Побег в никуда

         Еще вчера, в свои тридцать шесть с половиной лет,
 бывший опер убойного отдела Василий Брындин был
 твердо убежден, что не устал от жизни.  Но если бы
 сейчас, в данную минуту, его спросили, что он хочет
 для полного счастья, ответил, что уже ничего. Все
 желания и чувства сгорели в нем. А голова, туловище с
 руками и ногами, казалось, уже перестали
 принадлежать ему. Они завели своего хозяина на мост
 для пешеходов через железнодорожные пути и
 отказались дальше служить. Сейчас он один стоит на
 продуваемой шумливой высоте, обессиленный, жалкий,
 с рвущим сердце вопросом: “ Что же делать дальше”?
       Всего неделю назад выбранный новый жизненный
 путь Брындину представлялся четким и реальным. Он
 так уверовал в свою благополучную судьбу, что
 будущее расписал на десять лет вперед. Да и как не
 поверить в свою долю, если последние два месяца для
 него складывались весьма удачно.
        Работали на дальней лесосеке. Перед обедом, два
дружка, бывшие менты, Колька по кличке “Рысак”, с
Иваном Храпатым,  воспользовавшись безалаберностью
конвоиров, рванули в бега. Василий безотчетно увязался
с ними. Через сорок шагов ретивые приятели навсегда
остались лежать в земле, а ему повезло. Пули
просвистели рядом.
         Брындин бежал быстро, как никогда в жизни. Пот
разъедал глаза. Сердце, как загнанный мотор, трепетало
от натуги. Открытый рот не успевал захватывать воздух.
Когда временами  падал от бессилия, то заставлял себя
тут же встать, в кровь, кусая руки. И бежал, бежал,
 подальше от окриков “стой” и визгливо жужжащего
свинца.
       Первый день Василий от восторга чуть не
 Захлебнулся свободой. Ушел! Ушел! Ликовали  его
 душа и сердце.Он пьянел от звенящей тишины и
 одиночества, от нахлынувшей воли. Но,  на второй
 день, переплыв холодную речушку и греясь на солнце,
 вдруг спросил себя: “Зачем он это сделал”? И не нашел
 разумного ответа: из семи лет назначенного наказания
 оставался небольшой срок, всего пять месяцев и шесть
 дней.
        Сейчас надо идти. Но куда? Главное - подальше! А
 завтра, послезавтра? В этой робе, вдали от людей, без
 куска хлеба…Эх ! Воля, воля, хорошая ты штука, если
 знаешь, как тобой распорядиться! А тут еще
 постоянный животный страх. Кажется, что каждая
 клеточка души заполнена им. Чем дальше зона, тем
 больше крепчает хватка испуга.  Василий хитрит,
 петляет, осторожничает, идет самыми глухими
 местами. Но те, которые должны идти за ним, он знает
 это не понаслышке, тоже не - глупцы и хорошо
 обучены отлавливать вот таких борзых, как он. Одна
 надежда на  подругу - удачу.
        На пятый день, как ни упирался Брындин, голод
 привел его к жилью. Деревня не деревня, хутор не
 хутор. Пять домов. Во всех - люди. Идет своя жизнь. И
 нет этим людям никакого дела до голодного Брындина,
 стоявшего от них в тридцати шагах. Покричи –
 отзовутся. Попроси, есть – дадут. А потом? Любой
 замшелый дед сразу смекнет, в чем дело. Пикнуть не
 успеешь - заметут. А если иначе? По - другому? Но как?
 Кусок хлеба на земле не валяется. Украсть? Нет, нет!
 До этого он не дойдет, не опустится. Он не вор!… Так
 что же делать? Пока бежать! Если хочешь уцелеть –
 уходи! Не показывай никому свою бритую голову… А
 есть так хочется!..
       Через три недели беглец уже не брезговал ничем.
 Все, что мог переварить желудок, совал в рот. Только
 бы забить эту ненасытную и властную утробу. Все, что
 плохо лежало - крал. И если порой вся его человеческая
 суть восставала против такого образа жизни, то
 вспышка длилась недолго. Он нашел для себя
 убедительное оправдание: “ Главное - я на свободе”!
       Теперь Василия  было не узнать. Русая, курчавая
 бородка и усы изменили лицо. Пиджак, брюки, сорочка
 (все с чужого плеча, краденое) ладно сидели на  его
 поджарой фигуре. Во всем облике – сосредоточенность
 и уверенность в себе.
 Выйдя к железной дороге, Брындин двинулся на запад,
 к дому, к жене и сыну. Днем отлеживался в укромных
 местах, ночью выходил к путям и на товарняках,
 сколько мог, ехал. Но,  в основном, шел пешком, не
 выпуская из виду железнодорожное полотно. До
 города, где раньше жил, было еще далеко. И, если все
 будет хорошо (не схватят, не заболеет, да мало ли что
 может с ним случиться), недели через две – три можно
 добраться до родного крова. Что будет потом, он пока
 представлял смутно. Сначала надо доехать, дойти,
 доползти, дотронуться до родных стен. А там? А там
 посмотрим! Что загодя ломать буйную голову!
Но со временем созрел план. Он возьмет жену, сына и
 укатит в такие глухие места, где даже взвод
 оперативников его не найдет. Как это сделать – он
 хорошо знает. В школе  милиции он не напрасно
 протирал штаны. Смущало только одно немаловажное
 обстоятельство: Василий не знал, ждет ли его Ольга.
 Два года  назад она прислала последнее письмо. Он
 опять не ответил. И с тех пор из дому ни одной
 весточки…А кто виноват? Он! И только он! Что Ольга
 плохого сделала? Ничего! Он же по пьянке из
 табельного пистолета “замочил’ двух рецидивистов и
 сел. Он же перестал писать. Но сначала в каждом
 письме убеждал молодую жену отказаться от зека,
 забыть. Мол, не надо ломать свою жизнь из-за него,
 пропащего. И, наверное, убедил. Жена молчит. И он не
 пишет. Вернее,  часто писал, но не отправлял, рвал
 написанное. Пересиливали необузданная гордыня,  и
 безмерная заносчивость. … Они же  повесили теперь на
 шею и новое преступление - побег. 
         Чем ближе Брындин подбирался к родному дому,
 тем острее чувствовалась в сердце какая-то
 необъяснимая тревога. Бегство из колонии сейчас
 представлялось ему таким несуразным поступком, что
 хотелось порой выть или сдаться первому встречному
 милиционеру. Временами ему становилось так плохо,
 что он был готов разорвать себе грудь или о камни
 размозжить голову. Василий кидался в траву, стонал и
 вжимался в землю, как будто она могла освободить его
 от всех страданий. “Что же я наделал! Что же я
 натворил, козел!- хрипел он и чернил себя самыми
 непотребными словами. -  К чему такая ворованная
 свобода, исступленно спрашивал он себя и не находил
 вразумительного ответа. Постепенно боль
 притуплялась, проходила, но ее горький осадок еще
 долго травил его душу. В эти тягостные минуты
 Василий замирал, опустошенный и безразличный, ко
 всему на свете. Он чувствовал себя лишним на этой
 земле. Устоявшийся  быт в колонии и близкие ему там
 по духу товарищи становились далеким предметом
 желаний. 
          Когда до дома остался, как Брындин посчитал,
 один переход, время как будто остановилось: солнце
 долго не заходило за горизонт, сумерки медленно
 окутывали землю, товарняк, как улитка, медленно полз
 от перегона до перегона. “ Быстрее, быстрее, ну
быстрее!- мысленно подгонял Василий машиниста,
 сидевшего где-то впереди за пультом тепловоза. – Жми
 на всю железку!” Возбужденный, от скорой встречи с
 родными местами, Брындин забыл об  осторожности.
 Он лихорадочно заскочил с пустой платформы на
 крышу соседнего вагона, встал во весь рост и жадно
 впился взглядом в темень, куда с однообразными
 перестуками вползал состав. От набегавшего холодного
 воздуха слезились глаза, трудно дышалось. Но Василий
 упорно стоял и с трепетной надеждой разглядывал
 проблески огней большого города.   
Темно- синий небосклон стал блекнуть. То тут, то там
 побежали редкие огоньки. А затем весь горизонт
 вспыхнул оранжевым заревом. Брындин засуетился,
 задергался, побежал вперед по крыше вагона и
 внезапно остановился: “ Куда же я…В лапы ментуры?”
 Он осмотрелся, опасливо сполз на платформу и, при
 первом торможении поезда, спрыгнул на насыпь.
          День только начал набирать силу, а Василий уже
 раз пять обошел квартал, где стоял его дом. “ Вроде все
 спокойно,- отметил он про себя, пристально
 вглядываясь в отдельных прохожих. “А если они,
 бывшие сотоварищи, там, внутри? Ждут и
 браслетиками поигрывают? Нет! В дом идти нельзя.
 Надо подождать. Горячку пороть ни к чему”. Он выбрал
 удобную позицию и присел в кустах. Отсюда хорошо
 просматривались все подходы к родному жилью.
Кто бы только знал, что стоило Брындину усидеть на
 месте! Он весь был там, у двери, у окон. Постучать бы,
 распахнуть бы дверь. Крикнуть или выдохнуть со
 стоном: “Жена, сын? Это я! Я пришел!  Примите меня!
 Я устал! Я больше не могу так жить! Моя душа
 заледенела без родного тепла!”.
         А люди уже просыпались. Спешили на работу.
 Открылась и та дверь, за которой он неотступно следил.
 На крыльцо вышел мужчина, а за ним - женщина с
 мальчиком. Все трое оживленно переговаривались и
 чему-то улыбались. Мужчина закрыл на замок дверь, и
они двинулись в сторону Брындина.
         До сих пор Василий считал, что меру невзгод,
 которую отвалила ему судьба, он вычерпал до дна. И
 теперь никто, и ничто уже не могут его ранить больнее,
 чем раньше. Но Василий ошибался. Он еще не успел
 осмыслить до конца неожиданное  событие, уложить в
 какую-то житейскую схему проходящих мимо людей,
 как страшная и неизведанная до сих пор боль ударила в
 его сердце. Горячий комок подступил к самому горлу.
 Он, задыхаясь, приподнялся, попытался крикнуть
 проходящим близким ему людям: “Оля!  Сынок!  Куда
 же вы? Подождите! Это - я – Василий!”,  но с его губ
 сорвался лишь неуловимый шепот. Теряя сознание,
 раздирая ладони о колючий кустарник, Брындин,
 обессиленный, падая, сумел приткнуться головой к
 молодому тополю.
           Что было потом, Василий помнил смутно.  Но
 когда сгустились сумерки, нашел в себе силы поднять
 голову и осмотреться. Отдышавшись от затраченных
 физических усилий, он еле-еле поднялся на
 непослушные ноги, опираясь о ствол дерева. В окнах
 его дома горел свет, слышалась музыка. Шатаясь и
 задыхаясь от каждого шага, он подошел к окну и
 заглянул в узкую прорезь штор. Увиденное добило его.
 За столом сидели какие-то люди. А его жена с уже
 знакомым мужчиной танцевала, склонив голову ему на
 плечо. Василий отшатнулся, припал к стене и застонал:
 “Не может быть! Куда ж я шел?. ..На что надеялся,
 паскудник ”!?.. Ты думал, козел, тебя будут ждать сто
 лет”?..
       ... Немного поостыв, собравшись с силами, он
 побрел вниз по знакомой улице. Куда шел, не
 задумывался. Голову заполнила одна мысль: “Только –
 не упасть! Только бы не свалиться в таком жалком
 виде у своего порога! Только бы не упасть! Такого
 жалкого позора я не вынесу”……
        Почти всю ночь Брындин просидел в скверике,
 прислушиваясь к своему взбесившемуся сердцу. Любое
 движение и, даже, глубокий вздох, вызывали острую
 боль за грудиной и неведомый ранее страх смерти.  Но
 когда страдания немного утихли, он,  опустошенный и
 постаревший, побрел прочь из города.
         Пешеходный мост, на который Брындин с трудом
 поднялся,  в предутренний час был безлюден. Его
 противоположный конец уходил в темень. Туда идти
 уже не мог. Не было сил. Он оперся о перила и
 отрешенно смотрел на железнодорожные пути, по
которым с грохотом и визгом проносились поезда.
“Ну, вот и все, - с горечью думал Брындин,-  Прошлого
 не вернешь. Будущего нет. Тупик. Призрачная свобода,
 вырванная на халяву, оказалась ловушкой. От
 безысходности у него снова заныло сердце. “ Господи!
 Я - грешен! Знаю, за все надо платить! Но должен же
 быть  для каждого человека  определен размер этой
 платы, - шептали его губы, – должен же ты, Господи,
 отпустить хоть часть грехов за все мои страдания. Или
 нет, и никогда не будет мне прощения?! Значит, плати
 Васька, плати все сполна!. И, даже, больше!....
 Господи! Прости! Я, не разумный, поднял на тебя руку!
 Прости! Я уже не ведаю, что делаю….Если бы только
 вернуть прошлое! Если бы только все поставить на свои
 прежние места! Если бы начисто вытравить те
 злополучные мгновения, которые исковеркали всю мою
 жизнь! Я же не совсем  пропащий”! И Василий первый
 раз за последние двадцать лет заплакал.
          “Но, как, - доказать? Кому?  Кто может заглянуть
  в мою душу, чтобы поверить! Кто? Неужели все
 предрешено! Неужели нет другого пути?! – Брындин
 рыдал и с ожесточением бил кулаком по перилам, -
 неужели вот так…под открытым небом…один.. ..как
 затравленный пес?  Я же не совсем отпетый гад и
 душегуб. Я же еще человек”! Брындин медленно
 поднял голову вверх, по его лицу катились крупные
 слезы: “Боже! Прости”!....Я пропадаю!.....
          Когда отчаянная безысходность  навалилась на
 Брындина каменной глыбой, а, пронзительная и
 нетерпимая, сердечная боль охватила всю его грудь,
 он, теряя сознание, перевалился через перила,
 ударился о рваную заградительную сетку  и полетел
 вниз, на встречу стремительно бегущему поезду.