День Космонавтики

Стоило Гавриле Петровичу Подмышкину в своих мысленных рассуждениях о природе человека подойти к мизантропству, как из наползающего на парк тумана соткался этот тип.
Некоторые люди заслуживают названия «гражданин», другие до сих пор остаются «товарищами», кое-кого хочется окрестить «прохожим», а этот всем своим обликом походил на «типа», причём сразу было видно, что он нарочно бросает окурки мимо урн, выдыхает дым последней затяжки уже зайдя в салон автобуса и не моет руки после туалета.
- Добрый вечер! – проговорил тип, присаживаясь на край скамейки. Речь невнятная, словно он жевал свой язык, продвинула мысли Подмышкина о мизантропах на несколько шагов вперёд. – С праздничком вас!
Гаврила Алексеевич кивнул, и чуть отодвинулся, принявшись изучать липовую аллею. Какие могут быть праздники в апреле?
Чувствовалось, что тип смотрит на него, не отрываясь. Интеллигентская натура Подмышкина сочла такой взгляд дерзким вторжением в личную жизнь, но выразить недовольство здесь, в темнеющем парке, было бы поступком безрассудным - слишком уж хулиганистым и непредсказуемым, несмотря на преклонный возраст, казался незваный тип. Так и сидел Гаврила Петрович, таращась на мутные в тумане стволы деревьев, а в голове его сталкивались, шевеля усами, два таракана - мятежный, по имени Эрнесто, и осторожный, Пескарёв-Премудрый. Тараканий бой – то ещё зрелище, в нём, на первый взгляд, победителя не определишь, но в итоге перевес оказался на стороне первого, поскольку Гаврила Петрович вдруг взвился не хуже пионерского костра и грозно, пустив незначительного петуха, воскликнул:
- Что вы смотрите, гражданин?
Тип, переведённый в «граждане», заулыбался, вздохнул мечтательно и придвинулся к Гавриле Петровичу на пол-ягодицы ближе.
- Время не подскажете… ли?
- Какому ещё «Ли»? – грубо не сказал Гаврила Петрович, выбрав не менее презрительное: - Двадцать-сорок!
- Нормально. Успеваем.
Это сближающее «успеваем» окончательно насторожило Подмышкина. Он с тревогой огляделся, не проходит ли по аллее припозднившийся милиционер, хоть бы и в штатском, но, как назло, кроме крупной бабушки с коляской, в парке не осталось ни души. Сомнений в том, что габаритная дама сможет нейтрализовать хулигана, у Гаврилы Петровича не возникало, но звать её на подмогу было до того стыдно, что и думать об этом не хотелось.
- Вы, смотрю я, человек хороший. Я сразу понял, в людях разбираюсь, - доверительно произнёс тип.
Подмышкин подумал: кто нынче считается хорошим человеком? Не тот ли, у кого на руке дорогие часы, а в кармане – пухленький бумажник?
- Вы меня… я прошу прощения… Мне, пожалуй, пора… Так сказать… - быстро проговорил он, вставая. Гаврила Петрович старался, чтоб голос звучал как у делового и очень занятого человека, но звукомаскировка не удалась. Тип шаркал сзади.
- Нам по пути как раз, - прожевал он.
Гаврила Петрович прямо застонал про себя: непонятно зачем, видимо, следуя звериному инстинкту «запутать след», он пошёл не к дому, а в противоположную сторону, где расхлябанно и пустынно рос вещевой рынок, уже покинутый торговцами.
- Курить у вас есть?
Теперь тип ковылял сбоку, и Гаврила Петрович почувствовал, как плавится от огнедышащего перегара правая щека.
- Не курю!
- И я тоже. Просто день сегодня такой, что хочется… Дайте мне семьдесят восемь рублей девяносто копеек, пожалуйста.
Возникла мысль, идущая вразрез с истинными чувствами, испытываемыми Гаврилой Петровичем: когда же эти Шуры Балагановы, приставая к людям на улицах, будут не просить, а предлагать?
- Ты не думай… - изящно перейдя на «ты», сказал тип. – Мне для дела надо. Сегодня позарез надо «Пшено» купить!
- Пшено?
- Водка «Пшеничная». Тебя как звать?
По обычаю смутившись, - плоховато, когда имя твоё ассоциируется с идиотским телёнком из Простоквашино, - Гаврила Петрович назвался.
- А меня – Юрием. Алексеевичем. Ну Юриком можно.
«Хорошее какое имя», - с завистью подумал Подмышкин. – «Складное, и с претензиями».
- Ну, так как насчёт восьмидесяти восьми?
- Вы же говорили: семьдесят восемь! – пролепетал Гаврила Петрович, ещё не понимая, что роет себе яму.
- Ну, давай семьдесят восемь! – легко согласился Юрик.
Ухватив бумажки, он сказал: «Жди здесь!» - и шмыгнул в кусты, напевая «Если я богат, как Царь Морской».
Гаврила Петрович по несуразной обязательности постоял минуту-другую на месте, а потом побрёл в обратную сторону. Тип выскочил из кустов как раз когда Подмышкин проходил мимо роковой скамейки, на которой произошло их знакомство.
- Светулёк работает! Продала, даже паштетика вот в долг дала!
Гаврила Петрович принудительно присел. Откуда ни возьмись появился настоящий гранёный стакан, и Юрик, крутанув пробку, продекламировал:
- А тот, который во мне сидит, кричит: мне не нужен штопор!
Первые полстакана, как положено, достались Гавриле Петровичу. Он выпил, сморщившись внешне и внутренне, частично – от мысли о выражении лица, с которым Варвара будет его нюхать на пороге, частично – от жадного взгляда странного любителя Высоцкого, которым тот провожал вздымаемый стакан.
- Эх! – крякнул тип за Гаврилу Петровича, но, как ни странно, наливать себе не торопился, вместо этого аккуратно развернул сырок, излапав его чумазыми пальцами, и лукаво, по-ленински, прищурился.
- Ты думаешь, я пьяница? Нет, Гаврила… как бишь? Не пьяница я, а, если хочешь знать, спаситель!
- И что же вы спасаете?
- Землю нашу, - просто и скромно ответил Юрик, занося горлышко над стаканом. – Уже сорок восемь лет.
- И от кого, позвольте узнать? От врагов? Интервентов? – с пробуждённой водкой игривостью спросил Подмышкин.
- Да нет, бери выше. Короче, служил я на Байконуре. Молодой был, буйный, и раз ушёл погулять. Хе-хе. В самоволку, короче.
- Байконур находится в пустыне Казахстана, - блеснул знаниями Гаврила Петрович. – Там не погуляешь.
- Гулял-то я в определённом направлении. У казахов кумыс и трава у дома - всё, что нужно солдату для счастья. Так вот, пришёл я, выторговал, что хотел, и собирался уже возвращаться, как они – ну, казахи, – загомонили, заволновались и начали меня прятать. Я сразу подумал: из части кто явился, но, оказалось, - нет. Я как эти рожи увидел, так ошалел и из укрытия своего выскочил. Маленькие, в лохмотьях, головастенькие, и волосы, как у водяных.
- Казахи?
Юрик хмыкнул, поднеся стакан к глазам. Посмотрел сквозь него на Гаврилу Петровича и снова опустил.
- Инопланетяне.
- С Марса или с альфы Центавра?
- Нет, не с Марса. И не с альфы – это вообще звезда, там жить нельзя. Они оттуда, что ты и не поверишь. Их планета вся - из спирта.
- Как это: из спирта? Что за планета такая?
- Ну, не совсем она планета, а так, вроде облака, только пятьсот миллиардов километров в длину. Инопланетяне сами тоже из тумана состоят, насобачились просто затвердевать на время, чтоб казахов не пугать.
Гаврила Петрович смекнул, что тип – сумасшедший, и от того приободрился.
- И они, конечно, захотели забрать вас с собой? Ну, на спиртовую планету?
- Как это: забрать?! У них и корабли – тот же туман!
- И что же они рассказали, эти спиртовые инопланетяне?
- Демократы они – похлеще америкашек, - сказал тип, строго поглядев на веселящегося Подмышкина. – Летают по всей Вселенной на своих облаках и целые планеты в спирт превращают. У них правило такое: как планета человека в космос запускает, значит наступил пик цивилизации, дальше пойдёт спад, а значит можно планету захватывать и в новое спиртовое облако превращать!
- Какой ужас! – ахнул Гаврила Петрович. – Вы, надеюсь, сразу сообщили в КГБ?
- Погоди, доскажу, а то нагрелась уже. Я выпил с ними – а они, к слову, водочку нашу уважают, любят даже, как сестру, - и договорился. Выцыганил для нас отсрочку!
- Слава Богу! Условия, надеюсь, приемлемые?
Юрик вздохнул и посмотрел на полный стакан.
- Думал: да. Договорились, что, пока я отмечаю день Космонавтики, они нас не трогают. Пока молодой был и работал – проще простого, выдувал «поллитру» и - хоть бы хны. Но потом пристрастился, начал прикладываться чаще, с работой туго стало... Иной раз – ни копейки денег, занимаю-перезанимаю, а никто уже не даёт. И здоровье уже не то... Вот сегодня с утра бегаю, и только вот к вечеру на тебя напал, на хорошего человека. Если б не ты...
Он поднёс стакан к губам, глаза – к небу и торжественно произнёс: «Ну, за День Космонавтики!» - но тут в кустах захрипела рация, и скамейку в один миг обступили милиционеры, с клочьями тумана на фуражках и погонах.
- Распиваем в общественном месте?! Харин, ты, что ли?
Юрик съёжился, попытался выплеснуть водку в рот, но милиционер ловко перехватил его руку. «Пшеничная» расплескалась. Спаситель земли, как и любой нормальный сумасшедший, мгновенно возбудился и окрысился, вцепившись в ополовиненную бутылку.
- Отойди, начальник, дай выпить!
- Не дури, Харин!
- Дай выпить, сука, подохнете все!
Гаврила Петрович, впал в лёгкий ступор и по-бабьи закрыл рот руками, наблюдая, как трое дюжих милиционеров крутят разъярённого Юрика. Его уже заковали в наручники, надавали дубинками по бокам, а он всё хрипел и тянулся ртом к валяющейся на земле бутылке.
Подмышкин шёл домой долго, плутая по знакомым переулкам и дворам. Происшествие тяготило его, всегда неприятно смотреть на больных людей, пусть даже и несимпатичных. Дурацкая история про спиртовую планету, его собственные подначки, жестокость милиционеров – всё это накрепко вогнало Гаврилу Петровича в глубокую хандру.
- Что такое, Гаврюша? Ты выпил? – спросила Варвара, нюхая воздух, как легавая.
- Займись чем-нибудь, Варвара. Мне надо побыть одному! – буркнул Подмышкин и скрылся на кухне, оставив ошеломлённую дерзким ответом жену в коридоре.
Заварив кофе, – крепкий, какой не пил с молодости, - Гаврила Петрович вышел на балкон. Была полночь, наступало тринадцатое апреля, и тёмные улицы, освещённые яркими звёздами и большой растущей луной, пустынные и тихие, казались Подмышкину тревожными. Он знал, что в отделении милиции бьётся в дверь камеры лишённый водки Юрик.
Отгоняя навязчивую мысль, Подмышкин отхлебнул кофе и замер: на небе, секунду назад - ясном, появилось облако. Оно двигалось и светилось, быстро увеличиваясь в размерах. Резко запахло спиртом.