Узоры сказка для девочек

Ольга ревет, стоя на перроне. Последняя надежда на то, что с помощью макияжа и нового платья она сможет удержать Сашу стекает черными потеками туши по щекам. Светит майское солнце, город наполнен ярко зелеными бликами ранней листвы и от того делается еще больнее. Пусть бы дождь, слякоть, серость — пусть мрачные безразличные лица вместо искренней жалости, что читается на лице проводницы. Ольга, словно второстепенный персонаж, эпизодическая роль в кино про жизнь какого-то интересного человека, стоит в его сцене под солнцем, освещающим его судьбоносный момент, а она демонстрирует его прошлое, сопливое и глупое.
Саша уже не здесь. Ему стыдно от своего раздражения, что накатывает при виде Ольги, ему не терпится уже оказаться в купе и самому лить слезы, лежа на верхней полке, одновременно ликуя при виде все быстрее проносящихся строений родного города. Пока Ольга шмыгает носом на плече, он уже проживает сорокаминутную трагическую тишину — попутчики все понимают и втайне завидуют его началу Пути. Затем он вытирает скупые слезы, спускается вниз и идет за чаем. За пол-часа прощания перед глазами пролетает вся прошлая жизнь. Столица манит, закрашивая серым их с Ольгой совместную жизнь, оставляя в памяти лишь пошлые провинциальные узоры ковров на стенах и незаметно стирая любовь, что жила в многочасовых объятьях на старенькой кушетке.
Раздается долгожданное объявление. Саша поспешно заходит в вагон, расталкивая неторопливых попутчиков. «Он пожалеет!» - говорит проводница Ольге, намекая то ли на женскую солидарность и месть, то ли на его будущее.
В квартире настолько тоскливо, что Ольга собирает сумку, оставляет ключи подружке и возвращается на ненавистный вокзал, ожидая электричку на родительскую дачу. Запах креозота от шпал становится для нее символом разбитой любви. Голова еще кружится от слез, но внутри уже все спокойно. Он решил «Увидеть и покорить мир» ценой ее сердца, она ответит, изгнав его оттуда. Два часа среди рюкзаков и тележек пожилых дачников, пол часа от станции до дачи и еще пятнадцать минут рыданий в мамино плечо!
Удивительное явление, эти советские старые обои. Почти до утра Ольга рассматривала узоры, сливающиеся в жутковатые лики не то людей, не то зверей, скрывающиеся под невинными линиями и точками, будто художник на фабрике втайне реализовывал свои таланты сюрреалиста и мистика. Чтобы не забыть наиболее заметных, она обводит их ногтем, оставляя неровный след. Вот Саша, он с пятачком и рогами, а вот силуэт принцессы — это она сама! Вот его новая работа в столице — покосившийся домик «самого модного» клуба. Ольга ищет свой путь, но рядом с ее силуэтом только что-то напоминающее облака.
Узор не обманул. Уставший от бабьих слез отец созвонился со своим знакомым и через неделю у Ольги собеседование. «Мир посмотришь!» - буркнул отец из под объятий дочери, уже представившей себя в форме стюардессы.
Москва встретила Сашу воровством кошелька на вокзале, душной комнатой в гостинице и работодателем с особенными взглядами на мужскую дружбу. Каждый вечер, отправляясь на работу, он проезжал из своего пригорода через «Огни Большого города», погружаясь в темноту другой окраины. Клуб оказался придорожным рестораном, где его работы звучали на разогреве дискотеки 80-х. Не то, чтобы совсем плохо. Просто не так.
Иногда он созванивался с Ольгой. Она смеялась над его рассказами о посетителях и любвеобильном директоре, приободряя и обещая скорые перемены - «Тебя обязательно заметят!», «Когда будешь выступать в «Олимпийском», передашь билетик?!». Потом они прощались, она легко, а он еще долго слушал гудки.
Все постепенно наладилось. На его страничке социальной сети в графе «Местоположение» лукаво красовалась Москва, по мнению многих приезжих уже поглотившая Зеленоград и Химки. Ольга выкладывала безвкусные фотографии, то выходящая из морской пены, то на фоне статуи Свободы и королевских гвардейцев.
Когда Саше не спалось, он разглядывал узоры на старом ковре, что висел над кушеткой. Иногда ему казалось, что среди переплетений он различает два силуэта, принцессу и музыканта, обнимающие друг друга, но стоило моргнуть и картинка растворялась среди безвкусных красно-коричневых орнаментов.