Релятивисткая история

Мой психоаналитик меня недолюбливает. Недооценивает и недолюбливает. Мне так кажется. Вот и сейчас он по своему великому обыкновению вышел покурить перед сеансом. Он курит, а я уже оплачиваю это время. А первые полгода не курил, слушал сразу. Теперь недолюбливает вот и курит. Хотя, быть может-может быть, мне всё это кажется, потому что я удивительно мнительный человек. Звать его Юрий Геннадьевич Брюсов, умён, но не еврей. Он обычно располагается в кресле передо мной, протирает солнечные очки, он ведёт сеансы в солнечных очках, круглых таких, тонкая оправа, мне сказал, что кто-то из пациентов забыл и вот он их носит – чтобы если тот, растяпа, придёт ещё раз – заметил. Вот он уже смотрит на меня, он знает, что у меня за проблема, я с ней уже приковылеваю к нему второй год, ему скучно, но… он начинает первым.
- Разводись.
- Ну как же…
Так начинаются все наши разговоры вот уже полтора года.
- Разводииись. – Произносит он певуче и смачно зевает, даже не прикрывая рот, в котором чего только нет: и коронки золотые, и брекеты платиновые, и резцы фарфоровые – «к чаю», как он их называет. Кабинет у него обставлен скупо, кругом только поломанные электроприборы стоят, Брюсов же, понимая это, уже год говорит пациентам «извините, только переехали в новый офис». Думаю, у него всё уходит на стоматолога.
- Я не могу, - отвечаю ему искренне.
- Shit…
- Прошу, говорите со мной на отечественном языке. Для меня это действительно важно, я в школе много крови отдал за грамотное писание и говорение, и крови между прочим первой группы, и  не хочу себе позволить, чтобы это было просто так. Люблю говорить по-русски, слушать по-русски и петь люблю. По-русски про Россию – это самое заветное удовольствие, но…
Брюсов уже оправдывается.
- Двухнедельные курсы психоанализа в Нью-йорке не дают о себе забыть, ноют, как военная рана. Триумфальные курсы. В Москве мне равных нет.
Любит он погордиться собой, и других заставляет, ну такой вот человек, потому что такой есть, так себя и ведёт – на этот счёт у него своя великая теория и не менее великая практика.
- Пойми, Сергий, она подавляет тебя, не даёт развиваться тебе как личности.
- Почему, нет, напротив. Я хочу в тренажёрный зал, нахожусь в прекрасной физической  форме для своих двадцати семи лет. Я не пью, не курю.
- Вот – а это не ты! Главное тебе понять, КТО же ты на самом деле. Не этот муляж, который она увидела в своём скучном детстве, может быть в цирке, и теперь из тебя лепит такого парня, подсознательно, она сама об этом не подозревает, но меня ей не провести.
- Да, Вас ни в коем случае.
- Да, я лучший в Москве. Ты – совсем другой человек. Ты – это парень покрытый тонким слоем жирка, весело хохочущий над шутками своего друга в чешской пивной.
Тут психоаналитик Брюсов берёт со стола карточку и протягивает её Вашукову, то есть мне.
- Вот в этой пивной.
Я, Вашуков, рассматриваю карточку с каким-то детским интересом. Хотя на карточке только пивная кружка и адрес.
- Она взяла твою фамилию? Нет. И даже больше – заставила тебя взять свою. Почему? Подавляет тебя.
- Нет, нет, нет, я же объяснял, у меня фамилия была невзрачная, постыдная.   
- Это была твоя фамилия. Разводись, я сказал. Я приказываю – разводись! Верни себе своё честно имя и фамилию.
- И к тому же, у меня продвижение по карьерной лестнице за последние два года, это тоже из-за неё.
- Не из-за неё, а ради неё. Но это не так, мы все хотим быть лучше, чем мы есть на самом деле, это нормально. Но не нормально быть лучше, чем мы есть, потому что со временем начнутся депрессии, потом мировой кризис, все опрометчиво накопленные сбережения сгорят и тебя ждёт холодный суицид на кухне в трусах и носках. Жалкое зрелище будешь представлять. А будь ты самим собой – ты лежи на диване, пей пиво в чешском ресторане.
Брюсов вновь протягивает карточку.
- Карточку уже давали.
- Отлично, так вот – будь ты самим собой, никаких сбережений не было бы, и когда придёт кризис – ты был бы к нему готов и равнодушен – терять тебе ничего. Природа позаботилась о человеке достаточно, инстинкт самосохранение – это шедевр, но он не так прост, как кажется. Для человека очень важно быть самим собой именно для выживания – вы все знаете, сколько по статистике вспыльчивых людей гибнет в авиакатастрофах? Уйма. Ведь общество и родные навязывают и требуют от нас того, чтобы мы были паиньками, но вспыльчивость – это не просто черта характера – это инстинкт – если бы эти люди не сдерживали себя – они бы вообще не летали на самолётах: просто не переставали бы орать в аэропортах, начиная от регистрации и потом на всех остальных унизительных процедурах – их бы выдворяли из летного заведения, и вот результат – никто бы из них не разбился бы. С другими тоже самое. Так что твоя задача понять, кто ты есть, и быть им. А для этого на твоём жизненном пути явился я – я тебя тебе и открыл, кто ты есть запомни на зубок - ты милый толстяк,  лежащий на диване, смотрящий плазменный телевизор и пьющий пиво с друзьями в чешской пивной.
Протягивает карточку.
- Давали.
- Другу отдашь. Так что – разведись, чтобы в будущем сохранить свою бесценную жизнь.
Брюсов смотрит на часы, на них что-то вроде половины шестого, ещё полчаса придётся что-то произносить вслух и с выражением, я это понимаю.
- Ну… Я люблю её.
- Любит он её…
Пауза. Большая пауза, такая, что когда Брюсов смотрит на часы ещё раз – остаётся уже минут десять.
- За соломинку цепляешься…
- Вы на следующем сеансе также будете настаивать на своём?
- Конечно.
- Тогда какой резон мне к вам приходить, я и сам себе такое могу сказать про развод, и бесплатно получится.
- Такие вещи нужно слышать от профессионала.
- Понял. До свидания. Через неделю.
Я встал и немного осчастливил своего психоаналитика тем, что раньше закончил сеанс, просто с чего-то вдруг вспомнил, что в детстве очень был рад, когда мой учитель по баяну прекращал занятие раньше, хотя моя мама тоже платила за музыкальную школу. Я тогда понял, что точно знаю, как можно сделать человека немножечко счастливей, и ничего, если этот человек психоаналитик.
Выйду вот так после сеанса, настроение есть, но какое-то странное. Очень хочется сделать какое-то колкое уничижительное замечание своей верной супруге. И вот сейчас иду, посматриваю по сторонам при переходе дорог, и думаю, какое же замечание сделать Леночке. Доложу, что супруга реагирует на мои замечание не безропотно. Ропотно. Иногда ропот до свинячего визга. Но об этом позже.
Прихожу на работу, то есть домой. Работа у меня такая, что на работу ходить не надо. Могу работать на дому, могу не работать на дому, хорошая работа. Могу работать на ходу, на бегу, в общественном транспорте, в личном автомобиле, если бы он был. Я работящий муж. Я писатель, и сегодня как-то ощутил, что живу на семнадцатом этаже. Раньше не обращал на это внимания, а тут… И сразу вспомнилось, что в детстве, мы жили на втором этаже пятиэтажного дома. И я был уверен, что поэтому мой папа очень крутой, раз мы живём на втором этаже.
В детстве я был уверен, что когда дом заселяют, то заселяют не по очереди, а всех сразу: вот построили дом, набрали жильцов и в один праздничный день собирают всех перед своими подъездами, от каждой семьи представитель – обычно это папы, но если пап нет, то мамы. Вот они выстроились каждые перед своим подъездом, глава мэрии или ещё какой человек со стартовым пистолетом, поднимает руку вверх и стреляет – и тут начинается собственно заселение: кто какую квартиру занял, там и жить будет. Поэтому если ты на пятом или четвёртом этаже – значит, медленно бегает семейный представитель, если на первом – туповат – на первом жить неудобно. А самые умелые и лучшие живут на втором и третьем этажах – потому как это лучшие этажи, и от земли недалеко и не на земле совсем. Вот такая была у меня теория про заселение пятиэтажных домов, про двадцатиэтажные я тогда и думать не смел – а было бы интересно, чтобы я тогда представлял, и какие этажи были бы лучшими… Вот так вот вспоминал про себя, как-то трепетно к себе тогдашнему отношусь. В принципе, можно было и заплакать. Можно. Сладко так заплакать, эмоция умиления на лицо – эх, каким парнем был! Какие мысли.
После этого начал думать, что вообще-то очень непонятно, почему я оказался у психоаналитика? Может потому что меня крестили в тринадцать лет? Загадка, никогда бы не подумал.
Мне бы пописать сейчас что-нибудь, хотя бы ради денег, убить двух-трёх негодников в серии, но я лучше представлю, что там моя супруга в церкви вытворяет. Это легко представлять, она мне много раз про это рассказывала. У нас семейная традиция, каждую пятницу я хожу к психоаналитику, а она – в церковь, на исповедь. Делаем мы это для того, чтобы сохранить нашу семью, как нам кажется, Лена вроде бы даже уверена в этом, но к святому отцу она захаживала ещё до того, как надо было что-то спасать, хотя душа, да, её спасать всегда надо, такая вещица прихотливая, вот нельзя, чтобы раз – и спасена, нет, надо спасать и спасать. Но сейчас уже не до души – семью спасать надо, и вот моя Лена в церкви.
Со слов Лены, у неё выглядит сеанс всегда как-то интимно, трепетно. Она дожидается своей очереди, с повязанной головой подходит, батюшка, высокий и набожный святой человек, узнав её, тут же приветствует по православному:
- Страдай, дочка. Страдай.
- Спасибо, батюшка, страдаю. Отец, я родить хочу.
- Это хорошо, в муках будешь рожать, тоже страдание, тоже на пользу.
- Благословите меня на дело такое.
Тут наступает набольшая пауза, пауза такая, что Леночка грешным делом начала подозревать в Батюшку в мхатовском прошлом, но тут он же разразился как гром, только шепотом:
- Ты Библию читала?
- Нет, батюшка, уж больно книга большая, времени нет совсем: работа, хозяйство однокомнатное, вот же рожать думаю -  тоже время, сами понимаете.
- Достоевского тогда читай. В кратком изложении можешь, тебе поможет. Если чувствуешь, что не страдаешь, бывают такие моменты в жизни каждого, понимаю, ну не страдается, хочется смеяться, веселиться, заголяться, но никак не страдать, так хоть сострадай – герои Достоевского для этого и написаны, чтобы в праздности поменьше времени проводить. Что у тебя там с Сергеем?
- Психоаналитик продолжает твердить, чтобы он разводился со мной.
- А он что?
- Сомнения. Но без запоев.
- А ты сохрани семью. Любыми способами… согласно действующему законодательству, конечно. Сохрани. Спаси и сохрани.
Последнее было сказано уже не Лене, а куда-то в метафизические слои, нам неведомые и неизвестно существующие ли. Очередь безмолвствовала. 
- Так ведь я всё только для этого и делаю: и стираю, и убираю, и выпить разрешаю – чем не семья, нет, вот к психоаналитику как пошёл… мол, я к священнику хожу, он тоже пойдёт куда-нибудь. Уж лучше в бар пошёл, так нет – к Брюсову пошёл. Полгода ещё нормально, а потом всё – разводись, говорит, и всё.
- Терпи.
- Терплю. Но мысли всякие грешные есть.
- Какие?
- Хочу тепла, ласки хочу.
- Прочь гони от себя мысли такие, прочь, не надо оно тебе. Страданий и гонений должна желать.
- Неужто переезжать придётся?
- Может быть и так, подальше от Брюсова мужа увезти придётся, семью сохранить – вот главное.
- Знаю, знаю, святой отец, но…
- Прощаю тебя, во имя отца и сына и святого духа.
- До свидания, святой отец.
- Пока.
После этого Леночка гуляет от иконы к иконе разнося свечки, если ей верить, конечно, я же в силу своей мнительности представляю её в грязном борделе с тремя-четырьмя… но гоню эти мысли прочь, фантазия – враг мой, хотя выдающийся писатель так говорить не может. Я выдающийся писатель. Никем не признанный выдающийся писатель. Хотя  признан – собой, и это для меня условие необходимое и достаточное – потому что сам с собой я всегда честен. И в плохих поступках, и в хороших. Так что я выдающийся писатель. Всяких признанных премий может и нет, хотя, почему «может», я же честен с собой – нет премий, никаких, даже самых жалких и презрительных. Но есть несколько хмельных похвал от малознакомых людей в общественном транспорте, похвалы они адресовали не лично мне, а так, в атмосферу, но я был свидетелем этого многоприятного для меня явления.  И тиражей не бывает, не могу выйти в тираж и всё тут, прямо как бич какой. Экранизировать тоже никто не хочет, хвалить – хвалят, но экранизировать не хотят, настаивают, что очень литературно пишу. Литературная литература – вот такой недостаток. Их бы по-хорошему проклясть, но моя околоправославная душа не может пойти на такое.
Потом Лена пойдёт в магазин по продукты, чтобы на ужин, чтобы еда.
Как-то надо уколоть её надо по пришествии, времени остаётся всё меньше и меньше, и ммска пришла предвосхищающая её приход – она в магазине возле полки с оливковым маслом, любит она это дело – попросит кого-нибудь сфотать её на мобильный на телефон и мне фоточку отошлёт, смотри, как я сейчас вкусненького накуплю, какая я хорошая и хорошенькая… Хорошая баба в принципе. И без принципа тоже хорошая. Если бы не эти слова Брюсова, так и жили бы душа в душу, выпивал бы, разумеется, время от времени, но без запоев, я уверен.
- Я не из тех людей, которые называют теорию относительности только «релятивистской», чтобы потешить своё самомнение, у меня для этого свои причины – слово люблю и поумничать есть стремление иной раз, - именно так я начал наш вечерний семейный разговор, во время ужина при энергосберегающих лампочках.
- Так, и к чему такие откровения?
- Лена, у меня вот уже несколько часов навящевое желание сказать тебе какую-нибудь гадость.
- У тебя так всегда после Брюсова.
- Да. Не знаю, с чего начать, столько уже было произнесено… помоги.
Лена не будет мне помогать, это я понял сразу, как она посмотрела на меня, ласково, трогательно, мне почему-то захотелось сказать «я в душ», но она меня опередила…
- Милый. Дорогой.
- Давай лучше по имени, что-то меня от такого обращения поташнивает.
- Сергей, ведь у нас были прекрасные отношения до твоего психоаналитика.
- Ну да, но он мне пояснил, что прекрасные отношения – это далеко не прекрасно, нужны сканадалы. А потом, когда скандалы не могли сами собой утихомириться сказал разводиться.
- Может, ты перестанешь ходит к Брюсову?
- Может, ты к нему сходишь?
- Только если ты потом сходишь к отцу Сергию.
- Тёзка не может исповедовать тёзку.
- Чушь.
Тут бы и скандалу разгореться, тут бы и посуду побить, но всё как-то не хочется. Видно и Леночке не с руки начинать – швы от прошлого чаепития сняли неделю назад. Она у меня умница, посуду на крупные куски бьёт, чашка разлетается на три-четыре осколка, не больше. Чтобы потом легко было их склеить, ей склеить, у нас вся посуда в квартире склеена. В этом что-то есть, что-то интимное, что-то только наше; гостей, конечно, за такую посуду не посадишь, для гостей у нас одноразовая, но когда дата какая знаменательная наступает – первый поцелуй там, или первый концерт Чайковского – достаём наши битые сервизы и вот оно счастье. Поэтому сейчас на слово «чушь», я и согласился, да, действительно, глупость сказал, но ведь это и была моя цель в данный момент, выпалить что-то глупое, чтобы как-то отказаться от предложения супруги.
- Я не пойду к священнику.
- Мы же любим друг друга.
- Это не важно. Любовь… Секс главное. Детство и секс. Секс в детстве – вот что здоровое, всё остальное – болезнь.
- Так ведь секс у нас хороший. Отважный, как ты его называешь.
- Да… Но что тогда надо этому Брюсову? Хочется, чтобы всем нравилось. Понимаешь, все должны быть рады нашим отношением, а если врач говорит, что отношения, которые нам кажутся идеальными – не идеальны – тут надо крепко призадуматься.
- Я хочу детей.
После такого заявления я как-то ссутулился, приосанился.
- Это же надо будет имя выбирать…
На большее сопротивление я не способился. Но заниматься сексом и делать детей – эта два совершенно разных дела. Секс – это приятность, зачатие – работа, но об этом я узнаю позже, на протяжении нескольких месяцев, двух; едва не дошёл до ненависти к сексу, но это потом и потом всё прошло к тому же. А сегодня первая ночь для зачатия, ещё ничем не отличающаяся от секса.
В первую пятницу на неделе я даже опоздал, чтобы Брюсову было легче, опоздал на пятнадцать минут, как профессор. Брюсов сидел за столом, поднял на меня голову с глазами и ртом, холодно озвучил:
- Разводись.
Брюсов чинил что-то электрическое, я присел в кресло кожаное удобное.
- Ты не против?
- Нет, починяйте свою хлебопечку.
Люблю знаете ли слово какое-то антикварное вставить, хобби у меня такое, и жену заставляю так делать. Я бы ещё и «релятивистская теория» употребил, ну уж совсем не к месту пришлось бы.


- Твоя жена хочет тебя отравить.
- Это уже через край, Аркадий Романович. Ну что за чушь.
Хотя звали Брюсова совершенно иначе, а именно Юрий Геннадьевич, а назвал его вымышленным для него именем, чтобы оскорбить, чтобы отомстить за такие нападки на Леночку, но он этого даже не заметил. У меня вообще ощущение, что он плохо помнит, как его зовут, постоянно на бейдж посматривает, он мне вроде признавался как-то, что у него на имена память слабая. Вот уж где великий человек, мне тут же подумалось, объективный – если память на имена слаба, то на все имена, на своё тоже. Горжусь им. 
- Внимание: аргументы и факты. Возможно, тебе придется даже доплатить. Но это потом. Внимай мне: ты с моей помощью около полтура лет вынашиваешь план развода, ни одна жена не вынесла бы такого мужа, если бы у неё не было бы своего противоядия или какого-то коварного плана. Её план – это отравить тебя, это точно, меня не провести, я лучший в Москве.
- Она ходит к священнику, тот запрещает ей разводится, настаивает на том, что она семью сохранила.
- Священник? Поп что ли?
- Да, в церкви такие люди в чёрных балахонах.
- Ну я знаю, не надо уже так… так вот кто мне мешает. И что он, втёрся к ней в доверие?
- Уже давно, ещё до меня.
- Понятно, и теперь он спокойно советует, как вам жить, это они хитрецы, священники эти, царство им небесное, конечно, но мира на земле при них не будет.
- Так Вы тоже советуете как нам жить.
- Я не советую, а говорю, и не вам, а тебе. Я знаю только тебя и только тебе говорю. В этом моя разница.
С этими мыслями я ждал дома Лену, она пришла вовремя, с продуктами, чтобы ужин, чтобы поесть… Я её ознакомил с новой теорией Брюсова. Она не удивилась, тогда я пригрозил, что заведу собаку и кошку, чтобы они сначала пробовали мою еду, а потом я. Животных она любит, травить перестанет. Я всё это ей озвучил, всё вслух, на что она как-то грустно сказала:
- Сергей, ты бы обнял меня. Приласкал.
- Какая пошлость. Убери это.
- Что убрать? Откуда?
- Изо рта. Обнял, приласкал… Унизил и растоптал, вот что должна требовать настоящая женщина от настоящего мужчины.
- Я не заслужила такого обращения.
- Милости прошу в Гаагский суд по правам человека. Лена, может мне действительно попробовать пожить отдельно?
- Нет.  Сергий, ты же знаешь, что я работаю главным бухгалтером, что это ответственная и малоприятная работа, меня щадить надо время от времени-то.
- А что ж ты не занимаешься тем, чем тебе нравится, почему? Я ведь был только «за», это ведь ты сама…
- Замолчи! Уж лучше быть главным бухгалтером, чем паршивой актрисой!
- А что ты везде читаешь Достоевского, учишь отрывки наизусть – это случаем не для поступления в театральный?
- Мне надо. У меня высшая цель!
- Высшей может быть только математика, всё остальное…
Вот мы такие ругались в рабочее, между прочим, время, а, как мне потом расскажет Брюсов, он нанёс визит отцу Сергию. Смотрит он на него спустя минут пять после знакомства, а отец ему отвечает бархатным голосом:
- Отпускают грехи тебе во имя отца и сына и святого духа.
Кромешная пауза. Брюсов не отходит, у него на лице такое искреннее удивление, настолько искреннее, что отец Сергий несколько смущается.
- И что? И всё? – разочарованно произносит лучший в Москве психоаналитик.
- Да.
- Мне должно стать как-то легче, или какой другой эффект?
- Не сразу, может ещё раз придётся придти.
- Заманивать умеете, в этом я не сомневался, маркетинг на уровне.
- Причащаться будете?
- Нет, я не голоден. И вообще знайте, кушать плоть, как по мне - вымышленного персонажа – это всё равно каннибализм, уж простите.
- Уж прощаю.
- Не злитесь, у меня есть принципы. У вас заповеди, у меня принципы.
- Только не нужно теологических споров, я этого не выношу. Уж всякий считает своим долгом найти что-то крамольное в религии и этим тыкать.
- Уверяю, ничего такого себе не позволю. Отрадно, что Вы верующий священник, за это я вас уважаю. А не там классический неверующий священнослужитель из бергмановских фильмов. Я так вообще, если честно, и сам не упускаю случаю над попом подшутить. Но Вы вызываете во мне уважение. Я Брюсов.
Очередь безмолвствует.
- Кстати, я бы хотел с вами поговорить, - отвечает отец Сергий, - мне нужна скорая психоаналитическая помощь.
- Конечно, но только в моё рабочее время – не люблю терять деньги. Приходите на неделе.
- Спасибо.
Лена пришла в тот день в квартиру грустная – отца Сергия не было, а другому священнику она исповедоваться не может. А отца Сергия не было в церкви, потому что он был у Брюсова. Зашёл он к нему в кабинет с порога, сказал ему, не повышая голоса:
- А у вас дорогонько. Дороже чем у проституток.
- Вы-то откуда знаете, или вы из  тех, кто в прошлом…
- Не надо, мне много кто исповедуется, я интересуюсь, любознательный я. Так что у вас дорогонько, со всей ответственностью заявляю.
- Что? Не надо тоже, у меня-то как раз ещё по-божески, это у вас.
- Что у нас? Приходи-те ради Бога…
- Вы хоть раз ребёнка крестили?
- Да.
- Своего ребёнка.
- Да. Трижды.
- Не в своём приходе. В чужом. Этому дай, хору дай, прислужникам дай, у многих моих пациентов послекрестинные депрессии.
- Я не знал.
- Знали. И знаете, у вас я уверен тоже самое.
- Как-то мы начали…
- Да. Давайте, выкладывайте свои малоинтересные проблемы, с которыми ни труд научный, ни друзьям рассказать…
- Я люблю «ламбаду».
Брюсов кое-как посмотрел на Сергия и продолжил чинить электрический аппарат.
- Люблю так, что не могу ни дня прожить без… чтобы не услышать её. Иногда во время службы представляю, что весь приход в такт музыке начинает двигаться. Я понимаю, что это ужасно, это возмутительно, но ничего с собой поделать не могу. Каюсь…
- У меня не каются, у меня рассказывают, - не отрываясь от паяльника произнёс Брюсов.
- Да, да, конечно. Я как-то был в католическом храме, инкогнито, и… на органе наиграл её. Грех-то какой…
- Не «грех-то какой», а «стыдно-то как».
- Да. Да, конечно.
Наконец, Брюсов откладывает паяльник, ставит на пол хлебопечку.
- Я не для себя, это так хобби. По первому образованию радиоинженер – чиню, чтобы не забывать ремесло. Вот… - Брюсов берёт со стола карточку пивного ресторана.
- Это зачем?
- Вам после всего, что я сейчас скажу, непременно выпить захочется, и обязательно надо будет выпить – а в этом заведении для этого все условия.
- А что мне вы такого скажете?
- Мне с вами всё ясно. Танец помните? «Ламбаду»...
- Нет, смутное что-то, а что?
- Понятно, почему не помните, защитная реакция организма… Там люди попами виляют и улыбаются, в начале девяностых годов двадцатого века это находили очень даже сексуальным. Теперь попробуйте представить, как ваш приход двигался бы под эту музыку.
- Ужас какой… стыд, грех…
- А Вам видимо с детства уже внушили отвращение к сексу, и вы, чтобы как-то очистится от скверны, решили стать священнослужителем, чтобы скрасить этот грех – вам всё это виляние очень нравилось, очень, но вы считали это ужасным, и ничего не могли с этим поделать.
- Вы хотите меня убедить, что я стал священником только потому, что мне нравилось виляние разнополых задниц под эту песню.
- Именно. Вот такая вот метаморфозина. На все наши решение во взрослой жизни влияют детские травмы. Можно даже сказать, что в детстве мы уже всё сделали и приняли все решения, а теперь просто видим, что именно мы выбрали.
- А как же вера?
- Этого добра у вас не отнять, вы верите. Вы верующий человек, будь вы священником или энергетиком – вы бы всё равно верили.
Отец Сергий замолчал. Брюсов сел за стол, и поставил на ноутбуке эту прекрасную мелодию прошлого.
- Теперь мне понятно, как вы можете вносить сор в семьи и судьбы. Вы делаете это очень мастерски.   
Отец Сергий встал и вышел, руки не подав. Так это всё было со слов Брюсова. Визитом он остался доволен и немного счастлив и материально обогащён – одним визитом отца Сергия он «отбил» все свои пожертвования за тридцать четыре года. Он был рад. На какое-то мгновение ему даже захотелось сменить фамилию на «Радулов» или «Радовалов», или что-то такое, чтобы запомнить этот момент на всю жизнь, но радость скоро потускнела, он принялся чинить электрочайник.
Я же, спустя недель семь после этого, приболел крепко, вызывал к себе врачей, Брюсов не поехал, на дому он не работает, принципиальный врач, уважаю, горжусь. Леночка не отходила от меня, проявила выдержку и отвагу; за это время, пока я не общался с Брюсовым, даже забыл, почему я должен с ней прервать супружеские отношения. И вот я выздоравливаю, радостно на душе, хотя слабость ещё чувствуется, решили отметить сей час при свечах перед телевизором. Открыл я шампанское, выпили по бокалу, смотрим смешной сериал про врачей на большом плазменном телевизоре. Закусываем. Смотрим, но напряжённость в отношениях чувствуется. Тут смешной эпизод по телевизору:  в операционной на пациента никак не действует наркоз, местные врачи ничего поделать не могу, вызывают какого-то именитого, ну тот заходит в операционную, с порога шутку пациенту, тот в ответ, но тут врач бьёт его в голову и тот без сознания. Тут бы и рассмеяться по-семейному, как у Лены приступ тошноты. Она с места рванулась прямо в ванную. Ну, думаю, беременна и хорошо, а то уже наскучило детей делать, просто секса хочется. Пошёл в ванную успокаивать, а её там рвёт от души, положил руку ей на спину, ласкательно произнёс:
- Не волнуйся, я рад.
А она на мгновения глаза на меня так наставила и сказала, как отрезала:
- И этому человеку я исповедовалась…
И дальше икру метать по всей ванной. Я к телевизору – смотрю на этого врача, я же не знал, как её отец Сергий-то выглядит. Смешной такой персонаж, актёр умелый… Но делать нечего  - я обратно в ванную побежал.
Прибежал, пристроился сбоку и тоже начал тошнить, в знак солидарности, мол, полностью поддерживаю её. Так и помирились. И зажили счастливо. К Брюсову я уже не ходил – раз Лена не ходит в церковь, на кой чёрт и мне по улицам шляться – сразу в семью. И Лена оказывается, беременна была – не просто так рвало, как тузик грелку. По слухам, я же никого не видел из них – весь приход отца Сергия перебрался на телевизор, все врачей каких-то играют, кто помельче, послушники, например – те медперсонал, но все до единого пристроились. Но это, повторюсь, слухи. Я в них не верю. Хотя сериал хороший, если вы агностик или просто не верующий – рекомендую. Сам пару серий написал, но Лена об этом не знает. Хороший сериал, смешной, посмотрите. Ну а я в чешскую пивную, что Брюсов рекламировал, всё-таки схожу, пока один пойду, но потом обязательно – всей семьёй.