Наш с тобой дом у самой земли

Когда завернут морозы, я вылетаю за дверь осторожно, не спеша пробуя губами жесткий воздух. Поплотнее закрой ее! - не то в щель выдует все, с таким трудом сбереженное. Низкое солнце лижет кирпичи. Дело к зиме - а зимой оно всегда такое. Низкое, грустное, розовое. Нет в нем ни весенней удали, ни летней неги, ни звонкого осеннего золота. В нем почти ничего нет зимой - одно только воспоминание о самом себе. Ну и ладно.

Я поднимаюсь повыше: отсюда хорошо видно, как из трубы дома напротив стремится в небо сиреневый дым. Занавески задернуты - а чего они, как будто нам интересно. Совсем нам не интересно. И совершенно не завидно. Нам, рукокрылым, вообще не к лицу завидовать. И чердак, и соседний с домом сарайчик заняты? - ну так мы неплохо перезимуем и у корней большого дуба в саду, верно же? На ветвях его расселись снегири, обсуждают грядущую стужу. А мы, давай, задернем занавески, затопим печь, заберемся с ногами на диван и будем до самого утра рассказывать друг другу сказки.

Нынче печаль разбрелась по земле - близится поминальное воскресенье. Кладбище наполнится живыми - они придут, чтоб поплотнее укутать ельником спящих мертвых. Пусть им всю долгую зиму будет тепло.

То и дело в почтовый ящик бросают письма:  помогите бездомным детям! Помогите неимущим и больным! Голодным младенцам из Африки! Сейчас, под Рождество, здесь так принято - просить денег. Вам ведь хорошо - так подарите и им счастливое Рождество Христово! Нераспечатаные письма устилают ведро - всем не поможешь, у самих денег кот наплакал. Да и кто нам помогал, когда мы были почти такие, как они? Никто не помогал. К тому же неясно, куда наши деньги в конце концов и попадут.

К счастью, в грустной ноябрьской сырости этой нам осталось продержаться недолго - скоро уже начнутся адвенты. Выбеленные инеем лужайки, потрескивание дров в камине, горящие глазенки детей: что -то принесет им в этот раз Николаус? С ними так забавно мастерить фигурки для яслей и разучивать "O du froehliche"! И выпекать смешные печеньки, украшая их разноцветными сахарными кнопками - и смеяться, что они так перемазались тестом. Это, конечно, если есть дети. Но даже без них - каждое воскресенье так радостно зажигать еще по одной свече, пока, наконец, их не станет четыре, и с каждой новой все ближе будет день рождения того, кто явился на свет, чтобы творить добро.

В это время года сумерки сходят на землю так рано. Возле кирхи много народу: детки, чуть дыша, тащат на длинных палках фонарики (самодельный бумажный абажур, в середине - свечка) - в память о Мартине, что, разрубив свой плащ пополам, укрыл им от холода нищего. Он и другими делами был хорош, святой Мартин Турский, и нравом кроток - не путать с Мартином Лютером, в одночасье ощутившим  сверху такую поддержку, что и папская церковь показалась не страшна.  Кто бы и нас наставил на путь истинный...

Внезапный порыв ветра качает фонарики - они словно маленькие беззащитные солнышки в отсутствие главного, одиноко мерцают в промозглой темноте. Осторожней, смотри, чтоб не загорелся абажур!

В предвкушении самого теплого в наших широтах праздника мы тоже без устали бродим кривыми улочками. На центральной монтируют рождественский базар - он откроется ровно через неделю. Ларьки, ларечки, палатки, любекский марципан, ядовито-алое яблоко в глазури, шерстяные носки и рукавицы, подвески из цветного стекла, свечи,  жареные сосиски и орешки, кустарные игрушки, леденцы и мятные пряники, пунш и глинтвейн, чилийские коврики из меха ламы и африканские самоцветы - и над всем этим кружатся гигантские ясли с ажурной резьбой по дереву из самих Рудных гор. Замри на миг, запрокинь голову, и круг за кругом  будут они проплывать перед твоими глазами: Иосиф и Дева Мария, погонщик слонов и волхв с ягненком в руках, пастухи с королями, волы и ослы.

Снова огоньки - на этот раз у входа в маленькие, словно в театре декорации, дома. Манят зайти, обогреться в уютной тесноте, в душно- шафранном свете марокканских ламп. Дым индийских благовоний, куряшихся в тускло мерцающих плошках, уходит под иссеченый балками потолок, напоминая о жарких заморских краях. Не купить ли нам это, или же, лучше вон то... Совершенно бесполезная, конечно, вещица, да  и цена непомерно велика - но знаешь, мне кажется, именно она придаст нашему дому шарм. Так, чтобы  это был не просто дом, а Наш Дом, в отличие от других по соседству.

- Думаешь?

- Ну конечно! Смотри, какую статуэтку покупают  вон те двое, в дорогих пальто. Изысканный бродит жираф. Наверное, сделана в Кении. А может, из Южной Африки. Поставят в прихожей - и все гости будут в восторге.

- Тепла, тепла хочется. Солнечного света, красок, позитива. А этот жираф - грустный. Загляни-ка ему в глаза.

- А не хотите ли что-нибудь для сада?! - с лета у нас осталось несколько ажурных подвесок для цветов. Или вот эта, под древнегреческую, скульптура. Или же вот флюгер с фигуркой снегиря, совсем недорого! Премилая вещица - куда ветер дунет, туда и он поворачивает головку. Это сделает ваш сад на редкость уютным, поверьте!

Было время - и мы с тобой покупали что-то. Да чего греха таить - много чего покупали. Словно под действием непонятного, сходящего на нас сверху, прямо с чернейшего морозного неба, гипноза. Запивали приобретение приторно-сладким глинвейном, дымящимся в продрогших руках. Придя домой, разворачивали бережно, долго бродили в бесплодных попытках пристроить, и под конец дом все же принимал подношение, и вещь находила свое место. И какое-то время мы радовались этому.

Когда и почему все изменилось, куда безвозвратно ушло - подозреваю, нам не дано понять.

***

Я тороплюсь, как всегда, все в последний момент. Так уж я устроена - не умею заранее планировать, просчитывать, предугадывать. Но, наконец, свершилось все-таки - я снова в полете! И чем выше я поднимаюсь, тем с каждой секундой лучше у меня настроение. Я так рада, что вырвалась, наконец. Не зря говорят, что там хорошо, где нас нет. Вот я туда и стремлюсь - где нас нет. Прощайте, снегирьки! - ишь, расселись по веткам. Обсуждают, где прокормиться до лета. Не хотите полететь со мной? А, где вам меня понять. Это и вообще немногим дано.

Мне, в отличие от вас, не важно, где жить - ведь моя настоящая жизнь в пути. Наверное, потому я и не завидую тем, что живут в больших красивых домах. Или в замках на горе. Даже в необъятных пентхаусах, с видом на Манхэттан. А что им завидовать? Вон, открой сегодняшнюю газету - чего ему не хватало, спрашивается? Наверх к небу, в оазис  благополучия, доставлял  лифт в коврах. Оттуда, из поднебесья - шикарный вид на море огней внизу. Ядовитым неоном светятся вывески: чего изволите? Обтекая небоскреб вдалеке, льется река огней - словно лава, встретившая на своем пути скалу. Что за вулкан породил ее? Три ряда - истбаунд, еще три - вестбаунд. И так круглые сутки. Куда они все?..

Еще один виски со льдом, пожалуй. Лишь хрупкая стеклянная панель отделяет их от него. А его - от них.  А если открыть вон ту створку, так и вообще ничто не отделяет. Полетим? - ах, до чего же манит к себе эта разноцветная бездна!  Щекочет ноздри, пьянит свободой. Хотя бы раз в жизни. Напоследок. Ну ?! - глубокий вздох - и все позади. Полетай! И ничего не жаль, и скоро, очень скоро станет, наконец, хорошо. Семь бед - один ответ. 

Ветер свистит пронзительно, закладывая уши, нагоняя последние слезы в глаза. Скоро, катастрофически скоро мы разобьемся о ничего о нас не ведающий асфальт. Шмякнемся, обернувшись уродливой кровавой лепешкой. Приедет, воя сиреной и рассылая мертвенно-синие лучи,  безучастная ко всему полиция. Оприходуют, оцепят, отвезут. Место падения замоют из брандсбойтов. Вот и полетали - в вечерней газете выйдет некролог.

- Кто это?

- Двести какое-то место в списке Форбс за прошлый год. А в этом уже и нет. Еще по cafе-au-lait?

- И чего ему не жилось? Подумаешь, список Форбс. Не больно же банкрот. Говорят, у него были проблемы с семьей.

- Окей. У всех проблемы с семьей. Ну и что ж, что один. Объездил весь мир, все повидал. Помню, где-то писали, он хотел кого-то там усыновить. Ну да, экзотика, то ли Гаити, то ли Шри Ланка. Гаити, наверное - там после землетрясения усыновить просто no problem. Или же Гавайи?

- Да ему, с его-то доходами, и землетрясения не нужно. Интересно, кто бы отказался?

Неужели же он, паря в своих стеклянных чертогах над этим морем изобилия, был столь одинок? Или, может, на старости лет задумался вдруг, что делать с несметными своими сбережениями? - в могилу-то не забрать. Вырастить ребенка, написать книгу, посадить дерево. А иначе - зачем все? Прикидывал так и этак - нет, то некомфортно, это не с руки. Так и не вырастил, и не посадил.

А в одночасье явился в ночи к нему кто-то, и строго сказал: собирайся. Не желаешь никому помогать, так нечего и небо коптить.

Прочитала, сложила газету, бросила в ведро, поверх нераспечатаных писем. Подумаешь, миллионы - я к ним совершенно равнодушна, ведь совсем другое, не деньги, привлекает меня. Мой удел - танцевать, порхая, в лунном свете, исполняя свою, лишь таким, как я, понятную песню. Оуэ-оуэ-оуэите! - это я мчусь, стремительно рассекая воздух. Пикируем! Да вы же не слышите ничего, куда вам! И не притворяйтесь. Бескрылые вы. Очарованье эхолокации вам недоступно. Разве вы в силах постичь, что это за счастье - посылать в пустоту сигнал, чувствуя, что он возвращается? Что там, впереди? Кто там? - а я пока не знаю. Быть может, непреодолимая преграда, а может, и свои. Но, так или иначе, не пустота. И это - главное.

В миллионный, наверное, раз я просачиваюсь сквозь эти крутящиеся двери. Сразу за ними - неповторимый коктейль запахов. Кожи курток и чемоданов, дорогих духов и заморских цветов, пыли и копоти тысячи дорог и горькой соли ста пятнадцати морей... Выбравшись, наконец, на свежий воздух, щурю глаза от яркого солнца и порывов ветра на верхушке трапа. Мое прощание недолго; я привычно проникаю в металическую утробу, мой дом на ближайшие несколько часов, и по-хозяйски устраиваюсь в ней. Вью уютное гнездо: под ноги - сумку , на колени - плед, в сетку спереди - книжку, в уши - наушники. Ах да, в рот - конфету. Готово. Мы отрываемся от земли.

По мере подъема облака все больше обволакивают нас сахарной ватой. До чего же я люблю летать. Сливаться в единое целое с лайнером, вместе преодолевая их сопротивление - с тем, чтобы вырваться, наконец, на простор,  свободу, и нестись в безбрежной голубизне. Под нами - белоснежная мягчайшая перина, обрамленная вздыбившимися торосами. Сверху - верное наше светило. Греет душу своими лучами - и совершенно неважно, что за хмарь там, внизу.

Люблю стремиться в никуда. Перебирая города. Наблюдать, сравнивать, впитывать. Ощущать, как тяжкую красноту гамбургских складов  вытесняют из памяти округлости римских площадей, а уют парижских переулков съедает мощь Иерусалима. И так неделями, месяцами. Годами. Мне все тесней в Европе, я отправляю в пространство для большинства неслышный сигнал: чем в этот раз отзовется? Когда-нибудь, наверное, и планета наша мне станет мала.

***

Мы приземляемся на рассвете: рыжее солнце едва выглядывает из-за нервно бормочущих пальм. Слабый, сладкий, пряный, чужой ветерок.

- Ladies and Gentlemen!
Для надежности он пару раз царапает ногтем микрофон, в ответ - привычный шорох. Микрофон отменный,слышно будет всем, даже на заднем ряду. Как, впрочем, и все другое в этом новеньком, с иголочки, автобусе - все работает отменно. Лучшая компания, что вы хотите.

Ничего, пройдет лет пять или шесть, и автобусов будет много, так что не нужно будет тигром биться за право работы в таком. И дороги построят, и пробки исчезнут. Все будет, лишь бы не было войны. Тогда не надо будет горбатиться без выходных - можно будет сесть за компьютер и написать книгу. Например, вон про  того слона - гигантского, в проплешинах, увитого, словно веригами, тяжеленной цепью, что как раз ведут по запруженой транспортом улице. Не для себя написать, конечно - для детей. Пусть прочтут. И соседские дети пусть прочтут, и дети родственников. Пусть все знают, какие это замечательные животные, слоны. Он про них много чего может написать. Как они заботятся о больных, как оберегают новорожденых и защищают от врагов саму роженицу - не каждый человек на такое способен! Или, скажем, о царе Касапе, отцеубийце. Как, спасаясь от мести родных, он построил неприступный замок на скале в Сигирии,  понемногу освоился в нем, украсил стены фресками обнаженных танцовщиц.  А потом в один прекрасный день взял да и наложил на себя руки. Вот такая судьба. Он напишет, а дети будут хранить книгу, и будут им, своим отцом, гордиться. Не только же им дом оставлять. Хотя и с ним пока неясно, успеть бы. Главное, чтобы не было войны. А то все сначала, все с нуля.

Кое-как сляпаные лачуги, сменившие яркие заборы отелей, тянутся вдоль дороги вперемешку со столь же убогими лавками, и тянутся, и тянутся, но потом и они исчезают,  наконец. Впереди чайные плантации - мы начинаем подъем в горы.  За окном сборщицы чая, тамилки. Не разгибаясь, обрывают с самой маковки куста жесткие листочки. Ноги - во влажной горной траве, голова надежно прикрыта от жаркого солнца. Безбрежное темно-зеленое море чая, с обеих сторон от дороги. Пестрая группа женщин в нем - словно плавающий на волнах венок. Чай, чай - нет ничего, кроме чая. Вся их жизнь в нем. Дерг, дерг, дерг. Сорваные листья с тихим шорохом устилают дно плетеной корзины.

- Дневная норма сбора, уважаемые дамы и господа - двадцать килограмм. В день они получают по два доллара.

Повезло нам с гидом! - этот Су-ду определенно знает свое дело. Конечно, мало кто его тут, в автобусе, слушает. А те, на заднем сидении, похоже, и вовсе что-то пьют втихаря - ну и на здоровье, он привык. Он же не в школе, вправлять им мозги - его задача красиво спеть, чтобы получить чаевые. После этой группы должно, наконец, хватить на черепицу, а то крыша совсем никуда.

Сверкая браслетами на запястьях, сгибаясь под тяжестью корзин, тамилки несут их к гигантской пихте - где, словно Будда под деревом Бо, подвернув саронги, сидят приемщики-ланкийцы. Теперь смотреть в оба, чтоб не обвешали, а то так и до дома засветло не дойдешь - хотя, у многих, после многолетней жизни в лагерях, и дома-то еще толком нет.

- Обратите внимание, дамы и господа, как приветливо они нам улыбаются! Да, мы крайне гостеприимная нация. А вот и отличное место для фото, наш опытный водитель специально притормозил здесь для вас. Осторожно, дорога узкая, смотрите вокруг! У вас есть три минуты. Или, правильно, можно просто открыть окно. Так безопаснее.

- Не надо открывать окно, у нас же кондиционер!

Это блондинка с переднего сиденья. Белоснежные пальчики, крестик на сливочной шее, тесная футболка - проступает все, в подробностях. Он прикрывает глаза. Была у него такая пару лет назад, в немецкой группе, даже похожа на эту. Все они одна на другую похожи.

- Поехали дальше скорей, а то из-за пробок опять опоздаем на ланч!

Она уже все видела  в этой жизни. Ну или ровным счетом ничего - а какая, впрочем,  разница. Сувениры для дома уже  на дне ее громадного чемодана.

Ему с нелюбопытными намного проще, кстати. Та, немка, тоже была такая - только по поводу него любопытная. Так и сказала: мне интересно, как это с тобой. Ну а он что, разве против - ему тоже интересно. Немки, они прямо так и говорят все, о чем их женщины даже думать стесняются. А потом его даже с собой звала: мне, говорит, так одиноко там - они какие-то гнилые все, а ты настоящий. У вас, говорит, и солнце в зените, а у нас  запад - страна заходящего солнца. Косое оно у нас и кривое, не солнце, а отблеск один. Глупая. Куда же он отсюда? Здесь у него семья, дом. Каждый должен жить там, где его дом, иначе гармонии в мире не жди. Уж кто-кто, а он это точно знает.

А вот в нынешней группе любопытных, увы, хватает. Едва открываются двери, любопытные кидаются к выходу. Главное теперь - смотреть им на ноги, ишь, распрыгались в своих шлепках. От любопытных вечно проблемы. Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять - все на месте. Ага, вот одна и попалась: чуть выше щиколотки намертво присосалась к покрасневшей от солнца коже небольшая пиявка. Это пока небольшая - если успеть вовремя снять.

- Ай! Ой!

- Не бойтесь, мадам, они же полезные. Ими даже специально лечат людей. Дайте-ка ногу. Тихо, тихо. Оп! - и все, видите? Вот она, выкрутил.

- Как же они этих не кусают? Ну, которые чай собирают? Удивительно!

- Так они не с фотоаппаратами, а с корзинами. Работают - потому и не кусают. Шучу.

Блондинка тянется за бутылкой воды, в холодильник рядом с водителем - вот и правильно она сделала, что не полезла в эту мокрую траву! Автобус внезапно трогается с места,  ее теплая грудь утыкается ему в плечо; она невольно хватается за него, овевая ароматом чисто вымытого тела и цветочного дезодоранта.

- Все в порядке, мэм?

Но она уже, вставив наушники, отвернулась к окну.

- Дамы и господа! Итак, мы побывали с вами на чайных плантациях в горах Нувара Элия.

Наш белоснежный автобус трюхает по раздолбаной дороге. Солнце вышло из-за туч, палит нещадно - там, снаружи. Ну, а здесь внутри у нас прохладно, и тонированые стекла надежно защищают от света.

- Внимание, последняя остановка перед отелем! Ехать будем еще полтора часа. Туалет - вон там, через двор. В этом магазине, кстати, хорошие недорогие сувениры. Если вдруг кто-то еще не успел купить.

- Ой, смотрите, какой забавный автобус! А чем это он весь исписан?

- Где? Вон тот, красный с желтым? Там написано: "Спасибо, мама, что ты всю жизнь копила для меня деньги. На эти деньги я купил свой автобус, и развожу людей из города по домам!". Вот что там написано.

***

- Посмотрите направо, через дорогу! Видите хижину? Такую хижину может построить каждый, у кого даже совсем мало денег. Вы бы тоже смогли бы построить такую. Каркас, стены из глины, крыша из пальмовых листьев. Все. На пол - циновку. Конечно, смогли бы - а куда бы вы делись, если бы у вас денег не было? Женившись, совсем бедные люди просто уходят жить в лес. Если недалеко каучуковая роща -можно сделать надрезы, подвесить плошки, а потом продавать сок. Но здесь другие растения, каучуковых деревьев нет. Видите вон те,высокие?  - это веерная пальма. Символ единения человека и дерева.

- А почему перед хижиной такая чистая земля?

- Из-за змей, чтобы меньше кусали детей. По нескольку раз в день подметают, у всех ведь много детей. Почему много? - ну как почему. Электричества же в таком доме нет, нет и телевизора.  Пришли с работы, поели, потом стемнело. Что еще делать?

Из-за кондиционера окно закрыто, но все равно я слышу, как шуршат на ветру листья веерной пальмы. Иногда я все еще могу слышать то, что не слышно другим. Хотя и не так часто, как раньше. И с каждым годом - все меньше. Но в этом девственном лесу я все слышу прекрасно - я здесь где-то у самых корней. Я закрываю глаза, и ухабистая дорога быстро укачивает меня.

ххх

К счастью, в лес уходить не пришлось, хватило на хижину в деревне. Вполне даже сносный дом. И вода рядом, удобно ходить стирать. Одна беда - крокодилы. В прошлом году сын поплатился ногой - и глазом моргнуть не успели. А попробуй пригляди за ребенком, когда столько дел. Да и самой помыться успеть. Хорошо хоть, рядом проходит трасса - когда кончилась война, в деревню стали наведываться туристы. Соседкин ребенок бегал за автобусами, продавал цветы. Хоронили на прошлой неделе: сбил грузовик. Насмерть.

Чего у нас эти туристы забыли, я, правда, не знаю. Да, в общем, и неважно. Су-ду их завозит, вот и спасибо ему - его родители и до сих пор здесь живут, вон их дом, с краю. Расстроили его недавно. Су-ду заботится о нас. А я недавно два доллара заработала: автобус остановился, и все смотрели, как я мою голову в реке. Ну, а где мне еще ее мыть? - там и мою. Может, они надеялись, что из воды вынырнет крокодил и мне ее откусит? - ну так они же, крокодилы, к самому берегу не подплывают, боятся. Два доллара - это хорошо. Поставим, наконец, входную дверь. Правда, у нас и брать-то нечего.

ххх

От резкого толчка я открываю глаза - мы в деревне. Автобус стоит. Вот ведь, приснится же. Река какая-то, крокодилы...

Рядом с моим окном - детки. Нарядные, белозубые; глаза - как спелые сливы. Переминаются с ноги на ногу, насторожено улыбаясь. Перешептываясь, подталкивают друг друга локтями к огромному , неприступной белизной сияющему автобусу: попроси лучше ты! Пройдет, они знают, пять или десять минут - и он заурчит, тронется с места и исчезнет в облаке придорожной пыли, навсегда унося этих, что внимательно смотрят на них сквозь тонированные стекла.

И в последнюю секунду, когда автобус едет уже, я, неожиданно для самой себя открываю окно и бросаю из своего прохладного далека в жадно устремившиеся ко мне ладошки первое, что нашлось в сумке - ярко-красную шариковую ручку.

ххх

Интересно, откуда эта страсть наблюдать, подглядывать, оценивать? Что мне с того, как существуют другие?

Вот прочерневший от солнца, босоногий махут ведет по дороге слона - такого же мрачного, как он сам... Далеко за морями грустноглазые девушки, лишеные радостей плотской любви, перетирают на горячих камнях скудные зерна в муку - как и тысячу лет назад... По пыльному, в обрамлении тощих пальм, пустырю пацаны гоняют дырявую канистру - играют в футбол. К чему мне сей неуютный триптих? - ведь столько вокруг нарядных домов и цветущих садов. Или они только кажутся такими, нарядными и цветущими - а на самом деле лишь блеклая безысходность кругом? - и, чем выше изгородь, чем пышнее цветы, тем больше заволакивает все седым туманом, и тем настойчивей долбит птицей в висок: "Зачем?"

А у голодной ребятни на пустыре есть  канистра, и для них солнце вовсю еще красит своей небесной охрой цветы. Может, оттого и меня тянет к ним - чтобы тоже перепало мне немного солнца и света? Жаль лишь, что его с каждым разом все меньше - да и лица сливаются в один сплошной калейдоскоп.

Так хватит наблюдать, помоги; не шариковой ручкой, не добрым словом - делом! Сдай свой обратный билет!

Да-да, когда -нибудь, наверное, я так и сделаю. Когда-нибудь. Например, в следующем году. Или, еще лучше, через два года. Потому что, да, может быть, это смешно, но, скорее всего, грустно... - в общем, я все еще верю в наш с тобой неказистый домик у самой земли. У разросшихся узловатых корней, в лучах заходящего солнца. Дверка в него так мала, что и заметна не каждому. Но все же из последних сил я нахожу ее. Скажи мне, ты ведь правда все еще ждешь меня? Или, пока меня не было, тоже покинул наше жилище, точнее, временное пристанище -  то, что мы так и не смогли сделать своим домом?

Мы так старались оба, чего  не покупали только, чтоб украсить его, чтоб он стал теплей! - а ведь, может, все дело лишь в том, что не нужно уж больше тереть зерна в муку перед входом? Что в реке нет кусачих крокодилов, и мы с тобой не боимся, что завтра опять грянет война - и даже не боимся вслух говорить обо всем, что взбредет в голову? Так что же нам с тобой необходимо сказать? Есть ли нам, что сказать?

Ночами мне снится страшное: я онемела. А ты ушел куда глаза глядят, и очаг наш погас навсегда - лишь снегири щебечут на бесплодном дубе. Да и те вот-вот сорвутся с веток и улетят.

- В ельник, в ельник, - торопят они друг друга - на дубе зимой не бывает семян!

ххх

Но ведь я рукокрылая, не забывай! Я умею летать; я все еще слышу, как отражается от молчаливых домов мое эхо! Но с течением лет я все больше думаю: для чего природа наделила меня всем этим? На благо ли?

И порой, когда даже дым из труб стынет на полпути в небо в немом отчаянии, а по всему миру метет колючая, злая поземка, я гляжу на себя в зеркало - и замечаю, как сквозь привычные черты проступает мерзкое розоватое рыльце, которым я слышу. А на голове, стремительно пробивая локоны прически, разрастаются уродливые, словно створки гигантских мидий, уши. Которыми я вижу. Все не так, как у других. Все не как у людей. Куда летаю я, лишь солнце оставит землю без присмотра - за правдой ли? Или, может, на ведьманский шабаш, с каждым разом все больше пренебрегая добрым и светлым, заложеным природой? Дано ли мне право подвергнуть сомненью устои, или я просто обыкновенная, полудомашняя нечисть? Очень хотелось бы знать.

Но и другая напасть с каждым днем все больше подстерегает меня - все новые и новые нити свивает вокруг меня сахарно-сладкий кокон лени, бездействия. Кокон Мудрого Созерцания. Смотри, сколько намело за дверью снега, уже и не открыть ее. Ну и ладно, а зачем. Ты, конечно же, никуда не ушел - а куда тебе деться. Давай хоть свечи зажжем, что ли. Ах, как ломит закосневшие крылья! - и ручку ими не удержать , да и подарить ее  больше некому. Ну и хорошо - пусть и дальше пылится в углу стола. Да, похоже, мне  не суждено уже покинуть эту, хоть и треснувшую, но мертво держащую скорлупу. И, зависнув вниз головой, я с каждым днем все больше и больше впадаю в оцепенение. А скоро впаду и в спячку. В ожидании весны. Ну, это я так себя уговариваю - что она когда-нибудь  придет.

Подожди, не перебивай меня. Да, я не хуже тебя знаю, что уютная полукруглая дверка в стволе гигантского дуба, золоченый свет из окон дома напротив, красногрудые снегири - всего лишь плод воображения. И, каким бы сказочным ни было мое путешествие, как бы высоко ни уносилась я в небо - я рано или поздно вернусь сюда, к протекающим трубам, вонючим подъездам и ругани алкашей под окном.

Подумаешь. Не все ли равно, где жить - в сумеречном немецком замке или в тростниковой хижине на берегу реки, на куполе небоскреба или у корней векового дуба, вниз головой? Главное - носить в себе солнце, что подарило нам жизнь, и тогда темнота не проглотит тебя. Верно же?

Ну и пусть опять отключили свет - не страшно, ведь у нас есть фонарь. А давай, правда, зажжем свечи! - для чего-то же они лежат уже несколько лет в кухонном шкафу. А запаса макарон вполне хватит до следующих денег. И, к счастью, у нас есть еще что читать. Полки, полки в коридоре, до самого потолка. Два шкафа в гостинной, еще один - в спальне... Читай - не перечитай. И ста жизней не хватит.

Кутаясь в плед, я стою и смотрю на них. А они смотрят на меня - одни потрепаные, с замаслеными углами страниц, другие и вовсе распадающиеся на части в дешевых переплетах, третьи глянцево-нетронутые... Сколько их! Я чувствую идущие от них токи. Протягиваю руку, беру одну наугад. И опять погружаюсь в сладкий обман. Иди сюда ко мне, здесь вполне хватит места для двоих.

Может, когда-нибудь я прочту их достаточно, чтобы посадить дерево. Ну, или хотя бы понять, для чего мы жили здесь, в этом доме.