Хорошая девочка Марина

Она родилась в один из майских  дней в больнице имени Арамянца  (ныне – Первая тбилисская больница). Врач-акушер Бичико Немсадзе, их сосед, взял девочку на руки, чтобы показать счастливому отцу, и сказал новорожденной: ‘’Посмотри, там твой папа’’. Крошка, появившаяся на свет час-полтора назад, открыла свои голубые глаза, улыбнулась и посмотрела на своего папу. В многолетней врачебной практике доктора это было впервые… Отец назвал ее именем своей матери – Мария…
Так как у  девочки  было “взрослое” имя, то все – домашние, учителя и даже потом, на работе,  - называли ее уменшительно-ласкательными именами. Она была ребенком робким, мечтательным, выросла словно в парнике  и краснела от каждого “нехорошего” слова, сосредотачиваясь в себе. Целыми днями, особенно во время  школьных каникул, читала книги по программе и вне (только тех  же, “школьных” авторов), рисовала, училась вязать и шить. Девочка была не лишена способностей, хорошо училась, и все говорили, что из нее обязательно  “выйдет человек”. Но, к сожалению, она не принадлежала толпе и не была воспитана в ней. А жаль. Потому что именно толпа научила бы ее не замыкаться в себе, а, завидуя чужим успехам, идти вперед. Толпа развратила бы ее воображение ей же во благо, ибо главной отличительной чертой  этой очень уж воспитанной девочки, окруженной любящими людьми, но выросшей ”мимозой” (или, как ее называл друг семейства, – Татьяной), было, наряду со способностями, - остаться наивной, ребенком в душе на всю жизнь.
Она, будучи уже  взрослой женщиной, как-то сказала, что любит получать в подарок книги  и цветы. Книги, к счастью,  живут вечно и могут быть полезны не одному поколению, а увядающий цветок – это еще ‘’одна  увядающая жизнь’’.
…Позади новогодние каникулы. Марина возвращается из школы. А в гостиной пустует место елочки. Ее красавицу елку, пушистую, стройную, выбросили.  Пора. Сколько радости принесла елочка всей семье, гостям… А теперь за ненадобностью… Девочка попросила вернувшегося с работы отца, чтобы больше на Новый год не покупали елку, пусть лучше живет она в лесу. На следующий день папа принес небольшое деревце - елочку. Посадил ее в большое ведро, вынес в сад и  сказал, что эту елочку  никогда не выбросят, а будут ухаживать за ней и заносить в дом на новогодние праздники. 
…Марине было около десяти лет. Однажды на самосвале привезли асфальт.  Постепенно высыпаясь, горячий асфальт занял порядочную часть улицы. От “холма”, становящегося все больше и больше, шел горячий пар, который, смешиваясь с  солнечными лучами, наполнял улицу неприятным запахом. Марина с подружками играла со скакалкой около своего дома посередине улицы. Вдруг она почувствовала сильную боль и упала. Это соседский мальчик -грузин, Темури, заранее обмотав руку тряпкой, швырнул горсть горячего асфальта в Марину, угодив под колено. Сильный, “злой” удар – и глубокая    рана. Темури, сын интеллигентных родителей, врачей, “отомстил проклятой армянке” за победу ереванского “Арарата” над тбилисским “Динамо” со счетом 5:1 и кричал на всю улицу, чтобы армяне убирались в свою Армению. Его родители – выходцы из глухой деревни, а Марина – настоящая тбилиска в четвертом колене. Ее предки работали и в Баку, и многие армяне – промышленники, меценаты – “сделали” Баку и Тифлис “процветающими”, настоящими европейскими городами, помогали местным жителям, невзирая на их национальность, строили эти города, почти оставляя в запустении свою историческую родину…
Этого малолетнего шовиниста на глазах у всех избил его отец (сын несколько дней  не выходил из дома, а потом долго ходил с синяками). Не остались в стороне и братья Марины, и с  ним никто почти не разговаривал.
Марина уже в восьмом классе. В первые дни учебного года классные журналы, к счастью,  “непостоянные”, не на весь год. И вот в один из прекрасных  солнечных  сентябрьских дней первым уроком был урок грузинского языка. Учительница, крикливая, несимпатичная, без единой черты благородства грузинского лица, начала перекличку. Через несколько минут прозвучала фамилия Галусташвили. Никто не откликнулся, все стали переглядываться и искать новичка. Учительница закричала:
- Марина, ты не узнаешь свою фамилию? 
- Я не Галусташвили, - ответила девочка.
– Ты еще будешь отвечать мне?.. Не садись, - на плохом русском грозно сказала учительница.
– Простите, калбатоно (госпожа) Жоржолиани, а кто так написал мою фамилию?
– Я еще должна ей отвечать, - обращаясь к классу, сказала  она. – Написали. Значит, это твоя фамилия.
– Нет, я не Галусташвили, а Галустян, а дед мой Тер-Галстянц.
– Ты еще запомнишь этот день, - немного успокоившись  и схватив девочку за плечо, слегка толкнув, вывела ее из класса.
Марина ничего не ответила, только посмотрела на горе-учительницу презрительным взглядом. Никто из одноклассников, в основном армян, нескольких русских и единственной грузинки, племянницы директора школы, даже не пошевелился. Девочке было не по себе за то, что она  ответила взрослому человеку (в армянских  семьях всегда прививалось почтительное отношение к старшим), и еще за то, что ни один ученик не встал на ее защиту. Ей стало обидно, и она горько заплакала. Вдруг из-за двери класса послышался гул голосов, одноклассники, перебивая друг друга, называли то ее имя, то “настоящую фамилию’’, требовали, чтобы  калбатоно ”ответила, за что она выгнала из класса Марину”. Шум не утихал до тех пор, пока не раздался оглушительный звон: это учительница била по столу рукой с обручальным кольцом. Марине это было знакомо, потому что только так Жоржолиани удавалось успокоить класс.
В конце коридора был ‘’живой уголок’’. Марина с остальными учениками ухаживала за животными, но из всех зверюшек больше всех  любила ежика-‘’Яблочко’’ (на его колючках, ни разу не уколовших ее, всегда была долька яблока). Ежик  начал барахтаться, ‘’кивать’’ мордочкой, ‘’звать’’ Марину. Она подошла. Ежик вцепился передними лапками за клетку и задумчиво взглянул на нее. Марина приласкала ‘’Яблочко’’, он успокоился и пошел к тарелке с молоком. В ожидании окончания урока  девочка стала у окна, рядом с большим фикусом, освещенным солнцем. Всегда, в конце своего дежурства, Марина вытирала влажной тряпочкой огромные листья дерева, поливала его, кормила зверюшек из ‘’живого уголка’’. И только потом шла домой. Она стояла так близко к фикусу, что большой лист  зашевелился, коснулся плеча, которое схватила учительница, и погладил ее по щеке. Марина, немного успокоилась и увидела проходящего мимо директора школы, Рухадзе  Она удивилась, увидев ученицу в коридоре, и узнала о  случившемся, когда девочка, нехотя, рассказала о происшествии. Лицо директора  стало мрачным, брови сдвинулись. Она поцеловала Марину и попросила ее не обращать на это внимания. И все-таки Марине было невдомек: как все же появилась эта фамилия, кто в этом виноват. Через год получать паспорт. А вдруг там напишут…
Кстати, похожая история приключилась с новым паспортом ее мамы. Вписали в паспорте ту же нелепую фамилию, а в графе “национальность” – армянка (!). Таким образом “огрузинивали” армян. Некоторые, конечно, поддавались и, оставаясь “армянами”, носили ‘’грузинскую фамилию’’…
…Итак, об армянах и армянских фамилиях, не дававших многим покоя…
…Вечером   того злополучного дня Марина показалась домашним грустной и расстроенной. Послышался стук в дверь, и раздался зычный, властный голос директора школы. Девочка сидела за уроками в своей комнате и не собиралась выходить (директор, “приятельница’’ ее отца по школьным совещаниям, часто заходила к ним посидеть, попить чаю). Воспитанной девочке было бы неловко находиться  за одним  столом или в той же комнате рядом с директором школы. Папа после ее ухода пожурил дочь  за то, что она смолчала, но успокоил, сказав, что Рухадзе уволила Жоржолиани и понятия не имеет, чьих это рук дело. Марина попросила отца не интересоваться  этим, а к концу учебного года “тихо-тихо” собираться  в Ереван. Ее не удерживала налаженная жизнь в Тбилиси. С этого дня она возненавидела родной город, грузин, их язык (длилось это более 20 лет) и всегда удивлялась, когда мама с грустью вспоминала своих грузинских соседей. Были и армяне, греки, русские, казанские татары (они себя так называли). И Марина, спустя два десятилетия, побыв в родном городе и общаясь с грузинами, поняла, что не весь грузинский народ погряз в шовинизме, а лишь отдельные подлые людишки. Спустя столько лет, уже взрослая, она вспомнила следующее. Как-то она сильно простудилась и слегла. Видимо, была высокая температура, потому что прибежала соседка-грузинка, врач, послушала легкие, успокоила родителей, сделала укол. Потом несколько уколов сделала медсестра, тоже соседка, русская по национальности. Она была высокая, полная женщина, добрая, улыбчивая и с очень мягкими руками. Соседка-татарка, мать семерых малышей (“семерых козлят”), говорила, что ее блины, приготовленные по особому рецепту, обязательно помогут ее любимице. Подружка Цисана, красивая, розовощекая грузинка, с длинными косами, читала ей Гоголя и Чехова. Может, эти великие писатели привили Марине любовь к русской литературе.
…В голодные темные, холодные 90-е прошлого века они придавали ей дух, и она вечерами зажигала свечу, укладывала детей в холодную постель и читала им Чехова, своего самого любимого писателя…
…Но вернемся к тому дню, когда Марина попросила родителей уехать “отсюда, безвозвратно”. Она хотела получить паспорт и образование только на родине. В августе соседи провожали семью со слезами. А мать того самого Темури, плача, спросила: “Куда едете, разве у нас останется больше хороших людей, если уедут такие, как вы?” А сосед-грузин, дядя Шота, летчик, Герой Советского Союза, поцеловал девочку и подарил ей елочную игрушку, большой ярко-красный шар. В доме этого летчика была детская комната, и елку ставили именно там. Он приглашал всех соседских детей, и после хоровода, угощения разными “вкусностями” сам провожал детей, с подарками...
…Марина уже в городе своей мечты, в красивом розовом Ереване, который показался ей очень “молодым” (а ведь зародился он за восемьсот лет до Рождества Христова!)  по сравнению с Тбилиси, старинным городом, “маленьким Парижем”, как называла его бабушка. Но второй резко отличался от первого тем, что, по понятным причинам, снабжался лучше.
Девочка выросла, поступила в институт и с тех пор посвятила себя “великому, могучему” русскому языку, который, наравне с армянским, считает родным языком.
…В Грузии, в Армении – всюду советский мир, мир честолюбия и низкопоклонства (Чацкий – вечно живой герой) Марине казалось странным, что этот советский мир давал хорошее образование, которое не сравнить с нынешним, прививал жажду знаний и любовь к Книге навсегда, а потом “советовал” остаться пассивными, лучше молчать, не то…
Она на всю жизнь осталась мечтательной, романтичной, обидчивой, взвешивая каждое слово, и могла обидеться надолго.
Марина часто говорит о том, что еще одно поколение – и больше не будет идеалов, останется лишь "сытость". У молодых людей на устах лишь компьютеры, мобильные телефоны, разные игры. Так что процесса обновления явно не видно. А она, даже считывая с компьютера, может пропустить ошибку, потому что уверена, что у бумаги есть душа, и намного приятнее держать в руках книгу.
…Однажды от соседки (выросли они в Тбилиси в одном дворе и почти одногодки) Марина, к великому своему удивлению, узнала о том, что ее с детства любил соседский сын, грузин Тамази. Они были уже подростками, но он так и не признался ей в любви, потому что боялся, что она, “такая чистая, романтичная”,  обидится на него или может не так понять…
Ей было уже за 50, когда она об этом узнала. А Тамази совсем недавно сказал соседке, что, когда на душе тоскливо, он вспоминает ее глаза, мысленно целуя их. Марине вспомнились странности в его поведении в детстве, и потом, когда повзрослели. Во время игр он старался попасть мячом в плечо Марине, снежком – в глаза. Она с грустью подумала: “Жаль его. Любовь всей его жизни прошла мимо него. Он упустил ее, не создал счастливой семьи. У меня, слава Богу, хороший муж, прекрасные дети, внуки, но и я многого в жизни не добилась”…
И пошла на кухню доваривать варенье… 

*    *    *