Как котёнка

   "Я помню её, хотя всеми силами, всеми возможностями и убеждениями поклялся забыть эту дьяволицу разума заставить её забыть. Но нет, стоит мне открыть книгу и прочитать о блондинке охваченной нежным чувством, и я возвращаю трепет её нежного тела, черты и изгибы, которые за столь долгие, но безумно короткие в призме вечности, в преломлении моих мыслей моменты выучили мои руки. Ах этот миг забытья и беспамятства в коем не существует ничего. Он заволакивает голову белой метелью,стоит лишь коснуться её локтя. Всё равно сколько людей завистливо глядят и негодуют в своих тюрьмах закрытых наглухо рамок псевдоприличия, всё равно во что она одета и даже кажется, упади в полу метре метеорит, ничего не будет так важно как тонкий всепонимающий взгляд упавший, придавивший и всевластный вслед за лёгким движением руки по её талии. Сколько бы что я не говорил, мне в сущности всегда было всё равно какая у неё прическа, сколько проблем она решила и какие дела в нестерпимом будущем уже ждали её единолично. Главным, главным было для меня, чтобы она могла сейчас в данный момент вдыхать полной грудью и вместе с тем, как пряный воздух наполнял её лёгкие, попеременно ослабевать и вновь притягивать меня к себе чуть дрожа, чуть отклоняясь назад, одновременно бескомпромиссно и слабо пленяя меня формой своих губ. Я потерял отсчёт времени, но сколько бы раз мой взгляд ни падал на неё, пусть случайно, пусть даже с насмешкой, ненавидя, всегда это чувство возвращалось куда-то в глубину меня не давая сблизиться, хотя бы сделать шаг от одиночества в другую сторону кроме неё."
   Лампа начала мигать чуть затухая и вновь освещаю в полную силу скромный уголок. Шабашные тени принимались плясать ветреные танцы подобно древним индейским шаманам, а настоянный аромат "Белой обезьяны" поднимался к середине комнаты вместе с клочками белёсого пара, мешаясь там с запахом едкой, заставляющей глаза слезиться, краской. Обычно между этих причудливых картин и фотографий летала и кружилась лёгкая музыка, но сегодня слишком поздно уже для туманных прелюдий и неровных звучаний. Их сменила теплота одеяла и щелканье белоснежного будильника на небольшой полочке около спинки потрёпанного серого дивана.
   "Сколько можно? Прошли наверное уже долгие месяцы, а я всё ещё помню чуть терпкий солнечный запах её волос подобный запаху лучей неожиданно предвещающих весну в самом разгаре зимы, в свете которых калейдоскопом кружится пыль, и прикосновения к моему подбородку. Всего лишь бесформенная печаль, больше ни к чему не ведут эти мысли, ведь мало надежды на чувство может иметь моё недалёкое зрение. Прошли времена, когда признание в любви действительно стоило для женщин сказанных мужчиной слов. Она чесала меня своей нежной маленькой рукой как котёнка чуть ближе к острию подбородка от скул и ниже к шее, даже не представляя тогда что за эту её улыбку сейчас, за такое мгновение я отдал бы любые крохотные песчинки в устаревшем стекле и бессовестный покой, что подобно белому жирафу постепенно становится мифом из книжек и воображения. Девочка моя..."
   Лампа издала свой прощальный предсмертный пучок света оглушительно хлопнув и подарив теням власть бессмертности, недосягаемости. По потертому исхоженному коврику зашуршали послушные робкие ножки стула, становящиеся на твёрдую почву с секунду не уверенно, а затем решительной, твердолобой двухтактовой поступью. Если бы воздух умел петь. Сколько историй поведал бы он о парящих существах, слепыми вылазками копающихся в лёгком ветре балконных щёлок и прерывистых дыханий, барахтающихся и падающих на пыльные мешки с воображаемыми баснями пугающих детей звуков, домыслов и предрассудков подсознания.
   "Девочка моя..."