Яичко

         Не знаю, сколько ей было лет, но выглядела она очень старенькой. Время согнуло ее под прямым углом, и ходила она, опираясь на палочку. Жила она неподалеку от нас, и проходя мимо ее двора, я не раз видел, как она,  все так же опираясь одной рукой на палочку при помощи маленькой тяпки полет траву на огороде, или несет в ведерочке воду от бассейна, или зимой уголь.

         Песик был тоже очень старый и казался ровесником старушки. Серый, с висящими местами клочьями шерсти, он давно уже не исполнял свою службу. Ошейник благополучно перепрел, порвался и лежал возле почерневшей от времени будки, вместе с ржавой цепью. Песик большую часть времени проводил здесь же, возле будки, напротив двери хаты, из которой дважды в день утром и вечером высовывалась худая морщинистая рука старушки,  и к песику летел кусок хлеба. Хата была тоже старая, слепленная еще до войны, с полуметровой толщины глиняными стенами, низенькая, с маленькими оконцами, под пологой черепичной крышей, под которой размещались кроме двух жилых комнат, еще и холодная камора, где зимой хранили картошку, зерно и прочее, что удавалось получить от земли. Раньше климат здесь был более суровый, бывали зимы, что снег заносил село по самые крыши, и можно было переждать непогоду, не выходя из хаты. Уже после войны, когда жизнь стала налаживаться, хату обложили красным кирпичом, и из остатков его пристроили сзади хаты небольшой курятник.

         Старушка жила одна. У нее были две дочери, но старшая давно умерла, а младшая жила в городе со своей семьей. Лет пятидесяти, небольшого роста, подвижная, она приезжала в воскресенье рано утром и за день успевала постирать, сварить борщ, сготовить еще что нибудь к борщу, поработать на огороде,  и уезжала последним автобусом уже в сумерках. Сажать и убирать картошку она приезжала всей семьей: с мужем, сыном и дочерью.    
   
         В остальные дни старушка сама копалась на огороде. Привычка к труду не оставляла ее, хотя она уже с трудом передвигала ноги. Летом обычно она  выходила рано,  по холодку работала, а когда начинало припекать, она уходила в хату, доходила до кровати и боком валилась на нее, затем медленно ссовывала нагой один галош, потом другой, и так же медленно подтягивала на постель ноги в вязаных шерстяных носках, и через минуты две уже начинала похрапывать.

         К обеду она просыпалась, подогревала на электроплитке борщ, отрезала хлеба и садилась за стол. Обедала она долго и длинный подбородок под беззубым ртом медленно ходил вверх-вниз. Она неподвижно смотрела невидящим взглядом, уходя в далекое прошлое, когда она была еще молодой и работала в колхозе, и у нее был муж и дети еще жили при ней, и по вечерам, при свете керосиновой лампы вот за этим самым столом делали уроки. После обеда она снова шла к кровати, валилась на бок и снова, с промежутком в две-три минуты на пол шлепались галоши, но теперь она не спала, а просто лежала с открытыми глазами, медленно плывя в потоке воспоминаний. Когда солнце начинало клониться к горизонту и становилось не так жарко, она выходила во двор и до вечера уже работала на огороде.

         Но в этот день она почему то раньше обычного вышла из хаты, услышала кудахтанье курицы и заполошные вопли петуха, и некоторое время стояла неподвижно около двери, усиленно соображая, что бы это могло значить. У ней было семь курочек и петух, но куры уже с месяц как перестали нестись. Неужели какая-нибудь снова занеслась? И старушка, опираясь на палочку, пошла к курятнику. 

         Завернув за один угол, потом за другой, она наконец дошла до курятника, когда из двери его выходил песик. Он повернулся навстречу ей и, поравнявшись, поднял голову, тускло посмотрел на хозяйку, раза два вильнул хвостом, более из вежливости, чем от полноты чувств и медленно проковылял мимо, подволакивая заднюю лапу. Старушка подозрительно проводила его взглядом, отодвинула висевшую на одной петле дверь и с трудом переступив порожек, собрав головой паутину в проеме двери, влезла в курятник и заглянула в ящик из-под картошки, стоящий на камнях и служивший гнездом. Ящик был пуст. Она вышла из курятника, глянула в ту сторону, куда ушел песик, и успела еще увидеть, как он заворачивал за угол. Страшное подозрение закралось в ее голове.

        На следующий день она решила проверить. Вышла во двор раньше времени, когда было еще жарко. Что бы не тратить время зря, старушка взяла тяпку, отойдя от дома принялась сапать траву. Картошку уже выкопали, и успела вырасти трава. Набирая силу поднялась щирица, лебеда, стелился по земле портулак, солонец, и ей приходилось тюкать раза два-три по одному месту, чтобы  ее срубить. Она работала, время от времени поглядывая в сторону, где возле будки лежал песик, ожидая, когда закудахчет курица. Песик тоже ждал.

        Он лежал, положив голову на лапы, и лишь изредка поднимал ее, потряхивал, пытаясь отогнать мух, облепивших его изъеденные до крови уши. Ждал упорно, терпеливо. За долгую собачью жизнь ему приходилось много терпеть, и со временем терпение стало постоянным состоянием, его сущностью, и он не замечал его, как своего дыхания. Терпел он укусы мух, блох, ноющую боль в лапе, сосущую боль в пустом желудке. В этот день, что с ней иногда случалось, старушка забыла  ему бросить утром кусок хлеба, и он ограничился тем, что полакал из позеленевшей миски немного теплой, противной воды.                Он ждал вечера, когда старушка бросит ему его ужин, но до этого должно раздаться кудахтанье курицы. Когда еще все куры неслись, он каждый день, приблизительно в это время направлялся к курятнику.

      Ящик, в котором неслись куры стоял высоковато  на камнях, и из-за высоких бортов он не мог оттуда доставать яйцо, но одна из кур наладила нестись под ящиком, у самой стены, и это ее яичко он считал своей законной добычей. Он ложился на брюхо, просовывал голову под ящик, бережно брал яичко и, отойдя чуть в сторону на ровное место, клал  его, и, предвкушая наслаждение, не сразу его съедал, а совершал нечто вроде ритуала: тщательно облизывал, затем брал его в пасть, раздавливал, жмурясь от удовольствия, ощущая, как растекается теплая густая жидкость, и, подождав чуть, выкладывал остатки на землю, тщательно вылизывал скорлупу. А затем уже, с сожалением о краткости и мимолетности радостей, которые изредка дарит жизнь, подбирал и съедал кусочки скорлупы.

   Кудахтанье курицы они услышали одновременно. Старушка глянула в сторону будки и увидела, как темная масса, похожая издали на ком земли, приподнялась и медленно направилась в сторону хаты. Она проследила до момента, когда песик скрылся за углом, и лишь тогда спохватилась и, бросив тяпку на землю и опираясь на палочку, поспешила к противоположному углу хаты. Расстояние до курятника от старушки и песика было приблизительно одинаковое. Каждому необходимо было пройти вдоль короткой торцевой стороны хаты, обогнуть угол и затем идти вдоль длинной стороны до середины, но песик, начавший двигаться раньше, получил фору и прошел уже треть пути, когда старушка, поняв свою оплошность, усиленно задвигала галошами. В азарте гонки она забыла об осторожности, споткнулась, попав ногой в копок и ткнулась головой в землю. Благодаря своему согнутому положению, в силу чего голова ее была близка от поверхности земли, и тому, что земля была недавно перекопана, она ушиблась не сильно, но зато сильно рассердилась.

   -Ах ты курва така! Ах ты анчихрист! Почекай, я тоби нагодую, - бормотала она, барахтаясь на земле, силясь подняться.   

   А тем временем и песик, хотя и медленно, но верно продвигался к цели. И когда и старушка наконец дошла до курятника, он успел выйти с довольным видом, и глянув на хозяйку, вильнул несколько раз хвостом, на всякий случай, как бы извиняясь, если что не так сделал, повернулся и поковылял прочь.

   -Яечку забажалось,  - язвительно проговорила старушка, раздосадованная неудачей,- я тоби зараз дам яечко».

   Она быстро подняла палку и стукнула ею по сгорбленной спине песика.   Пес от неожиданности упал задней частью на бок и, открыв пасть, сделал три судорожных движения челюстью, словно произнес беззвучно: «А-А-А!» и попытался побежать, заковылял, подволакивая заднюю лапу.

   Но старушка, несмотря на угрозу, все же вынесла ему вечером кусок хлеба.

   Нет уже не старушки ни песика.