Живые ключи

   Так называется наше село. На Руси таких сел много. Расположено оно у излучины реки, вокруг, сколько хватает взгляда, видно наше русское приволье. Дворов, правда, в селе осталось почитай пятьдесят-шестьдесят, а ведь когда-то большое село было, говорят старики. Старики - это и есть сейчас основные жители Живых ключей. Народ-то война Великая Отечественная сильно выкосила. Без малого двести мужиков ей окаянной село отдало, хоть и не было тут немцев. Как прошла она, так больно шибко тяжело жилось вдовам, да деткам малым, кто выжил в это лихое время. Бедно жили, но веселей, чем ноне, песни пели, работали, да и от тех мужиков, что вернулись, ребятишек много рожали.
   Вот и моя соседка Полина из тех уже детишек, которые своего отца и живым не видали. Ведь она в 1937 году родилась. Когда отец  ушел воевать, ей годков пять было. А сейчас уже, конечно, не молодуха. Сама-то двоих хлопчиков поднимала. Муж-то ее Василий, Царство ему небесное, работящий мужик был, но когда мальцы еще пешком под стол ходили, он взял и ушел туда, отколь уже и возврату нет. Погоревала Полина, погоревала и впряглась. Так вот с тех пор и делов, и забот у нее – всё сделать, чтоб детей, значит, поднять.
   Младший сын, тот шестидесятого года рождения, вымахал, как говорят, косая сажень в плечах. Правда, головушка буйная, до девок и правды больно охоч. До девок - это понятно, дело молодое. А вот зачем ему правда окаянная, до добра-то она не доводит? Так и у него, Олежека, значит, то заступится за кого, то слабого защищать на троих выходит. Ох, и хлопот он Полине доставил, да и участковому нашему тоже. А так по хозяйству всё тянул, как подрос, мать за это нарадоваться на него не могла. Сам и корову подоит, и в стадо ее выгонит, и на огороде управится, плетень подправит. В общем, мужик, хозяин, одним словом. Правда учеба ему трудно давалась. Но ничего, восемь классов окончил, на шофера выучился. Справный, одним словом хозяин и дом справный. Планы Олег имел: дом новый срубить, дивчину себе присмотрел работящую, из семьи работящей. В общем, пара ему, так в селе решили. А ведь в селе все видно. А тут оказия вышла.
   Заступился он, значит, за девчонку из соседнего села, трое заезжих  шабашников потешиться над ней хотели, а он, хоть и один, да и молод больно, восемнадцать только исполнилось, драться с ними затеял. Ну, один из них, когда Олег уже двоих к земле крепко приложил, и ножичком его достал. Но ничего, он еще и тому, что с ножиком был, руку сломал, и своим ходом к фельдшерице нашей, Вере Игнатьевне, пришел. В лице кровинушки нет, а сам улыбается, говорит: «Заштопать меня можете? Только мамке не говорите». А как тут не говорить, если его сразу же в район, в больницу. Выжил. Правда, отсрочку дали на полгодика от армии, но оно и понятно. Долго потом в милиции выясняли: кто виноват, да как дело было. Чуть Олега и не засудили. Но продала Полина коровушку, и все сразу прояснилось, как потом говорили, по примирению сторон. «Да бог с ней, с коровой, - говорила Полина, - еще наживем хозяйство. Главное, что сыночка не засудили».
   А Олег не угомонился, аккурат отсрочка кончилась, ему на комиссию идти, а он опять в драку какую-то влез. И ему голову проломили, не шибко сильно, но опять на полгода отсрочка от армии ему вышла. Тут, правда, милиция ничего не заводила. Как его там? Дело, что ли? А потом Олег всё же пошел в армию. Писал, что в десантники взяли. В Бакинском военном округе службу проходит.
   А вот старший Полинин сын, Андрей, тот тихий, не в драку, не в пьянку, всё по дому, да с книгой сидел, хорошо учился. Как Олег год отслужил, так что-то редко от него письма приходить стали, а то часто и подробно писал. Собрался Андрей и уехал в город поступать учиться. Вот удивил всех нас, когда приехал в военной форме с погонами, а на погонах звездочки, офицер, значит. «Танкистом,- говорит, - службу прохожу». Матери радость, девкам суматоха. Погостил и дальше служить уехал. А когда уезжал, у дома еще одну яблоню посадил. Одну, значит, Василий посадил, а рядом, как в армию шел, Олег свое деревце посадил, ну а потом, значит, и Андрей. С тем и отбыл в далекие края.
   Время быстро бежит, пришел срок Олегу из армии возвращаться, а его нет. Зато из соседнего села парень, что с ним в армию забрали, пришел. Грудь в значках, форма ладная, гулял по селам, удаль свою хмельную выказывал. Вот и поведал он ребятам, да девчатам, что, значит, служили они с Олегом в одной части. А как год отслужили, так их округ расформировали. И их части передали Закавказскому военному округу. А тут, как известно, помощь интернациональную Афганистану мы оказывали. Ну и из их части человек двадцать написали рапорт, с просьбой отправить их для прохождения дальнейшей службы в Демократическую республику Афганистан. Конечно, и Олег среди этих ребят. Этот, что рассказывал, хмыкал при этом и говорил с ехидцой: «Интернационалисты, ядрено корень», - и громко смеялся. И трудно было понять, толи он их, интернационалистов этих, умней, считает, толи ему стыдно, что его среди них нет.
   А потом гость долгожданный и к Полине в дом пришел, Олежек вернулся. И тут у него не всё как у людей. Тихо пришел, никакого гульбища, и в форме-то его, пожалуй, только я, да мать видели, хромал сильно. Когда спрашивали, в чем дело, говорил: «Ногу растер». Дня через четыре уже и на работу устроился - слесарем в мастерскую. А еще через месяц собрание, офицер из военкомата приехал, Олегу орден Красного Знамени вручил. А он, нет, чтобы радоваться, набычился весь, что-то буркнул, типа «нашто это мне», и хромая, ушел из зала. Так и прошло собрание с речами и концертом без него. Я думаю, сильно душу ему обожгла война эта. Она ведь душу, прежде всего, у человека ломает, особенно, если он совестливый.
   А тот парень, что с Олегом сначала вместе служил, так на работу и не пошел и месяц и другой, говорит: «Погулять хочу». А какое там уже гуляние, опустился ведь, пьет день-деньской, бриться перестал, одежда вся, что с помойки, руки трясутся. Да и ни один он такой, в округе много их, таких молодых хлопчиков, водка сгубила. Как по радио говорят шибко ученые: «Гибнет русский генофон», или что-то похожее. По мне, что не говори, а я и сама вижу, что вокруг мужики молодые пьют и мрут, что мухи. Боятся, видно не успеть туда. Да ладно уж, бог с ними, непутевыми.
   А через несколько месяцев Олежек наш собрался и уехал. Полина говорила: «Душа у сыночка истомилась, всё о ребятах своих волнуется. Ну, я, видя такое дело, и благословила его. Сначала сходил он в военкомат, что-то там написал, потом вот собрался и поехал туда, к армейским друзьям. Господи, храни его». 
   Но, к сожалению, Господь не может всех хранить. И вот через год привезли ее соколика в цинковом гробу. Там окошко такое небольшое, видно лицо его немного, вот и все, что от Олега осталась.
   А друзья, те, что привезли его, все подстать ему: серьезные, могучие, слова лишнего не вытянешь. Только когда помянуть сели, встал один, долго что-то сказать собирался, потом рукой махнул и сказал: «Какой парень, - и после долгой паузы, - был».
   Так вот и не стало у Полины в доме хозяина. Сразу же и дом, и двор резко постарели, да и сама хозяйка сникла как-то. Совсем прямо древней старухой стала. И часто-часто стала я замечать ее около яблонь, для нее заветных. Присмотрюсь, опять стоит она, рукой своей то один ствол трогает, то другой и губы ее шевелятся, говорит, значит, с ними.
   А вот недавно вижу, сидит под деревьями, рыдает, волос растрепан. Я к ней бегом. Вижу, рядом листок лежит, а она мне на него рукой трясущейся показывает. Подняла я его. А там ровным красивым почерком написано: «Дорогая мама, я собираюсь приехать к вам с вашим внуком Димой. Будем теперь жить у вас, ведь вы знаете, что Андрей и я  жили в общежитии…». Я глянула на Полину, не понимая, что с ней. И переведя взгляд на письмо, прочла и почувствовала жуткий холод на своем сердце. «Ваш сын и мой муж Андрей, русский офицер, сгорел в танке при штурме русского города Грозный». Письмо выскользнуло из моих рук, ноги подкосились. Оказавшись на земле около Полины, я услышала, что шепчут ее бледные губы. Да, это был шёпот губ, но это и был крик души.
   «Господи, за что, за что мне такая кара!».
   И отдавалось в моей затуманенной голове: «За что, за что такая кара!».