Южный мир 12 реализация развилок

Глава 12. Реализация развилок

Три дня после начальных пиров шла большая охота, сопровождавшаяся по вечерам возлияниями, когда атаман и старшины пытались под хорошее настроение выторговать у царя новые привилегии и проверяли на устойчивость эту новую знать: старков. В целом отношения между старками-лиговайцами и казаками стали вырисовываться как дружеские: два народа оказались комплиментарны друг другу и отнеслись при первом контакте с должным уважением к обычаям и нравам друг друга. Это устраивало обоих царей.
А в последний день, по обычаю, был грандиозный пир. Наутро предполагалось гостей как следует опохмелить «на посошок», ещё раз угостить и проводить. Вся атаманская станица Черкаст упилась в лёжку. Иногда раздавались пьяные голоса, кое-кто, конечно, подрался, но серьёзных инцидентов не было: ведших себя неприлично быстро вырубали и отправляли вытрезвляться по домам. Так что в последнюю ночь перед отбытием из области Свободного Войска Ашинатогл уснул как убитый, потихоньку приняв снадобья против опьянения, являвшиеся секретом царского двора Агаша. У старков тоже были такие, менее сильные, зато более безвредные. Сейчас агашец поделился своим снадобьем с Атаром и его сыном. А Однорукий с Асретином без снадобий могли перепить почти любого. В этом отношении мужицкая здоровая кровь была крепче крови Высокородных.
Посреди ночи Ашинатоглу вдруг начал сниться странный своей реалистичностью сон. Под порывами сильного ветра с моря агашская армия уныло плетётся по узкой тропе над обрывистым берегом. На волнах кружат несколько шлюпов, порою пара из них приближается, стреляет из катапульт и сразу же удаляется. Царь знает, что агашский флот полностью уничтожен, что за время отступления армия растаяла уже больше чем наполовину, что аникарский стольный город Арикант с наскоку взять не удалось. А его окрестности аникарцы сами опустошили, уведя население в горы и в город. Голодное и усталое войско должно было пройти последний участок пути через естественную границу Агаша и Аникара. Там должны были подойти на помощь казаки и другие подкрепления.
Но тут сзади появился Чанильтосинд, тоже измождённый и оборванный, но с эмблемой Агаша на медальоне за высшую храбрость и кольцом с именем царя на пальце.
— Царь, старки разрезали нас пополам! — сказал он твёрдым голосом и склонил голову, будучи готов к казни за плохую новость и за нарушение этикета.
— Расскажи подробнее, — ответил Ашинатогл, тем самым отменяя казнь.
— С гор вдруг посыпались камни и по заранее заготовленным лестницам спустились горцы. А старкский корабль дерзко подошёл к берегу и старки вскарабкались на тропу. Большая часть армии и все припасы отрезаны. Мы пытаемся выбить неприятеля с занимаемых позиций, а арьергард, судя по всему, совсем пал духом и вот-вот начнёт сдаваться.
— Оставьте трусов их участи. Уходим быстрее, — жёстко приказал царь.
Чанильтосинд поклонился и быстро двинулся в новый арьергард руководить то ли отступлением, то ли отчаянным прорывом. Вообще-то Ашинатогл выслал вперёд разведчиков, но опыт ему подсказывал: соединение с резервами старки, пользуясь своей манёвренностью из-за полного господства на море, не допустят без серьёзного боя.
Но царь не ожидал, что впереди будут уже хорошо подготовленные укрепления, что южный агашский порт Ашшахундир уже занят старками и горцами, и что подкрепления занялись его осадой вместо того, чтобы быстро двигаться вперед.
Следующий эпизод сна. Царь, переодетый в парадные царские доспехи (по горам он шел в одежде простого воина, чтобы не привлекать внимание нападающих из засады и сбрасывающих камни), идёт впереди своих отборных воинов вместе с тремя оставшимися в живых сыновьями, в отчаянную атаку на укрепления старков. И вдруг они выскакивают навстречу. Головы сыновей летят на землю, к царю подбегает с искажённым лицом и жестокими глазами Тлирангогашт (во сне-то он не Тлирангогашт, а наследник старков), выбивает из рук у него меч, сносит голову, снимает корону Агаша и надевает на себя. Душа, уносясь в туннель, успевает увидеть, как Чанильтосинд бросает меч и падает ниц. А за ним и вся армия поклоняется новому царю и новой династии.
Ашинатогл проснулся в холодном поту. Лежавшая с ним рядом девушка (молодые казачки соперничали за право провести ночь с царём) обнимает его, шепчет что-то ласковое, чтобы прогнать кошмар. И царь вновь засыпает.
На сей раз почти сразу перед глазами встает Калгашт. Город полуразрушен, повсюду дымы пожарищ. Около царского дворца идет ожесточённая битва. Судя по всему, вражье войско ведёт последний штурм. Ядро нападающих составляют несколько сотен старков, а остальная часть в основном отребье, сбежавшееся отовсюду к удачливым полководцам в надежде пограбить. Среди них немало и агашцев. Наверху в башне, на приготовленном костре, сидит седовласый Тукультининур и держит на коленях одного из младших сыновей Ашинатогла, пятилетнего ребёнка, имя которого царь никак не может вспомнить. На голове у ребёнка малая царская корона. Видимо, дядя собирается с честью покончить с собой и с малолетним царём, чтобы тот не попал в руки кровожадных захватчиков.
А старки (почему-то Ашинатогл знает, что эти несколько сотен — последние из оставшихся в живых) бросают своё войско на один отчаянный приступ за другим. Вот-вот дворец падёт и загорится великий костёр, в котором сгорит агашское царство. Боевой клич воинства, которое ведёт тот, кто ныне стал Тлирангогаштом, а на этой линии судьбы выглядящий как жестокий и отчаянный демон войны: «Отомстим за царя Атара!»
И вдруг во внешнюю часть войска врезаются всадники в броне. Половина штурмующей орды сразу же разбегается. Остальные быстро смыкаются в оборонительное построение. Но всадники, не атакуя их, занимают дворец. Тукультининур спускается к их главе, кланяется ему и вручает ему корону, снятую с головы ребёнка:
— Великий Император Правоверных эш-Шаркун, Агаш возвращается под руку вашей империи и ждёт справедливости и подтверждения законов.
Тут царя разбудил громогласный возглас по-старкски. Явно мат. Кто-то из старков с кем-то повздорил, и наверняка он не из старой знати. Ашинатогл попытался потрясти головой и прийти в себя, но вновь провалился в сон.
Последние три обрывка сна быстро сменяли друг друга, как будто времени уже почти не оставалось. Пятеро людей в странной облегающей броне с прозрачными забралами на лицах стоят во дворце императора Южной Империи. Он неожиданно поднимается с трона, снимает корону и вручает её предводителю.
— Я вручаю свою империю и весь наш мир благороднейшему Императору Землян.
Вождь возвращает корону императору Каролю и благосклонно произносит:
— Мудрое решение. Ты остаёшься наместником великой межзвёздной Империи Землян, сохраняя свой титул. Мы дадим тебе советников, чтобы постепенно приобщить ваши народы к нашей высшей культуре.
Заглянув в души пришельцев, Ашинатогл ужаснулся. Полная пустота. Лишь рассудок, инстинкт самосохранения и жадность. Ни следа ни морали, ни чести, ни духа, кроме как у предводителя. Да и у него всё это слабо. И здоровье не лучшее, множество задушенных сильными снадобьями хронических болячек. Высшие чувства отключены: убиты постоянно принимаемыми грубыми лекарствами и вакцинами с массой побочных эффектов.
Сон сменил другой сон. Небольшая армия отбивается от наскока полчищ, возглавляемых горсткой пришельцев. Вовсю используется запрещённое оружие, причём обеими сторонами. Но нападающие уж как-то все время мажут.
Обороняющимися руководят совместно Тлирангогашт и император правоверных.
— Эш-Шаркун, ещё чуть-чуть, и земляне побегут. Они трусы, и отступают, как только начинают нести потери, — говорит Тлирангогашт. — А за ними и весь их наёмный сброд.
— Пожалуй, верно. Наконец-то мы нашли способ, как рассеивать их прицельные лучи, — улыбнулся Эш-Шаркун, глядя на совместно ставящих защиту монахов двух религий. — Обидно лишь, что так поздно.
— Ничего. Достаточно им потерпеть одно поражение, как все против этих подонков и их прихвостней-предателей поднимутся, — с холодной уверенностью заявил Тлирангогашт, ещё больше теперь похожий на демона.
Действительно, когда согласованным прицельным огнём защищающихся были убиты ещё двое землян, пришельцы повернули к своим летательным аппаратам, а войско бросилось врассыпную. Но тут сверху загорелся огненный шар ярче тысячи солнц, который выжег всё вокруг на многие вёрсты и превратился в грибообразное облако. Земляне не пожалели своих, лишь бы уничтожить сопротивление.
И третий сон. Битва в мировом пространстве. На сей раз видны три группы обороняющихся от орд разгневанных демонов и нескольких десятков божеств. Это десять Победителей (ещё два, как понял Ашинатогл, уже убиты), Кришна и сотня громадных, солидно выглядящих кораблей землян. Один за другим исчезают в огненных вспышках Победители, унося с собой десятки нападающих. Крушит целые сотни Кришна, выглядящий почти неуязвимым, но что-то подсказывает, что его силы иссякают. Громадные и «мощные» корабли один за другим взрываются, почти не нанося ущерба. Наконец, остались Кришна, Сутр Воитель и один корабль. Они встали «спиной к спине» и взорвались, унося с собой большинство нападающих. А остатки агрессоров сожгли Родину.
Пробуждение было кошмарным. Раздались крики охранниц, которые чуть ли не единственные в станице остались почти трезвыми. Целая орда нападавших рвалась в спальню, имея целью именно царя. Ашинатогл вскочил, стряхивая сон и приводя себя в чувство. Доспехов в комнате не было. На стене висели старые щит и шлем, а царский меч, конечно же, был на спинке ложа. Нагой царь быстро схватил щит, нахлобучил шлем и бросился в отчаянную битву. Нападавшие явно стремились взять его живым и по возможности невредимым, а охранницы падали одна за другой. Вопли и проклятия раздавались по всей станице, захваченной врасплох нападением. Когда пала последняя охранница, казачка, успевшая тоже схватить со стены саблю и щит, бросила горшок со светильным маслом на факел нападавшего. Тот дико заорал и поджёг ещё несколько соседей. Царь вместе с казачкой выскочили, пользуясь растерянностью и паникой нападавших, из загоревшегося дома.
Против всех ожиданий, враги побежали к своим. Казаки, хоть и вдрызг пьяные, сумели, если не были убиты сразу, отбиться и напали на самую большую группу, штурмовавшую атаманский двор, где расположились цари и наследники. Некоторые из них уже пробились к Атару и царевичам. Оба царевича и генерал Асретин были серьёзно ранены. Все старки, кроме Однорукого, были на месте, и вдруг Однорукий вырвался с дикой руганью из ворот дома, где он гостил, гоня перед собой нескольких нападавших, один за другим падавших под ударами дубины, которой он сражался.
Только сейчас Ашинатогл заметил, что сражается рядом с Атаром. Старкский царь был в полных доспехах, агашец рядом с ним выглядел комично и одновременно устрашающе: голый волосатый бородатый великан в ржавом шлеме, со старым щитом и с отличным мечом.
— Сон? — спросил Ашинатогл Атара.
— Сон, — ответил Атар. — Убили.
— Тоже, — горько улыбнулся Ашинатогл. — Уничтожили.
— Друг друга, — не менее горько ответил Атар.
Ашинатогл ожидал продолжения разговоров намёками, но Атар молчал. Нападавшие, по сигналу их предводителя, обратились в общее бегство.
Казаки обступили царей и поздравили с победой. Большинство из них были ранены, хоть и легко. А на лицах — смешанное чувство радости от выигранной битвы и горечи из-за больших потерь.
— Атаман убит, — сказал полковник Туркинчайк. — Это оказались сволочи из Локасника. И я вижу, почему они побежали: увидели твою большую дубину, повелитель, и побоялись, что ты, царь, всех поимеешь.
— Не нужны мне их сраные жопы, — в тон ответил Ашинатогл. — Ваши казачки намного лучше и чище.
Казаки расхохотались. Одежда царя сгорела, но ему быстро принесли казацкие штаны и рубаху. А девушка спасла корону, хоть и походную, самую малую, но всё же священную драгоценность государства.

Атару тоже ночью приснился сон. Войско, в котором меньшую часть составляют пара тысяч старков (он знает, что это практически все мужчины, оставшиеся в живых, кроме единиц, которые командуют гарнизонами в захваченных агашских городах), две трети — союзники из Аникара, Логима и Ликина, а оставшиеся — собравшиеся под знамёна удачливого завоевателя отчаянные авантюристы всех народов. В версте видны стены Калгашта. А перед ними выстроилось агашское войско, остатки которого решили дать последнюю отчаянную битву. Неясно, на что они надеются: их вдвое меньше. Рядом с ним наследник Кринсор (тот, кто на случившейся линии Судьбы ныне Тлирангогашт), на голове которого агашская корона.
Агашцы двинулись размеренным шагом вперёд. И вдруг ликинцы, находящиеся на левом фланге, развернулись налево и стали уходить. Кринсор хотел было поскакать к ним, но Атар, боясь, что сына захватят в заложники, остановил его. Агашцы стали смещаться влево, охватывая фланг старков.
На правом фланге стояли аникарцы и логимцы. Они не двигались с места. И, как только агашцы ударили по старкам, они повернулись и напали на старкское войско и их оставшихся союзников с тыла. Вот на что надеялись агашцы! Кринсор ещё раньше помчался организовывать удар старков по агашцам, Атар же с охраной оказался в самом центре предателей. Он, вспомнив уроки боевого искусства, вошёл в боевой транс, и с облегчением почувствовал, что его голова отделилась от туловища после того, как он отправил на тот свет дюжину предателей. В плен его не взяли, хотя очень хотели!
Но душа его следила за битвой и вдруг увидела почти что чудо: старки со спокойной смелостью отчаяния выдержали натиск агашцев и стали двигаться вперёд, потеряв больше половины людей, но не дрогнув. А Кринсор в каком-то демоническом порыве остановил начавших разбегаться союзников и сам вместе с ними пошел в отчаянную атаку на предателей. Те не ожидали такого и бросились бежать. Их не преследовали, Кринсор обратился на агашцев и те тоже побежали в панике. Остатки старкского войска на их плечах ворвались в ворота Калгашта с кличем: «Смерть всем! Отомстим за Атара!» На этом сон кончился.

Однорукому же сны не снились. Он как следует упился, попировал и вернулся к своей жене, которую не любил, но обращался с нею бережно и ласково. Ночью Ликарин вышел по нужде, и вдруг уловил в кустах какое-то шевеление. Даже не думая (с перепою), что делает, он поднял тяжёлую железную чурку и бросил на шум. Раздался вопль, из кустов выскочило несколько человек.
Ликарину-то говорили о секретном слове «Аташ!», которое казак имеет право выкрикнуть лишь при нападении врагов или обнаружив их подкрадывающимися к товарищам. И обязан это сделать, предупредив своих даже ценой собственной жизни. Но в пьяном состоянии такие «мелочи» вылетели из головы, и он просто заматерился по-деревенски, по-старкски. Нападавшие не говорили ни слова. А мат и нечленораздельные выкрики были восприняты даже теми, кто проснулся, как обычная пьяная разборка.
Одолеть Однорукого было непросто: сражаться без оружия старкских мальчиков-граждан безжалостно обучали с раннего детства. А затем он подхватил палицу и начал гвоздить нападавших по чему попало, пока его самого не ошеломили хорошим ударом.
Придя в себя, он протрезвел, услышал шум боя и обнаружил, что связан бережно, но коварно: инстинктивные движения привели бы к тому, что он начал бы сам себя душить. Конечно же, налётчики должны были оставить с ценным пленником кого-то сторожить. Но никого рядом не было. Почему — было ясно, поскольку из дома доносились крики и стоны жены. Нападавшие не учли, что вместо кисти на одной из рук искусно сделанная кожаная перчатка с протезом внутри. Урс осторожно вынул культю из протеза, выпихнул протез из узла, освободил другую руку и не спеша, чтобы не задушить сам себя и не нашуметь, развязался. А затем схватил первую попавшуюся дубину и ворвался в дом, безжалостно разметав пятёрку подонков, насиловавших его жену. Трое остались лежать, двое заорали и бросились бежать. Из других комнат выскочили ещё четверо, один упал, а остальные присоединились к бегущим.
Как только нападавшие обратились в общее бегство, Урс оставил остальных воинов и вернулся к своей жене. Двое из раненых были ещё живы: переломанный позвоночник. Но глаза и у живых, и у мёртвых были выцарапаны. А жена Кашисса покорно стала на колени и протянула голову вперед. Руки у неё были в крови. Её гнев Урс прекрасно понимал, а вот жест не понял. Жена тихо сказала:
— Мой повелитель, сними с меня позор и бесчестье. Я помолилась и готова.
Урс сначала остолбенел, когда осознал, что жена ждет казни за свой позор, а затем подхватил её и впервые в жизни страстно и нежно расцеловал:
— Милая моя вечная подруга! Неужели ты думаешь, что эти подонки тебя опозорили и унизили в моих глазах? Вот выцарапывать им глаза лично было немножко лишним, я бы и сам им воздал должное. Ты столь же чиста, как и раньше. Обязательно иди к монаху и целительнице, пусть излечат твою душу и тело от ран этих грязных тварей.
Кашисса обняла мужа и позволила себе расплакаться. Как ни странно, она чувствовала себя счастливой: муж теперь её полюбит на самом деле, а не будет равнодушно и добросовестно выполнять свой супружеский долг.


***

Приведя себя немного в порядок, казаки быстро организовались. Большинство осталось тушить пожары, собирать трупы и спасать раненых. Некоторые, у кого уцелели кони, помчались гнать нападавших. Атаман и двое полковников были убиты, как и примерно половина жителей Черкаста.
Поразительно чётко мобилизовалось всё Свободное войско. Из хуторов и других станиц пришли пешие казаки и почти все старшины, кроме тех, кто вместе с конными возглавили погоню или остались вместе со стариками и подростками защищать станицы. Собрали круг, выбрали нового атамана, полковников и старшин вместо убитых. Словом, через день Свободное войско было готово в поход, отомстить за коварное нападение.
Раненые и пленные, которых жестоко допросили, сообщили, что это был налёт молодежи Локасника. Но возглавлял его наследник престола. Откуда-то он и командиры прекрасно знали, где стоят старки, цари и царевичи. Их вместе с жёнами планировали забрать в плен и взять громадный выкуп, а также мир на несколько лет. Налётчики прошли через земли маленького княжества Устрангласт, территория которого была буфером и разделителем между Агашом и Локасником на западе их общей границы. Дозорных сняли легко: они не ожидали нападения с этой стороны и были пьяны. Шли весь день, таясь и убивая всех встреченных, кроме женщин, которых брали в плен. До полуночи отдыхали, ожидая, пока кончится попойка, а затем напали, планируя быстро взять пленных и отступить, угрожая расправиться с ними при попытке преследования. Несколько женщин и пленных нападавшие увели с собой, но совсем не того ранга.
В лесу нашли связанного, избитого, обожжённого железом и ограбленного догола войскового писаря Кальтотинда, того самого, которого назначали выкрикнуть предложение не пускать царя на землю войска. Он плакал и кричал, что его пытали, но он ничего не выдал. Атар сразу почувствовал ложь. Позвали менталиста, монах констатировал ложь. Писаря, как труса, хотели лишить казачьего статуса, выпороть и выгнать в том виде, как он есть, из пределов войска, его имущество пустить на поток и разграбление, семью обратить в смердов. Но Атар почувствовал ещё какую-то недосказанность.
— А почему ты оказался в лесу?
— Перепился и отправился подышать воздухом, — заявил бывший писарь.
Казаки расхохотались, поскольку писаря не уважали за малую вместимость и неустойчивость к винищу, и собрались с насмешками выгнать его ещё и как поганого хлюпика. Но оказавшиеся рядом менталисты констатировали ложь. Тогда его вновь начали спрашивать, он стал путаться, его принялись пытать и выяснилась страшная картина.
Писарь давно уже был на содержании у царя Локасника, сообщая ему всё о жизни Свободного войска. Он донёс и о прибытии царей с наследниками, и о том, когда прощальная попойка. В день кутежа к нему подошел раб-локасникец и прошептал, что его ждут в лесу с наградой за верную службу. Писарь, который действительно уже был в серьёзном подпитии, попёрся за рабом. Никто на них внимания не обратил. А в лесу поджидали воины Локасника. Царевич Аристоликс сразу велел его схватить, раздеть и накалить железо. Писарь, не дожидаясь раздевания и пыток, рассказал, где кто из знати остановился. Ему вручили увесистый кошель с золотом, а затем этот кошель закопали в землю, писаря всё-таки раздели, малость побили так, чтобы синяки были поэффектнее, пару раз приложились к нему раскалённым железом, положили на то место, где был зарыт кошель,  и оставили связанным.
— Если соврал, вернёмся и кожу с живого сдерём! — пригрозил Аристоликс. — А если правду сказал, то заорёшь, когда твои будут пытаться за нашими гнаться, найдут тебя, и отбрешешься, что схватили тебя случайно и зверски пытали, но ты ничего не сказал.
Писаря судили и распяли, а всю его семью, как сообщников и семя предателя, продали в рабство.
Ашинатогл пылал гневом, клялся захватить весь Локасник и стереть с лица земли все его города, заселив их агашцами. Однако Атар, который, как равный, должен был быть одним из принимающих клятву, заявил:
— Старший брат, я тебя прекрасно понимаю и сам был бы столь же разгневан. Но не годится властителю принимать важнейшие решения в таком состоянии. Остынь несколько дней, и ты сформулируешь клятву точнее, а если уж повторишь так же, то я её приму.
Рука Ашинатогла инстинктивно потянулась к мечу, но, поймав себя на этом, он расхохотался и признал правоту брата.
— А вот клятву не брать в рот вина, пока мы не возьмём первый город этих подонков, ты примешь?
— Эту да, — улыбнулся Атар, поняв, что Ашинатогл собирается после этой клятвы выйти на гудящий на площади войсковой круг и взять такую же со всего войска. Отказаться будет позорно, а дисциплина нужна будет железная, особенно пока не подойдут подкрепления.
Ашинатогл немедленно послал гонцов к Тлирангогашту, повелев ему собрать войско в столице, оставив небольшой гарнизон, и вторгнуться в Локасник с юго-востока. К северной армии, стоявшей на границе с Канраем, был послан аналогичный приказ развернуться (тем более что из-за этого Йолура канрайцам сейчас было не до войны) и вторгнуться с северо-востока. Атар понимал, что в регулярной войне шансов у Локасника нет. Но, по опыту старков со Ссарацастром, он уже представлял, в какую бесконечную партизанскую войну выльется завоевание, если оно состоится. Атар решил при случае слегка намекнуть на это побратиму, а там уж пусть сам решает.
Кто был счастливее всех в эти дни, так это царевич Шутрух-Шаххунда. Жена, увидев его доблестно сражающимся, а затем серьёзно (но не опасно) раненым, окончательно изменила своё отношение к мужу, а тот купался в лучах её любви и ласки. Он с гордостью нацепил на золотой шнур солдатский медальон за храбрость, пожалованный ему казаками, а отец, улыбнувшись, поздравил его с первой наградой. Старкский наследник Лассор получил золотой медальон с пятиногим львом из рук царя. Все другие старки тоже заслужили награды за искусство и доблесть в бою.
Словом, неожиданное испытание скрепило союз. А оба царя теперь понимали, по какому острому лезвию бритвы они прошлись в прошлом году: альтернативой их нынешнего союза и взаимного процветания было взаимное уничтожение.
Ашинатогл не понимал ещё одного: его последние сны относились к будущему, но к какому? Тому, которое они миновали? Или тому, к которому их стремительно несёт сейчас? Из краткого разговора он осознал, что будущее было показано только ему, но не Атару. Он вновь вспомнил тот страшный день на берегу Локары, когда он потерял семерых сыновей и получил нового сына и наследника. Да, основные решения тогда принимал агашец, а не лиговаец. Атар лишь вёл себя по законам чести и доблести, а распутывать ситуацию пришлось Ашинатоглу. И, видимо, при любом повороте Судьбы агашская корона была суждена Тлирангогашту. Но тут в голове у царя появилась подозрительная лёгкая боль, предупреждавшая о том, что в его вроде бы логичных построениях что-то не совсем так. Так что перед царём стояла важнейшая задача: опять всё верно понять и правильно свернуть на следующей близкой развилке.

***


Казаки прошли прямым путём через перевал, заросший тернием, акациями, крапивой, нарывником и прочими колючими и жгучими растениями, в гневе быстро прорубив себе дорогу. Ранее через этот перевал проходила одна из дорог из Локасника на юго-восток и юго-запад, но, поскольку казаки при первой возможности весьма нагло «шалили» с купцами и путниками, дорога оказалась заброшена, а потом уж обе стороны понемногу подсаживали колючек, чтобы перевал был естественной преградой. Теперь этой дороге предстояло ожить. В результате через три дня после войскового круга был атакован и взят отчаянным приступом южный форпост Локасника город Сарданас. При этом была уничтожена либо пленена большая часть нападавших на Вольное Войско, не ждавших столь быстрого и мощного контрудара и собиравшихся несколько недель отбивать набеги, а потом в порядке отступить перед большим агашским войском. Заодно были освобождены казацкие женщины, уведённые во время ночного набега.
Удержать казаков от грабежа и мести было невозможно, но уже на следующий день Ашинатогл строго приказал остановить разграбление города и больше не трогать население. Атар, понимающе улыбнувшись, сказал:
— Узнаю горцев. Сначала наглеют и нападают, затем падают духом и просят о мире, а затем бесконечно воюют и бунтуют.
Агашец задумался. Он удалился в маленькую часовню, поставив перед дверью охрану из самых надёжных почтенных казаков и велев никого не пускать, кроме брата. Там он, после дня покаяния, поста и молитв, сделал то, на что почитатели Победителей решались лишь в крайнем случае: вознёс молитву Богу Единому.
«О Создатель и Тот, Кто установил главные законы мира и души! Тот, Кто находится вне всех существ, времён и миров! Почему именно я, недостойный, оказался предназначен определять линию Судьбы всего нашего мира? Если это не так, прошу Тебя, развей мои грешные мысли. Если же это так, прошу Тебя, насколько возможно, поясни мне мой путь и дай мне силы не сворачивать с него. А я приму это как своё главное служение в жизни, перед которым отступит даже царское служение. Не воспринимай эту молитву как дерзость, это призыв в крайности. Ещё раз молю Тебя, чтобы Ты, если это возможно, прояснил мои мысли и укрепил мой дух».
Совершив молитву, Ашинатогл погрузился в состояние медитации, продолжая в душе взывать к Богу Единому. И вдруг то ли Бог, то ли внутренний голос души самого царя дали ему ответ:
«Давай сравним тебя и Атара. Неизвестно, у кого из вас духовные силы выше. Но твой названый брат жил в обществе, где с самого начала прививались законы чести, доблести и добродетели всем, кто способен это воспринять. Он был окружён свободными гражданами, которым оказалось достаточно вступить на дорогу, где каждый неверный шаг вел к гибели, а вся она к чести и славе, чтобы вспомнить всё лучшее, что у них было в душе, и что было частично забыто в благоустроенном процветающем обществе. Ты же с самого начала жил в стране, где все — рабы. В стране, где очень легко скатиться к беззаконию и произволу. Атар вынес испытания, но частью они были искусственными, заложенными во всю систему подготовки, воспитания и отбора, частью же сравнительно лёгкими, не требовавшими пересмотра принципов, а лишь неуклонного следования чести, мудрости и доблести, что тоже немало. Ты же прошёл там, где тебя окружали смерть, ужас, ложь и предательство, и тем не менее остался человеком. Ты сел на престол, но воспринял это не как право, а как служение, и вёл себя действительно как пастырь своего народа. Атар делал свой выбор, исходя из того, что в него было заложено. Ты выбирал сам. И при этом ты вынужден был пересматривать все свои взгляды, принимать новое, не разрушая старое. Ты справился. Ты готов действовать, даже совершая грехи и принимая на себя грехи других. И при этом не стремишься трусливо уклоняться от действий или оправдывать себя. Кому же ещё можно было доверить решение в критической точке, когда и разум, и интуиция так легко могут склонить к гибели весь мир?»
«Теперь неси своё служение как вершину испытаний твоей души во все времена и во всех мирах. И ещё за одну душу ты теперь несешь ответственность: рядом с тобой тот, кто способен противостоять страшнейшей угрозе, надвигающейся на мир. Если, конечно, ты примешь правильное решение на развилке».
Ашинатогл почувствовал, как очищается его душа от старых грехов и вливаются в него новые духовные силы.
После этого ответа и двух дней размышлений агашец велел казакам разорять земли к северу от города, не трогая селений, расположенных к югу, но прочно установив там свою власть, и послал новых гонцов двум своим армиям. На следующий день, после консультации со священниками и инженерами, он заложил крепость на удобном холме с подземными водами, и пожаловал три деревни вокруг крепости Вольному войску для организации ещё одной станицы. Затем, оставив четверть казаков укрепляться на новой земле, Ашинатогл двинулся на юго-запад.  Казаки теперь были довольны и с шутками выступили в новый поход, хотя не понимали маневра царя.
Через два дня Ашинатогл остановился на земле княжества Устрангласт (что он пошёл по этой земле, как по своей, никто не удивился: княжество смертельно боялось обоих своих мощных соседей, а вдобавок только что пропустило войска Локасника). Но Ашинатогл, за пару дней внимательно изучив местность, заложил город. Он должен был стать первым агашским городом по западную сторону горного хребта. Три деревни, расположенные на перевале, он пожаловал Вольному войску для ещё одной новой станицы, а ещё четыре, около города, объявил царским владением.
Князь Устрангласта Форсанта, надеявшийся, что сосед пограбит чуть-чуть в наказание за провинность и уйдёт, теперь чувствовал себя обречённым. Он отправил посла, но Ашинатогл не захотел с царедворцем разговаривать и велел князю лично предстать перед ним и его братом.
Форсанта надел рубище, посыпал голову пеплом и отправился, не зная, выживет ли он. Упав ниц перед Ашинатоглом, он покаялся, что от страха не сообщил ему о проходе горцев через землю княжества и взмолился, что он достоин смерти за такое, но просит пощадить его семью и народ.
Ашинатогл велел Шутрух-шаххунде поднять князя, принял его покаяние и заявил, что в наказание за трусость он забирает семь деревень. А поскольку княжество доказало на деле, что оно не может само себя защитить, он требует от князя принесения вассальной присяги и поставит в столице свой гарнизон, чтобы защищать немощного и трусливого соседа. Присягу приняли Атар и Шутрух-Шаххунда.
После этого старки распрощались с Ашинатоглом, который остался воевать, и отправились домой.

***

Йолур этот месяц провёл в постоянных молитвах и покаянии, пытаясь достичь ещё одного прозрения. Под конец месяца его приближенные и сам вице-император Диритич потребовали от духовного вождя смягчить пост и не ставить под угрозу свою жизнь, которая необходима всем. Впервые за месяц поев варёной пищи и выспавшись, утром Йолур вдруг почувствовал состояние вдохновения и озарения, которое дало ему ясное понимание важнейших истин о Боге (во всяком случае, он получил такую уверенность). Но известно, что находки требуют перепроверки в обычном состоянии, а затем тщательного выбора способа их изложения на обычном человеческом языке, дабы, поелику возможно для грешного смертного, затруднить их фальшивое толкование и неправильное понимание и споспешествовать верному. И Йолур, собрав вокруг себя четырёх доверенных богословов, заперся в библиотеке митрополита, но уже не изнурял себя и своих сподвижников постом. Около библиотеки был небольшой закрытый сад, и там двенадцать дней вели беседы и записывали откровения пророка четверо его учеников. В итоге они вышли оттуда с «Книгой пальмового сада». Был назначен праздник и молебен, в ходе которого в течение трёх дней пророк должен был лично зачитать свою книгу священничеству и правоверным. После этого её предполагалось вырезать на досках железного дерева для печати как ксилограф и размножить в тысяче экземпляров для передачи во все главные монастыри и храмы Единобожников.

***

Через полтора дня плавания Алтиросса добралась до небольшого каменистого острова, где была единственная хижина. Тут её покинули силы, и она упала рядом с берегом на камнях. В принципе энергии оставалось ещё достаточно, но нужно было передохнуть, а главное, попить и, может быть, поесть.
Из хижины робко выглянул человек в заплатанной и грязной одежде, явно рыбак и охотник на морского зверя, облюбовавший этот пустынный и глухой островок как заимку и базу. Увидев ослепительно красивую нагую женщину с медальоном Высокородной гетеры на груди, он задрожал. Легенды о проклятии гетер, да и страх простолюдинов перед этими страшными соблазнительницами, почти парализовали его.
— Я упала с корабля и чудом спаслась, — промолвила Алтиросса. — Дай мне попить.
Рыбак принёс флягу вина, но гетера попросила чистой воды. После этого она завернулась в полотнище, которое рыбак прихватил с собой, и, опираясь на руку дрожащего от страха рыбака, прошла в хижину, где он уложил её на свою бедную постель. Похлёбка из рыбы с рисом и горячий чай вернули силы женщине, и она крепко уснула.
Проспала она почти сутки. После пробуждения её ждал черепаховый суп и чай. Но Алтиросса вначале зачерпнула воды из бочонка и напилась. Неожиданно для неё вода была свежая, чистая и прохладная (последнее, правда, не так удивительно: бочонок был врыт в землю). Красавица поблагодарила безумно робеющего и стесняющегося рыбака улыбкой и спросила:
— Ты кто?
— Тон Астрорас из Лангтиргинга, что рядом с Нором, за два острова.
— Алтиросса, — назвалась гетера и уселась есть суп.
Дешёвый и старый чай оказался хуже простой воды. Рыбаку, судя по всему, хотелось за обедом выпить, но он до смерти боялся гетеры и что, расслабившись, попадёт в её сети. Ведь легенды, как незадачливые любовники полностью теряли волю и продавали себя в рабство, чтобы быть возле своей богини, ходили повсюду, и преувеличения в них было не так уж много.
Алтиросса попросила иголку и нитку и сшила из разрезанного надвое полотнища нечто типа короткого плаща-накидки и юбки с разрезом на одном боку. Она вышла на берег, искупалась в морской воде, помыла в ней новую одежду и с удовольствием подставила тело солнцу и ветру, лёжа на песке, кое-где пробивавшемся через камни и гальку островка.
Когда одежда высохла, женщина вновь почувствовала голод. Рыбак уплыл, его лодка виднелась невдалеке. Алтиросса нашла морскую капусту и моллюсков и подкрепилась «устрицами с салатом». Было также много сушёной и пара бочек солёной рыбы, но женщине не очень хотелось провонять рыбой.
Рыбак приехал и прикатил бочку свежей воды, заменив старую, которую вылили в бадью, чтобы брать для стирки и мытья. Видимо, для себя он так не старался, но перед нежданной гостьей не хотелось ударить в грязь лицом.
Свежие сардины почти не пахли, и Алтиросса с удовольствием поела их, жареных на конопляном масле. Она улыбнулась и поблагодарила Тона, отчего тот ещё больше перепугался и ушёл спать под навес снаружи хижины. А женщина, вновь улыбнувшись ситуации, легла на его ложе и крепко уснула, окончательно восстанавливая силы и энергию.
На следующее утро она проснулась с зарёй, и увидела, что рыбак собирается в море.
— Ты мог бы отвезти меня в Нор? А ещё лучше, в своё селение, так тебе удобнее.
— Моя лодка слишком хлипкая. Она даже сюда пришла на буксире. Через несколько дней ко мне придёт на яхте мой племянник Кинь. Он тебя и заберёт.
— И сколько же человек с ним приплывут?
— Скорее всего, он один. С яхтой он и в одиночку управляется прекрасно. Погода вроде отличная.
— А ещё. Откуда ты на этом безжизненном островке берёшь прекрасную свежую воду? Вроде здесь ни одного родника или ручейка не видно.
Тон замялся. Алтиросса улыбнулась ему и чуть повела бровями, следя, чтобы не переиграть и не испугать окончательно: он только начал оттаивать. Рыбак решился.
— Садись, прелестная Высокородная, я покажу тебе наш семейный секрет. Ты ведь не рыбак и не моряк, никому не выдашь.
На дне моря, саженях в двухстах от берега, Алтиросса увидела на глубине нескольких метров приделанную наглухо к скале бочку. Рыбак опустил боком бочонок в неё, потом перевернул вверх ногами, несколько раз покачав им и подождав, потом опять перевернул и с помощью верёвки опустил крышку. Когда бочонок подняли, в нем оказалась холодная пресная вода отличного вкуса.
— Я слышала, что на дне моря бывают родники пресной воды, минеральных вод и даже кипятка. Но увидела такое впервые, — улыбнулась Алтиросса.
Вернувшись на берег, Алтиросса решила как следует насладиться отдыхом и бездельем. Так редко это ей удавалось… Её жизнь всё время проходила на публике, и каждую секунду надо было внимательно следить за собой и другими. Сейчас вокруг жаркое солнце, ласковое море, чайки, лёгкий прохладный ветер, и никого, кроме этого честного мужика Тона. Да и тот полдня  на море. А когда возвращается, сразу же обрабатывает улов, так что весь день занят.

И у Алтироссы сложилась песня.

Как мне надоел великий город,
Спесь элит, бесплодие богем,
Этикета и снобизма морок,
Как устала улыбаться всем!

Чайки вьются в голубом просторе,
Ветер гладит ласково прибой,
Этот остров, это солнце, море —
Наконец-то только мне одной!

Жизнь подменена крысиным бегом,
Битвы — подковёрною вознёй,
Мало кто остался человеком
В паутине грязи городской.

Чайки вьются в голубом просторе,
Ветер гладит ласково прибой,
Этот остров, это солнце, море —
Наконец-то только мне одной!

Шторм судьбы занёс на дальний берег,
От угроз кошмарных уберёг,
Потому что тем, кто лицемерит,
Путь мой стал воззреньям поперёк.

Чайки вьются в голубом просторе,
Ветер гладит ласково прибой,
Этот остров, это солнце, море —
Наконец-то только мне одной!

Пленена природною красою,
И простор вокруг ласкает взор,
Ни одною мыслию кривою
Не разрушу чистоты шатёр.

Свежий воздух мне очистил душу,
Смыло грязь телесную волной,
Тихий моря шум ласкает уши…
Как же мало нужно мне одной!

К вечеру погода испортилась, поднялся ветер и дождь. Тон, бледный от страха и волнения, вынужден был лечь спать в хижине. Но утром он, увидев, что ничего не случилось, кроме того, что чай вскипячён, обрадовался и даже притронулся к руке Алитроссы, когда она подавала ему кружку с чаем. Он уже прикасался к этой женщине: сначала когда помогал добраться в свою хижину, чтобы восстановить силы, затем в лодке, и, честно говоря, ему нестерпимо хотелось ещё. А сейчас он почувствовал как будто электрическую искру. Гетера же, иронически улыбнувшись, сказала:
— Не врут сказания, Тон! Смотри, не влюбись, это очень опасно.
После чего вздохнула и грустно добавила:
— Но почему-то слишком многим этого хочется… Ты мне симпатичен, рыбак, вот я тебя и предупредила.
Эти слова охладили и успокоили рыбака, но в перспективе произвели на Тона противоположное действие. «Значит, я ей симпатичен! Значит, всё не так безнадежно!» — такие мысли помимо воли порою лезли в голову.
Погода продолжала ухудшаться. К вечеру начался шторм. Лодка была давно уже вытащена далеко на берег и укреплена между камнями. Хижина оказалась хоть и неказистой, но прочной и без щелей, видимо, как раз рассчитанной, чтобы пережидать такую погоду.
— После шторма Кинь точно придёт, — подумал вслух Тон. — Но такой ураган на недельку. А потом ещё день идти от деревни. Ничего страшного. Рыбы и мяса у нас запасено, воды и плавника я тоже заготовил достаточно, спокойно проживём вдвоём там, где я жил один.
Вечером Тон впервые позволил себе чашечку водки. Алтиросса же использовала вино для того, чтобы улучшить воду.
Во сне Тон начал метаться и стонать: ему снилась красавица, раскрывшаяся перед ним, а он не мог к ней прикоснуться, несмотря на нестерпимое желание. Затем он смог до неё дотянуться, но не обнять... Проснувшись среди ночи в позорно возбуждённом состоянии, он выпил ещё две кружки водки и наконец-то уснул без сновидений.

Алтироссе же в эту ночь приснился сон, то ли пророческий, то ли предупреждающий. Около острова стоит яхта, на берегу она, Тон и белобрысый паренек, видимо, его племянник. Все с тревогой смотрят на корабль явно не мирного вида, вставший на якорь саженях в трехстах от берега. С него спустили шлюпку, и семеро матросов во главе с кем-то типа мичмана поплыли к берегу. По ругани и внешнему виду можно было понять, что это либо пиратский корабль, либо корабль военного флота одного из королевств. Флага корабль не вывешивал, герба на нем не было, а название «Серый дельфин», выведенное большими знаками на борту, могло принадлежать и тем, и другим. И военные моряки, и пираты носили головные платки и кривые сабли. И те, и другие ходили в пёстрых рубашках и холщовых штанах. А офицеры в плавании тоже форму не всегда надевали.
Всё стало ясно с первыми словами предводителя.
— Жить хотите, отдавайте бабу! Взять у вас наверняка больше нечего, так что благодарите Судьбу.
Тон и Кинь выскочили вперёд, стремясь спасти Алтироссу, но пираты даже не стали их убивать. Рыбаков сбили наземь и беспощадно поколотили ногами, после чего связали.
— Сами виноваты. Теперь будете лежать и подохнете, если не сумеете развязаться. А вашу красавицу я сейчас у вас на глазах трахну, — сказал вожак.
Он сорвал рубище с Алтироссы. Все ахнули и от красоты, и от медальона Высокородной.
— Проклятие гетер! Осторожно, Косатка! — закричал кто-то.
Другие подхватили предупреждение.
— Не боюсь я никаких проклятий! — сказал Косатка и подошёл к гетере. — Ложись сама, если не хочешь, чтобы я тебя уложил!
— Мы все знаем, что ты ни чёрта не боишься, — вдруг сказал пожилой пират, судя по всему, единственный, кого слушал Косатка. — Но на дьявола нам нужен проклятый евнух на нашем корабле? И лезть в драку, когда никто больше за тобой не полезет — это ведь не смелость, а глупость. Да прикинь ещё: в натуре, какой громадный выкуп за неё дадут, и она сама, и ее хахали! А ты команду добычи лишить хочешь.
Все эти аргументы подействовали на Косатку.
— Спрут и есть спрут, — засмеялся он. — Ну ладно, старый хрен Спрут, убедил. Садись, Высокородная шлюха, в шлюпку. Одежду не бери. Пусть все наши хоть на тебя полюбуются и поймут, какую драгоценность мы захватили. Откормим тебя как следует. А потом возьмём за тебя столько золота, сколько ты весить будешь.
И все пираты довольно загоготали. А Косатка, чтобы отвести душу и показать серьёзность своих намерений Алтироссе, вспорол животы обоим рыбакам. Оставив умирающих, пираты поплыли к кораблю.

Наутро Алтиросса увидела, что она во сне разметалась, а мало и плохо спавший Тон приготовил крепкий чай, пьёт его и смотрит на неё, не отрываясь. Женщина вспомнила свой сон и вдруг ей стало жалко этого наивного и простоватого мужика. Она взяла его за руку:
— Тон, если что, знай, что не вы с Кинем моя защита, а я ваша! И не стыдитесь спрятаться за мою спину.
Тон охренел от неожиданности.
— Да я за тебя с радостью жизнь отдам, на страшную казнь пойду! — вдруг вырвалось у него.
— А честь? — ехидно спросила гетера, которую это позабавило и умилило.
— А это и есть честь: всё ради красоты и любви отдать! — вдруг чуть ли не высоким языком знати заговорил Тон и получил в награду лёгкий поцелуй.
От поцелуя Тон побледнел, затем покраснел, выскочил на улицу под ливень и штормовой ветер и через четверть часа вошёл, немного пришедший в себя, зато в полностью промокшей одежде. Ужасно стесняясь, он развесил одежду сушиться и набросил на себя дерюгу. Алтиросса, улыбаясь, помассировала ему спину и помогла немного расслабиться.
— Кстати, можешь не удерживаться от естественного возбуждения, — вдруг сказала она, — Мы здесь наедине, это для тебя не позорно и я не хочу, чтобы ты испортил себе сердце или сошёл с ума.
— Кажись, я уже сбрендил, — как ему казалось, мысленно пробурчал Тон, но на самом деле он тихонько произнёс эти слова, и гетере стало его ещё более жалко: она понимала, насколько это может оказаться правдой.
Вечером Тон налил себе кружку водки, но она не лезла ему в горло. Алтиросса ласково взяла его за руку:
— Ты не бойся. Слейся со мною, и убедишься, что это ничем не отличается от слияния с обычной женщиной.
Она хотела нежно, но очень равнодушно принять его, как их учили в школе гетер, когда нужно оставить хорошее впечатление у человека и вместе с тем отвадить его как любовника. Тем более ей казалось легче сделать это теперь, когда она пережила тантру и её на самом деле незаурядная чувственность утихла. И раньше она свои страсти, конечно же, не демонстрировала, поскольку обучение приучило к суровой самодисциплине, да и саморазвитие вместе с общим уровнем не позволяли ей опускаться до низкой похоти. Но в момент, когда она отпускала себя на волю, страсть просто переполняла её и унесла бы неизвестно куда, если бы опять же не жестокая тренировка.
Тон с чувствами страха, надежды и любви начал прикасаться к ней, и эта смесь заставила его так нежно приласкать свою ненаглядную и ещё недавно недостижимую мечту, что гетера уже еле удерживалась, про себя недоумевая: ведь телесная страсть должна была исчезнуть? Когда он, наконец, слился с нею, преодолев свой страх, она пыталась холодно и ласково его принять, но страсть оказалась ещё сильнее, чем раньше. Её волна уже через несколько мгновений захватила их обоих.
И тут вдруг сработала женская интуиция. Ведь при любом ходе Судьбы Тон теперь обречён: если избежит физической смерти, то окажется духовно порабощён и неизбежно начнёт мучительно страдать. Жить он сможет теперь лишь около любимой, а она чувствовала, что скоро отправится туда, куда Тону пути не будет. Гетера решила дать ему смерть в радости, полностью перестав себя сдерживать и начав возгонять заведомо не готового мужчину к тантре. Его сила стала переходить к ней. Конечно же, и физической, и духовной мощи в Тоне было несравненно меньше, чем в Торе, но его беззаветная страсть выжгла из него все бывшие в нём грешки, и гетера наслаждалась чистым потоком духовной и телесной энергии. В момент, когда она почувствовала, что Тон уже перешёл границу и неудержимо скатывается к смерти, она вдруг прокусила ему шейную артерию и стала жадно пить его кровь. Рыбак умер со стоном радости и с улыбкой на устах.
Душа погибшего помчалась вверх и вдруг наткнулась на преграду, которая резко отбросила назад. Её стало неудержимо затягивать в водоворот огненной воронки. Вопль отчаяния погибающей в этом мире и в этой вечности души уже не был слышен уснувшей гетере, лежавшей с окровавленным ртом и туловищем и с добрейшей, радостно-хищной улыбкой хорошо пообедавшей кошки.

Проснувшись, переполненная силой и добрыми чувствами к своей жертве, хищница решила устроить Тону достойные похороны. Буря уже стихала, но ещё была сильна. Там, где стояла лодка, ветер дул в сторону моря. Алтиросса стащила лодку к воде, положила туда тело, сверху придавила его камнями, подняла парус, слегка отодрала одну доску в днище и оттолкнула лодку от берега. Плавучая могила помчалась в море, постепенно погружаясь в пучину.
Конечно же, волны прибоя накрыли и попытались увлечь в море и погубительницу. Но выплывать из штормовых волн было обычным умением. Это лишь помогло женщине смыть с себя кровь неудачника. Даже своей жертвой она его не считала
Вернувшись в хижину, Алтиросса, которая, как и полагалось при похоронах, не ела и не пила, поставила перед собой котёл с варёным рисом, оставшийся с вечера, взяла сушёной рыбы и морской капусты, налила в большую чашку воды с вином и хотела было утолить зверский голод. Тело приятно горело и его покалывало, что было признаком увеличения сил. Но тут сзади послышался повелительный голос:
— Ложись!
Обернувшись, хищница увидела Элир Победительницу в алом одеянии и с белым бичом в руке. Её глаза сурово смотрели на бежавшую и натворившую дел ученицу.
Наказывать ошибшуюся и, тем более, уклоняющуюся от развития ученицу — право и обязанность наставницы. Алтиросса безропотно разделась, сняла медальон гетеры, чтобы он не был опозорен наказанием, и положила его под головной валик кровати. Она стала входить в медитацию, чтобы легче и достойнее перенести боль. И тут неожиданно для неё был нанесен первый удар, явно с гневом. Мало того, что боль была острейшая, он лишил женщину значительной части приобретенной энергии.
Алтиросса повернула голову к Победительнице и спокойно сказала:
— Полагается перед наказанием выговорить вину, даже позорному рабу.
В страшном гневе Элир нанесла сильнейший удар, почти перебив позвоночник и парализовав нижнюю часть тела гетеры. Та, не моргнув глазом, продолжила:
— А наказывать в гневе вообще смертный грех и преступление.
Неожиданно Победительница бросила бич, закрыла лицо руками и исчезла. У Алтироссы мелькнуло в голове, что теперь Элир добавилось ещё несколько тысяч лет покаянного служения за серьёзную ошибку, но она сразу отогнала все посторонние мысли и чувства. Надо было сосредоточиться на себе.
Для обычной женщины такая рана неизбежно привела бы к смерти, если раненую не взять вовремя под тщательный уход, и уж точно к тому, чтобы на всю жизнь остаться калекой. Но Алтиросса частично сохранила силы. В школе гетер обучали также умению управлять внутренними органами не хуже, чем умеют земные йоги, а способности к регенерации у неё были значительно выше, чем у обычного человека, поскольку на самом деле она уже была представительницей нового вида разумных существ, стоящего на значительно более высокой ступени развития. Она начала соединять позвоночник и активировать восстановление спинного мозга и костей. Кожа и мясо могли подождать. Страшно хотелось есть и пить. Но этого делать было нельзя, пока хотя бы частично не восстановится управление выделительными органами.
И тут она услышала чей-то ехидный смешок. Повернув голову, гетера обнаружила рассевшегося на ложе нагого чёрного красавца.
— Даже чуть удовольствия получил от того, как ты отбрила эту самоуверенную демоницу, — прозвучали тихие слова, произнесённые так, что их можно было понять и как похвалу, и как иронию: «Отбрила, вот и получила».
— Привет, Великий насмешник, — через силу улыбнулась гетера, желая сохранить остатки достоинства даже в такой ситуации.
— Удачно назвала, — кратко ответил Чёрная Благодать и прикоснулся к ней, изучая всю её насквозь.
Вновь улыбнувшись, Кришна весьма серьёзно сказал:
— Не сдаёшься. И правильно: вас ведь в школе обучили, как управлять внутренней материей.
Алтиросса почувствовала, как он передал ей самую малость энергии, как раз столько, чтобы чуть-чуть вздохнуть, ослабить вредные сейчас голод и жажду и собраться с мыслями и чувствами. Вслед за этим Князь растаял.
Вдруг интуиция подсказала Алтироссе, что слишком серьёзно сказал Князь последнее: управлять материей! Значит, она делает ошибку. Она переключилась на управление энергетическими и духовными потоками, которое стало теперь намного мощнее и совершеннее (не из-за дара Соблазнителя, а из-за её собственного развития). Всего через час удалось чуть-чуть почувствовать палец на ноге. А ещё через час пошла некоторая регуляция кровообращения в ногах и в паху и вроде бы появился небольшой контроль над органами выделения. Это оказалось ещё труднее, чем управлять простой регенерацией, но зато намного эффективнее. Уже не сдерживаясь, Алтиросса рискнула: дотянувшись до чаши с водой и, наполовину расплескав, жадно выпила. В душе её появилась благодарность Дьяволу и готовность учиться у него: он-то помог, а уж её дело было понять и использовать его помощь! И ошибок он не сделал, в отличие от грубо промахнувшейся Элир.
Алтиросса теперь осознала, насколько осторожно надо будет пользоваться вновь приобретенной мощью. За каждое действие будет следовать неизбежная расплата. Придётся учиться как будто бездействовать, но чтобы эффект при этом был максимальным. Но сначала необходимо выжить.
Женщина-демоница почувствовала, что настало время вновь перейти на физическое исцеление и регенерацию. Обходные пути управления информацией и энергией, которые она задействовала для восстановления парализованной половины тела, еле справлялись с нагрузкой.
Прошла ночь, шторм утих окончательно, Алтиросса рискнула даже чуть поесть и запить остатками воды. Может быть, за несколько дней она доведёт себя до такого состояния, что можно будет ползать. А сейчас она продолжала медленно восстанавливать поврежденный спинной мозг и залечивать позвоночник, одновременно проверяя, как увеличивается чувствительность и управляемость нижней половины тела. На самом деле положение уже не было безнадёжным, хотя и очень неприятным: она лежала в лужице собственной мочи, но сил перевернуться на спину у неё пока не было. Отползти в принципе было можно, но это затянуло бы восстановление на некоторое время. Лучше ещё потерпеть.
И тут на дворе раздался громкий крик молодого парня:
— Дядя Тон, ты где? Я уже привёз всё, что надо! Наверно, совсем заждался за время шторма и всю водку выпил?
И парень звонко расхохотался, направляясь к хижине.

***

Княжество Вуй, на которое двинулся далее Клингор, немедленно выставило войску угощение и преподнесло дары. Князь (гун по титулу шжи) Сунь Зан лично поклонился Клингору и сложил к его ногам сёдельные мешки с тридцатью тысячами имперскими золотыми.
— Великий князь Хитроумный! Прошу прощения, что в бедной казне моего ничтожного княжества не нашлось больше золота. Мне даже пришлось стребовать с родичей и богачей взносы, дабы собрать достойный выкуп и загладить свою вину перед королевством Зирварна и перед Империей старков, — вежливо улыбаясь, изысканным слогом на чистом Древнем языке произнес перетрусивший князек.
— Ты, гун, принял прекрасное решение, доказывающее твою мудрость и способности правителя, — в тон Сунь Зану ответил Клингор. — Ты и княжество твоё теперь наши друзья и союзники. Я буду, пока мои войска рядом, безжалостно карать любого, кто по глупости своей решит напасть на тебя. А вот тебе запрещаю нападать на соседей, и если узнаю об этом, гнев мой обрушится на тебя и престола ты лишишься навсегда. Треть выкупа возьми обратно. Треть я отсылаю королю Зирварны, а оставшееся пойдёт на содержание и снаряжение войска. А теперь садись, друг, и отметим начало нашего союза.
Беспрестанно кланяясь и улыбаясь, князёк вместе с наследником пару часов пировал в шатре Клингора, а затем ему поднесли подготовленный союзный договор. Чувствуя, что торг сейчас неуместен, и надеясь на ум Клингора, который был слишком изощрён, чтобы урвать что-то непосредственной наглостью, князь, демонстративно медленно прочитав экземпляр на языке шжи,  без единого замечания подписал договор и приложил свою печать. Клингор поощрительно улыбнулся и попросил ординарцев передать приглашение на пир двум красивейшим гетерам из числа авантюристок и шлюх, в поисках приключений следовавших за войском. Приказать он им не мог, но весьма недвусмысленно порекомендовал как своих лучших друзей князя Зана и сына его Сзуя. Князя и наследника он удержал в своем лагере ещё три ночи, а тем временем его воины, соблюдая неукоснительную вежливость с местным населением, но повесив пару торговцев, попытавшихся бесстыдно задирать цены, заняли все ключевые посты в столице и ещё трёх городах княжества на трактах, ведущих к северным соседям. Вернувшись в свой дворец, князь обнаружил, что его покои занял Клингор. Князя и сына переселили в восточное крыло дворца. В тронном зале был поставлен наскоро сделанный трон имперского князя: на две ступеньки более высокий, чем местный. Словом, Клингор жёстко, но вежливо, показал, что он будет безусловно главным. Но в распоряжения князя Клингор не вмешивался, хотя частенько и сидел рядом в тронном зале. Зато потом наедине он порою задавал несчастному коллаборационисту хорошую выволочку. Впрочем, очень уж несчастным гун себя не чувствовал, хотя жёнам и приближённым, в отсутствие старков, всё время плакался: князёк уже рассчитал, что дары и контрибуция скоро с лихвой окупятся.
Через пару недель, убедившись, что северный, северо-восточный и северо-западный соседи приносить покорность не собираются, хотя в драку и не лезут, Клингор, слегка вздохнув, «вежливо попросил» Сунь Зана устроить узкий пир, на котором из шжи присутствовали бы лишь князь, его наследник и первый министр. Даже прислуживали воины Клингора. Что обсуждалось на том пиру, неизвестно, но наследник через пару дней с небольшим отрядом вышел из столицы через северные ворота.

***

В тот же день, когда Алтиросса сделала свой окончательный выбор, Аргирисса родила дочку. Сёстры, погадав, сочли, что счастливое имя для неё: Элирасса, поскольку она под несомненным покровительством самой Элир.
Аргириссе объявили, что она прощена за преступное нарушение правил цеха и может немедленно покинуть цех, добровольно отказавшись от всех прав гетеры и от гражданства, поскольку грубое нарушение она с себя не смыла. Дочь её, тем не менее, будет считаться рожденной почётно, поскольку в момент родов она ещё была полноправной гетерой, и может быть узаконена любым гражданином, кроме королей и князей. Либо же мать может через девять месяцев, когда она полностью пройдет очищение после родов, выкормит дочь и заложит в неё основу жизненного опыта, всё-таки пройти оставшиеся ей испытания на Высокородную. На самом деле это было ещё одно послабление: стандартный срок очищения был шесть месяцев.
Аргирисса выбрала трудный путь.

***

Как только Тор несколько оправился от страшной духовной травмы и упадка сил, вызванного «атакой» Алтироссы, он счёл, что пришло время отправиться покаяться, очиститься и защитить второе открытие в Великий Монастырь. В виде исключения, не в пример другим, ему разрешили опять явиться в близлежащую обитель Ломо. Неделю попостившись, и как раз перед отъездом получив из Линьи известие о рождении дочери, Тор отправился вместе с алхимиком, рудознатцем и бронником в лавру. Вот ему-то делать тяжёлый выбор пока что не приходилось. Его время решений и позади, и намного впереди.


Словом,


Стал путь опасен:
Как поворот, так капкан.
Наверх поднялись,
Дух захватило,
И не вернуться уж вниз.