Сезон

       Стома, один из красивейших городов Миульи, встретила меня неприветливо. Полдня я проискал гостиницу, которая бы не кусалась неимоверно ценами... Такая нашлась — всего одна, с таинственным названием "Форс-мажор", на окраине города.
       — Только у нас шумно, — сказал, вручая мне ключи, метрдотель. — По ночам.
       — Вот как? — насторожился я. — По ночам?
       — Вы должны это знать... Наше знаменитое Старостомское кладбище... "Шоу покойников" — разве не ради него вы здесь?
       — Впервые слышу. — Я ощутил тревогу. — Мне казалось, Стома знаменита другим: церквами, Музеем правды, мостами... Театром Европы...
       — И вы не слышали о наших покойниках? — Такого выразительного недоумения я ещё ни на чьём лице не видел. — Они — чудо! А сейчас как раз сезон...
       — Вы сказали: сезон?
       — Представлений, ночных представлений. Из вашего номера — я позаботился об этом — один из лучших обзоров кладбища, какие может предоставить гостиница. Располагайтесь! Открыточной Стомой налюбуетесь ещё.

       ...И пришла ночь. Луна, большая, близкая, казалось, легла над Старостомским кладбищем, чтобы не упустить ничего из шоу покойников. На балконе своего номера я чувствовал себя как в ложе театра. Разверзлись шесть могил, и появились первые герои. На центральную аллею выехал старик в инвалидной коляске (и как он только вмещался с нею в гроб?) с автоматом Калашникова. Трое мужчин, дорого и со вкусом одетых, восстали из-под памятников, похожих на них, как три капли воды, и открыли пальбу друг по другу, а заодно и по старику. Как из-под земли — прошу прощения, прямо из земли — показались две девушки в спортивных костюмах — одна с огромным томагавком, другая с арбалетом — и вторая подмигнула мне. "Как она красива, — подумал я меланхолично. — Зачем она не жена моя?"
       По тому, как разлетелись вдребезги три памятника, задетые пулями, я понял, что мужчины ведут стрельбу из пистолетов системы "Николя, ты здесь?". Это превосходная система и, несмотря на название, не французская.
       Старик, лихо маневрируя на коляске, уклонился и от пуль, и от томагавка, едва не разнёсшего ему голову. Рассудив наконец, что центральная аллея — не лучшая позиция, он укатил на периферию и уже там, за деревьями, палил по всему кладбищу из своего надёжного, всем миром испытанного автомата.
       Покойники восставали один за другим, по-разному вооружённые, и те, кто не падал тотчас, поражённый безжалостным стариком, искали боя друг с другом. Две старушки, метавшие индийские чакры, произвели на меня отдельное, до сих пор памятное, впечатление.
       Как я понял, это была война всех против всех.
       С девушкой-арбалетчицей, забравшейся на пирамидальный тополь, у меня возник какой-то полутелепатический диалог. Она показывала пальцем, в кого будет стрелять, и стреляла, и я видел, как падал, пронзённый стрелой, покойник, и девушка, довольная, махала мне тогда рукой. Я отвечал ей тем же жестом. (Признаться, я боялся, что если я не отвечу на приветствие, она пристрелит и меня.)
       Но любоваться юной арбалетчицей и восхищаться её меткостью пришлось мне недолго: старик-инвалид, прошив автоматной очередью тополь снизу доверху, убил красавицу: с громким криком она рухнула в могилу, откуда поднимался очередной воитель (какой-то казак с ятаганом), и оба больше уже не показывались.
       Победил во всей этой неразберихе, заслужив овации всего отеля, мальчик лет четырёх. Он встал из своей могилы буквально перед рассветом и, как на мустанга, накинул аркан на старика-инвалида; тот уже полагал, что будет единственным золотым призёром, но злобный мелкий ребёнок был столь ловок, что арканом стащил старичка с коляски и волок по земле, точно играя, пока не удушил бедного.
       Едва просветлело небо, покойники испарились, кладбище фантастическим образом приняло прежний вид — собрались, о диво, памятники, восстановились деревья, и я даже подумал, не сон ли было всё то, что я видел.


Июнь — сентябрь 2011 г.