Ангел А

Родители поскорее отводят глаза, на что бы они ни смотрели. Они ей не объясняли, что их тяготит. Наверное, правильно делали. Во-первых, зачем раньше времени взваливать этот груз. Да вряд ли она бы и поняла. Их надо понять. Под хрупкой защитой незнания будущего пусть заживет. И знали, что это временно.
Наверное, потому она глаза иногда поднимала. В них теплилась тихая гордость и благодарность во взгляде. Догадывалась, что не должна давать прикоснуться к тому, что носила в себе. Откуда бралась ее радость? Из этой жизни ее нельзя было сделать. Ее нельзя было проявлять. Она бы погибла, попади в эту тусклую, серую жизнь. Она не решалась открыть это даже родителям. А что уже говорить о чужих. Она не умела вести себя шумно. Отец приходил на обед отдельно от матери. Сейчас он под форточкой стоял и курил. На подоконнике перед ним была пепельница. Она хоть и видела его спину догадывалась, как выглядит его лицо во время курения. Там нет и в помине признаков удовольствия, того, как выглядят многие, с остановившимся взглядом жадно глотая дым. Он курит со скучным лицом, легонько кривясь, как будто его принуждают к этому. Сквозь серую облачность за окном пробивается солнце, а до тепла еще далеко, недели, недели, и все-таки эта желтизна ободряет, она за спиной у отца улыбается ей в ответ. Мимо окна в течение дня пролетают капли, можно успеть задумывать в интервале, задумать желание, можно успеть, они в точности повторяют маршрут. И слышно как они с шорохом падают в снег. Это потому, что первый этаж.
Отец ушел. Странно. Ведь была и обычная жизнь у всех на виду, ей в какой-то мере вместе со всеми приходилось сосредотачиваться на учебе, наполнялся класс и над ней горели яркие лампы, или она шла по улице и встречала знакомых и ей неприятных людей, словом, шла обычная жизнь. Но все это, как ей казалось, обволакивал немедленно сон, она поступала там механически. А настоящая жизнь – это когда остаешься одна. Могла бы зайти к ней, правда, подруга Юлия, она ее иногда навещала, но это бы не внесло ничего особенного. Юля была грубоватой, нескладной, мимика у нее иногда запаздывала. Это когда она соображала. Но чтобы своей, молчаливой и замкнутой подругой командовать не могло быть и речи. Чаще всего она молча дожидалась ее проявлений. Чаще всего ради временной детской дружбы допущены к сверстникам так относятся к детям с высоким статусом, из семей, угождающих власти или богатых. Но о разнице в этом смысле родителей Ангела А и родителей Юлии говорить не приходится. Как бесчисленные другие, эти семьи жили по правилам ограничений и по правилам принуждения. Обитателями безвременья, затянувшегося в России. Или, может быть, вечного. Так что отношение Юлии к Ангелу А держалось не на предрассудках. Значит ли это, что она глубоко ее понимала? Не обязательно.
Ангел А ходила и думала. О не убитых ни холодами, ни голодом ни людьми животных и птицах. Так медленно отступавшая зима была позади. На ветках набухали почки. На дождевых облаках висели прозрачные капли и не падали. Они дрожали как серьги, их было видно с земли. Зима уходя обнажила разбитый асфальт и корку цемента лежащую возле стен как яичная скорлупа. Ангел А ходила дворами и мысли ее, как оживают рисунки в рисованных фильмах превращались в фигурки и обращались к ней, встречали ее на пути. Голуби ходили вокруг под ногами, воробьи принимались кричать ей детскими голосами, а вороны наоборот умолкали и смотрели вниз свесив головы с тяжелыми клювами. И она отмечала намокшее оперение птиц, и ни с кем не случалось, чтобы кто-то ждал ее взгляда и не был замечен, ни одно существо. Кошки отважно шли к ней по лужам или ждали, сидя на мокром асфальте, подходили собаки и поднимали к ней морды, вежливо ждали, стояли и крутили хвостами. И она ко всем прикасалась, и, нащупав намокшую шерсть, вздыхала. А когда она собиралась войти в свой подъезд неизвестно откуда бралась тетя Зина, начинала визгливо кричать тонким голосом: «вот, давно я не видела твою мать», «развела тут», «зачем ты их кормишь» или подобное этому, только главное, не смолкая.
Ангел А держась за дверную ручку поворачивалась и задумчиво посмотрев поверх тети Зины говорила: - Пошла, дура.