Сергий и Медведи дополненная повесть

Сергий и Медведи


Часть первая  -  Медведи
Глава 1  Медведи
Поселение  охотников было на берегу небольшой реки. Кто и когда его обосновал, никто не знал, но скорее всего оно начиналось с одного дома, а теперь просто разрослось и растянулось по правому  крутому берегу.  Большими поселения охотников не бывают, поскольку зверь в лесу не то, что репа на грядке, густо не растет, поэтому и жителей в поселении было столько, сколько нужно для успешной охоты. Да и домами эти полуземлянки, накрытые слоями мха и бересты, не назовешь -  скорее они были похожи на берлоги.
Здесь, в этом поселении жили охотники -  Медведи. Нет, конечно, жили люди, но охотились они в основном на медведей, поэтому и были Медведи. Не назывались, а именно «были», потому, что Медведями были их предки. Дети, рождавшиеся здесь, сразу тоже были Медведями. При рождении мальчики получали имя. Но оно было временным, а  как только мальчик убивал «своего медведя», он получал имя настоящее.  Настоящее имя зависело от того, как он убьет медведя.  Поэтому он мог стать «быстрым Медведем», «Храбрым Медведем», «Сильным Медведем» и тому подобное. Плохих имен не давали, но так же как и зверя -  Медведя могли обозвать «муравьед», если он ленился или бездельничал. Девочкам имя не давали, оно как – то само закреплялось за ней, пока она росла. Первое имя мальчику давал отец, по каким – то, только ему известным, приметам.  Не было  имен  насмешливых, как у других, так как к медведю - зверю они относились почтительно.    Конечно, уже не как в те давние времена, когда на медведя «молились», но и смеяться над медведем никто не собирался. Для них медведь, скорее, был как второе « я», которое нужно было вернуть себе, чтобы быть целым.
Сказки, которые здесь рассказывали детям, были  про медведей и остальных животных, в окружении которых они жили. Главной сказкой, которую в определенное время рассказывали мальчику, была про то, как медведь у охотника шубу украл.
«Жил был охотник. А рядом с ним жил медведь. У охотника была шуба, а у медведя её не было. Поэтому они жили по - разному. Охотник охотился на зайцев, оленей, барсуков и других жителей леса и зимой и летом, а медведь, как только наступали холода, находил себе берлогу, нагребал туда сухих листьев и закапывался в них на всю зиму, чтобы не замерзнуть. Жили тогда все медведи вместе и зимовали в одной берлоге, так как так было теплее.  Медведь с охотником существовали мирно, добычу в лесу не делили, так как её хватало всем.
Но однажды в семье медведей, появился жадный медведь. Увидал он, что охотник на зиму спать не ложится, а надевает свою шубу и дальше живет, и позавидовал этому. Как же так, думал Жадный медведь. Он получается и зимой добычу имеет, а я нет. Он и зимой сытый и ему тепло, а мне - нет, он и зимой лесом владеет, а я - нет. Так его эта жадность заела, что решил он у охотника шубу отнять.
Но как? В то время медведи охотников не убивали и охотники медведей не трогали. Тогда медведь выследил, когда охотник ушел на охоту, и забрался в его жилище, чтобы шубу украсть. А в жилище оказался мальчик. Он был маленький, но очень храбрый. Медведь его сначала не заметил, а когда взял шубу, и хотел уже бежать, путь ему преградил Храбрый мальчик. Перепугался медведь, заревел медведь, кинулся на мальчика и съел его. Шубу охотника на себя надел и в лес убежал.
Пришел охотник домой, а мальчика - то и нет. Видит только следы медведя и кровь. Видит, что и шубы его нет, и тут он все понял. Кинулся охотник в лес медведя догонять. А медведь бежит быстро. Храбрость в нем, которая у мальчика была, играет и его подбадривает. Бежал - бежал медведь. Так и убежал от охотника. С тех пор, все охотники ищут какой медведь у него шубу и храбрость украл. А когда находят «своего медведя», убивают его и шубу с храбростью забирают. Вот и  твою шубу медведь забрал, и твою храбрость в себе носит. Подрастешь ты малыш, найдешь медведя, который шубу твою носит, и заберешь её у него. И храбрость свою у него заберешь, когда сердце медведя съешь, и силу его заберешь, когда кровь его выпьешь».
Вот такая «неласковая» сказка у Медведей была.  Но мальчики верили в то, что когда - то они будут сильными, храбрыми, и станут свою шубу носить. Да, кстати, кто такое сам сделает, и жену потом взять себе мог.
  Брали мальцов на охоту чуть ли не с рождения. Едва он научался ходить, его уже учили охотиться на зайцев, подрастал - брали загонять оленя, пугать кабана, а лет в 8-9, и «на медведя» он начинал ходить.  Впрочем, наблюдать за медведями мальчишки начинали очень рано. Соберутся два – три, пойдут к реке, где медведи рыбу ловят, или к малиннику, где они ягодой кормятся, и стараются за медведями глядеть. Отцы их так учили делать. Иной раз прикрикнет родитель: « чего «муравьед»  бездельничаешь – иди на медведя глядеть»,- и мальчишки шли. Жадно ловили и запоминали каждое движение, лежа на траве, повторяли их, а  уж, когда доходило до борьбы или драки, то они эти движения использовали на полную силу. Мальчик знал, что наступит время, когда он выйдет на бой со своим медведем, и у него будет только одна возможность: ударить первым и только один раз.   Были храбрецы- охотники, которые любили «поиграть» с медведем на охоте, уклонившись в схватке от нескольких махов медвежьих лап прежде, чем убить его. Но от мальчика такое не требовалось.
Глава 2 Игрище
 Они пробовали свои силы, выходя «на игрища», которые проводились по праздникам в поселениях.  Самые большие игрища были в июне «на Купалу», вот на них Медведи и ходили позабавиться.
  На игрища собирались мужики и мальчишки со многих поселений селищь и оселков. В них было  много игр, плясок, хороводов. Были ряженые и камлали скоморохи.( Раньше и волхвы здесь болезни выгоняли, да жизнь предсказывали, но теперь их всех сожгли да утопили). Были здесь и захожалые былинщики, которые в разных сторонах игрища распевали былины, про жизнь прежнюю, про Илюшу Муромца, про Змея Горыныча, да про Полк Игорев, что от врага сгинул и Солнышко от этого померкло.  Слушали их в основном девчонки и бабы, а у «мужичков свои забавы были»: и борьба на кушаках, и драки «на кулачках», и, под конец - все собирались стенка на стенку. « Игрища» имели огромное для всех значение. И хотя праздник многие начинали в церкви, но потом чернь бежала на ристалище и там веселилась до утра. Попы еще в храме начинали роптать и ругаться на то, как молодежь деревенская,  крестьянская ходит в одежде грязной, шапок в храме не ломает, с девками перемигивается; но и «боярские» дети не сильно попов радовали, так как нашили сапог красных, кафтанов расшитых и, как девки, лица белилами да румянами красить начали.         ( Впрочем, и попы кое - где не отставали и рясы начали мехами подбивать, да на шапки украшения навешивать.) Ругались попы на то, что после храма все на ристалище бегали, но и сами, как бы для увещевания, на ристалище приходили, и, ходя по нему, всех своим крестом осеняли, да оброк собирали. Только к вечеру, кое - кого, и из них, напившихся меду, на телеге домой увозить приходилось.
Для молодежи «игрища» с потешными боями и плясками были настоящие смотрины,   так как именно на них можно было понять, какие силы имеются в деревне, какие там растут женихи и какие новые приемы боев у них  имеются. Придумать что – то новое для драки и применить это в игрищах -  было большой доблестью и удачей. И даже князья и бояре, которые побаивались попов, бывали на игрищах, приходили сюда с желанием   подобрать себе здесь слуг да дружинников. Здесь же выбирали и лошадей, которым устраивали свои «лошадиные игры». Лошадей в дружину князя поставляли архиереи и монастыри, по - этому здесь попов и монахов было больше. Для них показ лошадей, тоже превращался в настоящие игрища, единственное здесь им доступное развлечение.
Медведей «на игрищах» и уважали, и боялись. Зимой они на них не хаживали. А летом, когда у Медведей шли свадьбы,  и они появлялись то в одном, то в другом поселении. Бывало так, что зайдя в одно селение, они в нем не останавливались, и тогда все поселение уходило за ними, потому что там, где Медведи, там и потеха будет знатная.
Лесной «отбор» делал свое дело, и, за много поколений, сталось так, что Медведи были, почти на голову всех выше, ну и, конечно, «косая сажень» в плечах. Их происхождение от славян кривичей и вятичей да таинственных мурома, давало им русые волосы и голубые глаза. Даже, если Медведь и не имел этих огромных размеров, то, все равно, все знали, что это- Медведь.  Они и сами это знали, и поэтому вели себя просто, ласково и были своими для всех, но улыбались мало, руки первыми не протягивали никому, и «слова из них не вытянешь». На игрища они приходили только драться. Ни в ручейках, ни в скоморошинах, и даже в хороводах они никогда не участвовали. Скоморохи, которые дерзали шутить даже над боярами, знали, что шутить над Медведями нельзя, иначе он в лесу словит тебя в образе лохматого, и обязательно задерет. Вообще многие верили, что Медведи в лесу живут в образе лесного медведя, а в город приходят оборотни – человеки. Христиане всячески разуверяли чернь, что это обычные люди, но даже христианские бабы, убирали деток с пути Медведей, боясь, что им медведи могут заглянуть в глаза. Это было самое страшное для всех, так как через глаза Медведи забирали у человека храбрость и силу, которая им была всегда нужна. (Вот в такую ерунду верил тогда народ)
  Попыток втянуть Медведей в кулачном бою, в стенку на своей стороне  - никто не делал, так как знали, что Медведи сами выбирают, с кем им драться, и на чьей стороне быть. Больше того, Медведи и не вставали в стенку, когда другие шли друг на друга, а стояли, с хитроватым взглядом,  в стороне, дожидаясь на кого им накинуться. Зная, что, как правило, они кинутся в схватку, когда одна из сторон начнет уступать, и обычно на стороне тех, кто проигрывает, и стенки порой делали притворный вид, что уступают, и истошными криками заманивали Медведей к себе. Это было очень потешно. Но Медведи усмехались, делали движения, то к одной, то к другой стороне, но не  кидались в бой, пока стенки могли еще стоять. Были потехи, когда они, по какому - то знаку все разворачивались и уходили, и тогда все понимали, что они не видят себе противников. Это был знак для стенок, что их «обидели», и они всей гурьбой накидывались на Медведей. Те только этого и желали, и тогда начиналась настоящая потеха.
 Но обычно, когда одна стенка уже заставила другую бежать,  Медведи в три прыжка вставали на пути этой веселой разъяренной толпы  и начинали крушить победителей, налево и направо.  У стенок, на этот случай, были и свои бойцы, которые приберегали силы, для схватки с Медведями, и придумывали для этого различные приёмчики. Это помогало мало, но, даже «завалив» хоть одного Медведя, победитель получал славу до следующих « игрищ»  и старался воспользоваться ею на полную катушку. От игрищ  до игрищ, такие «победители» засылали сватов для обручения с девками.  А сваты, непременно, в «сказке» про жениха, несколько раз упоминали, что жених «на игрище» Медведя «уронил».
 Слава эта была не долгая – до следующего игрища но воспользоваться её старались полностью.   И поэтому  над победителем  Медведя   старики  шутили: «Ну что, колоду (гроб) себе заготовил?!» или «Яму себе сейчас откопай, а то, когда Медведь сломает, не успеешь).  Но была и еще польза у победителя, так все точно знали, что теперь его до следующих игрищ, ни один зверь в лесу не тронет.  Победитель и сам понимал, что на следующем «кругу» все будут ждать одного – когда он схватится с Медведем. Так как негласное правило говорило, что напасть ему на Медведя придется первым, то «победитель» выбирал для себя выгодный момент, когда это можно было сделать.
Глава 3    Месть
 Побежденный Медведь, должен был отомстить. «И мстя его будет жестока» - посмеивался народ. Все ждали этого и все были на стороне Медведя, хотя точно знали, что бит будет нечаянный победитель. По негласным правилам это должно было происходить в том же селении, которое видело позор Медведя, и обязательно на следующих игрищах. Медведя в этот год на охоте берегли, чтобы он вдруг до «мсти» не погиб (тогда на роду оставался позор). На игрища, где будет происходить «месть», собиралось раза в два, а то и в три, болше народу, чем было раньше.  Молву разносили торговцы и скоморохи, которым, конечно, было выгодно, когда народу больше. Попы заранее начинали проповеди, что «месть» - это грех и его надо изживать.  С ними все соглашались, на коленях обещали, что на игрища не пойдут. Но, как выходили из храма, какая - то «злая сила» всех тащила на ристалище. Хуже  всех было участвовать в этот христианам:  совесть мучила, хотя, как правило, это бывало до первого ковша медовухи.
  Появление «виновников»: побежденного Медведя и Победителя на игрищах- вызывало оживление. Над Победителем могли и пошутить:  «Что – то я не вижу твоей колоды (глоба)?». Или, опять же :  «Яму близко заготовил, а то тебя неохота далеко тащить». Победитель всячески оттягивал момент, когда он вступит с Медведем в схватку. Делая порой вид, что  сейчас начнет схватку, он этого не делал. Глядя на кушачников, он начинал затягивать свой кушак, как будто собирался на схватку (и все понимали, что это будет схватка только с Медведем), но, поправив кушак, он опять скрещивал руки на груди, обозначая, что еще  подождет. Самым крайним моментом, когда можно было схватиться, была стенка, и уж от неё Победитель не мог отвертеться никак.  Шансов у Победителя не было никогда. Ходили сказки, что кто – то победил Медведя два раза, но назвать имя этого Победителя никто не мог. Поэтому, раз уж ты «назвался груздем», и ходил год со славою, оставалось только достойно с ней расстаться: «полезай в кузов».  Стычка Победителя и Медведя была мгновенна. Наиболее доблестные Победители, прибыв на игрище, сразу приглашали Медведя на кулачки (впрочем, все равно было на что, так  как исход был ясен сразу), а потом весь день (если мог) ходил с ним в обнимку, угощал квасом и медом, знакомил со своими друзьми. Хорошо было получить от Медведя синяк под глаз, но это было редко.  Схватка на кулачках была самой короткой.   Медведь в ней имел право ударить первым, так как вызвавший считался хозяином схватки, и после первого удара Медведя, редко уже кто вставал. Особой доблестью Победителя было встать как можно быстрее. Дружки, как правило, и здесь потешались: показывая на приготовленные ковши с квасом, они смеялись:   «Ну, что, до кваса долежишь?». Это значило, что как только он замешкается, не приходя в сознание после удара Медведя, то они его из этих ковшей и  окатят, чтобы он  мокрым ходил. Это было полным позором и посмешищем. Если на него успевали вылить пару ковшей, то к нему прикреплялось прозвище «мокрый», и не мог он смыть его до тех пор, пока сам не уложит кого – ни будь «под квас». Отсюда и взялась насмешка – «ходишь как мокрая курица»
У   Медведя было доблестью как раз не это. Медведь, «расквасивший» Победителя, сам выказывал некоторое недовольство своим ударом, утешительно подходил и подавал руку «мокрому», и всячески делал вид, что он  этого не хотел.
Особой доблестью Медведя было ударить так, что  Победитель встал на колено или два, и стоял,  вытаращив на Медведя глаза. Медведь подскакивал к нему, вставал на одно колено, брал рукой его за волосы на темени, утыкался носом в нос, и заглядывал в глаза. Потом отпускал руку, и «победитель» падал без чувств.   Медведя, после такого удара, могли больше никогда и никто в жизни на поединок не вызывать, но слава о нем расходилась сказками по округе. Но такой удар тоже был редкостью, а скорее и просто сказками.
  Особой «хитростью» Медведя было это сделать таким ударом, который никто не знал, и который никто не смог понять. Поэтому к поединку готовился особый прием. Как правило, это называли «отцовский» удар; но, если Медведь мог в него что - то новое внести, то это был «хитрый» удар.
Особой доблестью Победителя было выстоять или увернуться от первого удара Медведя.  Если это происходило, то Медведь либо ждал когда Победитель сделает свой удар, и, увернувшись от него, «убивал» его ударом вторым; либо, видя, что Победитель, не делает этого удара, не желая быть «убитым», и «мокрым», (а выбора не было)- обнимался с ним, принимая его поражение и, одновременно радуясь за его новую «победу». Нет, конечно, больше никто и никогда не назовет Победителя таковым, но за ним закреплялась новая слава: «он у Медведя устоял», которую битые носили с гордостью.
 Было два правила, по которым Медведь больше не мог выходить никогда на круг и не имел от круга славы. Это, когда он убивал противника или когда противнику удавалось сшибить его «под квас». В первом случае, Медведь всю оставшуюся жизнь часть добычи отдавал семье убитого, во втором - за ним закреплялось звание «Битый медведь», что было равносильно общественной смерти. Такой Медведь больше на игрищах не появлялся и часто кончал жизнь бобылем. Ну, так рассказывали, хотя никто такого бобыля не знал.
 В дружины Медведей не брали, так знали, что пользы от них в лесу будет больше. Но удары, увиденные у Медведя, мальчишки повторяли практически безостановочно и везде, а мужики отходили в сторонку и показывали их «втихомолку» друг - другу, как особую ценность. Иногда возникали споры, каким ударом в этот раз победил Медведь, а иногда и драки, где каждый пытался применить этот прием. Но всех тайн Медведи не раскрывали никому и никогда.
  Поражение «на кулачках» в начале игрищ, для Победителя было самым быстрым, безопасным и достойным. Протянувший свою участь до стенки, оказывался в положении «пан или пропал» и был обязан броситься первым за любую стенку; и тогда Медведь выскакивал с другой стороны. Стенки уговаривали Победителя покончить с местью до боя, так как знали, что та стенка, в которую войдет Победитель, после того, как его свалит Медведь, будет избита остальными Медведями в кровь. Забавно было видеть, как Победитель вскакивал в стенку, а она шарахалась от него, и бойцы перебегали на другую сторону. Все хохотали над Победителем оставшимся в одиночестве. Ну, тогда мужикам из его селения, приходилось вставать с ни в стенку, и все их друзья опять возвращались.   И здесь оставалось право за Медведем нанести первый удар, но, как правило, он это не делал сразу. Ввязавшись в бой с другой стороны стенки, он медленно приближался к Победителю, укладывая одного за другим бойцов. Все ждали внезапности, и это накаляло воздух. Победителю ничего не оставалось, как драться со стенкой и стоять до того момента, когда к нему приблизится Медведь. Но и у стенки был азарт, сшибить Победителя раньше, чем это сделает Медведь.  И чем слабее будет тот, кто сшиб победителя, тем позорнее будет его проигрыш. Ловкач сразу бежал к Медведю и получал от него   «тумака»,  и  дружеские объятия, а то и право, на следующем «кругу» драться в стенке с Медведями.
От этого иногда происходили смешные курьезы, так как «свалить» Победителя хотелось не только той стенке, против которой он выступил, но и той, за которую он кинулся драться. Тогда либо Медведь приходил ему «на помощь» и сваливал его одним ударом сам, либо образовывалась «куча - мала», и в этой заварухе «виновникам торжества» уже  было не встретиться. Трудно было и определить, кто уронил Победителя, поэтому многие бегали и стучали себя в грудь: «Я свалил! Я свалил!»- и все хохотали. Медведи подскакивали к таким горе - Победителям, и валили их с ног. Наградой все считали получить синяк от Медведя. Поэтому стенки было две, а синяки почему - то все были «от Медведя».
Глава 4 Пляска
Ооо…! Вот этого момента ждали все.
 Раз в несколько лет Медведи показывали свою пляску. Другие показывали свои пляски на каждом или почти каждом игрище, а Медведи редко. Охотники - Волки, Кабаны, Олени – заводили свои хороводы, и те, кто мог повторить их боевые движения, включались в них, и весело отплясывали, показывая свою удаль и ловкость. На пляске удары ногами и руками только обозначались, приемы с ножами, плетью или дубиной никого не ранили и не обижали.
Пляски соединяли в себе все приемы, которыми владели другие, и порой было достаточно их, чтобы не проводить больших стенок – побоищ. Плясали в буквальном смысле слова –  длились «до упаду».
Медведи показывали свою пляску редко. Никто не знал, на каком игрище это будет, но все знали, что пляска Медведей бывает только после стенки или, когда уже все от пляски упадут. Чаще она начиналась во время стенки. Медведи, бившиеся в разных концах, приближались друг к другу, собирались в круг спиной внутрь, и начинали медленное вращение «по солнцу».  Останавливать бой не полагалось, но, когда Медведи начинали пляску, то первыми жертвами были обе стенки. Медведи,  медленно двигаясь, как будто, не наблюдая за противником,  наносили удар за ударом, укладывая противников на землю. Крик: «Медведи пляшут», как удар колокола собирал даже тех, кто не пошел смотреть на стенки, боясь оставить свой товар, или телегу с семьей. Отцы закидывали детей не плечи, девки скидывали платки и рвались в первый ряд, а бабы бежали наливать братины медовухой, так как свои будут к ним подскакивать «за силой».
Круг медведей, сохраняя скорость, двигался по солнцу, и вокруг него росла куча поверженных. Не «прыгнуть» на Медведей не мог никто. Кидались все:  Волки, Кабаны, Олени.  Все, сохраняя стиль своего рода, делали это.  Стоять в стороне было трусостью. Получить удар в пляске Медведей было доблестью. Все старались уловить этот удар, запомнить его, и «передавать» по наследству своим детям. Иногда другие, делали больший круг вокруг Медведей, и вели его в обратную сторону, показывая свои боевые движения, пугая ими Медведей и выбирая, кому будет предназначен удар. Большой круг набирал скорость, сбивая Медведей с толку.  Иногда круги образовывались рядом, иногда разворачивались в линию и, не прекращая пляски, вели бой. В какой - то момент удары переходили просто в движения, и бойцы с разных сторон начинали демонстрировать их друг другу.  Выделялись и одиночные бойцы и происходили короткие, в несколько ударов, показные, схватки. В конце пляски Медведи показывали отдельные приемы и удары. Сначала один из медведей показывал, а Бойцы напротив пытались повторить.  Не получалось? Тогда было: снова и снова повторенье, а оно, как известно, мать ученья. Пляска Медведей, была настоящей школой для молодых бойцов. Такой, что даже бояре, хотя и считали её «древней», вскакивали на коней, вскидывали на седла своих отроков, и так протискивались сквозь толпу, чтобы увидеть пляску Медведей. Иногда приметив тех, кто хорошо повторял приемы Медведей, приглашали их на свой двор, чтобы снова увидеть эти удары.    Даже попы, несмотря на то, что собравшиеся с разных концов скоморохи, все вместе били в бубны, задавая пляске ритм, забирались на телеги, и пытались высматривать пляску Медведей. Заканчивалось все общей атакой на Медведей, после которой бабы отливали кучу повержены квасом и водой.
Кровищи было «море». Нельзя было увидеть ни одного целого, не окровавленного мужского лица.  Веселие стояло невероятное.
Глава 5  Оргия
Усталых Медведей окружали девки с крынками и ковшами с  квасом и медовухой. Здесь происходило самое главное – молодые Медведи выбирали «невест». Нет, это не было так, что, у которой он квас возьмет, та и будет его невеста. Медведи пробовали квас у всех подряд, но вот  та, у которой он выпил ковш до конца, могла ждать в будущем сватовства.  Медведь мог  никого и не выбирать и у каждой девки выливать квас на землю, но тогда, дурашливые бабы, как правило, с криками, «ах - ты паскудник, нашими девками брезгуешь», обливали его медовухой или квасом с ног до головы. Все хохотали и радовались, и лезли друг к другу утыкаться носами и глядеть, иногда до слез, в глаза.
 К этому времени наступала ночь. Ночью наступало главное, чего и все ждали, и все боялись. Молодежь кидалась с шумом в сторону еще сохранившихся святилищ древних богов, где уже кто -  то разжег костры. Пока бежали  пары, присмотревшие друг друга, хватались за руки, и уже не расставались до утра. Те девки, которых за руку не ухватили, на краю леса пускались в рев, так как ночь  им предстояла тяжелая.
  Старшие смотрели в след убегающей молодежи, кто вспоминая и свою молодость, кто разглядывая тех, кто в этом году, был отпущен родителями к кострам. Выростки заглядывали в лица родителям, ожидая толчка в спину – «беги», а то еще и с прибавлением: «за Марфой беги!». Вот начиналась толкотня за девку гожую!!! Не увидев подходящей девки, родители могли  и не пустить выростка, тогда скоморохи подскакивали к ним и пели издевательские песни. Иногда это помогало, а иногда скомороху доставались крепкие пинки.
Кресты с шеи не снимали, только перекидывали их на спину, чтобы « бох не видал», но к утру их многие теряли, за что и получали потом нагоняи «от батюшки»
 Сколько «батюшки» не боролись с этими игрищами, сколько не отлучали потом от причастия, сколько не ставили «порванных» девок в притвор, не получалось отвадить народ от этих оргий – да и все. Нет, и рыдали на исповеди, и «откуп» щедрый деньгами, и провиантом приносили, и епитимии с радостью выпрашивали, и даже искренне клялись, что больше этого не повторится. Но… приходил праздник .. и повторялось «игрище», приходил Купала, и повторялись оргии. Все было мерзко, кроваво, постыдно, ужасно но, но, но.
Глава 6  Охота
  А в  основном жизнь в лесу у Медведей была тяжелая, каждый день наполненная опасностью и тревогой.
 Медведь от рождения должен был быть медведь. Он имел повадки медведя, он имел походку медведя, он слышал как медведь, он видел как медведь, он мыслил как медведь. Если это было иначе, то его жизнь длинной не была.
Способы охоты на медведя были различны. Особенно удалью никто блистать не собирался, да и не больно уважали таких храбрецов. Цена промаха, практически всегда, была смерть, и часто не только охотника, но и помощников, и это в лучшем случае. В худшем, ты оставался инвалидом, и если это происходило по твоей вине, то никто тебя кормить дальше не собирался. Да, это было жестоко, но так воспитывалась дисциплина. Поэтому Медведи выбирали жен, способных самих сходить на охоту, и воспитывали детей так, чтобы они могли  накормить себя сами.  Все приемы охоты передавались мальчику «с молоком матери», но главный «прием» был в одном:  «стань сам зверем медведем». Если ты станешь медведем, то ты поймешь, что с ним сделать, чтобы отнять у него шубу, храбрость и силу.
Медведи очень уважали зверя - медведя и боялись его. Да, да! Именно наличие страх, давало преимущество перед медведем. В страхе человек способен на  все. Тот, кто говорил Медведям на кругу: « а я медведя не боюсь»- терял у них уважение и редко после этого имел с ними разговор.  Сами Медведи медведей боялись и любили в себе этот страх. Они знали, что его нужно спрятать  подальше, они знали, что его не должен был видеть никто, они знали, что медведь не должен учуять их страх, но они не шли на охоту, если этот страх не наполнял их сердце. Без страха на охоту идти было страшно. Именно вложив весь страх в свое движение, весть гнев в свой взгляд, можно было надеяться, что это движение будет быстрее, чем лапа медведя; и этим взглядом, уткнувшись медведю носом в нос, можно будет отнять у него храбрость. В основном начинали охотиться на медведя с осени. Точнее с момента, как начнет «жухнуть» листва, и охотились до Рождества.  Тогда медведь уже «был в шубе» и нужно было их скорее заготовить. Успеть «словить» медведя в это время, считалось главным, так как, когда зима перевалит «гору»  и наступит последний месяц года февраль (а год тогда начинался с марта)  шкуры на шубы брать переставали, и народ шутил, что "после Крещения цыган  шубу продает". Да и при глубоком снеге брать медведя тяжело.  Пока медведь не лег спать, использовали в основном ловушку – кулёму. Это тяжелое бревно сверху, и небольшое бревно «порог» снизу, «настороженные» по середине двумя дощечками, с острой палкой – затвором на который насаживалась приманка. Как только медведь тронет приманку, верхнее бревно должно было рухнуть на медведя, и прижать его к нижнему.   Некоторые охотники использовали и «башмак», выдолбленную колоду, в которую клали мед или другую приманку. Но старые Медведи не одобряли башмаки и иногда ругались на тех, кто их ставил.
На верхнее бревно кулемы  порой еще и навязывали камни для утяжеления. При удачном ударе медведь терял сознание или погибал, но гораздо чаще его просто зажимало, и дальше было все в руках охотника.  После того, как выпадал снег, поймать медведя в кулему было трудно. Тогда старались применять петли и сети,  и опять же ценилось искусство охотника, умевшего уложить его одним ударом пики или рогатины. Лук со стрелами охотники - Медведи не применяли. С ним можно было охотиться на оленя, на волка, даже на кабана, но медведя редко можно было убить из лука сразу, поэтому обходились без него. Башмак!!! Сколько ругани из–за него было! Сами судите – это выдолбленная с одной стороны тяжелая колода (ступу видели? Башмак - большая ступа), в которую острием вниз набивались длинные, да еще зазубренные гвозди. Вниз либо наливали мед, либо клали овес. Медведь совал туда лапу, а обратно вынуть ему гвозди не давали. Они впивались в лапу и медведь орал. При этом много раз случалось, что медведь либо башмак с привязи срывал и ходил с ним по лесу все круша, либо вырывался из него раненый и это было еще страшнее. Поэтому, старики не любили это новшество и ругались на молодежь. Медведи башмаком и не пользовались, но княжичи и боярычи, которым хотелось побыстрее медведя взять, ставили башмаки густо. Ну и как им запретишь?
Глава 7  Медвежата
Но медведи тоже боялись охотников. Не размышляя ни о чем, бросалась на охотников только медведица, когда она паслась с медвежатами. Но тот был плохой Медведь, если не чуял её с безопасного расстояния.
Охота была соревнованием в страхе и хитрости. Медведю-охотнику нужно было отнять шубу, а медведю - зверю нужно было её сохранить.
  Как, где и сколько живет медведей, охотники знали всегда точно. Медведи и сами не часто переселялись, если их  «места» не уничтожал пожар. Медведей в лесу было много. Питания у них было полно.  И поэтому охотники добывали их в огромных количествах, снабжая «шубами» и другими ценностями от медведя всех желающих.
  Мальчишки - Медвежата на охоте на медведя были нужны. Они выслеживали медведя,  ставили кулемы – ловушки и веревочные сети. Просто медведи очень боялись запаха людей. Самого вида человека они не боялись и могли подойти к нему почти вплотную, но учуяв запах, они уходили и догнать их было тяжело. А вот  запаха детей и женщин они боялись не все, поэтому охотники использовали – своих детей - Медвежат, как могли.  Это был тяжелый и опасный труд. Кулема иногда срывалась, и приходилось тяжеленное бревно, которое не мог сдвинуть медведь, поднимать на место и сооружать под ним челак – затвор детям заново. В общем, на каждой охоте они работали до изнеможения.
У каждого мальчика из рода Медведей наступало время, когда отец говорил ему: «Я нашел твоего медведя.  Иди и посмотри, он там –то и такой - то.» Мальчик - Медвежонок, шел и смотрел на зверя - медвежонка, который пока еще пасся со своей мамашей- медведицей.  Мальчишка  несколько лет будет следить за зверем, изучать его повадки, движения, запах, чтобы быть точно таким же как «его медведь», уметь все, что умеет «его медведь», и стать сильнее «своего медведя». Все  в округе будут знать, что это «его медведь». Этого медведя никто не тронет, пока он не придет и не отнимет у него шубу, храбрость и силу. И он сделает это или умрет.  Порядок отношения, «жизнь или смерть», делали этого медведя страшным для него, огромным до невероятных размеров, самым свирепым и жестоким из всех. Такого злобного медведя не было никогда и ни у кого. И если Медвежонок не будет так думать, то он «своего медведя» никогда не победит.
- «Твой-то - оленя с лошадь ростом задрал», - бросали мальчику, как бы невзначай, возвращавшиеся из леса охотники. «Твой-то - березу, с мою ляжку, сломал!» - усиливали силу медведя они. И это все для того, чтобы мальчик не расслаблялся, уважал «своего медведя», боялся его и учился  быть сильнее его.
Однажды, отец склонялся над спящим сыном Медвежонком  и говорил: «Вставай, пора!», «Что пора?»  - спрашивал мальчик. «Убивать пора!»  - говорил отец и вкладывал в его руку новый, ни разу не убивавший медведя нож. Медвежонок шел на свой бой. Он находил своего медведя и забирал у него свою шубу, храбрость и силу. Можно было только или умереть, или победить. В своем бою другого выхода не было. Убежать от медведя невозможно. За поединком могли наблюдать дед, отец, старшие братья (не младшие), но, если он будет медведем сбит, никто и никогда не вступался за него  и медведь его добивал.  Наблюдавшие на медведя сразу нападали и убивали его тоже (раненый и попробовавший человеческой крови он становился опасен). Убитого Медвежонка хоронили в свежей медвежьей шкуре и без слез, там, где он умер.
Выживший, победивший медведя,  делал из шкуры «своего медведя» себе шубу. Теперь он становился взрослым Медведем- мужчиной и получал настоящее имя. Иногда он эту шкуру нес  своей избраннице, и она до свадьбы шила ему шубу. (Может быть и не сама, а скорняку отдавала, но выглядело как будто сама В основном это были либо девки из таких же охотничьих семей, либо из семей крестьян, и очень редко девки дворовые, так как последние были избалованы барчуками. Выходить замуж за Медведя  было страшно, но вполне сытно и дети красивые получались.


Часть вторая  Сергий.
Глава 1 Лес
Лес во времена Сергия, для большинства населения, был  «живое существо». Для всех по-разному: для этого - «Батюшка Лес», для того - « Темнилище»; одно было для всех общее – он был везде. Практически все пространство в то время уже Московского и окружающих его княжеств, не говорю уж о просторах  Севера или Востока, все было покрыто лесом. Дорог, сквозь него, практически не было. Грузы, люди, скотина, товары – все перемещалось по рекам и волокам между ними, поэтому и поселения тоже размещались вдоль них. Порой, это были длиннющие,  постройки, а порой, огороженные деревянными стенами и валами города - крепости. Через лес ходить рисковали немногие, и то, в основном, группами, имея вооружение или обладая боевыми средствами.
Опасностей в лесу было много, и огромное количество всякого дикого зверя - не самая из них главная.
Самая главная опасность, даже для крещеного человека была всякая нечисть. Лешие, болотные чудища, кикиморы,  Баба – Яга и даже Кощеи, русалки, не говоря уж о других черных богах, готовых на тебя напасть в любое время сидели под каждым кустом, висели на каждом дереве, смотрели на тебя из каждой лужи, кидали в тебя молнии и пугали тебя громами. Крещеные долго молились, прежде чем вступить в Лес, а некрещеные (коих тогда было великое множество) всячески задабривали их, искали с ними дружбы и… и терпели их происки.
Подвижники христиане, пожелавшие духовно побороться со всем этим адом, и поселившиеся в одиночку в лесу, подвергались издевательствам прямо в кельях. Их темные силы били, скидывали с постелей, швыряли об стенки и, конечно, дико выли и кричали им в уши, рушили их постройки ветром и сжигали молниями. Редко кому удавалось выдержать такие испытания, а тот, кто выдерживал, считался великим страстотерпцем.
 
Второй опасностью были тоже не звери – люди. Правда, как сказать, люди? Это - разбойники, которые жили грабежом, сбежав от людей, придя из чужих мест.  Они иногда  жили и в поселениях, из которых, время от времени, куда - то отлучались, а потом возвращались с имуществом и куньими шубками (куньи шкурки тогда были деньгами) Если их ловили за грабеж, то и судили и наказывали, как правило, смертью, если не ловили за преступлением, то добыча оставалась ему и никто его в этом не упрекал. «не пойман не вор» имело практическое применение а не только слова. Были и другие странности: если грабитель вырывался и убегал, то не догнав его, уже нельзя было отнимать свое. Если вы его поймали ночью, а до утра не убили, то должны были выпустить Если вы его убивали с награбленным, то были не виноваты. Если же уже отняли награбленное , связали а потом в сердцах убили, то и вас за это казнили. В общем странные были законы тогда. Это этого и разбойники были разные.
Некоторые из них и людьми себя считать не хотели и грабеж преступлением не считали. Много их разных было. Например: «свистуны». Эти почитали себя за часть леса. Пение птиц они считали языком, которым можно разговаривать с Богом, и поэтому сами только свистели. Подражая жизни птиц, они не сеяли, не пахали, охотились на мелкую живность, собирали ягоды, и орехи, (не ели грибы, так как их не ели птицы). Свистуны любую свою добычу считали праведной и общей. Путник , встретившийся им в лесу, был просто источником добычи. Если удавалось все отнять, его не убивая, то голого его отпускали на свободу. Если же он был убит, то это не вызывало ни у кого никакой жалости, так как было для них просто событием. Свистуны и жили как птицы на деревьях и в дуплах, и охоту свою вели своеобразно: издав оглушительный и пронзительный свист, они   сваливались  с неба на голову, напуганному путнику, и, в считанные секунды, отнимали все, что могли. Одно спасало: они не применяли никакого оружия. Даже палки, даже камня. Поэтому вооруженному или просто сильному человеку можно было с ними справиться, отбиться и убежать. Это нисколько не расстраивало свистунов. Они не догоняли своей добычи, не преследовали её – птицы же так не делают.
Есть предание, как один очень сильный человек, не только справился с их нападением, но и, связав (а по другим источникам, убедив) главаря шайки Соловья, отвел его в Киев и покрестил там. Это был Илюша Муромский. Но люди такой силы и мужества и в те времена были редкими. Остальные, «не богатыри», в лес глубоко не ходили, осваивали его постепенно скраю.
Князья освоение леса приветствовали. Если ты брал себе участок и начинал сам его осваивать, то ни налогов, ни поборов никаких не было, пока ты не начнешь своей добычей торговать. Бояре – помощники князей, строго следили за этим, хотя   и сами жили частью этих оброков. Они и стремились зазвать на княжеские земли вольных (свободных) людей, (которыми были все, кто не служил по уговору князю или боярину), и помочь им обустроиться в лесу.  Огородники лес спиливали и выжигали поля для посадок, плотники брали свой лес, чтобы дома и бани рубить, а сборщики и охотники в нем ягодой, грибом, орехами, травой и дичью промышляли. Особенным промыслом был сбор и добыча меда. Ульев тогда еще не было, поэтому либо колоду на дерево вешали, либо искали дупла с медом и тщательно их охраняли. Охранять было от кого:  и лесные люди не прочь медом полакомиться, и медведи все углы леса знают – поэтому, тогда, медосбор было дело опасное и тяжелое. Зато очень прибыльное, так как из меда и варенья делали с ягодами, и медовуху, ну и леденцы – детям и девкам на потеху.   
В общем, Лес- Батюшка кормил, поил, одевал, согревал, жилье и убежище давал. Но взять все это было не просто. Бояре, конечно, тебе и работников могли в помощь для освоения участка дать, но потом оброк, за всех платить приходилось. А так как письменных договоров тогда не было, то часто с оброком всякие недоразумения случались.  С  одним боярином так договоришься, а как  его князь сменит, то  другой все по-своему повернет – новая метла по-новому метет. Да и действовало еще старое «право сильного», когда мог прийти кто - то здоровый и забрать твою добычу. Сможешь у него отбить и его сразу прибить – твоя правда взяла, не смог – у него добыча осталась.  Это устраивало не всех.
  Кто «по - грамотнее» был, спаслись от этого в Церкви. Церковь имела тогда свои права. Имела и свой суд. Суд у неё шёл по «Русской правде», поэтому казалось, что он более справедливый. Чернь, потихоньку, осознавала преимущества и шла креститься. После этого она попадала только под церковный оброк, который был чуть больше десятины.  С князьями церкви сами расплачивались.  Были тогда странные особенности у монастырей, когда каждый монах мог владеть участком земли и получать оброк со своих работников. Однако многих работных людей  это устраивало и  давало хоть  какую - то им защиту.
В общем,  Лес, дикий и ужасный – манил!    
Глава 2  Бояре
Родился Варфоломей в семье боярина. Это громко звучит – боярин, но на самом деле – это просто служащий у Князя. Конечно, не простой служащий, конечно, со своими возможностями и положением, но так – как в те времена, происходили изменения в правах на землю и имущество у князей, то и бояре стали другими. Изменения простые: если раньше великие князья считали всю свою страну своей собственностью, и правили ей только «временно», передавая по старшинству; то «в новые времена», земли стали передавать «по наследству», при этом разделяя княжества в собственность наследникам все более мелкими кусками. От этого множилось количество князей со своими уделами, множилось количество бояр служащим им, при этом, богатство их не особенно увеличивалось. Находясь под ярмом Золотой Орды, князья не могли иметь вооруженных отрядов, кроме тех которые собирали дань, бояре не могли «блистать» военными подвигами, и от этого начали «блистать» одеждой своей и своих чад. Князья поддерживали этот шик, так как так поддерживалась и их «слава», но не все бояре выдерживали эту гонку за шикарный вид и видимость богатого жития. В ход шли новые приемы, когда уже не количество соболей и куниц на одежде оценивали боярина, а красочность одежд, наличие на них камней и жемчугов, включение в одежду иностранной, привезенной из Орды ткани. Народ не очень понимал, такого разукрашивания и ляпнистости, не воспринимал накрашенных и нарумяненных лиц, красных сапог, блестяшек на одежде, но должен был потесниться в храме, для этой яркой толпы.  Народ бы и хотел это осудить, но многие священники, не имея возможности возражать, сами включились в такое украшательство и, чтобы быть «наравне» с боярами и князьями, начали украшать одежды мехами, и металлическими побрякушками. Простой народ тоже не лыком шит – так появились ткани- беленки и крашенки, начал расцветать народный костюм, где камни и меха заменили вышивка и отделка. Постепенно храмы начали наполняться цветным людом, что   не всем - то и нравилось.
  Семья Варфоломея как раз была из небогатых бояр. Честно выполняя свои обязанности, отец старался сделать все, что было необходимо князю. Но…, но собирая дань для князя, который должен и сам на неё прожить, и слуг содержать, да еще и в Орду отправлять, он не умел «отстоять» своей доли, и сам оставался без прибытка. Да и прибыток – то старался не только на себя потратить, но и на нуждающихся.
Бояре в те времена были свободны, как и все люди. Они были вправе переходить от князя к князю, имея с ними устные договора. Могли иметь свою собственность и землю, и даже на территории другого княжества. Разорившийся боярин либо шел в услужение к другому князю, либо другому боярину, либо начинал свою новую жизнь, в качестве торговца или промыслителя.
Глава 3 Варфоломей
Варфоломей был средним сыном в семье,  и поэтому ничего особенного ему не предназначалось. В те времена наследником отца и его дела должен был стать старший сын, а  среднему и младшему оставалось довольствоваться тем, что от него останется. Но он, уже при рождении показал свою особенность, и с годами она все больше ощущалась. Все видели его особое, удивительное  добродушие.
  Младенцем Варфоломей  мало плакал и все больше улыбался, всем, кто над ним наклонялся. Начав ходить, он както умудрялся никому не навредить, а придя в разум, просто начал всех удивлять своим дружелюбием, улыбчивостью и мирным отношением. Его терпеливый умный взгляд, с неизменной улыбкой, был одновременно и взрослым и детским, при этом вызывал полное доверие и желание говорить с мальчиком просто. Взрослые не имели с ним никаких проблем, так как он не предъявлял никаких претензий ни к еде, ни к одежде. Его тихое и спокойное любопытство выражалось не только в том, что он любил подолгу стоять и смотреть, на то, как кто-то работал, но и сам с удовольствием включался в любое дело, когда его просили. Так как в семье боярина Кирилла было много забот, то  никто не видел, чтобы Варфоломей с младенчества сидел праздным. А когда он,  годам к 10, уже умел и хлеб испечь, и обувку починить, и даже холстину соткать, хотя уж это совсем не мужское дело, то просто никто и не думал, что он маленький.
 Особенно ценили Варфоломея дети. Выходя на игры во двор, он быстро становился организатором и руководителем всех игр, хотя при этом никакой агрессии никакого насилия ни сам не производил, и ни от кого не терпел. Это была уникальная особенность его добродушия. Просто, если находился кто-то, кто хотел показать свое первенство, и со злобой обращался или наступал на Варфоломея, он не получал от него никакого сопротивления. Варфоломей с улыбкой отходил в сторонку и с этой же улыбкой смотрел на игру. Стоя в стороне, он давал дельные советы, даже тому, кто к нему проявил злобу. Не проходило 5 -10 минут, как он опять оказывался в игре,  а через следующие 5 -10 минут опять руководил ею с улыбкой и самозабвением, да так, что агрессивный, оказывался на его стороне и быстро становился «лучшим другом». У Варфоломея не было врагов, так как враждовать было не из - за чего. Если, кто - то старший резко у него что - то отнимал, то он улыбался обидчику и не проявлял попыток  вернуть отобранное. Через несколько минут обидчику становилось не по себе от того, что он отнял у мальчика, которого все вокруг уважают, и он неуклюже возвращал отнятое.  Еще труднее было вовлечь его в драку, так как ударить его было не за что, а если кто, в сердцах, и махнет рукой или попробует его толкнуть, то природная сила и ловкость давали ему возможность «случайно» с улыбкой уклониться от руки и превратить толчок в шутку. Второй попытки никто не делал, так как не получал никакого сопротивления и агрессии при первой. Это все были преимущества добродушного характера. Родители только улыбались на это, а то иногда и вздыхали : «Ох, Варфоломеюшка! Пропадешь ты со своей простотою!» Но любили его тепло и нежно.
К 12 года он умел по хозяйству все, включая и то, что умели простые люди. С делами он крутился «как белка в колесе»,  что не давало ему возможности сосредоточиться на грамотности, которой очень хотел от него отец.  Нет, мальчик  хотел научиться и читать, и, особенно, считать, но возиться с коровами, лошадями, деревяшками и инструментами, он мог не покладая рук, забывая обо всем. К тому же его добродушие, его умение никого не обидеть и не предать, привели к тому, что при нем все, и дворовые, и захожалые, и родители, и друзья  братьев говорили все, что хотели, даже не замечая, что он все слушает. От этого он стал очень развит в знании жизни разных людей, очень легко с ними рассуждал, но читать и считать умел плохо. Все изменила одна чудесная встреча.
Глава 4.  Зависть.
Варфоломей никогда ничему не завидовал. К вещам он имел равнодушное отношение. Любил перенимать у других что-нибудь новое и всегда добивался успеха.  Но однажды произошло одно событие. Обычно, после праздника, выйдя из храма, он с родителями отправлялся на свой двор, где они и продолжали его праздновать в различных играх и забавах.  Какое-то время это делал и старший брат, но постепенно он, стал уходить в сторону площади, где стучали в бубны скоморохи, и куда убегала вся чернь. Варфоломей слышал, как он, вечером, горячась, рассказывал о гулянии, о кулачных боях, но не очень завидовал этому.   Его радовали больше медовые пряники с ярмарки.
Но лет в 11 старший брат взял его за руку, и потянул за собой, устремляя вопросительный взгляд на отца. Отец, понимая, что это не совсем то, что надо видеть и знать верующему человеку, все же утвердительно кивнул, зная что «запретный плод - сладок». На опыте старшего он уже убедился, что им можно все объяснить, чтобы он не имел сладости к пьяной и разгульной жизни, а Варфоломей всегда вызывал полное доверие в том, что он к ней не прильнет. В то же время отец понимал, что знать жизнь простых людей Варфоломею надо.
Варфоломей удивился поступку брата, но пошел с ним как всегда с любопытством и своею неизменною улыбкою.
Пропущу все, что удивило Варфоломея. Расскажу чему он, по-хорошему, позавидовал.
Но увидел пляску Медведей.
Брат потому и потянул Варфоломея, так как, по многим признакам, получалось, что в этом году в этом селении Медведи могут устроить пляску. Об этом говорило и то, что их было больше, чем обычно; об этом говорило то, что необычное количество народа стеклось сюда на праздник. Уже в храме, среди молодежи стоял шепоток: «Медведи пришли! Медведи плясать будут!». И хотя никто наверняка об этом не знал, но напряжение нарастало. И отец слышал этот шепоток, и даже пригрозил « шептуну» пальцем, чтобы не баламутил в храме, но он не думал сам на пляску смотреть. Однако, поняв, что Петр потянул Варфоломея  именно из–за этой пляски, решил, что видеть сыну такое, хоть раз в жизни да надо.  В пляске Медведей была вся удаль, вся сила, вся ловкость, могучего русского человека, которую можно было только вообразить. Раз в жизни – надо!.
  Варфоломей и не представлял, что он может такое увидать Нет, он видел и драки, видел и то,  как старшие обучают мальчишек борьбе и битве на кулаках, но массовых кулачных боев он не видел, а уж пляски и подавно. Поэтому ему, все было вновь: и гремящие бубнами скоморохи, и гусляры - былинники, и качели, и праздничные торговые ряды. Но Петр твердо держал его за руку, не давая особенно ни на чем задерживаться. Петр искал какое -то особенное место, перебегал с одного на другое, выбирая на новом, возвышенность или телегу знакомых, с которой можно было что-то посмотреть.
Петр угадал. Тот воз, со шкурами медведей и других зверей, который он выбрал и на который с полным правом боярского сына влез вместе с Варфоломеем, оказался именно там, где надо. Хозяин воза обрадовался старым знакомым, он как -то кормился у них в доме, и коротая время с радостным простодушием расспрашивал мальчишек обо всем. Варфоломей, уже в 11 лет, был прекрасным собеседником для простого человека, умевшим удивить его радостным рассказом о жизни в селении и даже о том, что творится в других местах.
Пляска Медведей возникла неожиданно и прямо вокруг этого и еще нескольких рядом стоящих возов. Варфоломей не заметил, как множество огромных, на вид неуклюжих, русоволосых и голубоглазых людей, окружили воза, скинули на них свои верхние одевки, и начали медленное кружение по солнцу.  Толпа со всей площади мгновенно схлопнулась вокруг них. Поднялся радостный её стон и бубны начали медленный свой бой.
Варфоломей был потрясен увиденным. Тело его устало от непроизвольных движений, лицо раскраснелось, как будто и он побывал в этой драке, по тканой рубахе расплылись пятна пота, как будто он проделал большую работу.
Видеть пляску, находясь внутри круга, стоя на возвышении воза с медвежьими шкурами, было потрясающее для ребенка событие.
Варфоломей позавидовал, что он не Медведь.
Глава 5. Таинственная встреча.

Желание стать Медведем охватила Варфоломея. Увиденное так глубоко запало в душу, что не оставляло его ни днем ни ночью Он понимал свое не совершенство, понимал теперь свою физическую отсталость от такого совершенства. Он принял на себя их образ и чуть ссутулился, стал косолапить при походке, руки немного согнул в локтях, чтобы быть похожим на Медведя. Отец и старшие братья видели изменение, но только улыбались, понимая, что у такого впечатлительного мальчика иначе и быть не могло.
Хуже всего то, что Варфоломей еще меньше стал уделять внимания обучению, и успехи в нем стали совсем скромными.  Учитель его ругался, а родители сильно были огорчены. Но наказывать они не умели, да и не хотели. Просто нужно было ждать.
Почти через год, летом, Варфоломея отец  послал найти, лошадей, которые паслись на поле. Лошади были стреножены, но и со связанными передники ногами, порой ускакивали очень далеко. Он предполагал, куда они могли пойти, так как знал их любимый, сочный луг. Мягкой, медвежьей походкой, ступая неслышно в горячую летнюю пыль, Варфоломей босиком, шел к лесной опушке. Был яркий солнечный день, и жаворонки заливались в небе пронзительным свистом. Им из травы отвечал чибис. Стрижи и ласточки резали воздух резким шелестом. Но Варфоломей не замечал этого, так как представлял, что он могучий охотник, идет по глухому лесу, и лес нависает над ним скалою опасности. Косясь боковым зрением по сторонам, он готов был к любому бою, и уже знал, как он встретит мохнатого врага.
  Впереди у дороги был дуб. Варфоломей изумился, поскольку практически натолкнулся под дубом на высокого монаха в пыльном одеянии. Монах стоял и слезно молился. Видно было, что он идет издалека, и остановился под дубом, чтобы быть в тени. Варфоломей встал и задрал голову. Он и сам был не маленький мальчик, но фигура монаха была гигантской. Варфоломей дождался, когда монах закончит молитву и направит свой взгляд на него.  Его голубые выцветшие глаза весело смотрели на Варфоломея сверху вниз, так, что казалось, что сквозь глазницы просвечивает небо.
 - Медведем хочешь стать? - спросил ласковым и низким голосом монах.
Варфоломей оторопел и ответил:
- Да…
Монах молчал. Варфоломей , всегда легко находящий язык с собеседником, тоже молчал. При этом между ними создалась какая - то теплота, такая сладкая и простая, что вроде и говорить то было больше нечего.
- Я был Медведем, - тихо и загадочно произнес монах, наклоняясь ниже к лицу Варфоломея, и заглядывая в глаза.
Варфоломей вздрогнул, и по его телу пробежались мурашки. Теплая радость начала переполнять горло, и он заговорил.
- Как был? Почему был? А разве монахом лучше, чем Медведем? Медведь сильнее монаха?
- Монах сильнее Медведя! - сказал монах,  распрямляя спину.
Варфоломей распрямил руки, выпрямился сам, и незаметно, по одной, выправил ступни ног.
- А как монах становится сильнее Медведя? - опять спросил Варфоломей.
- Ооооо, это длинная наука! - произнес монах, опираясь на высокую клюку и глядя вдаль, поверх головы Варфоломея.
- Да! В науках я не силен, - огорченно сказал Варфоломей.- Не получается у меня с науками. Учитель ругается, а родители и подавно - плачут.
- А, я буду стараться! - ответил Варфоломей и даже немного приподнялся на носках, как будто хотел всю науку постичь сразу - только расскажи.
 Монах вновь опустил на него глаза и произнес:
- А ведь у тебя, отрок, действительно это получится!
 -Авва, авва, - неожиданно по-детски воскликнул Варфоломей  и, обняв монаха за пояс, прижавшись к нему щекой, выдохнул, - научи.
Монах приложил клюку к плечу, положил руки на затылок Варфоломею и тепло и сильно прижал его лицо к своей груди. Потому одной рукой взял его за густые русые волосы, отвел голову и, прижавшись носом к носу на одно мгновение, взглянул ему в глаза. Острая боль пронзила голову Варфоломея до самого затылка и вспыхнула внутри яркой вспышкой. Монах отпустил стоявшего недвижимо Варфоломея. 
Варфоломей стоял растерянно, не понимая, что дальше делать. Голова у него кружилась, и казалось, что в ней вдруг прошел туман и наступил ясный солнечный день. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это ощущение света и легкости, и не понимал - что дальше.
В это время монах достал из-за пазухи красивый  ковчежец.  Одной рукой он взял голову Варфоломея за макушку и развернул его в ту сторону, где обычно всходило солнышко.
- Читай "отче наш" - сказал он.
Варфоломей спешно прочитал, чем заслужил укоризненный взгляд монаха
- "Пресвятая Троица..." -  сказал он
И теперь уже с выражением и вниманием Варфоломей прочитал эту молитву.
Монах одобрительно кивнул головой и показал Варфоломею, что надо открыть рот. Варфоломей радостно перекрестил руки на груди, и широко, как на причастие в храме, открыл рот.
Монах достал из ковчежца частицу просфоры и, помолившись, положил её в рот Варфоломею, сказав: «то тебе дается в знамение благодати Божией и понимания Священного Писания и успеха в  грамоте, чадо, не скорби: знай, что отныне Господь дарует тебе хорошее знание грамоты, большее, чем у твоих братьев и сверстников».
Монах, легким движением под подбородок, заставил закрыть рот.  Варфоломей не только закрыл рот, но и глаза, и струя тепла  с языка потекла ему в сердце. Так же, как раньше у дуба, просветлело у него в голове, сейчас просветлело и потеплело у него на сердце. Сергий открыл, наполненные слезами глаза, и сквозь расплывающуюся пелену видел монаха  святящимся и ... и таким милым и родным, что ему хотелось броситься к нему и  расцеловать. Он и бросился к руке монаха, но тот вежливо отстранил его, показав, что не достоин его целования.
Убирая под одежду ковчежец, он неожиданно произнес:
- Я тебе подарю три тайны,- но ты, пока их не исполнишь сам, никому не будешь их передавать.
- Хорошо, - ответил Варфоломей, расплываясь в своей привычной улыбке, и понимая, что сейчас что-то произойдет.
- Тогда слушай, - сказал монах, и, оглянувшись по сторонам, как будто проверяя: нет ли кого рядом, перекрестившись, взяв голову Варфоломея в свои огромные руки, наклонился к его уху. Громким шепотом он сказал ему три фразы.
- Понял? - спросил он, не выпуская головы Варфоломея.
- Понял! - ответил Варфоломей, растягивая слово и перебирая сказанное в голове.
- Повтори! - сказал монах и поднес ухо к лицу Варфоломея. Варфоломей, не спеша, повторил все три тайны-истины, все больше улыбаясь и расширяя удивленные глаза.
- Молодец! - похвалил монах и перекрестил голову Варфоломея.
- Ну, тогда еще одна, - сказал он, и, наклонившись к уху Варфоломея,  произнес еще одну фразу.
 Варфоломей перестал улыбаться, растерянность появилась на его лице. А монах наоборот раскрыл в улыбке белые, все целые зубы, и произнес сквозь них.
- Это, чтобы стать сильнее Медведя.
Он прижал Варфоломея к себе и вздохнул глубоко, как будто сделал огромное дело, и на голову Варфоломея из его глаз скатилась слеза.
- Отец, отец, не уходите, - заговорил Варфоломей. - Пойдемте к нам столоваться. У меня батюшка с матушкой каждый день странников потчуют, они будут Вам очень рады. Пойдемте, - потянул он монаха в сторону поселения и вспомнил про лошадей.  Он увидел их там, где и предполагал, мирно пасшихся на опушке, в тени  деревьев. Он подумал, что близко слишком они к лесу подошли, но больше его они не интересовали. Все его устремление было направлено, на то, чтобы сделать монаху что-то доброе, а главное подольше оставаться с ним.
Родители Варфоломея действительно каждый день накрывали стол для странников. Пища была не богатая - щи да каша, но странникам любой кусок был в радость. Мать с бабами еще пекли и пироги, которые, завернув в тряпицы, давали странникам с собой.
От этих столований для них и самих было немало пользы. Боярин Кирилл все равно имел обязанность подбирать работников на княжеские промыслы и земли. Странники знали об этом  и с удовольствием и надеждой отвечали на все вопросы, которые задавали Кирилл и его супруга.  Кому-то он сразу делал предложения, кому-то давал дельные советы, а кого-то брал-примечал, и просил еще заходить.

Следующей пользой было образование детей. Тогда ведь не было особенных школ, и детей учили или нанимая им воспитателя, или отдавая их на воспитание. Иногда отдавали и странникам, чтобы они поводили ребенка с собой, показали ему другие края, показали разные премудрости. Кирилл поступил по-другому. Он стал принимать много странников, и вел такие расспросы, чтобы через них дети узнавали много нового и имели премудрость. Все знали эту его хитрость.  Иногда и не хотел человек заходить на столование, а его вежливо приглашали, если это был интересный человек.   Дети не были посвящены в то, что это делается для них специально, поэтому старались слушать все в оба уха. Такое общение оказалось столь хорошим "образованием", что уже в отрочестве братья хорошо разбирались в людях; знали, где, какие земли имеются и как в них живут; разбирались, где, какой князь правит и какие у него нравы. Новые странники иногда  удивлялись  насколько они грамотные и разборчивые, как умеют поддержать в беседе любого. Слава о доме боярина Кирилла шла далеко.

Глава 6.  Успокоение родителей.

До дома они шли недолго. Тогда не было больших полей  и все было рядом. Варфоломей шел, щебеча о том и о сем. Он забыл о медвежьей походке и даже  не смотрел под ноги, чтобы увидеть, как из щелей между пальцами выплескивается горячая пыль. Увлекаясь рассказом, он иногда оборачивался по ходу спиной и рассказывал монаху все, что ему пришло в голову. Он чувствовал такую близость и такое родство с ним, что даже не представлял, что о чем - то можно умолчать. При этом в теле Варфоломея была такая легкость, что ему иногда казалось, что он отрывается от земли. В это время он прихватывал рукав монаха, и растерянно смотрел на него.
Дома их встретили не просто, как всегда приветливо, а особо радостно. Отец отлучился на секунду и вышел, переодев рабочую рубаху на ту, что полагалось носить боярину.  Монах улыбался, видя всю эту суету, но не проронил ни слова.
Место гостю отдали "хозяйское", но прежде чем сесть, он повернулся к иконам и размашисто перекрестился. Посмотрев на Варфоломея, он как бы заставил его читать молитвы, и тот прочитал все бегло, четко и без запинания, чем очень удивил родителей. Увидев растерянный взгляд отца, Варфоломей в пару фраз пересказал, что монах молился о его разумении и дал ему просфору. 
Удивленные родители поняли неравнодушие монаха к Варфоломею, и чтобы дать ему понять, что оно не напрасно, начали рассказывать, какой он от рождения необычный мальчик, и какие "знамения" его праведности они уже видели. Он все слушал с равнодушным лицом, но вдруг неожиданно сказал:
- Сей мальчик - необыкновенный! Знамением истинности моих слов будет для вас то, что после моего ухода отрок будет хорошо знать грамоту и понимать священные книги. И вот второе знамение вам и предсказание: отрок будет велик пред Богом и людьми за свою добродетельную жизнь».
Сказав это, старец собрался уходить и напоследок промолвил:
- Сын ваш будет обителью Святой Троицы и многих приведет вслед за собой к пониманию Божественных заповедей.
Некоторое время за столом царила тишина.
Монах  не стал оставаться ночевать и, даже отказавшись от дорожного пирога, ушел, запретив Варфоломею его провожать. Только потом все сообразили, что так и не спросили ни имени его, ни куда он держит путь. Даже пригласить еще заходить - забыли, так как казалось, что он никуда и не уходит. Но он больше никогда у них не появлялся. Дела у Варфоломея и в учебе и в делах "пошли в гору"
В то же время Ростовский князь, которому служил отец Варфоломея, не умел правильно распорядиться имуществом, и его бояре нищали один за другим. Московский князь, к тому же, испросил у Орды разрешение на присоединение к своему княжеству княжества Ростовского, и все население было обложено двойным оброком.  Выдержать такое семье  Варфоломея было не под силу - ей  пришлось перебраться в другое княжество.

Глава 7. Отрочество.

Учеба и дела у Варфоломея не просто "пошли в гору", а как-то по-особому это происходило. Отец начал болеть, хозяйство совсем обеднело, князь не просто требовал подати и оброка, а все время грозился расправою. Кроме того князь пытался оспорить свои права у  Московских  князей через Золотую Орду, для чего наладился туда постоянно ездить с подарками. При этом бояре должны были ехать с ним, но за свои деньги.   Отцу пришлось все истратить на эти поездки и подарки, и даже усердный труд всей семьи не мог спасти хозяйство. Да и не видел Кирилл перспективы своим сыновьям в этих местах. Собрав, что еще было можно, семья переселилась в княжество Московское.
  После встречи с монахом в сердце Варфоломея засело твердое желание стать таким же, как он. Сила Медведя  и  какие-то нечеловеческие воля и радость,  показавшиеся Варфоломею в монахе, не давали ему покоя, и он всячески старался совершенствоваться. Изучая писание, он набирался мудрости, трудясь, он все время брался за тяжелые работы, отчего тело его становилось более крепкое и гибкое.
Мир менялся вместе с его взрослением. Все более доступными становились серьезные разговоры  со  взрослыми людьми, все более далекими становились его походы в глухой лес.
Как-то раз он не заметил, как набрел в лесу на притаившихся охотников. Они укоризненно посмотрели на него, но, видя его рост и твердый добрый взгляд, позволили остаться возле себя. Охотники сидели в засаде на расстоянии полета стрелы, от своей ловушки  на медведя. Кулема стояла в сажени от  медвежьей  тропы, и они ждали  в тревоге: учует он приманку или нет. Медведь все не шел, несмотря на то, что у него было время метить свой участок. Особенно охотники боялись, что сменится ветер и их запахи пойдут в сторону ловушки. Другого, более удобного места, чтобы и наблюдать и "не пахнуть", у них не было. Тревога эта передалась и Варфоломею, и он не понимал, что это делается в его душе. Нет, он не был охотником и уже не хотел им быть, но что-то первозданное вскипало в нем, при виде этих напряженных людей и их опасной затеи.
Медведь вдруг показался совсем с другой стороны, не с той, с которой ожидали его охотники. Больше того, это был не тот медведь, которого они ждали, а какой-то пришлый, идущий по тропе их медведя и перемечивающий её.  Учуяв приманку, медведь вместе с медом учуял и запахи мальчишек, что его насторожило. Их медведь уже сталкивался с этими запахами, поэтому не особенно тревожился. Для этого медведя они оказались новыми и он начал целое игрище, чтобы переметить это место. Он вставал на лапы и драл кору деревьев, он упирался лбом и терся так, что его шерсть оставалась на стволе. Он даже поломал несколько маленьких деревцов, чтобы противник убедился, что он силен. Охотники понимали, что их медведь где-то поблизости, но не собирается  показываться противнику, пока не убедится, что он не слабее его. Пришлый медведь подошел к кулеме и ситуация напряглась, как тетива у лука. Охотники знали, что, если он попадет в ловушку, то им грозит серьезная опасность. Дело в том, что никто не знает, как поведет себя второй медведь, который может либо защищать прижатого ловушкой  и пытаться помочь ему, либо уйдет напуганный его предсмертными стонами. Медведи были настолько в этом не предсказуемы, что охотники оказались в растерянности. Все осложнялось тем, что они не видели второго медведя, который, возможно, распластался на земле и ждет момента для прыжка.
Что произошло в голове Варфоломея, он не знал и сам, когда твердо указал на маленький ельник, в пяти саженях от ловушки, и сказал:
- Второй лежит в ельнике.
Охотники подняли на него удивленные глаза, так как никто из них признаков того, что второй медведь пробрался в ельник и находится там, не видели.
- Там, там еще раз произнес Варфоломей, так как всем телом чувствовал, что в ельнике лежит теплое и мохнатое, огромное существо.
Пришлый медведь тоже не проявлял интереса к ельнику, и поэтому напряжение возросло. Не проверить эту версию было опасно, но и проверять было еще опаснее. Два медведя ведут себя не так как один, и могут вместе напасть тогда, когда бы по одному просто убежали. Делать было нечего, и один из охотников выпустил в сторону ельника стрелу. Когда стрела приземлилась, неожиданно дернулись еще несколько макушек елочек немного в стороне, и все с интересом взглянули на Варфоломея.
Варфоломей смущенный, не стал дожидаться развязки охоты и, развернувшись, пошел мягкой походкой обратно.
Но самого его этот случай взволновал, так как перед ним открывалось, что-то новое и что-то огромное, которое пока не вмещало  молодое сердце. 
Отрочество закончилось как - то быстро. Почему - то все хозяйство оказалось на плечах Варфоломея, так как отец  хворал, а старший брат затеял  жениться.

Глава 8. Женитьба брата.   

Переезд семьи во многом был связан еще с одним обстоятельством - Стефан был обручен с девицей Варварой. Тогда обручить могли рано, и в этом была великая польза. Девица уже знала, что у неё есть жених, и всячески  старалась  изучить его повадки и привычки, а жених понимал свою будущую ответственность, и старался развиваться так, чтобы стать настоящим хозяином в семье. Все окружающие  всячески помогали блюсти его честь и соблюдать  соответствующие отношения.  Кроме того мальчишки знали, что за обиду, нанесенную невесте, от обручника можно было  «схлопотать по шеям».
Родители Варвары переехали в Радонеж еще раньше, чем Кирилл со своей семьей, от этого Кирилл и не стал поселяться ближе к Москве, а тоже выбрал удел князя Андрея (сына Ивана Калиты) и поселился в нем.
Приготовления к свадьбе были не хитрые, но заняли пару лет, пока Кирилл  с семьей  не обосновался основательно.
Несколько лет разлуки Стефана со своей невестой были не простыми, но когда они увиделись вновь, обыкновенная привычка знать, что у тебя есть невеста, переросла во что-то большее и удивительное.
 Варфоломей тоже оказался в интересном положении, так как ему невероятно понравилась Варенька.
Он-то видел её последний раз, когда ему было лет 10 - 11, да и, переехав в Радонеж, он не видел её еще больше года. Все некогда было ему отлучаться на гулянья, которые были у молодежи, а, встречаясь в церкви, он  не поднимал на лица девушек свой взгляд. Да и не мог он подумать, что в церкви можно было рассматривать девушек. Увлеченный службой и чувствами, которые посещали его во время молитвы в церкви, он просто не видел в это время никого из окружающих. Стоя, по боярскому обычаю, среди разодетой и перешептывающейся  толпы, он старался не пропускать слов службы и усваивать мелодии канонов.
Вареньку он увидел как раз уже на венчании с братом, и был необычайно за брата рад. Он всегда радовался за него, когда тому покупали или новую одежду, или приобретали красивого коня, но в этот раз его радость была необычайно высока. Такое было впечатление, что он впервые увидел самое совершенное богатство в мире, сияющее небесным светом и красотой, и это богатство получил брат. Сам Стефан, казалось, так не радовался, обремененный новыми заботами о хозяйстве и семье.
 По правилам тогдашней жизни, женившись, Стефан должен был остаться в родительском доме, и по старшинству начинать руководить хозяйством и двором. Варенька виделась, как прекрасная хозяйка дома, но Стефан решил выделиться в свое хозяйство.
Как -то уже к тому времени сложилось, что все заботы о болеющих родителях и хозяйстве перешли на плечи молодого, красивого и умелого Варфоломея, и Стефан решил оставить ему свое семейное старшинство. Согласие на это должна была дать и Варенька, которая с легкость с этим согласилась, даже не советуясь со своими родителями.
Варфоломей был огорчен.  Во-первых, ему очень хотелось, чтобы у Стефана и Вареньки была богатая и счастливая жизнь, во-вторых, он уже включил их в круг своих забот и всячески старался им помочь. Ему показалось, что выделившись от семьи Стефан, а вместе с ним и Варенька, будут жить хуже. Но Стефан и Кирилл решили по-своему,  и в доме остался только младший Петр. 
Уход брата из семьи стал для Варфоломея настоящей трагедией, так как это ломало все его устоявшиеся понятия о семье и её благополучии. Не было раньше такого, чтобы старший брат оставлял семью, но новые времена диктовали и новые порядки.  Молодежь начинала мыслить и жить по новому, и это с трудом вмещалось в нравственный порядок, сложившийся в сердце Варфоломея.
А вскоре и младший брат женился.
Варфоломей  обрадовался этому  в надежде, что в семье будет еще одна хозяйка и он сможет уйти из семьи, но больные родители попросили его их не покидать.

Часть третья. Лобастый.

Глава первая.  Рождение.

Рождение сына в семье охотника  - всегда радость. В семье  охотников-Медведей - это еще и волнение. Станет сын Медведя помощником или лишним ртом, сразу  не поймешь, и от этого отец был особенно внимательным, разглядывая корчащегося, еще слепого младенца. Многое хотелось понять в его первом крике, в его неуклюжих движениях, в его особенности поворачивать голову,  и главное, нужно было понять , как назвать, чтобы к своему первому бою со зверем, он был полностью готов. Впрочем, отец никогда не задумывался, как назовет, так как после первого взгляда имя младенцу вырывалось из уст само.
 Медведь, по прозвищу Лютый, о рождении сына  узнал прямо на охоте. Завалив огромного медведя, он еще весь пылал от прошедшей схватки, его руки были  запачканы кровью, его одежда вся промокла от пота, но он был рад. По древнему обычаю, от этого зверя, убитого в день рождения его сына, он взял  только одну часть. Сначала он срезал кусок шкуры с груди медведя прямо напротив сердца. Затем в этом голом месте вспорол большим ножом грудь медведя и бережно  отсек его сердце. Обернув сердце куском  шкуры, снятым с груди медведя, он понес его домой.  Все остальное он оставил своим помощникам, и они знали, что этот праздничный медведь, будет съеден за то, чтобы родившийся мальчик, подарил много таких медведей своим сыновьям. 
С теплым, наполненным кровью сердцем Лютый вошел в дом. Жена увидела в его руках сверток и все поняла. Так как у мальчика не было старшего брата, уже ходившего на свою охоту, то она не знала, кто ей может помочь. Но в это время в низком проеме жилища, отодвинув закрывавшую вход медвежью шкуру, показался брат Лютого, огромный улыбчивый охотник-Медведь  Смелый. Смелый знал обычай и свои обязанности в нем. Он взял  народившегося младенца,  встал, держа его на вытянутых руках перед отцом. Лютый развернул сердце и, перевернув его клапанами вниз, изо всех сил выжал оставшуюся кровь на младенца. Он так сильно сжимал сердце медведя, что руки его задрожали от напряжения.  Он верил, что, чем больше он из него выжмет крови, тем сильнее и  здоровее будет его сын. Младенец висел в огромных руках Смелого как-то отчаянно радостно, и  чувствовалось, что теплая жидкость доставляет ему удовольствие.
Дальше было самое главное - отец произносил имя.
-Лобастый! - выкрикнул Лютый и сам оторопел. Растерялись все. Жена прижала руки к лицу, а Смелый пытался  что-то выговорить. Его глаза расширились,  он вытянул руки с ребенком на всю длину. Казалось, что он  боится его теперь держать, еще больше казалось, что он боится его отпустить.
Он так и не спросил:-  Почему Лобастый? - да  и понимал, что это бесполезно, так как Лютый сам впервые в жизни произнес это слово.
 Лютый  развернулся и вышел из жилища. Снаружи стояла небольшая толпа, ждавшая от него одного - имени сына.
Он оглядел улыбающихся соплеменников и, как-то отчаянно и с небольшой злобой, громко произнес: - Лобаааастый!
Воцарилась гробовая тишина, и только дети шушукались друг другу на ухо, повторяя необычное имя.
- Ну, Лобастый, так Лобастый -  махнув рукой, сказал старый Медведь Быстрый, у которого от всей быстроты, осталось пол правой, покалеченной медведем ноги.  И здесь дети заверещали: - Лоообааастыыый!!!! – так, что сороки вспорхнули с деревьев и с волнительным стрекотом, понеслись разносить весть по лесу.
Лютый расстраивался целых три дня. В сезон охоты это золотые дни, но он не мог успокоиться, и сделал вид, что готовит новую рогатину. Три дня он не выходил из жилища, а друзья, зная его нрав, не пытались к нему входить.
Смело вошел его старший брат, который выбрал время, и пришел поздравить, да и посмотреть на племянника - невидаль. Лютый даже не встал, когда брат вошел, а тот, не задерживаясь, подошел к люльке, качавшейся на кожаных ремнях, прикрепленных к балке на потолке. Брат наклонился над младенцем, долго вглядывался, и, не разгибая спины, повернул лицо к Лютому.
- А что, и впрямь Лобастый! - произнес он и широко заулыбался.
Лютый чуть не задушил его в объятиях, ну и уж точно чуть не утопил в медовухе,  которой они выпили целую реку.
- Да ладно, он Лобастый, - говорил во хмелю Лютый, -  где я ему медведя Лобастого найду?- думая о том, что лет через 10 - 12 он должен будет сыну показать "своего медведя".
- Даааа! Загадка!!! - тянул брат, черпая ковшом из братины. - Придется барана в шкуру наряжать! -хохотал он, и эта шутка была повторена не один раз.

Глава вторая. Ненависть.

То ли Лютый отгадал, то ли само имя так определило, но рос Лобастый не как все. Нет, в физическом плане все было хорошо:  и ростом, и аппетитом, он весь был в отца. Вот только была с ним одна трудность - он во всем сомневался.
Все дети как дети, что скажешь, то и сделают, а этот обязательно задумается, и иногда сделает по-другому. Отцу это сильно не нравилось, так как у охотников все должно быть четко и правильно, послушание должно быть абсолютное и непререкаемое. За этим порядком была безопасность. Задумывающийся, хоть на мгновение, мог быть в это мгновение разорван  или оказаться в кустах со сломанной спиной. Но с Лобастым он поделать ничего не мог. Пугать и заставлять у охотников было не принято, так как пуганный ребенок охотником никогда не станет, а объяснять по несколько раз Лютый  и сам не умел. Впрочем, ничего объяснять было и не надо, так как Лобастый сделает то, что велишь, но не сразу, и не обязательно так, как делают другие. Годам к 6-7 Лютый с этим смирился и стал ждать, что дальше из этого выйдет. Выходило как - то не так, как он хотел.  Ему-то желательно было, чтобы Лобастый с этой привычкой попал под насмешки друзей, оказался несколько раз в трудном положении, в конце концов,  пусть даже опозорился  бы немного; но все выходило наоборот. Дети не только не смеялись, но, ценя находчивость и хитрость Лобастого, все больше проникались к нему дружбой. Трудных ситуаций у него не только не возникало, но и более старшие ребята, начали ходить к нему, чтобы посоветоваться.  Лютого это и раздражало, но с другой стороны, и радовало.
В 9 лет Лобастый вовсю ставил с мальчишками ловушки, да при этом делал их так ловко, что неудач практически не случалось.
Но самой главной бедой для Лютого было то, что Лобастый не имел ненависти. Другие дети, завидев медведя, "ощетинивались", скрипели зубами, лица их наливались кровью, и было понятно, что, когда придет время, они просто «разорвут»  своего врага. Лобастый смотрел на медведя, на мальчишек, на охотников с любопытством, он порой делал полагающиеся злые гримасы, показывая зубы как медведь, но сразу же гримаса переходила в улыбку, и всем становилось противно на это смотреть. Ненависть для Медведя была оружием. Нет ненависти - нет оружия.  Лобастый  рос совсем без неё.
Отец начал прибегать к хитрости, и как услышит, что где -то медведь кого-то задрал или покалечил, брал сына и шел туда. Он думал, что при виде того, что зверь может натворить, у Лобастого возникнет ненависть к нему.  Но у сына была река жалости к покалеченному  и опять - никакой ненависти к медведю.
 Все произошло случайно. У Лобастого родилась младшая сестра. Ей было всего три года, когда её разорвала и съела росомаха.  Как это произошло, никто не видел. Девочка просто пропала  и все. Охотники нашли её останки быстро, но было уже все поздно.   За росомахой охотились три дня.  Отец бежал по её следу все три дня и настиг её в норе под деревом. Заломал ее голыми руками и весь оказался в глубоких ранах, от страшных росомашьих когтей. Росомаху бросили посреди поселения и ходили мимо, плюя на неё, пока она не превратилась в бесформенную кучу, разодранную воронами и каким -то мелким зверьем на части.
А Лобастый плакал - тихо так, по-медвежьи. И со слезами к нему пришла ненависть. Он и сам не заметил, как это произошло, но, когда на охоте отец взглянул на его лицо,  он был поражен. Лицо маленького мальчика, глядевшего из засады на медведя, было серое и угловатое, желваки челюсти играли и лоб покрылся крупными каплями пота. Лютый даже испугался за него, но, присмотревшись, понял, что в нем родилась ненависть. Ненависть ко всему живому, что нужно было победить.

Глава третья.  Враг.

Лютый каждую весну с волнением ожидал выхода медведиц из берлоги. Он обходил все знакомые и даже не знакомые лежбища, иногда забираясь в непроходимые болота, в поиске того медвежонка, который станет врагом Лобастому. Этот выбор был не менее важен, чем выбор имени, так как определял вся дальнейшую жизнь мужчины в их роде. Неправильный подбор отцом врага своему сыну грозил: либо насмешками, если медведь оказывался трусливым и ленивым, либо позором для сына, если тот не сможет его одолеть. Подходящих медвежат не попадалось, а сыну уже было больше 10. Еще пару лет и медвежонок просто не успеет заматереть, чтобы составить достойного противника для его сына.
- Лобастый, лобастый! -  однажды закричал вбежавший соседский мальчишка, при этом явно не имея в виду Лобастого, который в это время находился в жилище.
- Мой отец видел лобастого медвежонка, - пояснил он, и Лютый ринулся со своего места. Болотце, где медведица родила сразу двух медвежат, было не так - то и далеко, но странно было другое, что лобастым сосед назвал не нового меленького новолетка, а прошлогоднего пестуна, который за время спячки подрос, укрепился и оформился в понятного медведика. Он был худ, но в нем чувствовалась сила. Самое интересное, что он действительно имел необычную морду, в которой над пастью нависал несвойственный медведю лоб. Лютый был удивлен его видом, но подумал, что надо подождать лета, и посмотреть: не слежалась ли так шерсть или может быть медвежонок больной. Но нет, летом медведь набрал веса и роста, и было совершенно понятно, что он и есть тот лобастый медведь, через которого сын станет взрослым. К концу лета Лютый привел Лобастого на это болотце и издалека показал медвежонка. Всеее! Лобастому предстояло изучить все его повадки, научиться быть сильнее и хитрее его, предстояло возненавидеть этого медведя всем сердцем, и все это с одной целью - убить. И он начал врага изучать. Времени для изучения у него  было несколько лет. Медведи просыпались с новолетьем. Кто-то раньше, кто-то немного позже, но к растаянию льда уже все были на ногах, точнее на лапах. Вновь в спячку они уйдут с опавшей листвой, а все лето резвятся, играют, набирают вес. По весне медведь Лобастого был на вид небольшим, но почему-то у него были длиннющие лапы и неправильно большая голова. В повадках его было тоже, что-то необычное, так как он, на задиры своих меньших братьев отвечал как-то не сразу, а на оплеухи матери медведицы и вообще не реагировал. Чем он точно отличался, так это тем, что храбро отгонял от медвежат не только наглых кабанят, но и растерявшихся зайцев. Наблюдать это Лобастому было смешно, хотя он должен был "своего медведя" ненавидеть. Чтобы ненавидеть его, Лобастый вспоминал свою маленькую сестренку, вспоминал, увиденные от неё останки, и тогда сердце начинало стучать,  кровь приливала к его лицу. Правда, несколько раз это заканчивалось тем, что из глаз Лобастого текли слезы, но он не утирал их, делая вид, что текут они от напряженного смотрения вдаль.
 На третий год жизни медведя начал вырисовываться его настоящий облик, и Лобастый увидел, что длиннющие лапы превращаются в великолепные мохнатые столбы, а туловище становится величиной сообразно огромной голове. В играх медведю   было мало равных, а замедленность его реакции превратилась в точность выверенных и расчетливых ударов. Надо было видеть, как он ловит рыбу в реке, чтобы особенно отличать его от других молодых медвежат.  В то время, когда остальные метались по берегу и время от времени бросались в воду, откуда не всегда возвращались с добычей, этот медвежонок садился на одном месте и пристально смотрел в глубину. Достаточно было одного удара лапы в воду, чтобы он вынул оттуда большую рыбину. Это было и невероятно и завораживающе интересно. Лобастый, наблюдая за ним, пытался копировать его повадки, и так же научился бить рыбу строгой с одного раза,  не бегая за ней по отмели, а целясь подолгу с берега. Да, вместо нескольких небольших рыб он добывал одну, но зато это была всегда большая рыба.
На четвертый год знакомства Лобастого со своим медведем произошло невероятное :  медведь не ушел от медведицы и её медвежат, а остался их пестовать. Это было забавно, как вокруг огромного, с огромной головой, почему- то почти черного медведя собралась целая стайка разновозрастных медвежат, которых он бережно охранял и опекал. Уже и те, кто младше его уходили на поиски своего удела в лесу и возвращались через несколько дней, а он терпеливо занимался возней  с малышами. Мамаша его, медведица, оказалась крайне плодовитая и при этом мало заботливая. То ли она такая по натуре, то ли заботливый пестун её успокаивал, но она практически всю опеку оставила на него.  Изредка она приносила в стаю какое-то забитое животное, но так как вокруг было полно малины, земляники, морошки и другой ягоды, то не больно-то они на это мясо и набрасывались.
Лобастый наблюдал за медведем все лето. Приближался срок их боя,  и он должен был понять, как медведь поведет себя в бою. Для этого нужно было увидеть его схватку с другим медведем, но случай такой все не представлялся, так как соперников пугал огромный рост медведя, и какие-то еще признаки его поведения. Они приходили к нему, принюхивались к заметкам, которые он оставлял, пытались дотянуться до задиров на деревьях, которые он делал своими молодыми могучими лапами, и бесследно пропадали. Так получалось, что он, вместе со стайкой малышей расширял свой участок все больше и больше, и никто из медведей не пытался этому воспрепятствовать. 
Раз вообще случилось невероятное. Лобастый пробирался сквозь мелкий ельник, чтобы в очередной раз понаблюдать за своим медведем. В одном месте мелкие ёлочки были столь густы, что он решил просто проползти под ними. Он и пополз. Ползет и вдруг перед ним огромные медвежьи  лапы стоят. Морда медведя где-то вверху, а лапы прямо у носа. Лобастый рукой медленно потянулся к ножу за поясом и начал поднимать лицо вверх, чтобы увидеть морду медведя. Когда он его увидал, то остолбенел, так как это был его лобастый медведь. Он не мог быть так далеко от своего места, а был. Что было делать, Лобастый не понимал и ловил каждое мельчайшее движение медведя. А тот, несколько раз всосал в себя воздух, ловя запах Лобастого, и вдруг, одним прыжком от него убежал. У Лобастого горело все тело, и горячий пот выступил на лбу. Он был готов ударить медведя, но...
Проблема, главная проблема, была в другом : Лобастый терял ненависть к этому медведю. Он ходил с отцом на охоту, он люто ненавидел всех медведей, которых они убивали, а этот медведь все больше вызывал у него уважение и ... ну, в общем -  не было ненависти.

Глава четвертая. Промах.

На охоту Лютый брал уже не только Лобастого, но и двух соседских мальчуганов, которые ставили ловушки. От Лобастого стало пахнуть взрослым человеком, и медведи перестали подходить к его ловушкам. Мальчишки управлялись вполне ловко, так как Лобастый их быстро научил всем своим премудростям. Эта охота была обычной. Наступили первые заморозки, медведи стали "выходные",  то есть оделись в зимние, мягкие, лоснящиеся на солнце шубы. Сезон охоты начался и Лютый знал, что он должен был быть удачным. Он наметил себе несколько подходящих медведей. Другие Медведи согласились с его выбором. Поспорили об одном медведе, считая, что он еще недоросток, но согласились, что в том месте подрастает сразу несколько одинаковых медвежат, и им будет голодно, если они останутся вместе. Хуже, если они вообще уйдут в другое княжество, и тогда за них придется платить подать. Решили, что Лютый может взять этого медведя, тем более, что  шкура у него отличная, хотя ростом  он не совсем вышел.
Долго подбирали бревна под кулему, так как тащить тяжелое далеко не хотелось, а рядом подходящего никак не находилось. Бревно нашли, ребята его ловко срубили и "насторожили". Оно было не очень велико, но ведь и медведя пришли брать не великого. Не стали кулему и отягощать камнями.
 Медведь был братом лобастого, младше его на год, но уже отделившимся от их стаи. Он иногда приходил к стае своих братьев и сестер, которую пестовал лобастый, но  играть или  как-то проявлять к ним внимания не хотел. Скорее он приходил  показать им, что он отделился и теперь независим, чем проявить какие-то чувства. Его-то и решил взять Лютый, так как не видел большой перспективы в его выживании. Небольшой рост медведя, говорил о том, что следующие его братья прогонят его отсюда, и тогда ищи - свищи ветра в поле.
Приманку на кулеме сделали из свежего зайца, пойманного в силок. Причем мальчишки, сначала подкрались к медведю,  как можно ближе, и окровавив зайца, протащили его до кулемы по земле. Оставшийся кровавый след должен был привести медведя к ловушке, что и произошло.
  Захлопнутого кулемой медведя убивали тремя способами (если его сама кулема не пришибет - случалось и такое). Одни охотники подскакивали к прижатому кулемой медведю и убивали его ударом дубины по голове. Это был не лучший способ, так как башка у медведя была прочная и только самые сильные охотники могли убить с первого удара. Другие наносили удар рогатиной либо в загривок, либо в грудь медведю. Кстати, рогатина - это не двух - трех конечная палка, а  пика с широким, обоюдоострым наконечником. Когда-то наконечники делались из рога барана, тогда и получило это орудие название "рогатина". Убить медведя рогатиной с одного удара тоже было большое искусство, тем более, что кулема могла прижать его по-разному. Одно мгновение было у охотника, чтобы нанести правильный удар. Не сумев этого, он рисковал тем, что раненый, ужаленный болью медведь, мог вырваться из ловушки. Ну и третий способ - это когда в прижатого медведя стреляли из лука. Но это был очень редкий способ, и тех охотников, которые  могли с одной стрелы убить медведя, очень ценили. Во времена Лютого этот лучный способ не был распространен, так как длинные, мощные луки  только появились на вооружение у воинов, но еще не дошли до охотников.
Лютый бил зверя рогатиной. Он сам изготовил её, сам следил за состоянием древка, регулярно подсушивая и осматривая его. Лютым он назывался, потому что наносил удар с какой-то особенной, лютой злостью, да так, что иногда и рожно ( поперечный ограничитель ниже наконечника) не помогало и входило вместе с рогатиной в тушу медведя. 
В этот раз Лютый не особенно горячился, так как медведь показался ему небольшим и управиться с ним, он думал, быстро. И тут-то  он и ошибся!
 Все шло нормально! Медведь почуял кровь зайца, и решил что его, раненого, можно легко догнать. Медведь пришел к ловушке. Долго нюхал воздух вокруг неё. Его что-то смущало, но не до такой степени, чтобы убежать. Лютый и Лобастый расположились правильно, так, чтобы ветер на них дул со стороны ловушки, а не наоборот. Поэтому медведь их не чуял, но и не сразу шел к кулеме. С маленькими медведями всегда так - они осторожнее и хитрее больших -дураков. Медведь даже несколько раз рыкнул, непонятно чего от этого призыва ожидая. Лютый еще раз ошибся, не поняв, что медведь этими призывами хотел сказать.
Наконец он дернул зайца на сторожке и кулема захлопнулась. Захлопнулась-то она хорошо, придавив медведя прямо по груди, но бревно оказалось легким. Медведь только казался маленьким, а внутри был жилистый, мощный и очень сильный. В общем, он заорал. Лютый вскинул рогатину над головой, намереваясь его ударить в холку. До ловушки было саженей 15, что давало возможность разогнаться и нанести удар наверняка. Лобастый кинулся за ним, как положено немного отставая от отца, чтобы, если что, защитить его. И, когда отец  был уже в 5 -6 саженях, Лобастый увидел с правой стороны огромную черную молнию, летящую из ельника на отца. Это был "его медведь".
 Это пойманный медведь думал, что он отделился от стаи, а заботливый пестун "краем глаза" наблюдал за ним, вынюхивал его следы и считал необходимым его оберегать. По этой причине его встретил Лобастый, когда полз по ельнику, в неурочном месте. Непонятные рыки младшего брата привлекли лобастого медведя, и он тихо и мягко пришел и со стороны наблюдал, что дальше будет. Он не хотел вмешиваться в действия брата, так как уважал его отделение от семьи, но помочь ему был готов. Он это и сделал, когда услышал хруст сломанных кулемой костей медведя и услышал его отчаянный крик боли. 5 - саженей это не самый дальний прыжок медведя. Взлетая, он обычно издает рык похожий на кашель, и охотнику достаточно присесть и выставить острую рогатину, чтобы распороть брюхо летящему медведю. Но он летел с правой стороны на  Лютого, рогатина которого была над головой. Лобастый тоже не мог проделать этот прием, так  как медведь летел не на него.

Часть 4. В лесу.
Глава первая.  Несчастья.

В семье Варфоломея все вроде бы шло хорошо. Родители побаливали, но вполне справлялись со своими хозяйственными делами. Старший брат Стефан выделился, но жил неподалеку и Варфоломей нарадоваться не мог на их счастливую с Варенькой жизнь .  Варенька родила сначала одного сына и это была всеобщая радость для всех. А потом собралась и еще рожать. У Петра пока не было детей, да и не спешил он их заводить, так как и своего хозяйства особенно-то не было. Отец, хоть и понимал, что Варфоломей хочет в монастырь, но в глубине души надеялся, что он примет его боярство на себя. На новом месте все было повеселее. Народ новый просто валом валил на необжитые места и на все новые послабления, которые устраивали князья, чтобы заманить себе работников. Князь Андрей вполне принял качества своего отца Ивана Калиты, и считался добрейшей и умнейшей "головой". Радонеж, в связи с тем, что торговцы научились строить  легкие, лодки оказался на вполне проходном месте. На реку Пажить, огибающую городище , можно было подняться аж с Волги, что делало Радонеж важным для торговли местом. Сюда даже пробили дорогу из Москвы, по которой увозили перегруженные с лодок товары.  Один недостаток был: размельченные княжества расплодили множество глупых и скандальных управляющих.  Все "лезли" в бояре, хотя часто ни грамотности, ни способности управлять не имели. Опытный боярин Кирилл оказался на своем месте, но здоровье его подводило все больше. Тогда он и стал привлекать к своим боярским делам Варфоломея. Тот хоть и был молод, но обладал какой-то необычной способностью управлять людьми. Он смог не потерять  то детское, наивное и веселое добродушие, против которого никто не решался спорить, при этом приобрел такой точный и ясный ум, что его советы были всегда коротки и точны. Он помнил сотни людей, проходящих через их дом, он знал их повадки и характер, знал их родню. В точности помнил все уговоры, произнесенные при нем, при этом удивлял всех своим нестяжательством и  бескорыстной помощью каждому обратившемуся.  По установленному порядку за обращение к Кириллу надо было платить, и люди да и младшие бояре наладились обращаться к Варфоломею, иногда и удовлетворяясь его советами и рассуждениями. Особенно ловко у него получалось  мирить спорщиков. По княжеским законам спорщики либо платили выкупы, либо по старому решали дело битвой  "в поле". У Варфоломея получалось как-то так рассудить и посоветовать, что каждый из спорщиков уходил, считая себя победителем. Если кто-то у кого-то отхватит кусок земли, то Варфоломей убеждал потерявшего, что этот кусок не плодородный и что ему лучше направить усилие на освоение другого  участка - чем тот и оставался доволен. А захватчика убеждал, что лучше дать небольшой откуп соседу, и остаться с ним другом, так как сосед перспективный хозяин, и через несколько лет станет влиятельным человеком. Захватчик не только верил ласковым и добрым словам Варфоломея, но и сам начинал понимать выгоду от доброго соседства. Иной раз обиженный и не брал у него выкупа, а сходились на желании делать дела совместно, что, впрочем, тоже им советовал Варфоломей.
Самое удивительное, что приметки Варфоломея скоро сбывались, и невзрачный мужичок вдруг быстро богател, что придало словам Варфоломея в глазах народа пророческое значение и они в дело - не в дело шли к нему поговорить. Его это не утомляло, но забот было и без этого полно.
 Все оборвалось в один момент -  Варя умерла.
Она родила второго сына. Все были очень рады. Все надеялись на то, что увидят большую, богатую семью, но Варя умерла. В один день поднялась горячка и никакие снадобья не помогли.

Глава вторая.  Конец семьи.

Смерть Вареньки оказалась ударом по всем. Стефан был просто вне себя и не понимал, как дальше жить. Варфоломею показалось, что зашло солнышко. Варенька, такая небольшая и малоприметная девушка, оказалась настолько добрым и светлым существом, что все светилось, к чему бы она ни прикасалась. Родители не могли нарадоваться на их со Стефаном быт, а Варфоломей едва мог управить своими ногами, чтобы заставить их уйти из дома брата. Варенька и в своем дому успевала, и  к родителям заглядывала непременно, а уж Кирилл и Мария, не имея своей дочери, не чаяли в ней души. Смерть её оборвала всю радость сразу. Со Стефаном сладить не могли - он все время плакал и не мог приступить ни к каким делам. Хуже того, он резко охладел к своим мальчикам, и не хотел ни видеть, ни слышать их. Родители Вареньки забрали их к себе, а Стефан однажды собрался и ушел в монастырь.
Кирилл и Мария очень переживали и даже посчитали, что это они не уберегли Вареньку. Сколько Варфоломей не уговаривал их, но они твердо стояли на своем, что если бы не позволили Стефану выделиться и велели жить с ними, то Варенька осталась бы жива. Логики в этом не было никакой, но  родители намерились замолить свой грех и постриглись в схиму. По имевшимся тогда повериям, это позволяло избавить всех родственников от грехов, и Кирил и Мария это сделали.
На Варфоломея свалилось все:  и два хозяйства и боярские заботы отца, но он твердо решил, что пришло время ему уйти в лес. Все эти переживания со смертью Вареньки, все эти хлопоты по управлению хозяйством показали ему, что он еще не тот, каким бы хотел себя видеть, и он видел только один из этого выход - пустынножительство. Оставив все свое наследство младшему брату Петру, он направился в лес, предварительно зайдя к брату Стефану в монастырь.

Глава третья. В монастыре.

Варфоломей любил бывать в монастыре. Чудное пение монахов, молитвенное стояние, необычные разговоры - очень ему все это было по душе. И когда Стефан предложил ему в монастыре остаться, то он согласился и по тому еще, что брату  нужна была духовная поддержка, и по тому, что сам сердцем желал монастырского жития.
Однако выдержать в монастыре он смог меньше года. Не устраивал его тот образ жизни, который был в те времена в монастырях. Это скорее монашество понималось как одинокое и отдельное житиё, но это вылилось в то, что каждый монах жил сам по себе и иногда очень разной с другими братьями жизнью. Некоторые монахи постриглись имея большое имущество и работников на своем хозяйстве и не собирались от них отказываться, а некоторые разбогатели  живя в монастыре, принимая богатые подношения. Тогда и подношения считались личной собственностью принявшего постриг, и он обязан был только выделить из них определенную часть для монастыря. Судебные и хозяйственные обязанности Церкви накладывали еще свою тень, так  как  возня с этими судами и всевозможные хлопоты по поиску тех, кто может повлиять на ход дела, создавали невыносимую суету.
Грамотный Варфоломей к тому же попал и еще в одну беду - спорщики, привыкшие к его советам в Родонеже, наладились ходить к нему в монастырь. Сколько он не просил игумена оградить его от этих посещений, тот, взяв от пришедших мзду, приходил сам уговаривать его принять ходоков, а Варфоломей не мог им никак отказать.
И  для князей монастырь был пристанищем во время их поездок в Ростов и Ярославль, и каждый хотел увидеться с Варфоломеем, слава о котором уже пошла по округе. Игумен уговаривал Варфоломея принять монашество, но тот категорически отказывался, понимая, что тогда он обязан будет подчиняться начальству монастыря и уже не вырвется от них никогда.  В общем, создалась совершенно не та обстановка, на которую надеялся Варфоломей, и в начале лета он уговорил брата покинуть монастырь и уйти с ним в лес.

Глава четвертая. В лесу.

Место долго не искали. Варфоломей знал окружающие леса и помнил, какие участки еще были свободны для поселения. Главным было наличие близко воды. Остановились на холме Маковец близь реки Кончуры в глухом Радонежском бору. Место было и свободное, и не обжитое, и дикое - дикое. Самой главной проблемой была вода. Но и она решилась чудесным образом, после того,как Сергий, выбрав подходящее на его взгляд место,
взмолился Господу о даровании воды, и из земли забил ключ,холодный и чистый. Им и стали пользоваться новожители.
За лето успели срубить  келью (маленький домик), и такую же малюсенькую церковушку. Сходили к митрополиту Феогносту и попросили его освятить церковь. Он послал с ними священника, который и сделал это незамедлительно.
Освятив церковушку, пригласили игумена монастыря, с которого взяли слово не разглашать, где они обосновались. Через него же, попросили князя определить им пажить (участок земли для проживания), который узнав, от игумена, кто и где поселился, сказал одно:
- Три версты в округе от них их пажить и, кто поселится  на ней, под ними ходить будет.
Что означало, что у братьев появилась огромная в диаметре шесть верст территория, поселиться на которой могли люди только с их разрешения. Стефана это обрадовало, а Варфоломей воспринял равнодушно. Он хоть и находился в беспрестанных трудах, но весь углубился внутрь себя, где и начал производить свое совершенствование, следуя тем тайнам - заповедям, которые сообщил ему в детстве монах. Они оказались настолько ему по душе, что он старался приложить их к любому делу и случаю, если это удавалось, то был нескончаемо рад.
К зиме было заготовлено достаточно припасов и в виде сушеной рыбы, и залитых медом ягод, и сушеных грибов. Не в питании были трудности в лесу, а совсем в другом, но об этом будет чуть дальше.
 
 
Глава пятая. Страсти.

В лесу, как было сказано раньше, не так страшны были звери, как силы зла. Это теперь им места мало, так как кругом одни кресты виднеются, а тогда любой подвижник, да еще в лесу попадал в страшную брань с ними.
Попали в эту брань и братья. Стефану еще было как-то легче, так как он был монах и имел своих ангелов для защиты, а Варфоломей был со всеми бесами один на один.
Ох, как же они на него ополчились: рубишь лес- они топор на ногу направляют, падающее дерево на голову толкают, щепками в лицо и глаза кидаются. Ловишь рыбу - они ноги в топь тянут, руки тиной путают, раками в норах кусаются.  Но днем легче, так как лица их свет дневной застилает. Ночью они наваливаются всей гурьбой. Варфоломей старался ночью не спать, читал молитвы и псалмы, отгоняя нечисть, но они лезли своими мерзкими рожами сквозь стены, гасили лучину и нападали на Варфоломея с громкими криками. Он осенял их крестом, от которого они шарахались как от огня, но их было так много, что справиться не всегда удавалось, и они наносили ему настоящие побои. При этом его рука проходила сквозь их чудовищные тела насквозь, а их удары оставляли на теле синяки и ссадины. Стефан умученный дневной работой спал, и Варфоломею приходилось отбиваться одному. Особенно усилились их нападения зимой, когда ночи были длинные и в келии было холодно. Бесы провидели, чем может оказаться житие Варфоломея здесь и делали все, чтобы его напугать и выгнать с этого места.
Однажды они даже пришли в церковь. Варфоломей стоял и читал вечерние молитвы, когда одна из стен их деревянной церкви отодвинулась и внутрь вошел сам князь тьмы, сопровождаемый многочисленными бесами. Он стал грубо вопрошать Варфоломея, что ему здесь надо и зачем он здесь поселился, но Варфоломей вспомнил одну из тайн и ничего не отвечал, просто стоял и, улыбаясь, осенял князя тьмы крестом. После каждого осенения, он делал все страшнее лицо, но отступал, пока стена храма опять не задвинулась за ним. Как же бесы трясли в эту ночь церковь. Варфоломей думал, что с неё свалится маковка и крест, и как же был рад, что утром увидел их на своем месте.
Битва всю зиму была лютая. Варфоломей молитвенно очень за зиму окреп и бесы перестали наносить ему увечья, но нападения их: то голодом, то лихорадкой, то буйными воспоминаниями - не прекращались. Стефана они не трогали, так как тот все еще унывал по своей жене. И уныние его все усиливалось.  Варфоломей соблюдал молчание, от чего Стефану становилось еще хуже. В начале лета он ушел. Варфоломей остался воевать с нечистью, зверями и разбойниками один.

Глава шестая. Первая тайна монаха.

Уход Стефана огорчил Варфоломея. Он задавал себе много вопросов, посылал вопросы  след ушедшего Стефана. Отчаянно молился и просил Бога дать ему ответ на один вопрос: Почему! Почему, он, Варфоломей, любил своих близких, делал все, чтобы служить им, а Бог одного за другим отбирает их у него. Где его родители, которым он отдал всю свои жизнь? Где его братья, которым он старался во всем потакать? Где Варенька, чувство к которой было столь светлое и сладкое, что не было у Варфоломея пока ничего этого лучше? Где  Варенька? Монах первой "заповедью" произнес:  "Отдайся Богу!" Варфоломей тогда долго думал и изучал, что это значит и понял, что "отдаваться Богу", это значит заставить себя, слушая указания Бога, делать все для других. Он и делал. Он ловил каждое слово учителя и поступал, как он хотел, и у него пошла учеба, он слушался во всем  родителей и получал от них самозабвенную любовь. Он и младшего брата слушал и его жену. Он даже всех, кто приходил с вопросами просто слушал, и говорил то, что они хотели, отчего они и оставались довольны.
И вот теперь он один, в лесу, слушать больше некого, отдаваться Богу не возможно никак.
-Что делать!!! - возопил Варфоломей и услышал в голове четкий и ясный ответ
- Отвергнись себя!
Ответ поразил его своей простотой и привычностью. Он тысячи раз слышал это в евангелии: "«Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Мк. 8: 34)." и думал, что только так и живет, и вдруг перед ним открылась вся глубина его ошибочного понимания. Ему стало, вдруг, пронзительно понятно, что все, что он делал, он делал для себя. Так он "совершенствовал" себя, учился "отдавать себя Богу". Он делал все правильно, с легким сердцем и вниманием, но вспомнив на мгновение то, с каким нетерпением он ждал, когда сможет уйти в монастырь, наблюдая за болезнью родителей, острый стыд пронзил все его тело.
- Оооотдаааайсяяя Бооогуууу! - произнес Варфоломей и понял, что монах ему открыл в детстве великую тайну, но открылась она только сейчас.
- Бог? Бог? Бог? Вседержитель, Всеведующий, Вечный, Святой, Праведный, Любящий, Любящий, Любящий.
- Бог - есть Любовь!- просияло в душе Варфоломея, и он понял, что отдаться Богу, это значит отдаться Любви. Варфоломей обрадовался, так как чувствовал в себе много, много любви. Он и любил всех тех, кого сейчас не было с ним, но он любил, не отдаваясь любви, а отдаваясь разуму и сознанию. От этого размышления тепло и радостно билось сердце, душа хотела все в мире обнять, птицы вызванивали гимн Богу, и ушедший Стефан отозвался в сердце теплой волной радости. В голове неслись воспоминания о всех, кого Варфоломей до этого встречал, и он видел их по новому, он всех их, по одному помещал в новом, любящем сердце. И тут он вспомнил вторую тайну монаха и задумался опять.   

 Глава седьмая. Игумен Митрофан.

Игумен Митрофан не был игуменом монастыря. Старенький и дряхленький он служил при одной церквушке в маленьком поселении верстах в 15 от пустыньки Варфоломея. Варфоломей понимал, что без поддержки брата, ему с бесами здесь не справиться. И пусть брат не был уж столь большим молитвенником, но ангелы, приданные ему при пострижении в монашество, все же делали свое дело. По крайней мере в келии с ними было спокойнее. После ухода брата бесы, как с цепи сорвались, опять наладились нападать на Варфоломея. И хотя он и старался почти не спать, но конечно, засыпать приходилось, а вместе со сном приходили и искушения. Второе, что он для себя понял, что для того, чтобы Варфоломей смог "отвергнуться себя", Варфоломея должно не стать. Родители ушли, Варенька ушла, брат ушел, и Варфоломей должен уйти. В общем, Варфоломей решил стать монахом. Для этого он сходил к игумену Митрофану и уговорил его пойти к нему на недолгое житиё.
Семь дней Варфоломей слушал наставления игумена и не вкушал никакой пищи перед пострижением. Потом был им пострижен с именем Сергий, а потом еще семь дней попросил монаха пожить, каждый день служа Литургию в храме и питаясь одной просфорую.  Митрофан сделал свое дело, тщательно рассказав Варфоломею и о монашеском бытии, и о правильности в Литургии, а затем ушел. Больше игумена Митрофана Сергий не видал, но он очень расширил ему понимание тех тайн, которые Сергий получил от старца в детстве. Теперь все стало в голове ясно и понятно, цель видна, средства определены. Сергий остался в лесу на несколько лет один. Конечно, если не считать тех ангелов, которые ему теперь верно служили и утешали. 
А мы приблизились к рассказу о самых главных событиях повести.

Глава восьмая. Новая жизнь.

Первыми заметили изменение в состоянии Сергия белки. Они нагло начали проникать в келью сквозь открытое на день малюсенькое оконце и распоряжаться в его хозяйстве. Он с улыбкой журил их и прятал от них кусочки веревки, ткани и пергаменты, и угощал иногда из рук хлебной крошкой или сухариком. Потом просто стал закрывать окошко и уходил молиться на пенек, и это для того, чтобы белки "не искушались воровством".
 Потом, то, что он в лесу свой и не опасный, показали зайцы. Эти-то вообще всех боятся и убегают стремглав, завидя любого, кто выше их. Когда Сергий споткнулся о зайца на заячьей тропе, он подумал, что тот больной. Но заяц бодренько отпрыгнул  в сторону и сел на задние лапки, насторожив в сторону Сергия уши, и любопытно обнюхивая воздух.  Затем он опустился и начал щипать траву. Сергий улыбнулся и прошел мимо, отметив про себя, что уже и заяц его не боится.
 В новой жизни Сергия все радовало. По ночам он служил службы, днем работал на маленьком огороде, что завел рядом с кельей, ловил рыбу, собирал ягоды и молился. Молился просто, радостно и сердце все шире открывалось этому миру, постепенно охватывая его своей любовью. Сергию было так хорошо, что он порой забывал кушать, и совсем забывал подумать о себе. Часто приходили воспоминания о Варфоломее, но этот мальчик все больше отделялся от Сергия, становился все милее, но дальше. Жизнь Варфоломея радовала Сергия, так как он не находил в ней никаких особых грехов, но это была уже не жизнь Сергия. У Сергия была - Новая жизнь.







Часть пятая.   Медведи.
Глава первая.  Медведь.

 Сергий любил наблюдать за медведями. В округе их было много, и поэтому искать их труда  не было. Иногда он наблюдал за ними из практической надобности, так как те были великие знатоки, где прячут пчелы мед, а иногда и просто любовался их игрой, видя в ней великое чудо Божие, так как совершеннее зверя Сергий не знал. То, что вытворяли медвежата в свои 2 -3 года, было чудесами подвижности и разумности в природе. Сергий влюбился в медвежье племя, и не понимал охотников, убивающих их. Нет, раньше и он любил одеться в медвежью шубу, завернуться в огромную медвежью доху на санях в студеную зиму, любил и рукавицы из медвежьего меха, в которых можно было сколько угодно долго играть в снежки.
Здесь, в Лесу, он перестал понимать убийство медведей, очень страдал, когда, тот или иной медведь в пажити пропадал, "взятый" охотниками. Нет, он еще помнил жгучее желание Варфоломея, в подражание охотникам-Медведям, добыть "своего медведя", но теперь ему было стыдно за то, как он представлял, что вонзит в грудь медведя нож или рогатину.
Варфоломей долго размышлял над тем, зачем Медведям "свой медведь", и понял, что это попытка человека доказать себе, что он - сильнее природы, что он- умнее её, что он - хозяин природы. Вместе с тем он понимал, что Любовь Бога распространяется на все живое существо, а значит и на природу, и на медведей. Когда человек потерял способность любить природу и захотел победить природу, Сергий не знал, но он четко для себя уяснил, что природу "победить" можно только Любовью.
 Вот только как быть с медведями? Они не трогали Сергия, и даже убегали, почувствовав его, но при этом не забывали показать свой голос и зубы, говорившие, что уступают они ему не по тому, что боятся.
  Первый раз он столкнулся со "своим медведем" на его тропе. 
  Ходить по медвежьей тропе было удобно и безопасно, так как её запах чувствовали не только другие медведи, но и кабаны, рыси, росомахи, волки и другие звери. Если приметить, что медведь уже сделал сегодняшние пометки,  идти можно было спокойно и смело, так как  медведь шел всегда в одну сторону, а значит, был всегда впереди, и другое зверье разбежалось, напуганное им. Сергий и шел. Иногда, поглядывая на земетки, он видел, что медведь все время впереди. Когда он увидел, что медведь лежит на брюхе около тропы, распластав по сторонам свои лапы, и греется на солнышке, попадавшем на него узким пятном сквозь верхушки деревьев, было поздно. Медведь смотрел на него внимательно и был уже на расстоянии одного прыжка. Почему он так поступил, прервав свою строгую обязанность помечать территорию, Сергий задумываться не стал. Он вообще ничего не стал, и кроме восхищения, красотой и величиной медведя ничего не успел почувствовать. Не замедляя шаг, он перекрестился, (на что медведь поднял прижатую к земле голову) и просто прошел мимо медведя. Он не обернулся, он не испугался, он точно знал, что медведь не двинулся и остался лежать на солнышке, и был точно убежден, что он не идет за ним. Сергий чувствовал медведя на расстоянии и, улыбнувшись, подумал только одно - "мой медведь".
Медведь тоже что-то почувствовал и второй раз лег почти у самого начала тропы, уже без солнышка, приняв точно такую же распластанную позу и поджидая в ней Сергия. 
Сергий, прожив несколько лет в лесу, уже умел чувствовать лес, ощущать его желания и желания его обитателей, понимать, что они хотят.
Ему не очень-то и нужно было идти опять по этой медвежьей тропе, но он почувствовал, что медведь что-то хочет понять и, из любви, поддержал его. Он прошел опять мимо медведя, так же перекрестившись и так же не обернувшись. Медведь сел и, развернувшись в сторону Сергия, смотрел ему вслед, нюхал воздух и даже лизнул траву, где прошел Сергий. Ничего не говорило ему, что этот человек опасен и боится его. Ничего не напоминало того запаха ненависти, который он иногда улавливал от охотников. Медведь был в недоумении.
Он еще несколько раз повторил свой опыт, ложась уже не на своей тропе, а просто следя за тем, куда Сергий идет. Позу он выбирал одну и ту же - расслабленно - распластанную, которая, по его мнению, должна  была обмануть Сергия, и он мог попытаться на медведя напасть. Но Сергий каждый раз делал одно и тоже, и с каждым разом запах его становился для медведя слаще.
Наконец произошло главное.
Сергий сидел и молился на пеньке. Не просто молился, а отдыхал, только что утрудившись "до седьмого пота". К разгоряченному и в мокрой одежде, к нему липли комары, но он знал, что помолившись, он вернет себе и силы и радость.
Медведя он почувствовал издалека, но не открыл глаз, и не сделал никаких движений. Медведь подходил с наветренной стороны и поэтому вынюхивал все нюансы настроения Сергия. Он был на расстоянии броска, со спины Сергия, но кроме  радости никаких запахов от Сергия не шло. Медведь зашел к нему спереди и уткнулся мокрым носом в колени. Сергий, не открывая глаз, достал из кармана несколько сухариков, приготовленных надоедливым белкам, и, протянув ладонь с ними медведю, открыл глаза. Медведь взглянул в его глаза пристальным взглядом и, слизнув с ладони сухарики, с шумом лег у ног Сергия, вольготно распластав свои лапы по сторонам. Медведь уснул сладким и долгим сном, поняв, что теперь он в безопасности, и что теперь он - пестун.
Сергию нравилась эта "победа". Трогательную заботу о себе он поддерживал заботой о медведе. Кормить-то его, конечно, было нечем, да и не к чему, так как пищи в лесу медведю было всегда полно, но Сергий делился с ним и сухариками и рыбой, и даже ягодами, которые собирал.
Медведю так понравилось, что у него есть о ком заботиться, что он практически переселился жить рядом с кельей Сергия, и обметил всю территорию вокруг неё. Сергию тоже стало жить еще спокойнее, потому что о таком защитнике никто в лесу не мог мечтать. Нет, медведь не навязывался в друзья и даже не так часто оказывался на виду, но Сергий чувствовал, что он рядом, что он смотрит за ним, даже когда он ходит по лесу, и не даст его в обиду никому. Это была любовь.


Глава вторая. Беда.

Когда Лобастый увидел, как черная, огромная молния летит с правой стороны на отца, и понял, что отец не успевает на неё отреагировать, и когти медведя неминуемо вонзятся к нему в бок, он просто прыгнул наперерез этой молнии с одним желанием - ухватиться за лапы. Как он в доли секунды понял, что ни удар его рогатины, ни предупреждающий крик отцу, ничего не решали - он не знал, и поэтому летел навстречу с огромными когтями, с одним желанием - отвести их от отца. Они рухнули на отца с медведем вместе, сбив его с ног, и выбив рогатину из рук. Медведь сориентировался первым и, резко подломав Лобастого, всей своей тушей прыгнул на ловушку. Маленький медведь вырвался, и они вместе бросились наутек.
Лютый успел кинуть вслед медведю рогатину, но не побежал за ним, потрясенный видом Лобастого, который лежал в неестественной для целого человека позе. У него явно была вырвана из плеча рука, одна нога лежала углом, сломанная пополам в голени, изо рта шла кровавая пена. Лютый в растерянности стоял не понимая, что ему делать. Нет, если бы это был другой охотник, он сейчас же бы вправил ему плечо и выпрямив ногу, привязал к ней палку, но это был его единственный сын Лобастый, и он чувствовал у себя такую боль в плече и ноге, что казалось, что это у него самого все произошло. Вывел его из оцепенения соседский пацан, который бросился к Лобастому и попытался его посадить, боясь, что он захлебнется пеной.
Лютый все сделал машинально, быстро и, вставив руку в плечо, и обвязав кушаком ногу с палкой, и прощупав грудь Лобастого, понял, что ребра сломаны только с одной стороны.
Но Лобастый не приходил в себя. «Его надо к Хозяину леса», - сказал соседский мальчишка.

Глава третья.  Хозяин леса. 

То, что Сергий, будучи еще Варфоломеем, сказал однажды охотникам: "Второй - в ельнике", и оказалось, что  это - правда, сослужило ему нехорошую "службу". Медведи приняли его за своего, и больше того, приняли за Хозяина леса. Имея еще языческое мифологическое мышление, они, как дети, несмотря на свой огромный рост и невероятную силу, склонны были верить в разную ерунду и обожествлять её. Хозяин леса, по их мнению, был хозяином леса, в котором они охотились, и, идя на охоту, они всегда просили Хозяина разрешить им взять медведя  и, задабривая его, оставляли в дуплах подарки для Хозяина. По их мнению он мог появляться из ничего и так же пропадать. Хозяин леса ходит по болоту не промокая, и спит на снегу, оставляя проталины до земли даже зимой. Тот, кто увидит Хозяина леса веселым, долго пользуется удачей и его благосклонностью.
Почему Варфоломей оказался у них Хозяином леса, понять было трудно, но что- то в облике его было действительно для них необычное. Его способность ходить по лесу тихо и незаметно, его неучастие даже в ловле зайцев, что делали все мальчишки, убеждали их, что он и есть Хозяин леса. Не проявлялось это никак, разве что шкур и лесных податей Медведи сдавали больше, чем с них требовал оброк, да иной раз предупреждали Кирилла, что это особенный подарок Варфоломею, указывая на шкуру бобра, а то и соболя.  Кирилл посмеивался над этой слабость Медведей и никогда сыну не говорил о таких подарках.
Когда Варфоломей начал участвовать в разбирательстве споров, Медведи первые стали обращаться только к нему, и, чтобы он не посоветовал, всегда принимали с радостью и исполняли с точностью.
 То, что Варфоломей поселился в лесу, быстро пронеслось весточкой по Медведям и другим охотникам, и никто из них этому не удивился. Попытки подружиться с Хозяином леса сделали все, принося и оставляя у его пня подарки, в виде шкур. Но, когда увидели, что он ничего никогда не берет, стали еще больше уважать его и считать чудотворцем. У охотников начали ходить сказки про Хозяина леса, как он ничего не ест и даже ничего не пьет, а только заботится о том, чтобы зверья для охотников было в лесу много. Сергий про это ничего не знал и принимал добрейшее отношение охотников к себе, как дань их почитания его боярского происхождения, и уважения тех условий пажити, которой он обладал. По всем понятиям, тогда они должны были приносить ему часть добытого, на его участке, хотя он и не собирался это им вменять. Да и не очень он воспринял слова князя, что на три версты вокруг все принадлежит ему, так как не нужно было ему такой милости. Однако князь и его бояре отнеслись к этому серьезно, и везде было записано, что Маковка и все на три версты от церковушки Сергия, его пажить. Пользовались добром с этой пажити не многие, так как все же она была далеко от поселений, но охотники все же на ней имели свой интерес.
Хозяин леса вызывал у них трепет. Они старались его не беспокоить, старались не попадаться ему на пути, старались не брать ягод и не ловить рыбу в тех местах, которые облюбовал он.
Всех в дикий ужас повергла игра медведя с Хозяином леса, о которой узнали все охотники сразу, и о которой рассказывали  сказки-небылицы детям:
- Вот задумал один медведь стать Хозяином леса, - заводили они рассказ, когда погашена лучина.- А как им станешь, если Хозяин уже есть. И подумал медведь: « Вот напугаю я Хозяина леса, он уйдет из него и стану хозяином я.»  Выбрал медведь тропу, по которой ходил хозяин, да и прикинулся, что он мертвый на ней лежит. Растянулся, лапы раскинул,  думает:  «Подойдет Хозяин, а я его хвать, он и напугается». А Хозяин шел-шел по тропе, а увидев, что на ней медведь мертвый лежит, понял хитрость мишки. Наложил на себя крест и стал невидимым. Медведь головой вертит, а Хозяина не видит.
Задумал медведь еще раз такую хитрость исполнить. Лег на тропе поближе к жилищу Хозяина и стал опять его ждать.
Идет Хозяин, видит медведь лежит, наложил на себя крест и превратился в медведя огромного и белого. Медведь оторопел от такого видения и подвинулся с тропы. Прошел Хозяин, медведь только в след посмотрел на такую невидаль.
Три дня терпел медведь, три думки думал и выдумал еще раз испытать Хозяина. Нашел, где он идет, забежал вперед и распластался на тропе. Увидал Хозяин медведя, улыбнулся и крест на себя наложил. Идет по тропе прямо на медведя, идет не пропадает, в медведя не превращается, медведь смотрит на него в изумлении  и, что делать, не понимает. А Хозяин взял, прошел прямо по спине медведя вдоль всего туловища. Медведь хотел схватить его, но вдруг понял, что окаменел, - ни одна лапа не двигается. Прошелся по нему хозяин, а он сел и только вслед ему воздух нюхал. Вот так и победил Хозяин медведя, не сделав ему ничего плохого. И ты Хозяина увидишь, не думай делать ему ничего плохого, а то он в медведя превратится и тебя съест или окаменеть заставит - и всегда таким останешься. 
Не знал Сергий этих сказочек про себя, а то бы тоже над ними посмеялся.
 То, что он подружился с медведем, и тот ест у него с рук и сторожит его как собака, вообще "добило" Медведей окончательно, и никто из них уже не сомневался, что он Хозяин леса и что он может дать и взять у них все, включая жизнь.
Лютый сразу понял, что ему надо делать, и с твердой уверенностью, что Хозяин вылечит Лобастого, взяв его на руки, понес к Маковке.

Глава четвертая.  Чудо.

 И Лобастый был тяжелый, и путь был не короткий.  И день, и ночь Лютый нес своего отрока к Хозяину. Его горе уже было известно в лесу, и другие охотники подоспели ему помочь. По очереди они несли Лобастого, и он еще дышал.  Все кончилось, когда Лобастый был на руках у Лютого, и они уже вошли на нажить Сергия.  Лобастый перестал стонать и дышать. Но Лютый не остановился.
Когда он подошел и положил Лобастого под ноги Сергию, верил, что что-то еще можно было сделать, только он один.
- Хозяин, -  обратился он к Сергию, - дай жизнь моему сыну.
- Я этого сделать не могу! - ответил Сергий.
- А кто тогда может? - спросил Лютый, слышавший когда-то рассказы о том, что у христиан можно вернуть жизнь.
- Мой Бог может! -  сказал Сергий и направился в храм.
Лютый стоял в растерянности и окружающие его тоже.
Через несколько секунд Сергий вышел из храма, держа в руках деревянную, коробочку.  Он достал из неё частичку просфоры, широко перекрестился на крест церкви и вложил её в уста Лобастому. Прошло еще несколько секунд звенящей тишины, и Лобастый вздохнул глубоко и застонал.
Лобастый видел, как он успевает в прыжке долететь до лап медведя и ухватить их. Он успел обрадоваться этому и почувствовать теплые, огромные, сильные  мохнатые  лапы, прижатые к своей груди.  Он ощутил, как  огромная туша   медведя  придавливает его, а потом только темнота и боль, боль и темнота. Потом вообще не было ничего.
- Вставай, пора! - прозвучал над ним голос. Он уже несколько лет ждал этой фразы, он знал, что придет время и отец склонится над ним и произнесет эти слова. У него лежал под шкурой нож, который он, нащупав с закрытыми глазами, ответит отцу.
- Что пора?
- Убивать пора!- скажет отец, и они пойдут, пойдут, пойдут и он добудет свои шкуру, храбрость и силу.
- Вставай, пора!- услышал он незнакомый голос.
- Что пора? - ответил он в недоумении ему.
- Жить пора!- ответил склонившийся над ним человек, и огромная радость текла из его добрых глаз, прямо в сердце Лобастому. Сердце бешено стучало, и страшно болела голова. Незнакомец, молодой монах, лицо которого едва покрывала пробивающаяся русая борода, положил на лоб Лобастого ладонь, и боль медленно растаяла под ней в голове.
Лобастый почувствовал во рту какую - то крошку и проглотил её. И в нем взорвалась сила. Он попытался встать, но боль в плече руки, на которую он оперся, и в ноге с этой же стороны бросили его опять в темноту.

Глава пятая.   Крещение. 

- Вам придется оставить  его у меня, - сказал Сергий Лютому.
Лютый смотрел на него такими удивленными глазами, что Сергий даже отвернул от него лицо.
Охотники, бывшие с Лютым, отодвинулись на несколько шагов, и, казалось, готовы были убежать, при одном движении Сергия. Сергий не удивился тому, что произошло, потому что искренне верил, что так оно и случится. Бог его был Бог Любящий и Всемогущий.
Единственное, что он попросил у охотников:
- Не рассказывайте про это никому! -  «Конечно» отозвалось у них яростными киваниями голов в знак  согласия и обещания, но это же говорило о том, что разболтают по всему лесу не хуже сорок.
- Он еще сильно болен, чтобы его нести обратно,- сказал Сергий,  опять обращаясь к Лютому.
- Хозяин, он теперь твой, - произнес Лютый, глядя на сына невероятно любящими и мокрыми глазами.
И тут у Сергия мелькнула одна мысль.
- А почему вы, охотники, не креститесь?- спросил он у Лютого.
Лютый посмотрел на него испуганно, но знал одно: Хозяину нужно было все отвечать честно. Тогда он сказал:
- Бог, Ваш,  Христос, на кресте висит и кровь из него течет, а медведи человеческую кровь чуют и лютуют от неё.
Сергий был поражен услышанным и понял, что и сам такой живой веры не имел. Он почувствовал, что кресты на его теле стали горячими как уголь, и что из них, по его телу потекли теплые струи, оставляя на одежде темный след.
 У Сергия выступили слезы  умиления за Лютого, за его честную веру.
- Его Кровь - праведная, она очищает всех нас! От этого медведям она как мед. - ответил он Лютому, теми словами, которые он мог вместить.
- На меня же медведи не лютуют, хотя я не один крест ношу, - добавил он, вводя Лютого уже в полное недоумение.
Лютый сразу поверил Сергию, и больше того, ощутил вкус меда на губах, глядя в глаза Сергию.
И Сергий всех их окрестил и дал им новые имена. Лобастого он назвал Михаилом, рассказав Лютому, кто это такой.  Лютый был невероятно счастлив, что его сын теперь станет воином. С этого, все самое интересное, и началось. 


Часть шестая.  Могущество любви.

Глава первая. Медвежье горе.

Медведь, услышав волнующие крики своего песта (подопечного брата), всего лишь хотел понаблюдать, что у него случилось, поэтому прибежал и сел в кустах неслышно, чтобы не помешать младшему брату самому выйти из ситуации. Но, когда его вдруг придавило дерево, и он издал пронзительный крик, он понял, что больше скрываться нельзя. В это же мгновение он увидел, как Лютый бросился к песту с рогатиной. Не понимая, что он хочет сделать, чувствуя только горький запах ненависти, лобастый принял решение: брата спасать. Преодолев свой страх перед запахом человека, он бросился на Лютого, даже без цели его разорвать. Лобастый уже рассчитал свой прыжок и четко знал, что лапами он оттолкнет Лютого, и сразу же тушей навалится на бревно; следующим прыжком он преодолеет бревно, из-за него оглянется на брата, убеждаясь, что тот освободился, а потом они вместе быстро убегут.
В прыжке он увидел, как навстречу ему вылетел другой человек, который ухватил его лапы. Поменять свое положение так, чтобы не навредить этому человечку, он уже не мог, захваченные его лапы оказались не у дел, и, не сумев смягчить приземления, он всей тушей рухнул на этого человека. В одно мгновение он узнал его, и, не предпринимая ничего, чтобы ему повредить, он продолжил запланированные свои действия, ударив тушей по бревну, прижавшему его брата.
Уже перепрыгивая через бревно и убегая в лес, он почувствовал острую боль в боку и увидел, как рогатина тащится за ним.
Бросок рогатины Лютого был сильным, но не совсем точным, однако рогатина вошла между ребрами и повредила легкое. Медведь, остановившись, выдернул рогатину, но дышать было больно. Он продолжал бежать, но в глазах его темнело, и кровь из раненого бока капала на землю. Появился вкус крови и во рту, и лобастый лег на траву. Рядом с ним бежал, прихрамывая, маленький медвежонок, который при беге все время кашлял и, по-видимому, тоже получил перелом ребер.
Лобастый тяжело дышал, и плакал от горя. Нет, он плакал не потому, что ему было больно, а потому, что обернувшись за бревном, он увидел маленького человечка раздавленным и недвижимым. Он любил этого мальчика. Это мальчик думал, что он наблюдает за медведем. А медведь его заметил в тот же первый день, когда он неосторожно подкрался очень близко: его выдал запах. Лобастый сам был маленьким и игривым медведем, но он не пошел на этот запах, но и не убежал от него. Потом он всегда узнавал, когда мальчик приходил смотреть на то, как он резвится с братьями, и постепенно чуял, что мальчик меняет отношение к нему. То вдруг появлялся запах горькой ненависти, то соленый запах любопытства, а иногда от мальчика исходил сладкий запах любви, который очень нравился лобастому. В эти дни он был особенно рад, что мальчик за ним наблюдает, и устраивал настоящие игрища со своими братьями.
На второй год знакомства, медведь принял мальчика в свои подопечные, и хоть тот и не играл с ними, но он был спокоен, когда чувствовал, что он недалеко. Медведь заметил, что, если делать вид, что ты не видишь мальчика, то подойти можно было к нему очень близко, и тогда сердце медведя успокаивалось, так как он знал, что теперь может мальчика защитить.
Сейчас, истекая кровью, медведь страдал не от боли, а от того, что он повредил мальчика. Слезы лились из его глаз, и он тихо подвывал, успокаивая себя. На эти подвывания прибежали его братья и по очереди начали зализывать ему рану. Они тоже беспокоились, некоторые тоже плакали, но мысли медведя были не о них.
На следующее утро, он кое - как встал и вернулся туда, где все произошло. Он чувствовал кровь мальчика, чувствовал запах его боли и он пошел по следу за ним. Медведь не думал ни о себе, ни о своих братьях, ему хотелось чем-то помочь и утешить мальчика. Двое, самых маленьких медвежат, увязались за ним, а другие, по призывному голосу маленького медведя, который понял, что теперь ему нужно младших охранять, вернулись обратно.
Медведю было плохо, и не только потому, что рана болела и кровоточила, а еще и потому, как он чувствовал, что запах жизни мальчика все слабее, а запах горя Лютого, все сильнее. В одном месте запах мальчика оборвался, и медведь упал без сил, поняв, что в этом месте мальчик умер.
Он пролежал на этом месте два дня. Но маленькие медвежата суетились вокруг него, и ради них надо было жить. Встав со страшной болью в боку, он повел их к болоту, на котором в изобилии оставалась клюква. Наступали холода, и медведь подыскал подходящее логово, куда и залег в спячку, вместе со своими братьями, раньше положенного срока. Просто силы от боли и переживания за то, что он сотворил, уже оставили его, и он, скорее, лег не спать, а умирать, не надеясь, дожить до следующей весны.

Глава вторая.  Новое имя. 

То, что происходило с Лобастым у Хозяина первые дни, было как в тумане. Сквозь туман боли и сознания, он слышал голоса; он видел, как все беспокоятся о нем; он удивился, когда его раздели и прямо на сооруженных из веток носилках, три раза окунули в холодной воде; он согревался под шкурами, принесенными охотниками в домике Хозяина, и не мог прийти в себя. Особенно болел бок, и беспокоило хлюпанье во время его попытки глубоко вздохнуть. Поэтому он вздыхал мелко и часто, иногда производя непроизвольные стоны.
 Два дня за стеной стучали топоры, и через два дня его перенесли в новый домик, который охотники построили специально для больного.  Отец со слезами попрощался с ним, и ушел, чтобы не пропустить сезон охоты. Все были не многословные но веселые и все не преминули показать, какие кресты они вырезали себе из дерева и повесили под рубаху на грудь. На Лобастом тоже висел крест, который ему повесил Хозяин, по видимому и сделав его сам. Все звали Лобастого - Михаил, и ему нравилось это имя, так  как оно, как ему казалось, обозначало, что он теперь настоящий Медведь. Михайло - Потапыч, был постоянный персонаж всех охотничьих сказок и это был добрый персонаж. В полузабитьи Лобастый не соображал почему ему дали это имя, но на сердце у него было тепло, так как он ощущал себя сильным мужчиной.
Ухаживать за ним оставили соседского мальчишку, за что Лютый расплатился перед его отцом тремя взятыми медведями.
Каждый день, по много раз приходил к ним в домик Хозяин, который запретил Михаилу себя так называть и просил называть Сергий.
Он что -то читал, сидя, у ложа Михаила на непонятном, но красивом распевном языке, он каждый день давал ему маленькую частичку хлеба из деревянной коробочки. Иногда он приносил в домик деревянную чашу с непонятным для Михаила питьем и давал ему сделать три глотка.
Удивительное тепло и свет разливались после этого по всему телу Михаила и он засыпал спокойным сладким сном.
Но иногда в его сон врывались прошедшие события и он видел, как огромный медведь падает на него сверху и придавливает так, что невозможно пошевелиться. Этот сон преследовал его много ночей, но медведь в нем  превращался то в огромный черный, колючий  шар, накатывающийся на мальчика, то в большую кучу лошадей со страшными человеческими лицами. Он с трудом просыпался в конце этого сна и бесконечно радовался, что это был только сон.
Постепенно сознание Михаила приходило в норму. Туман в голове рассеивался и он уже четко и ясно начинал понимать, что с ним происходит, и что ему говорят.
Сергий был очень заботлив. Все время приносил какое -  то  питье, намазывал бок и ногу какой - то мазью, резко пахнущую дегтем. Мальчик в лесу, на костре  каждый день варил пойманного в силок зайца, и здоровье Михаила шло быстро на поправку.

Глав третья.  Новокрещеные.

Лютый очень волновался за то, как его встретят в селении с новым именем и с крестом на шее. Охотники видели и знали много крещеных, иногда завидовали тому, что они дружно живут, ходят в церковь, радуются на праздники. Но жизнь охотника была сурова, и все, что могло помешать охоте, ими просто не принималось. Понять, зачем им было нужно крещение, охотники не пытались. Однако и осуждать крещеных тоже не хотели. Им было страшно видеть, как люди, особенно дети, входят с крестом на груди в лес, так как они боялись, что звери услышат запах крови, висящего на кресте, и обязательно будут лютовать. Они видели и, как лютует нечистая сила, когда ребенок с крестом входил в лес. После него лешаки и ведьмы, на болотах водяные по несколько дней колобродили, беспокоя и лес и зверье. В общем, не видели охотники особенной пользы от крещения для себя.
Лютый возвращался в поселение с радостью и тревогой.
Но, как ни странно, все встретили его с радостью, так как "сорока донесла" уже все, что случилось с ним и с Лобастым. Его новое имя, Александр, понравилось жене, и она спросила: нельзя ли и ей носить крест. Александр пообещал, что он сделает ей крест и сводит к "батюшке Сергию", чтобы он и её покрестил.  Лютый не знал своего отца, так как тот погиб, когда он был еще маленький, а воспитывавшего его нового мужчину, никогда "батюшкой" не называл. Он и любил его и уважал его очень, он знал, что всем исскуством боя, он обязан ему, но этого теплого слова он не произносил в его сторону никогда. Поэтому теперь, когда он говорил "батюшка Сергий", у него у самого выступала слеза. Почему он так назвал молодого, совсем не охотника, монаха - он не знал. Тот ему так называть не велел, но это вырвалось из его сердца, и уже по другому он назвать Сергия не мог. Точно так же, вслед за Лютым, назвали Сергия и другие, и по другому уже никто и не мыслил называть.
В мгновение ока весть о крещении Медведей пронеслась по всему Радонежу и все приняли её  по разному. Кто - то обрадовался, что Христос стал отцом и для них, кто-то, особенно охотники, уверяли, что теперь зверя им не добыть. Все ждали с нетерпением зимнего базара, на который Медведи, по обычаю, привозили на распродажу свою добычу.
И то - ли крещеные Медведи понимали, что им надо утвердиться в новом качестве, то -ли действительно им стал Бог помогать, но когда они привезли шкур и туш в два раза больше обычного, то все были потрясены. Медведи распродавали шкуры дешевле, а крещеным Александр еще и давал по одной или две куницы в придачу, приговаривая - помолитесь за Михаила. К нему выстроилась целая очередь, и  всем хотелось у него и товар купить и услышать рассказ, как батюшка Сергий, его сына оживил. Все слышали не раз эту сказку, но очень ждали, что Александр расскажет её сам.
-  Ну, слушайте! - сказал Александр, когда закончился весь товар, сев на мешки на санях, с купленной мукой.
- Несу я Лобастого к батюшек Сергию и плачу. Смотрю: он становится все легче и легче, и сила уходит из него. Смотрю я на неё, а она красивая, как белый медведь, и не хочет оставаться в покалеченном Лобастом. Ну, куда ты! - уговариваю я ее. -   Он выздоровеет, заживут у него и ручка и ножка, а «она» говорит одно: « Нет, не будет он больше охотником никогда», взяла и ушла из него.
 Слушатели ахнули и у некоторых показались слезы на глазах.
- Я не знал, что делать. И вдруг явился мне юноша, весь в белом, прозрачный и с большими крыльями за спиной и говорит:
- Неси сына к Сергию!
 И я понес.  Дружки охотники помогают мне, но они юношу не видели. Поэтому зароптали многие
- Зачем несешь, ушла из него сила!
А я верю, что  батюшка Сергий её вернет.
Принесли мы Лобастого к нему. А он стоит огромный, больше самого большого медведя в два раза и говорит:
 - Зачем, нехристи, принесли  его ко мне?
 Я заплакал и бросился в ноги к нему:   Верни силу сыну, всю жизнь тебе служить буду!
А он меня и спрашивает:
- Отрицаешься сатаны?
 Я так и обомлел, затрясло меня всего.
 Слушатели вытарашили глаза и девки зажали рты руками, чтобы не визжать.
- Отрицаюсь!- сказал я и плюнул на лешаго, который здесь рядом крутился.. Лешего всего закрутило, заломало, он завизжал и бросился в лес.
- Веруешь ли Христу? - спросил меня батюшка Сергий громовым голосом
- Верую! - отвечаю я   и падаю совсем без сил.
Тут батюшка Сергий идет в свою церковь. Я гляжу ему вослед, и вижу как церковь его преображается на глазах в белокаменные палаты, как множество храмов за высокой стеной появляются на месте её, как золотые купола отражают множество солнц и стоит звон необычный над всей этой красотой. Выходит батюшка Сергий из дверей храма своего и сопровождают его много юношей в белом и с крыльями. Подходит он к сыну моему и, вдруг, рассек ему грудь мечем острым, достал сердце свое из-под одежды и положил сердце сыну моему в грудь. А потом упали две слезы его жалостливые на грудь сына моего, заросла рана на груди сразу, и открыл сын мой глаза свои.
Плакали все! Никто еще в жизни не видал ни палат таких белокаменных, ни куполов золотом крытых, ни звона никакого такого не слышали, но все верили, что все так и было и радовались за Александра что было силы.
- А про крест, про крест расскажи! - послышалось из толпы и все заулыбались.
Александр засмущался и полез под шубу за своим крестом
- Мне его батюшка Сергий повесил, - сказал Александр. - Из него мед течет, медведи за версту такой мед чуют, и все ко мне сами на рогатину идут, - продолжил он, и наклонился к толпе, держа крест на ладони, и давая его понюхать ближним. Толпа рванула, чуть не опрокинув сани с лошадьми, но первые закричали:
- Пахнет, пахнет, медом пахнет!
И все успокоились, сами почуяв, как прошел над толпой ветерок, пахнущий теплым летним медом.
 Весной охотники потянулись к батюшке Сергию: креститься.

Глава четвертая.  Душевная связь.

К Рождеству Михаил уверенно выздоровел. Хромала нога, но и так, он ходил и стоял на службах в храме, которые вел Сергий. Он мало понимал в них слов, но та доброта, и те ласковые проповеди, которые говорил отец Сергий, ему и мальчику - сидельцу,  так глубоко входили в сердце, что и понимать слов было не нужно.  А когда авва Сергий причащал его после службы, Михаил несколько дней, просто жил с ним одной душой. Находясь у себя в келии, он знал, куда идет Сергий, что он сейчас делает и как усердно молится. Рассказать, как это происходило, он не мог, но когда вставал и шел помочь Сергию, то встречал его ожидающим его помощи, то ли у тяжелого бревна, то ли у сугроба снега, который стоило отгрести от церковушки.
Постепенно у Михаила отошел тот страшный сон, в котором на него:  то падал медведь, то накатывался огромный шар, то куча коней топтала его копытами, и даже несколько раз ему приснился батюшка Сергий. Михаил был восхищен его спокойствием, его непременно радостным настроением и его теплой заботой о нем. Никого ближе и роднее Сергия для него теперь не было. Выросший в суровом быте охотника, где отец и мать боялись проявить слабость и жалость, где все болячки нужно было вылечить на себе самому, для Михаила такое положении, когда Сергий не давал мальчику подать лечебное питье, и намазать раны мазью, а делал это сам - было ново и удивительно. 
Ранней весной он был крайне удивлен одним событием.
  Во сне ему приснилось, что к келье Сергия приближается медведь, который ломится в эту келью, и готов Сергия разорвать. В холодном поту проснулся Михаил, всем своим охотничьим чутьем, понимая, что медведь действительно близко. В то же время он ощущал, что Сергий не чувствует никакой опасности и решил встать и предупредить его. Он вышел из своей кельи, не разбудив мальчика.  Как же он был поражен тому, что увидел огромного медведя на пороге келии Сергия, и… Сергия, дающего ему с руки сухари и треплющего медведя за холку.
И медведь, и Сергий одновременно повернулись к Михаилу, и он увидел и на лице Сергия, и на морде медведя радостные улыбки. Остолбеневший Михаил не знал, что ему делать, но внимательный взгляд медведя, предупредил его, что подходить лучше не надо. О том же сказал ему и кивок головы Сергия, продолжавшего при этом гладить и трепать медведя за холку. Самое трогательное было тогда, когда медведь встал на задние лапы, положил Сергию передние на плечи и пытался лизнуть его в лицо. Сергий всячески уворачивался и журил медведя за излишние нежности. С этого дня медведь наладился спать у порога келии Сергия (ревнуя его к Михаилу ) и Сергию приходилось переступать его, когда он выходил и заходил в жилище. Он сетовал на медведя, но каждый раз давал ему крошки и трепал за шкуру.  За несколько дней Михаил проникся такой любовью к этому медведю, что сам готов был спать рядом с ним. Однако тот вежливо показывал, что подходить к нему не надо.
Но духовное потрясение и крепкую веру Михаил приобрел в другой раз:
Однажды Сергий долго и самозаб­венно молился перед иконой Бого­матери. Закончив молитву, Сергий  обратился к Михаилу (по "официальной" версии к Михею), со словами: "Чадо! Будь бдителен и бодрствуй, потому что видение чудесное и ужасное будет нам сейчас”.
И тут же раздался голос: "Вот Пречистая грядет!” Услышав голос, Сергий стремительно вышел из кельи. "И вот свет ослепительный, сильнее солнца сияющий, ярко озарил святого; и видит он Пречистую Богородицу с двумя апостолами, Пет­ром и Иоанном, в несказанной светлости блис­тающую. И когда увидел Её святой, он упал ниц, не в силах вынести нестерпимый этот свет.

Михаил видя все это через дверной проем кельи, так же пал на колени и не мог поднять головы в трепете ожидая, что будет дальше. Он не понимал, что происходит. Он не знал кто это и зачем сюда пришли, но невероятное тепло и любовь растекались по его телу, и в какой то момент ему показалось, что он стал невесомый. Он ухватился рукой за ножку лавки и крупные слезы покатились из его глаз. Когда Сергий вернулся в келью, он застал  Михаила лежащим навзничь на полу и плачущего со всхлипами. Сергий погладил его по голове и потянул за плечо предложив вставать, предположив, что он напугался. Но когда Михаил поднялся на колени, Сергий увидал, что он широко улыбается и  лицо его светится. Сергий тоже заулыбался.

- Что это было? - спросил Михаил

- Не спеши! Я потом тебе все объясню! Да ты и сам поймешь - ответил Сергий.

 
Глава пятая.  Свой медведь.

   Весна была в разгаре, и бойкие ручьи стекали весело к реке. Уже прилетели некоторые птицы, и лес наполнился просыпающимся торжеством. Михаил проснулся от острой боли в боку, который, в принципе, у него уже не болел. Он не мог понять, откуда эта боль, тем более, что ощущал, что боль не его, а чья-то чужая. Он долго прислушивался, откуда идет эта боль, и, когда совсем рассвело, засобирался куда-то идти. Мальчик спросил: «куда» , но он ответил только:
- Подожди меня здесь.
Потом он направился к Сергию, и мальчик видел с порога, что он что -то ему говорит, показывает на бок, машет куда -то в лес рукой. Авва Сергий сходил в келию и вынес оттуда пригоршню сухарей, завернутых в тряпицу.  Затем широко перекрестил Михаила, и добавил воздушный крест ему, уходящему, в спину.
Куда шел, Михаил не знал и сам, он только чувствовал, что боль идет откуда -то из леса и болит она у кого-то  близкого-близкого для него. Ничего не понимая, он прошел не больше двух верст, когда тропу ему перебежал медвежонок второго года, и бросился куда-то в кусты. Михаил прислушался, не появится ли мать медвежонка, но понял, что боль идет прямо из этих кустов. Вынув нож из- за пояса, он медленно направился в чащебу, и в десяти саженях от тропы ему открылось логовище медведя. Два годовалых медвежонка крутились около него, а под выворотом дерева, на оттаявшей листве лежал худой, мелко дышащий , с длиннющими лапами, черный медведь.
Медведь поднял голову в сторону Михаила, и тот увидел, как в мутных его глазах мелькнула радость. Даже счастье мелькнуло в глазах медведя, и он попытался сесть. Медведь упал головой в сторону Михаила и радостно заплакал.
Заплакал и Михаил, узнав в медведе своего лобастого, и с огромной жалостью, глядя на то, что от него осталось. Не обращая внимания на рыкающих и кашляющих медвежат, он быстро достал тряпицу с сухариками и, подойдя, протянул их  медведю. Тот слизнул их одним махом и еще  несколько раз лизнул руку, протянувшую ему хлеб. В сознании медведя все потемнело, и он впал в забытье.
Михаил сделал себе логовище рядом с лежкой медведя, носил и вливал ему в пасть воду. Потом нашел на боку медведя гниющую рану, срезал часть кожи вокруг неё, и густо намазал свежим еловым соком, который тек из сделанных им зарубок на стволе.
Через несколько дней медведь начал приходить в себя, и Михаил вливал ему в пасть березовый сок, и вкладывал свежую траву, которую медведь медленно жевал.
На пятый день Михаил проснулся оттого, что один медвежонок лижет ему лицо, а  лобастый сидит и смотрит на него туманным, но совершенно счастливым взглядом.
Медведь действительно был  счастлив, так как, умирая,  понимал, что мальчика покинула сила, и что это произошло из-за него. Он и умирал-то скорее от горя, а не от раны, так как даже во время зимнего, тревожного сна, он неоднократно видел как падает сверху на мальчика, как у того трещат от его веса кости, а он не может сделать ничего.
Появление мальчика в его предсмертном состоянии было чудом и радостью, от которой сила сначала покинула его, а теперь вернулась, светлой и радостной волной заполнив его сердце.

Медведь был счастлив, и хотя еще и не имел сил двигаться и питаться сам, но понимал, что теперь у него есть семья.
Михаил собирал ему свежую траву, приносил мелких осиновых и березовых веток, и медведь поправлялся не по дням, а по часам. Медвежата увязались за Михаилом, и не отставали от него, принимая его за пестуна. Он и сам был с ними рад повозиться, хотя раны давали о себе еще знать. Не раз он, оборачиваясь, видел, как медведь плачет, закрывая морду лапой, глядя на то, как он хромает. Он утешал его и даже плясал перед ним, показывая, что нога действует, и хромота не мешает ему жить. Однажды медведь тоже встал на задние лапы и начал крутиться на месте, подражая Михаилу. Того так это развеселило, что он бросился обниматься с медведем и вместе с ним танцевать. А потом они оба валялись от хохота, когда маленькие медвежата повторили их пляску.
  Прошло больше недели, когда Сергий пришел на них посмотреть, и, не подходя близко, порадовался на них и перекрестил издалека Михаила с его семьей.
Михаил построил себе келию прямо здесь и остался с медведями в лесу жить.  Он стал у медведей Хозяином.
 Охотники, прознав о таком чуде, опять отнесли это к возможностям Сергия. Рассказывали, что сердце Сергия в груди Михаила сделало его Хозяином медведей, и начали Михаилу носить подарки. Но он, как и Сергий, категорически отказался от них, попросив только одного,  чтобы ему охотники приносили больных и брошенных медвежат. Все были удивлены, так как никогда люди не дружили с медведями.  Взять медведя к себе в песты, значило отдать ему свою силу. Но Михаила уважали и семья медведей его начала пополняться.

Глава шестая. Клятва Александра.

В тяжелое положение попал Александр. Он поклялся, причем при охотниках, что он убьет медведя, который покалечил Михаила. Он долго искал его вокруг того места, где он обычно обитал. Но медведь как в воду канул. Найденная им рогатина показывала, что медведь был ранен, так как протащил он её почти пол- версты, и только потом вынул. Но куда он раненый пошел, где он раненый лежит - он понять не мог. Маленького медведя он убил почти сразу, как вернулся от отца Сергия. Причем он был настолько зол, что шкуру его постелил на полу жилища, и с удовольствием её топтал.
Не мог понять он, и куда девались два  медвежонка, и решил, что они ушли с медведем, а он, возможно, их съел. Такое случалось, когда раненый медведь был вне себя. Но, где был сам лобастый, он не понимал. Наступила зима, и охотники косо посматривали на  Александра, так как клятва, невыполненная им, всем создавала опасность. Раненый медведь мог не залечь в спячку и, чем он тогда будет зимой промышлять - никому не известно. Обычно такие шатуны начинали нападать на скотину, а то и на людей. Охотники вызвались помочь Александру, но на их пажитях никто медведя не видел. То, что медведь залег недалеко от пустыньки Сергия, никому и в голову не приходило. Они с таким трепетом относились теперь к его пажити, что с тропы боялись ступить, чтобы не помять его траву. Это было настолько трогательно и настолько нежно, что совсем было не похоже на охотников, которые привыкли считать лес своим. В след охотникам так же поступили и другие, и на пажити Сергия уже никто ни ягод не собирал, ни рыбу не ловил, ни на зверя не ходил. Сергий отметил их учтивость и заботу, но ему и так хватало всего.
 И по этой тропе Александр не раз проходил, чтобы навестить сына, и ну что - то никак его чутье не дало знать, что медведь залег всего в каких-то  20 -30 саженях от неё.
Весной, по мокрому рыхлому снегу особенно по лесу не находишься, и Александр собрался идти навестить сына, уж когда снег сошел и лес оделся в зеленый туман свежей листвы. Александр знал, что Михаил поправился, и искренне радовался, что он живет у Сергия, понимая, что тот многому его научит. Волновало его, что в этом году мальчик должен был стать мужчиной, убив своего медведя, и он не знал, как из этого положения выйти. Смогут ли охотники смириться с тем, что посвящения не произошло,  и принять Михаила в свое общество - для него было вопросом. К тому же и клятва, не выполненная им, усугубляла дело, и ставила семью на грань позора.  Александр хотел об этом поговорить с батюшкой Сергием  и шел только за этим в этот раз.
Когда тропу пересекли следы медведя, он был сильно удивлен. Не было осенью здесь медведя, и неоткуда было весной здесь появиться уже протоптанной медвежьей тропе. Тропа шла к полянке со свежей травой, и Александр заметил, что следы были не одного медведя. Ему стало так любопытно, что он забыл, куда идет, и решил выяснить, что за медведь здесь поселился. Смутная догадка вспыхнула у него в голове и лицо, и руки быстро налились кровью. Александр был, как всегда и с рогатиной, и с ножом. Остановившись на мгновение, он оценил ситуацию как тяжелую, так как не знал, как поведут себя несколько медведей, если он нападет на одного. Судя по свежим задирам, сделанным на деревьях, медведь был огромный. «Если это тот медведь, - рассуждал Александр,-  то медвежата с ним второгодки, а эти уже умеют нападать. В общем, он, хоть и кипел весь ненавистью, решил сначала все о медведях разузнать. Медленно и бесшумно он начал прокрадываться сквозь еще мало зеленые кусты, и с опаской думал, что медведи его заметят первыми, так как ветер шел с его стороны. Конечно, они просто убегут, почувствовав его горький от ненависти запах, а ему преследовать их не хотелось. Однако и упустить сейчас этих медведей было нельзя, поскольку неизвестно, куда они могут уйти, если им место не понравится. С такими мыслями он пробирался сквозь чащебу, пригибаясь как можно ниже к земле.  Разглядев, сквозь кусты, наконец, медведей, он совершенно остолбенел и потерял дар речи. На него, сидя на другом конце небольшой полянки, внимательно смотрели три пары медвежьих глаз, и их носы с усилием втягивали воздух, ловя запах от него. Медведи сидели все в ряд, и никто не собирался от него убегать, Но больше всего его поразило, что посередине ряда стоял его сын Михаил и широко улыбался. У Александра от напряжения потекли слезы из глаз, и в голове все закружилось.
- Отец, не подходи! - сказал Александр.
- Иди к отцу Сергию, я тебя догоню, -  добавил он.
Александр, обессиленный, встал на четвереньки и медленно пополз задом к тропе. Он ничего не понимал, в голове его бултыхалась каша, от которой все тело покрылось липким потом. Встав на тропе на ноги,  он стоял в недоумении пару минут, и не мог решить: правдой было то, что он видел, или лешаки так над ним посмеялись. Перекрестившись, он продолжил путь к Сергию, все время оглядываясь, не догонит ли его Михаил.
А Михаилу нужно было решить, что делать с медведями, так как они пока его одного никуда не отпускали. Начавший крепнуть лобастый вернулся к своей роли  пестуна, и, буквально, не отходил от Михаила ни на шаг. Даже отгоняя второгодков от него, не давал им с ним повозиться. Он все еще переживал, видя как Михаил хромает, и казалось готов был возить его на своей спине. Михаил не знал, как оставить медведей одних, да еще заставить не ходить за собой. От незнания, как поступить, он просто заговорил с лобастым:
- Мне надо сходить и поговорить с отцом. Если я с ним не поговорю, он будет охотиться на вас, и обязательно убьет. Я вас прошу: останьтесь здесь и подождите меня. Я постараюсь придти по быстрее. Не бойтесь, я никогда не оставлю Вас и не дам в обиду.
Медведи сидели и слушали заворожено его слова, потому что до этого он так много с ними не говорил. По глазам лобастого Михаил вдруг увидал, что тот его понял, и попытался задом начать от них уходить. Медвежата, было, тронулись за ним, но лобастый, что-то им «сказал», и они: один сел, а другой лег рядом с ним. Чтобы Михаил совсем успокоился, лобастый распластался на земле, и, положив морду  на свежую траву, печально смотрел ему вслед. Михаил ощутил прилив нежности, глядя на это огромное существо и уже ни в чем не сомневаясь,  двинулся к пустыньке Сергия.


Глава седьмая. Разрешение спора.

Сергий встретил Александра  на опушке поляны с видом, что он давно здесь стоит и его ждет. Охотников всегда удивляла эта особенность Сергия, видеть и приветствовать их раньше, чем это сделают они. Но на этот раз Александр принял это, как должное. Он шел к Сергию с одними вопросами, а теперь в голове у него было тысячу других, и он даже не знал, с чего начать.
- А ты сына своего любишь? - сразу спросил его Сергий, чем обескуражил Александра окончательно. Ему нужно было сначала понять, что означает это слово "любишь", а потом уж попробовать на вопрос ответить.  Нет, его уже спрашивали:  «Ты Бога любишь?» и он отвечал: «Люблю!» Но это было просто, так как он знал, что если он Бога "не любит", то Бог его убьет. Он же слышал не раз от крещеных, что Бог покарал, Бог убил, Бог послал болезни, и четко понимал, что любить - это не быть убитым или наказанным Богом. А как это сына любить, Александр не понимал.
Простодушный Александр так и переспросил
- А как это -"сына любишь"?
- Ну, вот, если сын захочет, ты убьешь для него любого медведя? - вопросом на вопрос ответил Сергий.
- Конечно, убью! - не задумываясь, ответил Александр и почувствовал, как желание убить медведя для сына, на него накатило прямо сейчас.
- А если сын попросит медведя не убивать, - продолжил Сергий опрос, - ты его не убьешь?
- Конечно, не убью! - опять простодушно ответил Александр, не понимая, к чему клонит Сергий.
- Ну, а если ты поклялся убить этого медведя, а сын просит не убивать? - задал решительный вопрос Сергий, глядя Александру в глаза.
Александр впал в замешательство. Клятва Медведя для него была основой жизни, так как Медведь, нарушивший клятву, становился презренным, и чаше всего был вынужден уйти от Медведей, испытав полное их отчуждение от него. Сергий задал вопрос, который разрывал сердце Александра напополам.
Видя его мучение, Сергий вдруг сказал:
- А Бог наш, Христос, сказал: «Еще слышали вы, что сказано древними: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого».
Александр даже ослабел от этих слов. Ноги его задрожали, и он оглянулся: нет ли места, куда можно было сесть. Он, что-то попытался сказать, но только размахивал рукой, перед лицом Сергия, а произнести ничего не мог.
- Ты поклялся убить медведя уже после крещения? - спросил или утвердил  Сергий, теперь улыбаясь.
- Ну, да! - ответил Александр, ощущая, что Сергий куда-то клонит - после крессссчения, - добавил он.
- Значит, твоя клятва не действует! - сказал Сергий.- Это Лютый мог клясться и отвечать за свою клятву, а ты был уже Александр и клятва твоя - грех.  Бог простит тебе этот грех, но исполнять глупую клятву, ты не должен.
 У Александра сердце вдруг оборвалось и взлетело куда-то в облака. Он расплылся в широкой улыбке,  протягивая руку к отцу Сергию, на уровне шеи, показывая, что он готов его обнять и расцеловать. Отец Сергий перекрестил его и оставил этот порыв без внимания. Он повернулся и пошел от Александра, так как за спиной его показался Михаил. Сергий оставил их вдвоем.
- Отец, - начал Михаил разговор, искренне обнимаясь с Александром, и в то же время, напрягаясь, зная, что сейчас нужно будет попросить у отца невероятное.
- Если ты хочешь, - прервал его Александр, -  я не буду убивать этого медведя, и всех остальных , которых ты захочешь, если ты этого хочешь, - сбивчиво произнес он , совершенно запутавшись от волнения в том, что хотел сказать.
 Михаил прижался к нему крепко - крепко и у обоих из глаз выступили слезы.
- Что ты будешь с ними делать?- спросил Александр, знавший только одно, что медведей надо убивать.
- У меня есть задумка,- ответил Михаил,- но мне нужно в помощь мальчиков.
- Будут тебе помощники, - сказал Александр.  И они вместе направились к батюшке Сергию



Часть седьмая.  Братия.

Глава первая. Вторая тайна монаха.

У отца  Сергия, тоже происходили изменения. Весной к нему потянулись на крещение охотники, да и несколько монахов решили поселиться возле его церкви. Он не возражал, но установил строгое правило:   никаких подарков и пожертвований не брать. Не принято тогда было такое в церкви, и многие монахи и священники только на этом и проживали, не ведая, что можно по другому. Но Сергий настаивал на этом и показывал пример, зарабатывая тем, что шил обувь из кож, плел лапти из заготовленного им же лыка, делал деревянную посуду, и даже обучал мальчиков грамоте. Получал за это плату в виде муки и хлеба, и еще делился ею с остальными.  Для трапезы срубили большой длинный стол с лавками с солнечной стороны храма, и один раз в день все собирались за ним, чтобы вкусить общего хлеба (который тоже, кстати, Сергий пек сам) и поговорить о Боге.
Служба в храме была каждый день, и братия не понимала, когда Сергий спит.
 Была и еще одна особенность у Сергия. Тогда все же отличали тех, кто крещен, кто не крещен, и не крещенных чурались, боясь получить от них лихо или сглаз. Крещеные держались от них в стороне, и даже товар покупали у них нехотя. А уже если не крещенный пытался продать хлеб или мед, или даже ягоду - вообще то, что нужно было есть, то никто не покупал у него из крещеных этого, так как во всем этом и жили бесы. Некрещеному приходилось сдавать товар боярским скупщикам, а те уж приглашали священников, которые и изгоняли из него бесов.
Монахи и священники не то, что обходили нехристя стороной, а могли ударить его клюкой или посохом, если он попадался на пути. Выловленных колдунов и ведьм, вообще регулярно сжигали, причем делали это сами жители, не смотря на строгие наказы сначала их судить.
У Сергия все было поставлено иначе. Любой, кто к нему приходил за советом или просто из любопытства, получал от него внимание.
Однажды один из братьев не выдержал и решил спросить у Сергия, почему он относится ко всем одинаково и не различает кто крещеный, а кто нет. Тогда Сергий предложил пойти ему с ним. Они шли, молча, почти целый день и пришли на холм, с которого открывался великолепный обширный пейзаж. В клонящемся к закату солнечном свете, все казалось нереально ярким и выпуклым и нереально красивым. 
- Посмотри на это! -  попросил Сергий брата - Что ты видишь?
- Вижу красоту ! -  Ответил брат. В дали было поселение, были видны поля крестьян и огородников, паслись коровы, овцы и лошади, вокруг их бегали собаки, мальчишки с хворостинами.
- А почему ты их видишь? - спросил Сергий.
- Потому, что светит солнце! - чуть раздражаясь,  ответил брат.
Сергий положил руки ему на голову и сказал:
- Закрой глаза
Брат закрыл глаза а Сергий начал молится. Помолившись он снял с него руки и сказал:
-Открой глаза. Что ты видишь теперь?
Брат стоял с широко раскрытыми глазами. Лицо его наполнилось восторга, удивления и ужаса. Перед ним была та же местность но все воздушное пространство было заполнено полупрозрачными райскими птицами, порхающими медленно крыльями ангелами, вместе с солнечным светом на неё изливался свет неземной голубизны и хор птичьих голосов сливался в пение. Он был потрясен. Мурашки и дрожь бежали по его телу и он заплакал. Вымолвить что то он был не в силах.
Сергий посмотрел на его лицо и понял, что - тот увидел мир таким же как он видит его и продолжил
- Видишь, солнце светит всем! - сказал Сергий. - И Бог  любит всех. Вот и хочу любить всех, и тебе этого желаю. Люби всех!
Брат слышал уже такое, но в сочетании с увиденным, и опытом жизни с Сергием, он понял, что это действительно реально, и сердце его наполнилось теплом. Больше он не задавал вопросов, почему отец Сергий всех привечает и со всеми беседует.


Глава вторая. Медвежья плата.

Александр был в большом смущении от того, что отец Сергий не брал у него никаких подарков и никакой платы. Шкуры, принесенные для его "обогрева", он отдавал в келью Михаила и новых поселенцев. Шкуры куниц, и даже соболей раздавал путникам; ягоду и мед, отсылал в Хотьковский монастырь. Александр решительно решил с ним поговорить, на счет того, чем он может отплатить за заботу о сыне, но с чего начать - сам не понимал.
- Да, не надо мне никакой платы от тебя, - сказал отец Сергий, улыбаясь, когда увидел, что Александр потянулся развязывать свой мешок, набитый, по-видимому, опять шкурами куниц и соболя.
- Дак , батюшка, не положено так! - заговорил Александр - Грех так! - усилил он нажим, едва выговорив "грех".  Да и не выговорил, а скорее каркнул как ворона, и даже сам заулыбался тому, что уличил отца Сергия в "грехе",
- Ну, ладно, - сказал отец Сергий, - будет у меня к тебе одна просьба и, если сможешь, то выполни её.
- Даааа, бааатюююшка, для тебя, что хочешь! - завопил Александр, обрадовавшийся, наконец, что  чем-то может угодить отцу Сергию.
- Просьба будет необычная - точно сможешь все выполнить? - еще раз, глядя Александру в глаза, спросил отец Сергий.
- Жизнью своей готов служить, - глупо торжественно пообещал Александр.
Михаил стоял, с интересом слушая этот разговор, и выпучил глаза, когда отец Сергий Александру сказал:
- Покажешь мне, с братьями, пляску Медведей?
Александр вообще онемел и, попятившись, сел на лежащее рядом бревно. Сергий смотрел на него сверху и Александр понимал, что он не шутит. Он лихорадочно искал, что на эту просьбу ответить, и только сказал:
- А как я один! - и сразу понял, что он ляпнул глупость, и просто ищет повода, как оттянуть правильный ответ.
Сергий развел руками, как бы говоря:  сам решай, и у Александра в голову пришла идея.
- А покажем, батюшка,- сказал он, вставая, и сбросив с плеча мешок, весело сделал пару движений из пляски.
- Только мы тебе такую пляску покажем, что никто такой пляски не видывал, - продолжил он задорно,  делая плясовые движения.
- Только мы все придем, батюшка, и покажем тебе все, ты уж нас не прогоняй, - закончил он серьезно.
- Хорошо, уговорились, я буду ждать,- сказал отец Сергий и, повернувшись, ушел.
Александр с Михаилом тоже пошли, но мешочек-то Александр приложил к келье отца Сергия.
- Отец, пришли мне пару толковых ребят,- попросил Михаил у Александра,- и пожалуйста, не трогай моих медведей.
Они обнялись, расстались и пошли каждый по своим "домам".

Глава третья. Ураган.


За несколько лет, несколько братьев срубили рядом с кельей Сергия свои кельи и поселились в них. Начал образовываться  монастырь, но пока правило было одно - жить своим трудом. Все остальное Сергий терпел, и вел службу в церкви так, как научился у игумена Митрофана. Братья приносили свои свитки, некоторые рассказывали, что где -то служат и по -другому, по -новому, но Сергий держался своего, и, в общем- то, все и успокоились. Трудности жизни только своим трудом сказывались на всех, и иной раз сам Сергий сидел без куска хлеба, не успев ничего заработать себе. Братия готова была поделиться, но он даже у них не желал брать, не отработав.
 Раз, вообще, случился "возмутительный", на взгляд некоторых, случай, когда отец Сергий, предложил брату отстроить сени к келье, лишь за то, что тот даст ему сухарей. Брат и так готов был ему отдать все, но Сергий три дня рубил, сени, питаясь одними ягодами и травками, и взял сухари только тогда, когда сени были готовы. Один брат, даже ушел в возмущении этим поступком, так как в монастырях тогда так никто не поступал. Зато другим был хороший пример.  В монастыре остались только те, кто готов был так жить.
А здесь случилось еще одно событие. Прямо в начале лета, местные лешии и кикиморы и другие чернобоги решили устроить ураган, чтобы разорить пустыньку Сергия.  Над Маковцом (холм на котором была пустынька Сергия) собралась огромная туча, а потом за рекой вырос огромный черный гриб и начал приближаться к пустыньке. Сергий как всегда в случае грозы пошел в храм, и начал читать там молитвы. Однако в этот раз, казалось, все темные силы собрались на небе и решили уничтожить поселение навсегда. Воронка от гриба была настолько огромная, что в неё улетало все,  что было на её пути. В общем - то на пути ничего кроме реки с заливными лугами и  леса не было, но гриб двигался прямо на пустыньку.  Люди видели из  далекого далека, как он идет в сторону Маковца с западной стороны от Могильц ( селище недалеко от Радонежа) и усердно крестилися, в страхе, что воронка проглотит холм вместе с пустынькой.
Однако гриб подошел к храму Сергия и остановился..  После него осталась, черная, без травы, земля, там, где не было леса, и весь вывернутый, сваленный, запутанный и скрученный, как веревка, лес. Пол поприща (примерно пол- километра) была ширина этого опустошения, и здесь стояла абсолютная тишина. Все птицы были проглочены этой воронкой, и все звери были унесены ей на небо. Ураган действительно не дошел до пустыньки совсем мало, остановившись и оставив небольшую стену из елей и дубов, между поляной, окружавшей пустыньку, и сделанным им опустошением. Получилась большая пролысина на Маковце от пустыньки в сторону Радонежа. И, когда братия взяла и вывалила эту стенку, то храм Пресвятой Троицы стал виден прямо от Радонежа. Все были в удивлении, восприняв это, как особую победу Сергия над темными силами, живущими в Радонеже (об этом расскажу чуть позже).
 Народ хлынул к Сергию с просьбами поселиться рядом, так как считалось, что Бог, таким образом, очищал эту землю от нечистой силы. Сергию не хотелось рядом многолюдного поселения, но делать было нечего, так как, если такой лесной завал не расчистить, то это место будет гиблое навсегда. Так появились первые поселенцы недалеко от пустыньки, и по законам того времени это поселение попадало во владение Сергия. Но он распорядился им просто, причислив его к своей пустыньке, в образе которой уже вырисовывался монастырь. А когда была получена грамота о том, что здесь действительно монастырь, то право владения поселениями монастырем, были закреплены и устным уговором. Поселенцы были рады, так как не терпели от Сергия и братии никаких притеснений и даже наоборот.  И Сергий, и братия пустыньки помогали поселенцам строиться, заводить утварь и инструмент, чем и сами стали зарабатывать свой честный хлеб. Все, полагающиеся с поселенцев подати, шли на строительство монастыря и обустройство новых келий. Кельи потребовались для одной надобности. У всей округи было одно мнение, что Сергий может исцелять людей, и к нему начали привозить больных и немощных даже издалека.  Сергий организовывал им жилище, сам готовил стол, собирал травы на настойки  и со всеми ласково разговаривал.  Братия помогала ему как могла, не гнушаясь ни своим монашеством, ни священством, чем очень  удивляла всех, привыкших к некой отстраненности и высокомерности монашества.

Глава четвертая.  Боевое искусство.

Александр  выполнил свое обещание и уговорил нескольких Медведей показать Сергию пляску. Те были смущены таким предложением, так как никогда просто так, специально для кого-то, они этого не делали.
В начале лета Александр привел своих к Сергию, но тот распорядился ими по-другому. Он еще с парой - тройкой братьев сели на лежавшее бревно, а Александра с Медведями стал просить показать, как тот поступит, если на него нападает медведь. Сергий иногда даже вставал и показывал, откуда и из какой позы медведь нападает, и просил Александра показать, как он поступит. Потом он просил другого Медведя, тоже показать, что он сделает в этой ситуации, и получалось, что они по-разному могли себя повести, при одинаковых обстоятельствах. Медведи даже троечку раз поспорили, какой приемчик будет лучше. Но Сергий им давал новые задачи, прося защититься или напасть на медведя, то с рогатиной, то без неё, то с ножом, а то и вовсе с голыми руками, и так разгорячил Медведей, что один надел на себя, взятую из кельи медвежью шубу, вывернув её мехом наружу, и изображал медведя.   Смеха было всем вдоволь, но главное, что и Медведи оставили свое смущение и старались показать, все самые хитрые приемы. Потом они все вместе трапезничали и Сергий спросил их: придут ли они еще. Александр, ответил только одно:
- Отец Сергий, для тебя сколько хочешь и когда хочешь.
 По  одобрительным восклицаниям других Медведей, он понял, что они для отца Сергия  согласны нарушить свой обет, никому свои приемы не показывать, и он воспользовался этим, но не сразу.
  Наверно года через два, а то и три он попросил Александра опять прийти к нему с пляскою.
Товарищи Александра откликнулись с радостью и, набрав другой  охотничьей  утвари, пришли в назначенный срок.
Каково же было их удивление, что встретила их в пустыньке не только братия, но и еще человек тридцать-сорок отроков, пришедших, по просьбе того же отца Сергия, сюда с ближайшей округи.
Медведи заволновались, не готовые показывать свои приемы всем, но Сергий уверил, что все будет сохранено в тайне, взяв слово тайну хранить и  со всех собравшихся.
 Несколько дней Медведей не отпускал Сергий, добиваясь того, чтобы все отроки усвоили увиденные ими приемы хотя бы вчерне.
 Никогда Медведи не чувствовали такой в себе надобности и с радостью были готовы отроков и юношей обучать хоть все лето.
А Сергий и братия  учили ребят молиться, и понимать, в каком княжестве они живут.
 С этих пор, такие учения устраивались каждый год, причем ребята действительно хранили эту тайну, и даже в кулачных стенках не применяли таких приемов. Впрочем, они и не собирались их к людям применять, так как твердо было условлено, что все приемы, годятся только для встречи с медведем. Но отличие от других у них появилось, и родители знали, что в этом есть какая - то тайна.

Глава пятая. Третья тайна монаха.

Медведи, обучая ребят, сами входили во время показа в свое охотничье состояние, и порой их ярость и ненависть, выплескивалась наружу, так же как на охоте. Сергий просил их меняться местами, изображая охотника и медведя, и порой их злоба доводила до легких травм. Это была особенность охоты и Сергий понимал, что её нельзя менять, так как за этим стояла жизнь охотника. Однажды изменив своей природе, он мог оказаться в лапах зверя, и тогда не понятно, чей бы был это грех. Но когда в учебе дошло до того, что в схватках начали участвовать юноши, он сделал одну вещь. Он отвел одного юношу в сторону, что -то шепнул ему на ухо, перекрестил его, велел перекреститься ему самому и выставил на поединок. Мальчик показал настоящие чудеса ловкости, на что охотники сказали, что Сергий дал ему свою силу. Еще больше были удивлены они, когда он проделал такое со вторым мальчиком, и тоже как будто повзрослел на несколько лет и стал практически неуязвим.
 На следующий год Сергий "выставил" стенку мальчиков, изображавших медведя, на стенку охотников, всем прошептав на ухо какие-то слова. Половина охотников была "повержена" мальцами, не успев сообразить, как от этих "медвежат" защититься. При нападении на них, еще половина из половины получила удары в спину и плечи, и уткнулась носом в траву. Братия смеялась, а Александр, приводивший каждый раз Медведей, обиженно сказал.
- А мне, отец Сергий, секретик на ухо шепнешь?
- Давай шепну, - ответил Сергий и отвел его чуть в сторонку.  Юнцы стояли улыбаясь, понимая, что сейчас услышит Александр, а он от услышанного просто раскрыл рот и развел руками. Он такого никогда не слышал, и ему было такого не понять. Он с завистью посмотрел на ребят, пошел на пень, где обычно молился Сергий, и сел там обхватив голову руками. Он не хотел, чтобы все видели, как он плачет, осознавая горькую действительность своей немощи.
Александр рывком встал и подошел к Медведям со словами:
- Давайте продолжать!
 И продолжил он весь показ приемов и даже предложил остаться на несколько дней с великим почтением к Сергию. Ему ясно открылось, что здесь сейчас происходит, зачем здесь эти простые крестьянские, дворовые и охотничьи ребята, и он с любовью смотрел на них и Сергия.
Всю жизнь этот огромный, сильнее медведя, человек жил под кнутом, он боялся князя, он боялся боярина, он боялся воинов, защищавших бояр, которые могли, проскакав мимо, ударит пикой зазевавшегося на пути и даже не поинтересуется: остался ли он жив. Лютый всю жизнь боялся медведей, потому что, если ты не будешь бояться, то ты не сможешь ненавидеть медведя. В страхе Лютого была его сила. И вдруг он увидел, что сила не в страхе, сила совсем в другом, и, получив от Сергия эту "силу", ребята становились другими. Александр представил, сколько таких ребят вскоре появится вокруг монастыря и был рад, что у них будет другая жизнь.
" С тобою Бог - не бойся ничего!" - вот и все, что сказал ему на ухо Сергий, но вместить эти простые слова Александр не мог - его сердце было воспитано в страхе. За то он видел, какими уверенными и простыми становятся ребята от этих слов, и понимал, что они смогут с ними жить. Так воспитывались воины силы. Вскоре ребята начали отделяться от своих семей и по всем холмам и Великому лесу Радонежа, начали строить свои подобия пустынь отца Сергия, оселки, в два-три дома, на которых они занимались земледелием и бортничеством (добывали мед). Мы к ним еще вернемся не раз, а сейчас предстоит важный рассказ о воинах духа.

Часть восьмая. Бог Триединый.

Глава первая. Треглавый дракон .


Радонеж был совсем не простое место. http://www.rusarch.ru/chernov5.htm Как теперь принято называть - "сакральное". Кривичи, давно пришедшие в места соседние, устроили здесь святилища и капища, чтобы боги их очищали эту землю для них. Земля была не удобная ни для скотоводства, ни для землепашества - холмистая да лесистая, но множество ручьев и дубравы, указывали им место обиталища их богов. Холмы  ими воспринимались,  как места жизнь богов подземных и наземных, а струи ручьев как живительные силы от этих богов.   По старой вере местных жителей, здесь было жилище бога треглавого: Чернобога,Белбога и Свантевита - бога богов. Им-то они и устроили святилища: одно, называемое Могильцы, куда они мертвых поселяли; другое -"Белые боги", это святилище  в виде полушария, шесть метров  в диаметре и три в высоту, сложенное из белого камня, в центре которого стоял идол Белбога.  А вот Свантевиту, богу – богов, он же - Радегаст, святилище было на берегу реки. Второе имя Свантевита было Радегаст, и теперь думаю вам понятно, почему на этом месте была поставлена церковь Рождества Христова, а праздник поминания усопших "Радоница" стал чуть ли не главным праздником в Радонеже.  Войска татар, а в 1327 году и с участием князя Ивана Калиты вырезали практически всех кривичей, и в том числе и за то, что те упрямо держались за своих идолов. Идолы были свергнуты, а на местах святилищ, еще со времен князя Владимира христиане ставили церкви.
Переехав в Радонеж, семья Варфоломея поселилась рядом с храмом Рождества Христова, но, если выйти на окраину поселения, то видно было святилище Бел Бога, белеющее у подножья  холма, строго на восток от Радонежа. Положение было странное, когда даже христиане, ходившие в храм, увидев капище, перекрещивались и тут же в его сторону кланялись. Священники всячески объясняли эту нелепость, но даже у крещеных не выветривалось  это поверие, не говоря уж о нехристях. Эти к капищу ходили, сказки про него говорили, воду из ручьев пили и убедить их в обратном было невозможно. Нет, в больших богов они уже не верили, но лешие и кикиморы им чудились повсюду. Самые темные носили к дубам и капищу петухов, и там им отрезали головы. Священники шли на хитрости и былинников уговаривали пропеть про Илью Муромца, нечисть гонявшего, и Добрыню Никитиче, змея со змеенышами конем топтавшим и плетью стегавшим. Особенно народ любил слушать  " Хождение Богородицы по мукам", где все эти нечисти осуждалися. “И вопроси Благодатная архистратига: “Кто си суть?” И рече архистратиг: “Сии суть, иже не вероваша во Отца и Сына и Святого Духа, но забыша бога и вероваша юже ны бе тварь Бог на работу сотворил, того они все боги прозваша: солнце и месяць, землю и воду, и звери и гади, то святей человекы, камени ту устроя, Трояна, Хърса, Велеса, Перуна, но быша обратиша бесом злым и вероваша, и доселе мраком злым содержими суть, того ради зде тако мучатся...”  пелось в "Хождении". Но дети былины слушали, на "Хождении" плакали, а родители их тайно к святилищу  бегали.
Дубы  у них тоже были распределены.  И знали ведь, к какому и зачем ходить нужно было. "Баловались" этим и охотники, оставляя в дуплах дубов подарки божкам лесным. Но все равно Чернобог насылал на них своих нечистей по ночам, а Белбог наказывал их под солнышком. Сергий решил победить этого "змея трехглавого". И сделал он это хитро

Глава вторая. Храм Пресвятой Троицы.

 Не думаю, что Стефан и Варфоломей долго выбирали место под строительство храма. Место было выбрано настолько гениально точно, что было понятно,что выбор был сделан давно. Чтобы попрать всех этих чернобогов и белбогов, нужно было понимать, что одни живут под холмом, а другие на холме.  Храм Пресвятой Троицы был поставлен на самом верху холма Маковец, на самой высокой вершине этой местности. И пока вокруг него был бор - его видно со стороны  Радонежа не было. Но Сергий провидел, что будет потом, и, когда леса не стало, то храм воспарил над местностью, как победа Пресвятой Троицы, над драконом трехглавым. Впрочем, он сначала хотел поставить храм прямо на капище Бело Бога, но потом решил, что Пресвятая Троица должна быть выше всего. А на святилище Белые Боги Сергий воздвиг каменный крест, он основал здесь селище Воздвижение, в котором потом появился прекрасный храм.
Так же мудро Сергий поступил и с еще одним символом языческого могущества - Дубом. Это дерево символизировало связь богов небесных с богами подземными. Рубить дубы язычникам  было категорически запрещено, что и препятствовало на этой местности, где было много дубов, развитию земледелия. Сергий, помолясь, с братией валили дубы, и делали из них кресты и церкви, чем приводил в ужас неверных.   Он же  начал сажать дубы, что по тем же диким повериям нехристей, могли делать только их боги. Дубы прекрасно росли и  утверждали силу Христианскую
Постепенно маленькие храмики появидись на всех холмах, и каждый из них был в пределах зрительной досягаемости. Кресты храмов стали видны из любого места, что означало полную власть Христа и Богородицы над Радонежем.  Это и было торжество Пресвятой Троицы. И  об этом говорит одно место в «Житии» Епифания Премудрого . Повествуя о «прогнании бесов молитвами святого». Епифаний создает образ монастыря-селения - места, просветленного духом и противостоящего мраку демонических сил природы: «Хотяше бо диаволъ прогнати преподобнаго Сергиа от мъста того...бояся... яко нъкую весь наплънит (наполнит. - С. Ч.) или яко нъкую населят селитву, и яко нъкий възградть градец обитель священную и вселение мнихом съдълает въ славословие и непрестанное пение Богу».84

Глава третья. Оселки.

Еще одну тайну Радонежа  Вам открою. До того времени люди селились вдоль рек. Это было  удобно  для передвижения, когда летом справлялись по рекам на лодках, челнах и всем что плавает, а зимой прокладывали санные пути и волока, и это тоже было удобно, так как точно не заблудишься.  В большой чести было рыболовство. Реку просто делили на участки, и каждое селение питалось с него разнообразной рыбою. Некоторые расширяли свои участки, копая заводи и делая запруды, но, в общем-то, рыбы и так всем хватало.  Пологие склоны речных берегов использовали для земледелия, а заливные луга для выпаса скота. Расширение полей  шло в сторону леса путем поджога опушек и потом расчистки гарей. В Радонеже в основном было два промысла - перевалка товара по реке Воже в сторону Волги, и охота. Добывали огромное количество оленей, косулей, кабанов, медведей, бобров  тетеревов и глухарей. Куницы, соболя, горностаи были особо - ценный товар, и больше служили денежным средством, чем средством украшения и создания одежды.
Радонеж, по способу заселения, до появления здесь, Троице Сергиевского монастыря, ничем от других территорий не отличался. Все поселения были вдоль рек, и  жило в них от 20 до 100 человек. После появления монастыря начали появляться оселки вдали от реки, и даже в глухом лесу, и у них была удивительная особенность - они были маленькие. Буквально один, два или три дома, все принадлежащие одной семье. Занимались их жители в основном небольшим земледелием, собиранием меда и изготовлением из него всяких медовух и ягодников. Медовухи варились как напитки и были с различными травами, а ягодники были залитые медом собранные в лесу ягоды и орехи. Сейчас бы это назвали варенье, но тогда его не варили, а просто заливали ягоды медом и они стояли так до самой весны. Так как в этой местности было много лип, то еще одним промыслом было лыко - мягкая часть коры липы, из которого плели лапти, короба,   веревки и многое чего еще. Но самое интересное, что здесь развилось как промысел. Бондари  изготавливали бочки, кадушки и другую утварь для хранения продуктов. В бочках хранили рыбу, соленину из мяса, капусту, ягоды в меде и много чего еще. Здесь бочки начали делать из дубов и они пользовались большим спросом. Это же успокоило жителей, что началась рубка дубов в этом сакральном месте.
  Селились на склоне холмов, так было легче с товаром к поселению спускаться.
Как и раньше особая опасность была от зверья и от разбойников. Люду нового двигалось по дороге  много, люд был разный. Некоторые просто и не видели ничего особенного в том, что можно зайти и взять, что им надобно, так как жили еще по старому "праву сильного". Но жители оселков в Радонеже были от этого защищены. И все дело было в Михаиле.

Часть девятая. Выучка.   

Глава первая. Медвежья подмога

Михаил остался с тремя медведями и мальчиком, помогавшим ему при болезни. Отношения в такой семье складывались не просто. Медведь – Лобастый, побаливал и бывал иногда раздражителен. Нет, Михаила он любил самозабвенно, а вот медвежатам и мальчонке нет-нет да от него и доставалось. Причем, он совершенно не разделял их между собой.  Тем, что со шкурами переносить его поддавки было легко, а мальчонке это приносило реальные травмы. Михаил уговаривал  медведя - Лобастого не обижать мальчонку, а он и не обижал, он "воспитывал",и был не виноват, что медвежье воспитание вот такое. Но когда, во второй половине лета медведь - Лобастый   вполне поправился и раздобрел, к нему вернулся добродушный характер пестуна и уважение к человеческому ребенку, и все подзатыльники остались только медвежатам. Медведи – охотники, помогли построить Михаилу малюсенький домик, для мальчиков еще один, и даже медведям соорудили прочную постройку, чем-то напоминающую берлогу.
Летом к ним в семью принесли еще медвежонка, и Михаил попросил ему сразу дать в помощники еще одного мальчика, который начал ухаживать за этим малышом.
Так дело и пошло.
Первый мальчик через год ушел с двумя медвежатами в другое место, где ему родня построила домик и дала помощников, потом еще, потом еще, в конце концом в округе появилось множество оселков в один - два дома, на дворах у которых были ученые медведи. Звери такие дворы обходили стороной, а разбойники, пару раз сунувшись, разнесли весть о том, что в Радонеже медведи понастроили домов и в них живут, что приводило в ужас не только самих разбойников, но и честной народ.
Радонежцы, конечно, смеялись, но сказку эту поддерживали, рассказывая небылицы про своих медведей на ярмарках от Ярославля до Москвы.  А, уж когда появились на ярмарках танцующие медведи, то сказки эти превратились в настоящую явь.


Глава вторая. Пляски продолжаются. 

Троице - Сергиев монастырь за несколько десятилетий стал большим землевладельцем, расстроился и имел огромное хозяйство. При этом жизнь братии так и не изменилась,- все трудились и жили скромно. Основным делом стала помощь больным и немощным, так как слава о чудесах исцеления, шла по всему и Московскому княжеству и окружающим землям.. Игумен Сергий и его ученики, основывали один за другим монастыри по всему Московскому княжеству. Причем, удельные князья, сами просили их это сделать, так как видели, что монастырь сразу становится центром хозяйственной жизни, соблюдает порядки и законы, справедливо решает все споры. Все монастыри были того же образца, что и Троице-Сергиевский - общежитные. Это не всем нравилось. Быть сытым, в почете, в званиях и при  суде (правящие архиереи имели свой суд, занимавшийся церковными и бытовыми делами), конечно, было проще и приятнее. Предложив церковь другую, которая не обирает народ и не заставляет его раболепствовать перед собой, а которая служит, что есть сил на благо народа, живя при этом в убогих одеждах и питаясь хлебом с водой, Сергий совершил настоящий переворот. Народ тянулся в его монастыри и за помощью, и за справедливостью, и даже за обучением.
Так же как и при Троице - Сергиевом монастыре, во всех новых было заведено обучать отроков и юношей пляскам охотников. Воинские доспехи и приемы были категорически тогда для черни запрещены, а как они развлекаются, устраивая свои хороводы-игры, не очень-то кого и заботило. Когда появлялся, кто-то посторонний, то все превращалось в веселие, а когда оставались только свои, то пляски приобретали боевой характер.
Тихие, спокойные оргомные монахи, такие же улыбчивые и приветливые  трудники и крестьяне на полях, внушали тихое уважение и почтение к Сергиевским монастырям. Князья и бояре списывали это на духовное воспитание и молитвы монахов, но то, что при монастырях растут  бесстрашные и могучие воины, особенно в голову никому не приходило. Так все было организовано аккуратно и тихо.

Глав третья. Кончилось тихое время.

Умер князь Иван Калита. Он был опытный дипломат и умел подарками угодить Орде. Почти сорок лет его правления потом назвали "великой тишиной", и это было действительно так. Ни одного набега, ни одного разорения за эти годы  Московского княжества не было. И силы окрепли, и князья ощутили свободу. А тут появился и князь, пожелавший сопротивляться улусу Джучи ( Орде) Дмитрий Московский. Он много советовался, много размышлял, как ему быть.  На помощь ему пришел Сергий Радонежский. Он не только сам объехал не желавших присоединиться к князю Московскому князей, но и Дмитрия уверил, что силы у него для освобождения собираются.
В общем- то речь не столько шла о том, чтобы совсем освободиться от Орды, а прежде всего о том, чтобы оставить порядок, который был при Иване Калите, когда просто возили в Орду дань, и жили мирно. Но не получалось это теперь так, поскольку у татар появился могучий и опытный союзник: литовский князь Ольгерд Гедыминович. Он взял ярлык на правление и сбор от татар, называл себя царем литовским и русским, и совершал карательные набеги, с целью увеличить подати и подчинить   Новгородское, Суздальское, Московское ,Владимирское и другие княжества. Примешалась к этому и вражда между Дмитрием Московским и князем Михаилом Тверским, которого  по- родственному защищал Ольгерд. Два раза он приходил из-за него к Москве, не смог взять новый каменный кремль, и разорял всю округу. Ольгерд умер в 1376 году, что и дало надежду князю Дмитрию на возможность сопротивления Орде.
Князья православные собрались  в Переяславле-Залесском и договорились, что они будут сопротивляться. При этом они только собрались показать, что не стоит посылать сюда карательные отряды, а  они сами справятся с правлением на этой территории.  Первую попытку они и сделали в 1376 году.
Весной 1376 года московский воевода и литовский князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский во главе русского войска вторгся на среднюю Волгу, взял откуп 5 000 рублей с мамаевых ставленников и посадил там русских таможенников (дорогу).
В 1376 году, перешедший на службу к Мамаю с левобережья Волги хан Синей Орды Арапша разорилНовосильское княжество, избегая сражения с вышедшим за Оку московским войском.
Весть о приближении татарского войска достигла южнорусских рубежей задолго до приближения противника, поэтому в землях Нижегородского княжества удалось сформировать сильное войско для отпора противнику. Войска для отпора планировал вести сам Великий князь Московский Дмитрий Иванович, спешно откликнувшийся на просьбу о помощи своего тестя нижегородского князя Дмитрия Константиновича.
Соотношение сил
О противнике долго не было слышно никаких вестей, поэтому Дмитрий Иванович вернулся в свои владения, оставив владимирский, переяславский, муромский, юрьевский и ярославский полки. Командующим был назначен молодой княжич Иван, сын Дмитрия Константиновича, участвовавший в предыдущем году в удачном походе под руководством Боброка-Волынского против ставленников Мамая на средней Волге.
Данных о численности ордынского войска не сохранилось.
Ход битвы.
Объединенное русское войско двинулось навстречу татарам, встав лагерем на левом берегу реки Пьяны, в сотне верст от Нижнего Новгорода. Тогда же пришло известие о том, что Арапша находится на Волчьей Воде, то есть на границах Новосильского княжества. В русском войске начала стремительно падать дисциплина, началось повальное пьянство, перестали нести караульную службу. Повесть о побоище на реке Пьяне, являющаяся основным источником по битве, в дальнейших событиях упоминает не Арапшу, а татар из Мамаевой Орды.
Русские воеводы забросили всё свое оружие и предавались развлечениям: «начаша ловы за зверми и птицами творити, и потехи деюще, не имея ни малейшаго сомнения». Простые воины последовали их примеру: бросали оружие, предавались пьянству и бражничеству.
Ордынцы, тайно подведённые мордовскими князьями, напали на русский лагерь 2 августа 1377 года. Русское войско, не изготовленное к битве, пустилось в бегство к реке, но было беспощадно уничтожено. Погиб под ударами татарских сабель князь Семен Михайлович (который также упоминается в числе погибших вКуликовской битве в 1380 году), вместе с ним огромное количество бояр и простых солдат. Многие тонули, не сумев переплыть Пьяну, в их числе оказался князь Иван Дмитриевич.
Глава четвертая.  Четвертая тайна монаха.

Положение, после разгрома русских войск на р. Пьяна складывалось не так, как ожидал князь Дмитрий Московский и он приехал к игумену Сергию Радонежскому за советом и благословением.
Сергий встретил его приветливо и посочувствовал горю князя искренне. Беседа было долгая и, выслушав все рассуждения Дмитрия, Сергий ему сказал:
- Я открою тебе одну тайну, которую в детстве получил от святого старца. Всю жизнь я её обдумывал и много наблюдал, думаю, что и тебе она сейчас пригодится в бою.
Князь внимательно к нему прислушивался и с интересом ждал, что такого может ему, воину, посоветовать человек церковный, никогда в битвах не участвовавший.
 - Тайна такая, - продолжил Сергий, - Пусть враг победит себя сам!
- Это как? - удивился князь.
- А вот так! -  ответил Сергий. Пригласи к себе Медведя-охотника, он тебе расскажет "как".
 У охотников  были уловки, когда медведь сам  себя убивал. Так, бывало, обложат охотники берлогу медведя, и будят его. Медведь выскакивает, а охотники рогатины в землю упрут, да и в грудь ему направляют. Медведь наскакивает на рогатину сам, сам же на ней и убивается. Иногда не выходит медведь подолгу, так охотники делают вид, что ушли. А он, разбуженный сразу заснуть не может, и вылезает веток погрызть А тут охотники его и окружают, и опять он на рогатину к ним сам кидается. Чтобы не проткнул он себя до конца, под острием рогатины планка ограничивающая бывает. Так медведь еще и за неё хватается, да и тянет себе рогатину в грудь. Остается охотнику только правильно направить рогатину, да удержать её при медвежьем прыжке.
Смекнул князь, что к чему. И встретил войско татарское  во главе с князем Бегичем у брода, через реку Вожу. Как охотники у берлоги, полукругом войска встали, и начали дожидаться, когда конница татар на них нападать начнет. Из воды им быстро не выскочить, а значит стрелами, копьями да пиками можно их удержать. Смекнул татарин, что не взять ему с хода войска Дмитрия, и несколько дней раздумывал. Тогда Дмитрий пошел и на очередную хитрость, сделав вид, что войска отводит от брода, освобождая поле для битвы. А сам по краям войска оставил самые сильные.  Начали татары через Вожу переправляться, часть вышла на берег, тут-то на них и напали русские. Не выдержали татары, кто здесь погиб, кто в реке потонул, но многие и спаслись бежав к себе в Орду. Пять князей татарских, вместе с Бегичем, погибли. Удалась Дмитрию хитрость, но знал он, что теперь разгневается Мамай.

Глава пятая. Подготовка к Куликовской битве.

Дмитрий Московский надеялся только на одно - Литва, после смерти Ольгерда, будет на его стороне. Такую надежду давало ему то, что основной наследник, Андрей Ольгердовичь, и его брат Дмитрий Ольгердович (Кейскут) перешли на его сторону и приняли веру правосланую, так как мать у Андрея была русская.
Но Андрей не смог сесть на престол Литовский в Киеве, проиграв битву своему брату Ягайло. Литва , теперь уже под управлением Ягайло, осталась союзником Орды. Кроме того Литва завела дружбу с Польшей и другими странами на западе, и могла рассчитывать на привлечение большого количества наемников. Не поскупился на сбор войска и Мамай, у которого шанс остаться у власти был, только если он подчинит себе северно - восточные русские княжества. Здесь было и богатство, здесь была и слава.
Опять князь Дмитрий "пришел" к игумену Сергию.
- Нет, нет у меня столько войск, сколько может собрать Мамай с Ягайло.За последние несколько лет, в тяжбе с Михаилом Тверским и Ольгердом, я столько воинов потерял, что за несколько десятилетий до этого Русь не теряла. На Воже мы выиграли хитростью, но на большое войско хитрости не хватит.
- Бог поможет, -  отвечал ему Сергий, - и людей даст и хитрости прибавит.
- Где, каких людей,- спрашивает в сердцах Дмитрий,- вон все войско мое под окнами твоими стоит.
- А пошли-ка к нему - предложил Сергий, указывая на дверь.
Они вышли во двор, на дворе был отряд воинов Дмитрия, монахи, и трудники занимавшиеся лошадьми воинов.
- Ну, кто у тебя воин славный, на кулачках биться годный? - спросил Сергий Дмитрия.
- Да, вот! - показал Дмитрий на воина, действительно великого и ростом и в плечах.
- Ну, так пусть он побьет Николушку,- сказал Сергий, взяв за плечи молодого, крепкого трудника, и что-то шепнул ему в ухо.
 Воин вопросительно смотрел на Дмитрия, так как не по достоинству ему боярскому  было биться с чернью. Но Дмитрий пожал плечами и сказал
- Ну, побей!
Воин подошел к Николушке и, развернувшись, отвесил ему оплеуху. Только не попала его рука в ухо Николушки. Да и Николушка-ка-то, просто подвинулся, и пальчиком воина подтолкнул и упал воин, в своих сапогах запутавшись. Встал он, конечно, разъяренный, но после того, как упал еще два раза, схватился за меч. Сергий посмотрел на Дмитрия укоризненно и тот прикрикнул:
- Не надо мечом! - и вложил в руку воина плеть.
Как можно было так размахнуться и плеснуть плетью так, чтобы она завилась у тебя вокруг шеи, и один конец держит Николушка, воин понять не смог. Придушенный своей же плетью он смотрел на Дмитрия вопросительно и в недоумении.
 Дмитрий махнул примиряюще рукой и спросил Сергия:
-  Что, и другие так могут?
- Так сам посмотри, - улыбаясь сказал Сергий.
Князь махнул призывно молодому труднику, стоявшему с  охапкой сена для лошадей.
Тот подошел, не выпустив охапку.
- Ты тоже так можешь? -  спросил его Дмитрий, показывая на Николу
- Так все так могут! - ответил тот. - Дело не хитрое.
Взъяренный его улыбкою, Дмитрий сам дал оплеуху труднику, и оказался на земле, животом, уткнувшись в сено лицом.
- Так  ушибиться можно,  - сказал молодой  трудник дурашливо, поднимая князя за локоть.
Князь стоял в недоумении и обводил взглядом, окруживших его монахов, трудников и просто чернь. В глазах молодых мужчин и юношей, он видел спокойную и веселую уверенность и был ею потрясен. 
- И много их у тебя? - спросил он у Сергия.
- Так  не у меня, - твои это люди, - ответил Сергий, - за тебя и Бога они с радостью умрут.
- И кто же их этому научил? - поинтересовался князь.
- Да Медведи в лесу! - не соврал ему Сергий.
- Медведи говоришь, - улыбнулся князь, ну и мудрен же ты отец Сергий, никого мудрее не видывал.
- А в других монастырях? - спросил он
- И в других монастырях, - ответил игумен Сергий.
- Даааа, "Бог людей даст", - улыбаясь, повторил слова Сергия князь. И шутя, спросил:
-А что за хитрость -то Бог "прибавит"? - продолжал спрашивать князь, помятуя о разговоре в келии.
- А про хитрость пойдем я тебе расскажу, - сказал игумен Сергий, показывая князю на дверь своей келии.

Глава шестая.   Хитрость.

Михаил был уже стар, чтобы ходить такие длинные расстояния. Да еще по лесным тропам, да еще дожидаясь других. Но вызвавший его к себе на разговор отец Сергий все пояснил, дал просфору и сказал, что это надо сделать. Весточка о том, где собраться, была разослана всем, и вот теперь они: в одной руке рогатина, в другой руке цепь,- лежали, распластавшись на сырой траве, заняв это положение еще ночью. Все должно будет произойти утром, а сейчас нужно было тихо ждать, не пропустив начала. От усталости у Михаила смертельно болела сломанная когда-то нога, и слипались нестерпимо глаза. Он делал все, чтобы не уснуть, но так и не заметил, когда уснул.
- Вставай, пора! - услышал он знакомый с детства, такой родной и такой близкий голос, и увидел над собой, склонившееся лицо батюшки Сергия.
- Что пора? - как полагается, спросил Михаил.
- Умирать пора! - ответил отец Сергий и Михаил почувствовал, как дрожит под ним земля. Особым свистом он дал сигнал приготовиться, и когда кони, как в его сне, в юности, вывалились из тумана, он дал решающий знак. Два ряда охотников встали с рогатинами, упертыми в землю, на пути коней и их воспитанники - медведи поднялись, чуя конную лавину на задние лапы, и заревели. Охотники-медведи повторили многократно их рев.
Когда отец Сергий узнал, что едет князь, предполагая, зачем он это делает, он попросил прийти к нему Михаила и спросил:
- Сколько дрессированных Медведей сейчас можно набрать по всему московскому  княжеству?
Михаил ответил, что наверно уже несколько сот, но он не всех может и знать Конечно, было принято медвежонка, перед воспитанием, принести к нему, чтобы он сказал, будет ли из него толк, но дальние воспитатели уже могли этого и не делать, так как сами уже стали опытными.
Тогда отец Сергий выспросил его, можно ли положить ночью медведей на поле, а утром поднять их на конницу. Услышав утвердительный ответ, он сказал, что даст знать, когда это сделать. Рассказав князю об этой хитрости, он очень удивил его, но князь согласился выделить специальных гонцов, чтобы извещать Михаила, куда и когда нужно привести его "войско".
Уверенность, что и эта хитрость пройдет, у князя Дмитрия появилась, когда на его клич собраться в войско, поддержанный Сергиевскими монастырями, пришли тысячи простых людей, со взглядами и улыбками , какие он видел на лицах монахов и трудников у отца Сергия. Оружия никакого, кроме рогатин и пик они не брали, да и понимали, что им предстоит только как можно достойнее умереть.
В ожидании атаки татар войска русские стояли всю ночь, понимая, что конницу Мамая еще никто не мог остановить. Со скоростью стрелы, на могучих конях, она пробивала любое войско сходу и уже сзади, плавно разворачиваясь по кругу, дотаптывала войско с правого фланга.
Князь знал эту неизменную тактику татар и поэтому главный, заградительный полк, собранный из "обученных Медведями" мужиков и юношей,  был поставлен в центре, под конницу.
 Как ночью пробрались и легли между этим полком и конницей татар - Медведи, никто не видел. Гонец сообщил князю, что медведи на месте, но какой от этого будет эффект никто не знал. Князь надеялся на молитвы Сергия.

Когда перед конями вздыбилась стена медведей, и на первых из них бросились лютые звери, кони дрогнули. Никогда они не видели пред собой такого ужаса и никогда не слышали такого дикого визга, рваных первых рядов. Лошади повернули на круг, не слушаясь своих седоков.
Это было совершенно неожиданно для татарских лучников. Он не видели, что происходит впереди и, когда с правой стороны на них  начала двигаться конница, они никак не могли подумать, что  это – свои,  и выстрелили им на встречу. Это потом они распускали слухи, что русские молились и все стрелы встали в воздухе и обрушались на своих.  Все было элементарным страхом и растерянностью.
 Сделав круг, татарская конница опять устремилась вперед, перескакивая тела охотников и туши медведей, затоптанных в первой атаке. Время татарами было упущено.



Эпилог

Несомненно, что история Сергия и Медведей выдумана и в реальности вряд ли происходила. Но несомненно и то, что Сергий внедрил в русскую жизнь новые отношения с окружающим пространством, восстановив в нем приоритет христианской символики, несомненно принес новый образ монаха -бессребреника, при больших хозяйственных и материальных возможностях. Он смог объединить князей на основе духовного объединения территории через образование на ней связанных друг с другом монастырей - землевладельцев.
Все остальное в повести тоже не выдумка, а художественно оформленные факты и предания из жития Сергия,  жизни государства и народа того времени С ними можно спорить, можно отрицать, но доказать, что этого не было, так же  теперь не возможно, как и доказать, что все - абсолютная правда. 



  Большинство иллюстраций картины
Художника Сергея Ефошкина