезенного Учениками из столицы специально для этих целей, кедровая смола вперемешку с ягодами, настоянными на хреке, дикий мед с хреном, и прочая, и прочая плюс сидение с разинутым ртом перед самым жерлом камина в библиотечном зале или очага в кухне. Все это наперебой предлагали Аноковы Ученики-грамотеи, и дело продвигалось, что называется, с большим скрипом, пока однажды владыка Меррахона не осердился, что бывало с ним довольно редко, и не разогнал всех вон.

- Придется истинной сутью брать, - решил он, вспомнив, как однажды лечил Эйру от истощающих опухолей на Черном Озере.

Он тщательно вымыл руки с порошком из мыльного корня, растер их мягкой тряпочкой, потом сделал несколько зачерпывающих жестов, обращаясь к Силам Неба и Солнца и все к тому же Небесному Отцу. Все это дело происходило в теплой уютной комнате с камином и лежанками четверых старших Учеников довольно далеко от помещений библиотеки, кухни и кладовых, на более высоком ярусе, но хитрость камина заключалась в том, что он был многоярусным, винтовым, проходил по одному из углов каждой комнаты и расходился желобами от главного жерла, как лепестки невиданного цветка. Горючим для этого камина служило земляное масло, которое растекалось по этим желобам, установленным немного наклонно вниз от жерла, и загоралось от расположенных по ходу каждого из них куску тлеющего канивара. Это горючее подавалось наверх из недр горы Меру мощным нагнетателем, который ежедневно по нескольку раз качали Аноковы молодцы, а иногда и он сам. В дальние помещения тоже вели желоба, которые открывались небольшими каминными отверстиями с тайными дымоходами, а каждая комната, где производилось это священнодействие, сама была одним из «лепестков», примыкающих к главному жерлу.

Главной заботой всех хозяев этого жилища было не допустить того, чтобы ни один кусок канивара и ни одна искорка не попала в главное жерло, иначе всю обитель и кусок горы под нею разнесет в огонь и дым. И здесь изобретательные старшие Ученики придумали свой выход, чтобы не следить каждый раз за камином, бегая по всему дому, что было для них утомительным занятием: в основание каждого желоба, исходящего из жерла, была проведена трубка, выходящая вверх по жерлу на самый верх, откуда другим нагнетателем вниз подавался воздух – так и огонь в желобах был ярче.

Сосредоточившись, Жрец, коротким жестом велел больной снять шелковую сорочку под одеялом, если она стесняется, и обнажить спину, потом сел рядом на лежанку, растер ладони одну о другую, затем снова призвал Небесные Силы, положил руки чуть ниже лопаток Эйры, захватив частично пальцами сами лопатки, и ощутил, как через его ладони и пальцы из самой глубины Мироздания, сокрытой в недрах его Сути, в живую плоть полилось мягкое, приятное, едва заметно пульсирующее тепло.

Самой же Эйре этот поток казался горячей волной невиданной силы, которая залила ее легкие, а потом и все тело, и понемногу сжигала, растапливала и растворяла болезнь, прекращала воспаление, возвращала силу и энергию жизни. Это было совсем не больно и даже не противно, в отличие от всего того, чем до этого пичкали ее старшие Ученики. Постепенно боль, слабость и дурнота чудесным образом уходили, уступая место блаженству и сладостному забытью.

- Понравилось, значит? – усмехнулся Анок, отворяя калитку. – Но это ведь не повод намеренно цеплять хворь.
- Я не намеренно ее подцепила, маэн идхар. Там, на горе, был ветер, и вода в реке все-таки очень холодная, она обжигала холодом до того, как я начала чувствовать тепло изнутри.
- Согласен. Но ведь я же не простудился.

- Твое тело сильнее и выносливее, – продолжала спорить Эйра-Вианна и загородила ему дорогу, встав в проходе между изгородью и курятником, который частично выдавался во внешний двор, не помещаясь целиком во внутреннем, который называли скотным. – И ты не совсем человек. Я не раз уже видела твой Дух…

Он вздохнул и почесал затылок.
- Ох, ну какая ты все-таки, Вианна эн Кассидар… все время споришь и препираешься со мной, хотя, заметь, тебе это не доставляет никакого удовольствия и все равно в итоге ты делаешь, как я говорю, а на эти споры уходит много драгоценного времени. А веришь ли ты, что в детстве я тоже был слабым, хлипким и всего боялся?
- Не верю, Учитель, – честно призналась Вианна.

- Я вижу, что не веришь, но это так. А потом жизнь меня сделала другим, вернее, я сам стал другим для того, чтобы выжить в этом мире и выполнить свою роль на этой земле. И потом… ты уверена, что ты сама – совсем человек? Я тоже видел твою Душу, и сейчас тоже ее вижу.
Вианна разинула рот и округлила глаза, как всегда делала в подобных случаях, и больше за весь вечер не произнесла ни слова.