Всеармейский старшина

Когда-то имя гвардии старшего прапорщика Дмитрия Николаевича Холмина было известно в любом, даже самом отдаленном гарнизоне Вооруженных Сил Советского Союза. Всеармейский старшина, всесоюзный прапорщик — как только не называли этого заслуженного человека! Армия стала для него родным домом. Солдаты — детьми. Среди его бывших питомцев — ученые и генералы, министры и директора промышленных предприятий, писатели и руководители институтов. И все они сохранили добрую память о своем наставнике, сумевшем стать легендой еще при жизни. Все они и по сей день признательны ему за то, что он научил их быть щедрыми на душевное тепло, любить свое дело и честно его выполнять.

19 апреля этого года исполнилось уже 15 лет, как Дмитрия Николаевича Холмина нет с нами. На памятнике ему высечены такие слова: «Яркий неповторимый пример служения Родине и ее Вооруженным Силам, которым он отдал сорок пять лет и был счастлив такою судьбою».

Этим сказано все!

Дмитрий Холмин родился в солнечной кипучей довоенной Одессе. Трудное, но славное это было время. Новые, доселе незнакомые понятия и названия по-хозяйски входили в мальчишескую, не по годам суровую жизнь. Днепрогэс, Турксиб, Магнитка… Новые имена героев, на примере которых он учился вместе со своими сверстниками: Чкалов и Стаханов, Водопьянов и Бусыгин, Раскова и Ангелина. Им они подражали, на них хотели походить, но празднование побед первых пятилеток уже незримо соседствовало с подспудным ожиданием войны.

Тревожными, рвущими сердце сиренами, женским плачем и суровыми, точно окаменевшими, лицами соседей вошла она в его жизнь. Летом сорок первого ушел на фронт отец. Встретиться им было уже не суждено. В октябре сорок второго Николай Холмин пал смертью храбрых под Сталинградом.

Да и к самому Димке «костлявая» подошла почти вплотную, накинулась на него черной тенью фашистского бомбардировщика, безжалостно поливавшего свинцом эшелон, в котором он ехал в эвакуацию вместе с матерью и бабушкой.

Крик людей, мечущихся по выжженной солнцем степи, на всю жизнь врезался в его память, равно как и рев пикирующей стальной машины, и запах сухой, жесткой земли, в которую хотелось вжаться, и неизвестный красноармеец, накрывший его собой. Подставив свою спину маленькому свистящему кусочку металла, нацеленному в хрупкое детское тельце, он спас мальчонку от неминуемой гибели. Спас ценою собственной жизни. Это случилось у железнодорожной станции Буялык, всего в шестидесяти километрах от Одессы.

Война заставила рано повзрослеть, лишила детства целое поколение. Взамен предложила раннюю самостоятельность, тяжелый труд, а также умение переносить тяготы и лишения. Оставила в наследство основательность и деловитость, скрупулезность и тщательность, благодаря которым много позже старшина Холмин станет всеармейской легендой.

* * *

Весна 1951 года. Военком, немолодой поседевший полковник, обходил пестрый строй призывников. Он долго и внимательно вглядывался в лица новобранцев и неожиданно остановился напротив молодого коренастого паренька.

— Фамилия?

— Холмин.

— Так вот, Холмин, — уверенно, без малейших колебаний сказал полковник, — назначаю вас старшиной команды призывников.

Сегодня трудно сказать, почему полковник выбрал именного его. Были в той шеренге и повыше ростом, и пошире в плечах, да и вообще ребята посолиднее. Однако старый фронтовик сумел уловить в нем что-то такое, что и определило всю его дальнейшую жизнь. Случайность или прозорливость умудренного жизнью, службой и войной человека? Скорее, второе… И знал ли тогда Дмитрий Холмин, что устами военкома говорила сама Судьба?

Поезд с призывниками отправился в далекую Белоруссию, которой суждено было стать для Холмина второй родиной.

* * *

Службу он начинал в Заслоново, в учебном танковом батальоне 3;й танковой дивизии. Через полгода, успешно сдав выпускные экзамены, остался командиром отделения в своем же взводе вместо уволенного в запас сержанта. А еще через шесть месяцев Холмина назначили старшиной его родной учебной танковой роты. Много позже в своей книге «Счастлив такою судьбою» он по этому поводу напишет:
«Принимая эту хлопотную должность, не думал, что она станет моей судьбой, что рота будет моим домом многие годы».

Службу Дмитрий полюбил. Отдавался ей сполна. А перед увольнением в запас у него появилась мечта. В стране началось освоение целины. Он был молод, здоров, полон энергии и искренне считал, что его место именно там. Однако судьба распорядилась по-своему.

Незадолго до увольнения в запас его принимали в кандидаты в члены Коммунистической партии.

«Вы один из лучших старшин в дивизии, — вспоминал в своей книге Дмитрий Холмин слова, сказанные начальником политотдела соединения на заседании партийной комиссии. — А нам очень нужны толковые старшины. Так вот, мы даем вам партийное поручение остаться на сверхсрочную службу и стать кадровым старшиной. Как вы на это смотрите?»

Ответ был положительным.

Из Заслоново его перевели в Лепель, а затем в Печи, где в 1960 году 47;я гвардейская танковая дивизия стала 47;й гвардейской учебной танковой дивизией. Это было очень большое соединение, насчитывавшее в своих рядах восемнадцать с половиной тысяч военнослужащих. Одних курсантов обучалось тысяч пятнадцать. Поэтому хорошие командные кадры были здесь просто необходимы.

Для дальнейшего прохождения службы в соединение направлялись самые опытные и подготовленные военнослужащие. Вместе с другими лучшими сверхсрочниками в Печи приехал и старшина Холмин. Принял хозяйство 1;й учебной танковой роты 3;го батальона 11;го учебного танкового полка. В этом подразделении он пережил расцвет своей служебной карьеры, заслужил всеобщее признание. Именно здесь раскрылся во всю мощь его неповторимый старшинский талант.

* * *

В армию Холмин пришел, имея за плечами всего семь классов образования. Причина — трудное послевоенное время. Страна возрождалась из руин, и повсюду ощущалась острая нехватка рабочих рук. Не до учебы было.

Однако, став сверхсрочником, он, по его собственному признанию, с каждым годом все острее и острее ощущал дефицит знаний. «Маловато у тебя, товарищ Холмин, грамотейки, — так оценивал Дмитрий Николаевич свой тогдашний багаж спустя годы. — В армию с каждым годом приходило все больше ребят со средним образованием. Мало уже было показать подчиненным пример в стрельбе или вождении. Солдаты и сержанты все больше интересовались политикой, литературой, искусством, наукой, и я просто не мог оставаться в этих областях, мягко говоря, некомпетентным человеком».

Не в его характере было мириться с подобным положением дел и искать оправдания. Пришлось заняться самообразованием. Приложив максимум усилий, он изменил ситуацию в корне. Поработать пришлось крепко. Экстерном сдал экзамены за десятилетку. Но этим не ограничился. Постоянно повышать свой интеллектуальный уровень стало стилем его жизни. Так и не получив высшего образования, он был все-таки очень образованным и начитанным человеком. Его университетом стала служба в армии, а дипломной работой — написанная книга.

Своей эрудицией Дмитрий Николаевич удивлял многих. И не каждый офицер осмеливался вступать с ним в полемику, так как риск попасть впросак был очень велик.

Для него была абсолютно неприемлема ситуация, когда кто-то начинал чем-либо оправдывать свою необразованность: дескать, мы — люди простые, институтов не кончали. Холмин искренне считал, что люди такого склада приносят армии один вред, и именно из-за подобных горе-воинов «высокое, полное глубокого внутреннего смысла слово «солдат» иногда переиначивается в «солдафон».

«Военный человек, — размышляет он на страницах своей книги, — немыслим без глубочайшей профессиональной компетенции, технических знаний. Современный прапорщик непременно должен быть культурным, интеллектуально развитым человеком. Думаю, стоит всячески поощрять тягу прапорщика к знаниям, предоставлять возможность учиться заочно тем, кто изъявит такое желание и сумеет совместить службу с учебой без ущерба для первой».

Сегодня, когда итог вооруженного противоборства во многом зависит от интеллектуального багажа и профессиональной подготовки каждого военнослужащего, эти слова, согласитесь, звучат как никогда актуально.

* * *

Старшинский хлеб в армии труден и хлопотен. В своем подразделении старшина отвечает практически за все: обучает и воспитывает личный состав, обеспечивает внутренний порядок, следит за внешним видом солдат, подгоняет им форму, готовит суточный наряд, кормит, поит, обувает, водит в баню, отвечает за исправное состояние имущества, за учебно-методические пособия… Да разве все перечислишь?.. Проще сказать, за что старшина не отвечает… И разобраться, не утонуть в этом ворохе каждодневных проблем — дело не шуточное.

Главное, что отличало стиль службы Холмина, — это огромная, заранее тщательно спланированная подготовительная работа, в один голос утверждали сослуживцы легендарного прапорщика, когда речь заходила о секретах его мастерства. Была у него система! В этом была его сила. В этом была его мудрость.

«В старшинской работе важна плановость», — любил повторять Дмитрий Холмин. Канун строевого смотра — это практически во всех казармах самое горячее время. Солдаты с вечера начинают развивать интенсивную деятельность, которая зачастую не затихает и далеко за полночь. Жизнь бьет, что называется, ключом: экстренная стрижка, утюжка формы, починка обуви. Дым стоит коромыслом. А наутро, когда начинается проверка, полусонные бойцы с покрасневшими от недосыпания глазами, с трудом улыбаясь в лицо проверяющим, докладывают о том, как им замечательно служится.

У Холмина же, по всеобщему мнению, такого в принципе быть не могло. В то время как на других без слез и смотреть было нельзя — мешковатые увальни, да и только, его курсанты всегда выделялись из общей массы выправкой и молодцеватым видом. Дмитрий Николаевич четко сознавал, что воспитание в подчиненных любви к порядку начинается с внешнего вида, соблюдения формы одежды. Поэтому ежедневный утренний осмотр для его подчиненных превращался в самый настоящий строевой смотр, готовиться к которому надлежало заранее, в личное время. И — ежедневно!

В первую очередь Холмин прививал любовь к порядку своим личным примером. Выглядел всегда безупречно. Издали его можно было запросто и с полковником спутать. От него это передавалось сержантам, к этому же стремились и солдаты. Спрос за нарушение формы одежды, несвежие подворотнички и плохо вычищенные сапоги был строгим, но справедливым. Ибо, по глубокому убеждению Дмитрия Николаевича, «из мелких поблажек подчиненным вырастают крупные нарушения». Даже с формально проведенного утреннего осмотра.

Мелочей и формализма для Холмина не существовало в принципе. Поэтому ночь перед проверкой его воспитанники, в отличие от других, спали безмятежным сном, а наутро их бодрые, свежие лица и безупречный внешний вид говорили сами за себя.

Вот что значит система!

* * *

К сержантам Дмитрий Николаевич относился с особой, отеческой любовью. Холил, воспитывал, лелеял. Но и спрашивал с них по всей строгости. «Чтобы подчиненные любили тебя, верили тебе, надо любить их. Любить так, как отец любит сыновей: бескорыстно и строго», — так писал он в своей книге.

Сержанты были для него первыми помощниками. В них он был уверен, как в самом себе. А все потому, что сам занимался их обучением, сам готовил из них младших командиров. Готовил не формально. С душой и терпением ковал у своих воспитанников настоящий командирский характер. «Не может быть хорошего отделения, подразделения, части или корабля, если в них мало требовательных, волевых, самостоятельных, инициативных сержантов», — это была его твердая позиция, сформированная за долгие годы службы. Они были для него словно родные дети.

Когда срок службы сержантов подходил к концу, он каждому покупал подарок на память. То часы, то электробритву, то какой-нибудь сувенир.

В свою очередь сержант всегда перед отъездом дарил хорошую книгу с дарственной надписью — для библиотеки. Традиция эта никому не навязывалась, а сложилась сама собой.

* * *

Что такое хороший старшина для командира? Этим вопросом я задавалась на протяжении всей работы над материалом, с ним я обращалась ко всем, с кем встречалась, и все, словно сговорившись, давали один и тот же ответ:

— Хороший старшина — это для командира своего рода ангел-хранитель, залог успешной служебной карьеры и командирского авторитета.

Именно таким ангелом-хранителем для своих командиров и был Дмитрий Николаевич. Его житейская мудрость, основывающаяся на богатом опыте армейской службы, знания не раз помогали им увидеть те проблемы, которые командирский глаз, бывало, и не замечал. Он не боялся, обратившись по команде, подойти к командиру полка и без всякого смущения довести до него проблемы коллектива или поднять тот или иной вопрос. Для пользы дела мог и до командира дивизии дойти.

Командирская голова болит о многом, иногда на что-то просто не хватает времени, чего-то просто не замечаешь. Мыслит он немного другими категориями и масштабами. Зоркий старшинский глаз Холмина подмечал все мелочи, мешавшие службе. И не просто подмечал, а предлагал конкретные пути их решения. То посоветует командиру отправлять по утрам полковой автобус за офицерами и прапорщиками, которые жили на значительном удалении от части, то подметит, что неплохо было бы по пути за ними еще и детишек в школу подвозить, так как добираться им до нее было достаточно проблематично. По большому счету, решение этой проблемы и яйца выеденного не стоит. Необходимо было только принять то или иное решение. И когда это решение принималось, а командир слышал в свой адрес теплые слова благодарности, то в очередной раз испытывал чувство глубокой признательности своему старшине за его «подсказки».

* * *

Дмитрий Николаевич всегда с большим уважением относился к офицерам. Особенно к фронтовикам, которые «добросовестно, без громких слов делали свое дело и не требовали себе никаких привилегий». Он ценил их опыт, их знания, которыми они щедро делились с курсантами во время занятий.

— Товарищи офицеры, я вас прошу только об одном — дайте курсантам знания. За дисциплину и порядок в подразделении пусть моя голова болит, — любил повторять Холмин.

И это были не просто слова. Огромный воз воспитательной работы он брал на себя. В будни ли, в выходные ли Холмин всегда знал, чем занять солдат. Никто праздно не болтался и от безделья не маялся.

— Откуда в нем это?! — недоумевали командиры. — Каждый раз что-то новенькое придумывает!

Если кто-то из офицеров появлялся в расположении в выходной день, Холмин расценивал это чуть ли не как личное оскорбление.

— Вы мне что, не доверяете? — по-стариковски недовольно ворчал он.

Дмитрий Николаевич в роте находился от подъема и до отбоя, и командиры могли чувствовать себя за его широкой коренастой спиной более чем уверенно.

Авторитет Дмитрия Николаевича был настолько незыблем, что рота, в которой он служил, зачастую ассоциировалась не с именем ее командира, а с ним. Все так и говорили: «Рота Холмина, сержанты Холмина, курсанты Холмина».

Молодым же офицерам спуску за нерадивую подготовку к учебным занятиям старшина не давал. Соблюдая субординацию, замечания в служебном порядке, конечно, он им не делал. Но на партийных собраниях, где звания и должности теряли свое значение, по поводу недобросовестной подготовки к занятиям выступал резко и принципиально. И делал он это исключительно ради пользы дела, за которое переживал всей душой.

* * *

Инструктаж суточного наряда входит в служебные обязанности любого старшины, но только Холмин смог поднять это, казалось бы, рутинное мероприятие на уровень искусства. В отличие от других, он всегда проводил его не в расположении роты, а перед штабом полка. Все проходило в строгом соответствии с требованиями устава. Это был не просто инструктаж, а детальный «разбор полетов» на случай любой непредвиденной ситуации.

— Вот ты разговариваешь по телефону, а в расположение заходит командир. Правая рука занята — твои действия? — допытывался он у будущего дневального. — Или ты остался за дежурного, а в расположение комдив прибыл. Что ты будешь делать: доложишь, подашь команду, представишься, вызовешь дежурного по роте?

После подобного инструктажа его подчиненных было практически невозможно застать врасплох.

Каждая команда, исходившая из его уст во время этого действа, проговаривалась четко, внятно и громко. Я бы даже сказала — театрально подчеркнуто, вплоть до акцентирования правильного ударения на нужном слоге. Кто-то скажет: «Показуха!». А я возражу — любовь к порядку, соблюдаемая даже в таких мелочах. Изо дня в день, из года в год, без скидок на выходные и праздники, на усталость, недомогание или просто плохое настроение. Делать только так, как надо. Либо не делать вообще. Это не показуха! Это — стиль жизни!

* * *

В своей казарме Холмин создал такой уют — любая хозяйка позавидует. Электроприборы были всегда в исправности, все имело свое место, везде царил образцовый порядок.

47;я гвардейская учебная танковая дивизия, переименованная впоследствии в 45;ю гвардейскую учебную танковую дивизию и преобразованная позднее в 72;й гвардейский окружной учебный центр подготовки младших специалистов (танковых войск), никогда не была обделена вниманием начальства. Всевозможные комиссии сменяли одна другую, и всегда проверяющих, осчастлививших Печи своим посещением, первым делом вели в «вотчину» Холмина. Да и министров обороны стран — участниц Варшавского договора привели не куда-нибудь, а к нему. Именно на базе его роты устраивалось и большинство показных занятий.

Дмитрий Николаевич очень ревностно следил за успехами других. Это была обычная здоровая конкуренция. Если кто-то из старшин в других ротах разживался обновкой, никто не сомневался в том, что Холмин не заставит себя долго ждать с ответным ходом. Его «ответ Чемберлену» был незамедлителен. Из-за его особой хозяйственной хватки все технические новинки в первую очередь появлялись именно у него. В канцелярии роты, вызывая добрую зависть соседей, стояли две печатные машинки. В то время, когда у других планы-конспекты и ротная документация велись писарями от руки, у Холмина все это печаталось на машинке.

* * *

Быть первым стало его образом жизни. Первым во всем. Его учебная танковая рота была не просто первой в третьем батальоне по своему порядковому номеру, она была лучшей в полку, в дивизии, а может, и во всем КБВО. Лучшая не год и не два. На протяжении 22 (!) лет рота Холмина никому не уступила своего лидерства. Не раз ее благосостояние повышалось за счет победы в различных соревнованиях: то телевизором разживутся за лучшую строевую песню, то магнитофоном, то еще какой-нибудь редкой по тем временам электрической роскошью.

Когда в 1993 году в результате оргштатных мероприятий учебный танковый полк был реорганизован в полк по подготовке специалистов родов войск, подразделение Холмина по новому штату стало 3;й ротой по подготовке специалистов радиоэлектронной борьбы 1;го батальона. Третьим Холмин быть не привык. Он потратил много усилий и добился того, чтобы на уровне дивизии роту продолжали называть первой, хотя по всем документам она значилась за номером три.

* * *

Чем больше я узнавала об этом человеке, тем чаще задавалась вопросами: что же в его работе было такое, что выделяло его из многотысячной массы прапорщиков и старшин, служивших в одной из самых мощных и многочисленных армий мира; что помогло ему стать живой легендой в то время, когда прижизненной славы удостаивались разве что космонавты, да еще летчики-испытатели? Не воевал, не совершал в обычном понимании обывателей подвигов. А ведь вся его жизнь, каждодневная служба и осталась в людской памяти самым настоящим подвигом, доблестным примером служения Отечеству. Сам Дмитрий Николаевич объяснял это жизненным опытом, который приходит к нам с годами. А мне кажется, что главное кроется в умении полностью отдаваться любимому делу. Целиком, без остатка.

Кому-то сегодня может показаться, что вся его служба прошла без сучка и задоринки. Но мнение это поверхностное и обманчивое. Как у каждого военного человека, и у него были ошибки и досадные промахи. Особенно в начале его старшинской карьеры. Однако многие его командиры, с которыми мне довелось встретиться во время работы над материалом, были непреклонны во мнении:

— У Холмина никогда не было проколов! — И многозначительно добавляли: — Никогда!

* * *

В 1971 году по инициативе министра обороны СССР Маршала Советского Союза Андрея Гречко было принято решение о возвращении в Советскую Армию института прапорщиков. В январе 1972 года в 45;й гвардейской учебной танковой дивизии впервые должны были присвоить звание прапорщик сорока трем лучшим старшинам. А присвоили только сорока двум… Холмин отказался наотрез.

— Я старшина! Стар-ши-на! Это звучит! А кто такой прапорщик?!

— Дима, я тебе приказываю как бывший комбат, — пытался вразумить взбунтовавшегося вдруг подчиненного начальник отдела кадров дивизии гвардии полковник Валентин Иванов. Бессменный победитель и передовик «старшинского производства», рота которого на протяжении стольких лет всегда оставалась лучшей, по мнению Иванова, заслуживал того, чтобы очередное звание ему присвоили в первую очередь.

Холмин же сопротивлялся целый год. Однако, когда весной 1973 года начальник управления кадров Краснознаменного Белорусского военного округа генерал-майор Кузнецов зачитал перед строем приказ командующего войсками округа генерал-полковника Третьяка о присвоении гвардии старшине Холмину звания прапорщик, деваться ему было некуда. Не перечить же генералу.

* * *

Приближался к своему завершению предельный срок службы в Вооруженных Силах, отведенный законом для прапорщиков. 45 лет жизни пролетели как один день. Задумался Холмин. Жизни своей без армии, без родного подразделения представить он себе не мог, поэтому и обратился к министру обороны СССР Маршалу Советского Союза Андрею Антоновичу Гречко. Сделал это весьма тонко. Отправил ему в подарок свою книгу и деликатно пометил, что так, мол, и так, служить осталось всего ничего. Андрей Антонович оказался человеком догадливым, скрытый намек понял без лишних слов, поэтому и прислал ему следующий ответ: «Служите столько, сколь посчитаете нужным». Так вопрос с увольнением в запас отпал сам собой.

* * *

По своим способностям в зените служебной карьеры он мог самостоятельно командовать не только учебной ротой, но и учебным полком. Ему не раз советовали получить заочно высшее образование и надеть офицерские погоны. На что он всегда отвечал:

— Я не знаю, каким стану офицером, но таким старшиной уже точно не буду… Так зачем же что-то менять?

У заслуженного прапорщика была другая мечта. В начале девяностых впервые заговорили о том, чтобы школы по подготовке прапорщиков возглавлялись ими же.

— Вот это по мне, — признался раз старшина в доверительной беседе своему молодому ротному. — Это бы я потянул!

Правда, он прекрасно понимал, что звание прапорщик в армии накладывает на человека определенные ограничения. Узнал это на собственном опыте, прочувствовал на себе всю несправедливость сложившегося стереотипа.

Его не раз награждали за безупречную и доблестную службу. На груди Холмина горели медали «За боевые заслуги», «За трудовую доблесть», «За отличие в воинской службе», «За безупречную службу» всех степеней. В 1991 году гвардии старшего прапорщика Холмина представили к ордену «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени. Об этом неординарном факте в рубрике «Их наградила Родина» даже написал журнал «Военный вестник». Удивляться было чему — орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» в те годы награждали за особые заслуги только офицеров. Уже и проект приказа, подписанный начальником Генерального штаба Вооруженных Сил СССР Маршалом Советского Союза Ахромеевым, подготовили.

Но получить заслуженную награду Дмитрию Николаевичу было не суждено. Нашлись-таки «доброжелатели», которые посчитали, что негоже прапорщика орденами баловать. На том дело и закончилось, а в душе у старшины остался болезненный рубец.

* * *

К концу службы здоровье Дмитрия Николаевича начало сдавать.

Его подкосило как-то вдруг, в одночасье. Практически за год энергичный неугомонный старшина превратился в разбитого болезнью человека. В 1995 году случился инсульт. Кто-то связывал это со смертью матери, вместе с которой он жил последние годы. Но большинство сходились во мнении, что причина была в другом. Его казарму решили передать артиллерийскому полку, а подразделению Холмина подлежало переселению в другое здание. У кого-то подобное не вызвало бы даже и легкого беспокойства. Какая разница? Казарма здесь, казарма там. Суть-то одна.

А там и котельная была получше и, как следствие, помещение потеплее.

Однако для Холмина новость о переезде стала громом среди ясного неба. Для него это здание было не просто казармой. В ее обустройство он вложил всю свою душу. Здесь он знал каждый винтик, каждую дощечку, каждую планочку. Любую мелочь мог найти с закрытыми глазами. Рота стала ему родным домом. Это была его жизнь, ее суть и смысл. И вот так взять и отказаться от всего, чем он жил?!

Когда Дмитрий Николаевич услышал о предполагаемом переселении, на его глазах выступили слезы. Через комдива всеми правдами и неправдами добивался решения остаться с ротой в своем расположении. И отстоял-таки казарму! Но каких усилий и нервных переживаний ему это стоило, одному богу известно. Здоровье не выдержало. Как следствие — инсульт. По сложившейся за годы службы традиции, к докторам обращаться не стал. Думал, обойдется. Не обошлось. Появились проблемы с речью. К осени ему стало еще хуже, однако Холмин все равно упрямо продолжал ходить на службу. Жить для него означало служить. Иного он для себя не мыслил! По-другому просто не мог! За все годы службы Холмин и в отпуск-то практически не ходил. Оформлял для порядка отпускной, клал его под стекло в канцелярии, а по истечении отпущенного времени отмечал и сдавал в строевую часть.

После Нового года болезнь все чаще давала о себе знать. Однажды по дороге домой он упал. Его подняли, помогли дойти. После этого стали назначать сержантов, которые провожали своего старшину на работу и с работы. Но болезнь неумолимо прогрессировала. Когда ходить стало совсем тяжело, командир полка выделил для заслуженного прапорщика машину. Все прекрасно понимали: если лишить Дмитрия Николаевича службы, это подкосит его окончательно. И делали для него все возможное. Когда же он совсем ослаб, к одинокому старшине приставили двух сержантов, которые помогали ему по хозяйству, ухаживали за постаревшим, прикованным к кровати человеком.

Однако нашлись «доброхоты», которые ввели в уши вышестоящего командования, что-де «негоже из сержантов сиделок делать». Командиру полка полковнику Сергею Кузнецову была поставлена задача поместить Холмина в дом престарелых. Там, мол, и квалифицированное медицинское обслуживание, и профессиональный уход. Родных-то у него после смерти матери не осталось. Его семьей все эти годы была армия: на ней он был женат, сержанты были его детьми.

Но питомцы улетали из армейского гнезда, разлетались по свету, уносили в своих сердцах добрую, светлую память и глубокую признательность за ту школу жизни, которую им преподнес этот человек. Они никогда не забывали своего заслуженного наставника, навещали его, писали письма, поздравляли с праздниками. Мало кто из офицеров может похвастаться подобным вниманием. Но когда недуг настиг их наставника, они были далеко.

Сержанты, которые ежедневно приходили к нему домой, были той единственной нитью, которая связывала его c внешним миром. Это придавало ему сил для борьбы со свалившимся на него недугом. Он дышал ими. Жил ими. Отправить заслуженного старшину в дом престарелых, лишить его постоянного общения с теми, ради которых он жил последние сорок пять лет, лишить его ощущения причастности к делу, без которого все остальное теряло всякий смысл, было равносильно смертному приговору.

Кузнецов это понимал. Он никак не мог сказать об этом Холмину напрямую. Исподволь, издалека несколько раз пытался заговорить о необходимости квалифицированного медицинского обследования и ухода. Проживший жизнь, умудренный опытом старый служака догадался, к чему клонит командир. Он ничего не сказал, не упрекнул ни словом, ни взглядом. Только крупная слеза потекла по задрожавшей стариковской щеке…

Документы в дом престарелых решили готовить без ведома Дмитрия Николаевича. Когда же все было готово, никто не мог взять на себя ответственность сказать ему об этом. Наступил момент, когда откладывать больше было невозможно. Кузнецов решил сам пойти и расставить все точки над «i».

Но судьба решила все по-своему. Она избавила и без того измученного человека от подобного удара. Узнать о неминуемом переезде Холмину было не суждено. 19 апреля 1996 года, в ночь перед приходом командира, он тихо умер. Ушел в вечность человек, которому довелось еще при жизни стать легендой.

О памяти

За два месяца до смерти приказом министра обороны Республики Беларусь от 19.02.1996 года № 94 гвардии старший прапорщик Дмитрий Холмин был зачислен почетным солдатом первой учебной роты 11;го Житомирского Краснознаменного учебного полка подготовки специалистов родов войск. В расположении роты была установлена мемориальная кровать. Над ней на стене повесили портрет, рядом — текст приказа, выше поместили плакат с символическим лозунгом «Навечно в строю». Навечно — значит на века…

Но вечность эта оказалась на редкость быстротечной.

Часть, в которую был зачислен почетным солдатом Дмитрий Холмин, в результате реформирования 72;го гвардейского Объединенного учебного центра прекратила свое существование, а в его родной казарме обустроилась 59;я Житомирская Краснознаменная учебная школа подготовки специалистов по эксплуатации автомобильной техники и ремонтных подразделений. Кровать убрали. Портрет и текст приказа отнесли в полковой музей.

Суетно все в этом мире. Суетно и призрачно.

— После смерти заслуженных людей навечно зачисляют в списки части, — пояснили мне знающие люди.

Тогда-то и вечность становится более продолжительной.

Вместо заключения

Одна древняя легенда гласит о том, что люди живут до тех пор, пока жив хотя бы один человек, помнящий о них. Память продлевает жизнь, побеждает смерть. И это действительно так. Есть люди, заслужившие благодарную людскую память. Но зачастую мы ходим по улицам, названным их именами, смутно представляя, благодаря чему, собственно, они вошли в историю, равнодушно скользим взглядом по мемориальным доскам с незнакомыми лицами и бежим мимо. Но есть и те, кого мы помним без мемориальных досок и указаний сверху. Помним потому, что забыть их просто невозможно.

На старом кладбище возле деревни Пересады, где традиционно хоронили военнослужащих из Печинского гарнизона, тихо и спокойно. Здесь обрел свой последний приют Дмитрий Николаевич Холмин. Здесь находится мемориальная аллея его имени и памятник, установленный на собранные военнослужащими 72;го гвардейского ОУЦ средства…

Пять лет назад мою статью о легендарном старшине напечатали в журнале «Армия». В ней я высказала предложение присвоить его имя печинской школе подготовки прапорщиков, которую он так мечтал возглавить. Или хотя бы зачислить его навечно в ее списки.

Статья имела большой резонанс, но… Хочется надеяться, что соответствующие инстанции примут-таки достойное решение по этому вопросу. В год сорокалетия со дня восстановления звания прапорщик в Вооруженных Силах Советского Союза это стало бы особенно символичным.