Трапезница

Трапезница

Рассказ

         Она читала  калужскую газету объявлений «Все для Вас», словно слышала немые крики о помощи: «Ищу любую работу, образование высшее». Увидела свое: «Преподавателя русского и литературы ищу работу».
         Позвонила в Центр занятости – ни одной вакансии, нужны лишь преподаватели ОБЖ, мужчины.
        Рассеянно посмотрела объявления о продаже. Народ продавал все, не имея возможности купить ничего. Да и сам человек – предмет торга – шаткие надежды женских объявлений о серьезных намерениях в замужестве, тщетные попытки заполучить мужика и обеспечить существование. Куда катишься, Россия?!
     «Требуется трапезница. Телефон» Позвонила.
- Калужская духовная семинария. Матушка Олимпиада. Да. Нужна. Но без вредных привычек.
- Их у меня нет.
- Вы православная?
- Да
- Приходите, поговорим, но у нас зарплата- 1300, работа с 6 до 21, три дня работаете, три отдыхаете.
     В голове мелькнуло: нехилая эксплуатация – 14  часов с половиной – рабочий день. Хорошо.
- Форма одежды - платье по щиколотку, платок на голову, никакой косметики. Вас это не напрягает?
- Меня напрягает абсолютное отсутствие денег.
    Ни свет ни заря поднялась, посмотрела на свой бледный православный вид в зеркале, показавшийся мымрячьим, полшестого уже садилась в маршрутку.
   Олимпиада в черном клобуке встретила приветливо. Посетовала на сокращение классов в школах, сказала, что сама бывший работник культуры, объяснила обязанности женственным любезным голосом:
- Четыре раза в течение дня накрыть столы в трапезной, два раза ее вымыть, следить за чистотой столов, менять скатерти, поливать цветы, проветривать  помещение. У нас двенадцать столов, по шесть человек за столом, плюс учительский стол и архиерейский, кормим еще тех, кто приезжает из командировок из городов области,  гостей - это около ста человек, иногда больше. Вам в помощь два семинариста. Вы накрываете, к процессу готовки отношения не имеете. Захотите – поможете поварам.
- А какой контингент у вас учится?
- Мы набираем семинаристов из православных воскресных школ, у нас ребята со всех краев учатся, не только калужские. Мы их наблюдаем десять лет, поступают с рекомендацией священников, английский язык непременный, приличный конкурс, зачисление по результатам собеседования с архиепископом земли Боровской и Калужской Климентом.
   Семинаристов она зауважала сразу. Здесь были не только семнадцатилетние, но и прошедшие срочную, вернувшиеся из Чечни, видевшие смерть, знавшие бои и потери. Военная кафедра. Все как в вузах.
   Беспрекословно подчиняясь строгому уставу семинарии, они одинаково охотно, ровно, делали и грязную, и веселую работу: без спешки чистили картошку в пятидесятилитровую кастрюлю, быстро накрывали на столы, носили хлеб, разгружали картофель в подвал, ездили за яблоками. Вежливые, ровные, скромные, знающие.
- Эти пришли из семей,- подумала она. Ей, по сравнению со школой, это было в диковинку: редкий, даже уважающий учителя ученик, начиная с пятого и заканчивая одиннадцатым классом, не стремился отбояриться от работы, считая любую малость непосильным наказанием, своего рода унижением. Словно выщелкнутые «ячейкой общества» в школу, они отличались однотонностью защитных выражений:
- А сегодня не моя очередь подметать пол!
- Васильева пошлите за мелом
- Буду я эту парту оттирать, еще чего?!
- Нужна мне ваша генеральная! Что я лысый?!
     Вся эта серая паутина выражений эхом пронеслась у нее в голове. Здесь не надо уговаривать, принуждать, давить авторитетом, вызывать родителей, полностью согласных со своими чадами.
    Здесь попросила - сделали. Ведь для себя. Смиряют себя послушанием.
- Как я смогла столько лет там проработать  и не умереть?! – запоздало печалилась она.
    Был большой праздник: десятилетие Калужской духовной семинарии. Начался завтрак. Грянула мужским слаженным хором Молитва Господня:
- Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое...
    Холод восторга охватил все ее существо. Она стала с работниками кухни под образа, почему-то в умилении чуть приподняв краешки передника, так маленькая девочка, в свой самый  светлый праздник, держится обеими руками за бесподобно волшебное платьице, рассказывая стихотворение…
   Приехало столько гостей. Сделали праздничную фотографию с архиепископом Климентом во главе. Все были радостны и взволнованы, весело поздравляли друг друга, радовались встрече с любимыми преподавателями и друг с другом. Повара и добровольные помощницы падали с ног, но обед был прекрасный.
 - Вы знаете, как подойти под благословение Климента? – спросила Олимпиада.
- Нет. А мне разве можно? И я смогу?
- Поклонитесь земным поклоном, - учила Олимпиада, - правую свою руку кладете на левую, склонив голову, целуете руку Климента. Он вас благословляет, коснувшись руки, перекрестив.
   Она подошла последней, волнуясь, неожиданно горячими губами коснулась прохладной руки Климента. Он благословил, внимательно глянул в лицо.
   Олимпиада была добра, щедро угощала, подолгу разговаривала с трапезницей, наказав всем помогать ей на первых порах, отношения, впрочем , не складывались. Она запомнила из разговора с новоявленной трапезницей ключевую фразу, все говорящую о характере новенькой:
- Работы не боюсь никакой, унижений не терплю.
- Все не любят, а терпеть приходиться,- недовольно поджала губы. По-своему стала «смирять» трапезницу.
   Вечером, разобравшись с готовкой и горой посуды, кухонные решили по рюмочке отметить праздник.
- Мы мирские, Бог простит.
  Напоказ набожная Ольга Васильевна отказалась.
  Трапезница рюмку выпила, сняла платок, повесила на спинку стула: жарко. Волнистые волосы рассыпались по плечам.
  Олимпиада вошла, поняла, что выпили, никак всех не укорила, но, глядя на кусочек селедки в руках трапезницы, спросила: «Перекрестились хоть?»
- Нет! – та, густо покраснев, запоздало перекрестилась.
- Простоволосой нельзя, семинаристы увидят - соблазн.
  Трапезница чуть не рассмеялась.
- Какой из меня, пятидесятилетней, соблазн?! Но платок повязала тут же.
   А соблазн все же был. Семинаристы, оглядывая ее день за днем с ног до головы, помогая и разговаривая иногда, пришли к мнению, что трапезница хорошая, что по школе своей все равно скучает, и угождали, как могли.
- Дома дочку лишний раз ведро не допросишься вынести, а тут только подумаешь стол накрывать, а они уже кидаются твою работу выполнять,- от такого внимания на газах «трапезницы- училки» проступали непрошенные слезы, которые не задавить.
 - Немного она, видно, видела предупредительности и внимания, - заключили между собой семинаристы и еще пуще старались.
- Ей бы мужа хорошего, - услышала она, убирая со столов.
- Вот и женись, - раздалось негромко в ответ
- Да я бы не прочь, - съюморил чернявый.
- Мы бы многие не прочь, - засмеялись другие.
- Вот пацанье, - оторопела она. Привыкнув, что старшеклассники всегда симпатизировали, от «духовных» этого почему-то не ожидала. Живое, оно везде живое…
       Матушка, видевшая старания семинаристов, чувствовала ревнивые уколы. Послушные, исполнительные, озорные и юморные, они воспринимали ее все же только как матушку…
      Иногда она ловила взгляд трапезницы, невольно останавливавшийся на худом, грустном, широченном в плечах спецназовце, услышала из разговор:
- С такими плечищами не в монахи, а в спецназ.
- А я только оттуда, из Чечни…
- Ничего себе, - не нашлась больше что сказать трапезница.
     Матушка слишком много задавала вопросов трапезнице, вопросов личного и неожиданно-политического характера, одновременно обрушивая на нее религиозные догмы с энтузиазмом первохристианки.
- Ей бы – в ФСБ, цены бы не было, и умеет же так добро-ядовито спросить что-нибудь этакое, достала сочувствием, можно подумать, работа трапезницей - предел мечтаний, дали б мне свою безработицу в душе пережить, - злилась трапезница, зло смахивая непрошенные слезы,- а еще говорила, что здесь морально легче будет…
   Трапезницу утомляла религиозно-агрессивная прыть матушки, тем более, что, изучая историю церкви, она сама могла бы поведать матушке Олимпиаде немало: интересы ее простирались далеко за вузовские программы по вопросам философии, религии, культуры, педагогики.
- Не обращай внимания, говорила повар Настя.- Вон Ольга от нее даже в кладовку пряталась, молила:
 - Матушка, не доставай религией, я просто повар!
- А книги, которые я просила - не дает: ни Златоуста тебе, ни молитв Оптинских старцев, обижалась трапезница. – Везде верноподданность доказать надо…
- Чего бы вы лично для себя хотели? – обратилась матушка к трапезнице.
- Благословения архиерея на написание книги, в которой хочется показать разницу, в художественной форме, разумеется, между общеобразовательной школой и воскресной, в пользу последней. Общеобразовательную я знаю, а в воскресной надеюсь когда-нибудь работать.
- А по силам?
- Почему нет? При содействии церкви, старании, вдохновении, с божьей помощью, матушка.
-Ну да, вы же у нас член какого-то Союза писателей. А еще?
- Настоящей взаимной любви.
- А вы в зеркало смотритесь?
- Смотрю и вижу человека, которому не хватает любви.
- В наши годы…
- А  мне Бог сказал, что у меня все это будет, что даст.
    Матушка аж засмеялась, всплеснув руками.
- ГДЕ он вам это сказал?!
- В церкви, милая матушка, в церкви. Я спросила, а он сказал, что у меня нелукавая душа, в которой нет места двоемыслию, и святая вера, а каждому дается по вере его.
- Вам нравятся наши семинаристы?
- Очень!
- Почему?
- Они человечны. В школе - программа во главе угла. В воскресной - нравственность, без нее знания - бесовские игрушки. Я их спрашиваю:
- Вы хоть когда втихую курите?
- А они?
- За десять лет существования семинарии не был замечен никто…
- Что вас еще в них привлекает?
- Сочувствие к ближнему, без чего священник – никто. Детскость: дяденьки котенка притащили и играют. Как только батюшка разрешил?!
- Разрешил.
- В чем видите разницу со школой?
- В школах драки- учителя по учительским забьются - не видят… Мат-перемат - молитва сатане, делают вид, что не слышат: сами накурятся в лаборантской - идут лекции читать о вреде курения.
- А вы святая…
 - Вовсе нет, самогонку полгода продавала, чтоб книгу стихов о погибших в Чечне издать. За книгу-то меня и «ушли» из школы под благовидным предлогом отсутствия часов по русскому, хотя это ложь… Книжка-то антивоенная
- Попросили бы спонсоров.
- Спонсоры дают на игорные дома и бордели, а стихи материнской слезой благодарной только окупятся.
- А что в семинарии увидели?
- Я на занятиях не была, судить не могу, но то, что старославянский изучают и на хорошем русском говоря т - чту, а нам, светским, учителям навязывают по русскому языку реформу языка, программу, уничтожающую сам язык. А мы «смиряемся», с работы бы не выгнали, будешь шибко умной.
- Каким вам видится архиепископ Климент?
- Строгим. Справедливым, человеком большого ума и учености, скромным, способным оказывать нравственное влияние на всех окружающих.
- Как это вы определили?
- Ум – по глазам. Нравственность - по отношению окружающих.
- А батюшка Никодим?
- Добрым, умным, обладающим здоровым юмором.
- Вы с ним говорили?
- Слушала. Как он говорит с семинаристами, определяя работу на день, он умеет вдохновить словом.
- А что вы думаете о работниках кухни?
- Они чистоплотны, работают с большой любовью к тем, кого кормят.
- У нас не возбраняется взять вечером еды домой. Мы разрешаем – так не будет греха воровства, вины в душе. Бог все равно все видит.
- Конечно, пусть маленькое, но подспорье к такой небольшой зарплате,- не удержалась трапезница…
- И вам не нравится?
- Конечно.
- А еще?
- То, что у вас американское подсолнечное масло, как бы русская церковь за «гуманитарку» с пути истинного сбилась…
- О том не вам судить…
-  Я понимаю и принимаю церковь, как путеводную звезду в жизни верующего. Но! Пока я живу, я хочу судить обо всем своим умом.
- У нас здесь все отлажено. От нас здесь ничего не зависит,- насмешливо протянула Олимпиада.
- Здесь,  на Земле? Здесь, в трапезной?
- И в мире. И в трапезной. Не придете - никто не заметит.
- Земля- это и есть АД. Ад, до тех пор, пока от каждого ничего не зависит. Пока каждый разрешает кому-то рядом и наверху за себя думать, делать, жить.
- Вы занеслись. Бесовская гордыня вас мучает.
- Нет у меня греха гордости, мне, русской, «за державу обидно»
- Я так понимаю, разговор подходит к концу. Что вы думаете обо мне?
- Все мои, почему-то бывшие, начальники тоже хотели знать мои думы, то ли у остававшихся  дум никогда не было, то ли они так и не решились их обнародовать. Я думаю о вас  и отношусь к вам, как заповедал нам Христос.
- Поясните.
- С пониманием и прощением греховности нашей.
- И в чем она у меня?
- Вы делаете личные, женские, выпады рапирой, а это несовместимо с любой работой, это непрофессионализм.
    Как матушку, я просила у вас книги по истории церкви - их нет. Будь у меня восемь классов образования - вы бы посмеялись мне в лицо. Я просила содействия в ознакомлении с работой воскресной школы - его нет. А откуда вы знаете, кто из нас послужит Русской Православной Церкви лучше: вы со своим «непущанием» или я своим «дерзновением»? У вас слишком долог период «допуска»… и короток «адаптации»
- И к архиерею вас допустить на благословение книги?
- Хотелось бы. И архиерей, и я - всего лишь Божьи слуги, иногда и непростому смертному простую выслушать можно.
- С его умом вас слушать!
- Вот бы и поделился, «смирил» себя. «Смирись, гордый человек!»- говаривал Достоевский, кстати, люди духовного звания многое ему дали. Труды отцов церкви, при всей их глубине, не читаны лежат, а Достоевский всему миру дал мыслей напиться… Смирись! Светским и духовным властям говорено…
    И, объективно, матушка Олимпиада, резко сокращая адаптационный период вхождения «человека с улицы» в новый, чисто религиозный, коллектив, вы стремительно вталкиваете его в орбиту религиозного воздействия, агрессивностью своей вырабатывая у него механизм отторжения лично вас, а значит, потерю работы, трапезниц сменилось немало, и неприятие религии в целом. Вы – камень преткновения, а хотели служить Богу. Не надо обращать уже обращенных…
   В школе система та же: приходит девочка из института - дают самый плохой класс. Ломают учителя. Действует механизм самосохранения - она уходит. Специалист не состоялся. Класс добит.
- Слабые уходят,- съязвила Олимпиада.
- Уходят не слабые, это оставшихся, слабых, стирают в пыль. Уходят умные. Понявший систему может создать свою… А вслед несется: «Класс запорол» Мы, русские как национальный класс запороты с семнадцатого года.
- И в чем суть вашей системы?
- Не бояться никакой работы и не давать никому унижать в себе личность, созданную по образу и подобию Божьему.
     «Трапезница» не перестала верить в своего русского Бога, но пути их с матушкой Олимпиадой разошлись…