Щербатик

Щербатик
       Щербатика привезли в детский дом, когда ему было три года.
 Его отец целый день убивал соседа лопатой за то, что тот украл у него кусок сала и бутылку водки. Мама, воровка-профессионалка, тоже села. Что Щербатик появился на свет, не знал никто из бабушек и дедушек. Дело понятное: отец-армянин, мать- грузинка. Национальная неприязнь. Мама и заикаться своим боялась, что сын у нее от армянина.
Щербатик проявил себя уже в дошкольном учреждении. Когда воспитатели ставили вазу с конфетами в буфет, не есть же их килограммами сразу, то Щербатик тихо-тихо ставил к буфету стул, на него стульчик, и конфеты исчезали. Воспитатели стали уже с недоверием посматривать друг на друга… Сказать по правде, конфет в детском доме было столько, что няни оберток выметать не уставали. Спонсоры и друзья детского дома думали, что вот сластей только и не хватает. А не хватало… носков. Да и  промышленность наша, славная, стала выпускать носки одноразового, в лучшем случае, однонедельного пользования…
     Все же, сколько веревочки не виться… Мальчонку застукали.
- Как тебя не вырвало-то, бедный, - в сердцах сказала воспитательница,- плохо не стало
- Стало хорошо, - с достоинством ответил пацан.
- Гремучая смесь генов, - определили воспитатели. Они не ошибались. Моисей  воровал все с восторгом и упоением. Попадало и от ребят, и от воспитателей. А Мося воровал все круче и профессиональнее. В третьем классе он уже умудрился воровать из закрытой гладильной. Легонечко постукивал он дверь изящными движениями своих красивых ручек, отжимал язычок замка ножичком - и денежки наивного воспитателя исчезали.
      Вы думаете, он ненавидел всех воспитателей  подряд? Нет! Мосяня любил сам процесс, ну, конечно же, потом спешил в палатку.
    На красоту и изящество Арамаиса кидались многие, так называемые, усыновители.
Взяла его на лето как-то строгая верующая женщина, его и еще пацанишку и девочку из Обнинского детдома.
      Обнинец сразу предложил Мосе попробовать «поголубиться», на что тот с презрением отвечал, что он не лох подзаборный, а бравый пацан детдома.
     Зато с восторгом встретил идею поджечь колеса у трактора «Беларусь» Что они и сделали.   К ужасу православной и своему удовольствию. Православная их отколошматила не по-христиански. Обнинец сразу попросил пощады, а Щербатик посылал матом до тех пор, пока крепко сбитая женщина не выдохлась бросать Моську попой на панцирную сетку кровати.
- Будешь ругаться матом?!
- Буду, сука! - следовал жизнеутверждающий ответ.
  Все же Моська стало жалко хорошо кормившую их женщину, он сдался:
-  Месяц не буду.
      Слово свое сдержал.
- Нет, надо брать на усыновление не позже трех лет, - сделала вывод православная. К чести русской православной церкви, они всегда против усыновления за границу. Но берут детей с сохранным интеллектом.
- Воровать не надо? Воровать не будешь - ничего не будет,- сделал вывод Мося, может быть, вывод на всю жизнь…
    Когда отдыхали в санатории-пансионате «Звездном», пленился Моськиной оперативностью и полковник милиции, которому Ольга Николаевна рассказала о необыкновенных розыскных способностях Моськи на предмет покражи другими заинтересованными лицами.
- Всегда найдет кто, когда и где украл.
- Из него бы мент хороший вышел,- сказал полковник задумчиво. Усыновить что ли?
-  Рискни  здоровьем,- съязвила Ольга Николаевна.
- Вот эти, когда вырастут, и сделают уголовную революцию, работать не хотят, а жить на всем готовом кому не понравится?
- А не надо было приватизационные пирамиды Хеопса строить в пользу неизвестно откуда взявшихся олигархов, пенсионеров кидать, чему научили, то и получили… Ее уже сделали, революцию уголовную. Теперь если только вор у вора дубинку украдет. Мне вон Донцов, он же Дантес, говорит:
- Вас никто не уважает, у вас денег нет.
- Ну, давай, уважай всякого Н-ского, который твоего отца и мать без работы оставил и ниже плинтуса опустил, а тебя сюда затолкал, родителей лишил, а завтра Родины лишит, в Америку по сходной цене отправит, на органы дядюшкам сэмам.
- Так уж и на органы, в бордель определят всего лишь навсего,- оптимистично предположил Толян.
- А что у них детдомов нет?
-Все у них есть. Просто их нищий получает пособие по безработице больше, чем я зарплату, за которую ты меня не уважаешь, учителя и воспитателя своего, который с тобой твое горе мыкает вместо твоих родителей. Вот тебя американские иеговисты присматривают  не потому ли, что на твоем счету 176.000?
- Да, больше всех.
- Может мне тебя усыновить?
- Да не пойду я к вам, вечно работать заставляете, деревья какие-то сажать, цветочки,нужны они мне, - Толян сплюнул и с чувством растер плевок ногой.
-Да вам бы только ломать все, - в сердцах ответила Ольга Николаевна.
  Моська же продолжал развитие своей личности в сторону отрицания устоявшихся догм.
- И зачем мне эта Лидия Ивановна задала писать какие-то крючки-прописи до горизонта?- гневно сверкая черными глазенками, вопрошал он Ольгу Николаевну. Надо сказать, выражался Мося (так он сам себя любил называть) очень образно и даже порой изысканно:
- Позвольте пропустить вас как женщину вперед, - говорил он Ольге Николаевне, аристократичным движением руки указывая на лестницу.
- Не чуждо ему было и сострадание. Как-то в осенний проливной дождь, когда хозяин собаку на улицу не выгонит, принес он букет конского щавеля, приняв его за лопухи.
- Вот, Ольга Николаевна, приложите лопухи к своей больной ноге, вы же сами говорили, что лопухи помогают при ушибах и капустные листья.
 Ольга Николаевна, поерошив его черную головенку ладонью, сказала:
- Эх, Мося, знахарем бы тебе быть, цены бы тебе не было с руками твоими.
      А когда он ушел, заплакала, что не правильно жить на подаяния спонсоров, а жить и растить детей надо в труде и не преломить ей эту систему…
     Дзержинского с ВЧК хают, да, перегибали палочку ребятки. Но ведь остановили шатания беспризорников по всей стране, выучили, трудоустроили, дали, пусть, общежития. Где  они теперь? Офисы в них и конторы купоны стригут. Макаренко не весь шоколадный? Да, и с перцем был, и с солью! Но трудом он скольких от тюрьмы отворотил! Воспитатели святые? Ой, я сомневаюсь! Кто вчера батон хлеба домоюшки поволок под покровом темноты? А они смотрят – выводы делают  Мы скажем:
-Чем свиньям выбрасывать, пусть люди съедят, грех хлеб выкидывать.
     А Пронин Артем отвечает:
-А поросенок - тоже человек. И он есть хочет, у всех право на жизнь, чем воспитатель лучше?
   Мося же дождался выхода мамы из тюрьмы. Но у нее не было денег, она не приехала на «Мерседесе» как виделось ему в мечтах. У нее не было паспорта и российского гражданства. И Мося проклял всех, сказав:
- Ненавижу предков. Лучше бы их никогда не было!
- Они тебе жизнь дали, мама тебя родила, не сделав аборт,- сказала Ольга Николаевна.
- Не просился я у нее в этот поскудный мир, - заплакал твердокаменный Моська, которого хоть толпа одноклассников бей – он выворачивался и попадал на лечение в психушку как неадекватный.
- Мось, ты вырастешь и делай все, чтобы мир был не поскудным.
- А как?
- Ну хоть помоги тому, кому хуже тебя.
- А никому не хуже ребенка,- снова заплакал Мося
   С этим я вынуждена согласиться, но мы вырастим тебя здесь, и постепенно ты наладишь свою жизнь.
- И у меня будет «Мерседес»?
- Пусть у тебя лучше будут друзья, друг мой Мосянька.
   Особая статья - пребывание Моси на «Бушме», как именовали дети психиатрическое заведение города. Подобные «дисциплинарные» поступления: за воровство и бегание по партам, детский врач охарактеризовал кратко:
- Вся страна ворует, а сидит-лечится один Моська.
  Но все же Мося «достал» всех и там. Бесшумной, стройной своей походочкой, всегда в носочках, не шел, а скользил ребетенок вдоль стен коридора богоугодного заведения – денежки врачей и медсестер бесследно исчезали, смышленый мальчишка не прятал их в трусы и носки, как дилетанты, он отдавал их взрослым дяденькам больным - и был при конфетах.
   Впрочем, без сладкого он не оставался. Добросердечный директор детского дома ругал воспитателей, если ребенка в больнице навещали редко. И это правильно. Директор - юридическая мама по закону. А мама обязана жалеть всегда.
- Больше двадцати одного дня лечить не имеем права, - говорили врачи и медсестры, возвращая Мосю в семью. Группа воспитанников и воспитателей при них, живших в одном коттедже, называлась семьей.
  Но таблетки назначали такие, что Мося мог идти в школу и заснуть прямо на асфальте, на уроке. Учитель был рад и ребята тоже. Хоть на уроке беситься не будет, даст объяснить материал.
   Подвижек со стороны интеллекта в худшую сторону пока не наблюдалось. Мося не любил урок. Мося обожал свободу. Однажды, разозленный на медсестру за уколы, второклассник догнал ее в коридоре, прыгнул сзади на ноги, повалил, пробежался по ней пару раз и, радостный, полетел в палату на крыльях свободы. Его выписали к вящей радости медперсонала. Все больницы города знали Мосю и не брались даже лечить энурез.
- За ним всей больницей не уследишь, ворует, дерется, пусть уж на «Бушме», там специалисты… Спецы, чтобы не уронить престиж заведения, лечили Щербатика: зуб спереди ему выбил ровесник в драке за непокладистость характера.
   Мося прекрасно двигался, его удивительная пластичность была сродни пластике танцора. Маленький, смуглокожий, стройный, черноголовый Моська привлекал внимание всех, особенно девчонок, за что пацаны ревниво кричали ему на «дискаче»:
- Давай, Нигрец, рэп!
    Симпатяга Арамисик, не даваясь в руки желавшим его потискать девчонкам, танцевал почти как Джексон.
    Но не обольщайтесь прелестью нарисованной картинки. При случае Моська мог и ножом бы пырнуть. И каблуком ударить по кадыку упавшего на пол соперника-драчуна.
    Только вечное бдение воспитателей не позволяло случиться беде.
Ольга Николаевна, идя по лесополосе на работу по утрам, горячо молила Бога:
- Господи, лишь бы все были живы - здоровы и ничего не случилось, два года до пенсии осталось. Спаси и сохрани! Дожить бы…
    Но кто из воспитателей доживал, тот не уходил. Они не могли жить в мирной жизни, привыкнуть жить, как на фронте…
    Русский экстремален по сути своей.
   Мосечка любил помогать на кухне, обожал варить с Ольгой Николаевной грибной суп, причем картошку чистил - строгал на себя с неистовой силой, и Ольга Николаевна отбирала нож. Глазенки у Моси становились ласковые-ласковые, сладкие-пресладкие
- А давайте блинков напечем.
- Давай, - смеялась в душе Ольга Николаевна, но не подавала виду, - иди только задний двор подмети.
    Мося шел подметать, но так страшно ругался, призывал террористов взорвать этот задний двор, спалить всех разом, что нервы Ольги Николаевны лопнули со страшной силой,  и она отхлестала Моську веником по вихляющему заду, приговаривая:
- Я тебе спалю детский дом, я тебе взорву все, Моисей ты мой библейский, мамы Сары твоей только бы дождаться…
- Я не еврей, Я - Ара… И не надо мне Сару клеить. Моя мама грузинка.
- Да, мама грузинка, папа армянин, а ты русский по паспорту будешь.
 - Почему это?
- Потому что Россия тебя воспитала и кормит…
 - А я, когда вырасту, привезу вам телевизор на «Мерседесе» своем и конфет целый воз.
- Вот бы дождаться-то, маме своей вези… Дался тебе этот «Мерседес»…
- Не повезу ей, она меня не взяла, опять, небось, села за воровство.
- Не приезжает совсем?
- А хоть и приедет - не выйду.
- Ладно, пошли блины есть.
Поскакал вприпрыжку Моська за воспитательницей.