Поворот

 

Едва пропели петухи, Григорий Богатырёв начал подниматься. Отогнул негнущимися пальцами одеяло, помог себе руками снять левую ногу, затем медленно опустил на прохладный пол правую. Посидел несколько секунд, словно обдумывая следующее дви¬жение, и, уцепившись руками за спинку кровати, выпрямился. Под светом ночной лампы небритые скулы и большие выцвет¬шие глаза выдавали его усталость. Опершись на палку с резино¬вым наконечником, Григорий медленно проковылял на двор.
Через полчаса этого разбитого недугом, немощного человека будет не узнать. После зарядки и обтирания холодной водой он как бы окончательно просыпался, превращался в сильного му¬жика, правда, со странной раскачивающейся походкой.

«Не пришёл до сих пор, стервец, — подумал он о сыне, недавно демобилизовавшемся из армии и теперь день и ночь пропадаю¬щем бог знает где. — Что они там, на заставе, совсем одичали? Нет бы отцу подсобить по дому, вон ведь работы сколько. Кроме девок и музыки, ничего знать не хотят».
Десять, двадцать пять, сорок... Медленно опускается и подни¬мается то одна, то другая рука. В такт им стонет пружинами экспандер. Когда счёт перевалил за пятьдесят, по спине стало расте¬каться тепло.
«Женить бы Вовку поскорей, пока не натворил чего, — про¬должал размышлять Григорий. — Дом у нас большой, крепкий, всем места хватит. Истосковалась землица-то по настоящему хо¬зяину. А вдвоём мы – большая сила».

...Восемь лет прошло с той поры, как Григорий стал инвали¬дом. Случилось это в одну из июльских ночей, в самый разгар сенокоса. Дружок Григория Венька Хомяк шепнул ему на ухо, что жена Григория Ангелина спуталась с шефами. Вот Григорий и решил в два часа ночи навестить свою благоверную, послан¬ную коллективом на заготовку силоса. До стана Григорий так и не доехал. Нашли его только на третьи сутки геодезисты, прово¬дившие съёмку дороги. Григорий же с поврежденным позвоноч¬ником и заломленной за спину правой рукой лежал чуть поодаль.
Как кошмарный сон, перед его глазами проплывают те события. Погода стояла жаркая, страшно хотелось пить, но тело не слуша¬лось. Неслись куда-то вдаль по небу редкие облака, затем зажига¬лись и гасли звезды, шумели в десяти метрах машины и мотоцик¬лы. А Григорий все лежал и лежал. Он уже потерял счет времени. Сутки, двое, а может уже целую вечность валялся он, припав лицом к земле. Раскинутые безжизненно руки и ноги как бы существова¬ли сами по себе, стали совсем чужими. Только голова еще остава¬лась легкой и ясной, несмотря на то, что лицо от укусов комаров опухло, а голос от криков о помощи сел до хрипоты.

«Господи, за что же ты меня так мучаешь? — неожиданно для себя самого мысленно тогда обратился Григорий к Всевышне¬му. — Помоги мне выбраться отсюда, всю жизнь молиться за тебя буду. Вот эту самую землю, как матушку родную почитать стану. Трудом докажу ей свою любовь и преданность...».
Разогревшись физическими упражнениями и обтиранием, Гри¬горий принялся за привычную работу. Палка теперь ему не пона¬добится до следующего утра. Первым делом Григорий выпустил на волю кур и уток, затопил в летней кухне печь, затем снял со стены косу, сунул в карман брусок и поковылял в глубь огорода. Пока не спала роса, нужно было накосить травы кроликам.

«Вжик, вжик» - засвистела коса. Переливаясь на солнце всеми цветами радуги, полетели в разные стороны бусы-росинки. Воз¬дух наполнился необыкновенным ароматом. Тут же его подхва¬тил лёгкий ветерок, и вокруг стало свежо и приятно.
«Вжик, вжик» — неутомимо снова приговаривала коса в такт несклад¬ным движениям Григория.
Привычная работа его ничуть не утомляла. Отработанные до автоматизма движения были лёгкими и точными. Голова же, слов¬но запрограммированная, на время отключилась, полностью по¬лагаясь на какой-то внутренний дух и разум.

Сегодня мысли Григория погрузились в детство, не такое уж и беспечное, как у его городских сверстников, но всё же счастли¬вое, озорное, босоногое, полуголодное детство. Глаза у Григория заблестели, заискрились. По отрешённому от мирской суеты лицу проплыла улыбка. В тот момент счастливее человека, чем Григо¬рий Богатырёв, невозможно было сыскать, наверное, на всей земле.
Но счастье не бывает долгим. Оно как жар-птица: схватишь эту птицу за хвост, но удержать, приблизить к себе все равно не удастся, какими бы ни были крепкими твои руки. Всё равно жар-птица вырвется и вспорхнёт в небо, оставив на память лишь ма¬ленькое, необычайной красоты перышко.

Так случилось и с Григорием. Милые сердцу картинки о том, как с друзьями они удили на заре карасей, а потом жарили их прямо на огне, нанизав на прутья ивняка, сменились воспомина¬ниями о нелепой смерти старшего брата Митьки, которого поддел на рога колхозный бык. Всего несколько часов после этого и пожил Митяй.
Затем вдруг мысли переключились на деда, Михаила Иванови¬ча Богатырёва, о котором Григорий знал только понаслышке. Дед у Григория был из зажиточных. На личном подворье держал двух лошадей, трёх коров, бычка, десятка полтора овец. Имел прилич¬ный надел земли. Но настоящей гордостью Богатырёвых была мельница, которую содержали две семьи — Михаила Ивановича и Семёна Ивановича, братьев. В период коллективизации всё, до последнего гвоздя, до последнего зернышка перешло в чужие руки. Нажитое своим трудом и потом добро в один миг стало колхоз¬ным. А оба брата были сосланы в Казахстан, где и исчезли бес¬следно. Вместе с ними исчезли на два десятка лет со стола Бога¬тырёвых масло, сметана, душистый белый хлеб. Во многом, ко¬нечно, способствовала этому ещё  и война.

О своём отце Григорий мало что знает, хотя память сохранила даже самые мельчайшие и вроде бы незначительные детали того времени. Всю жизнь Петр Богатырёв вкалывал в колхозе. Снача¬ла пастухом, затем плотником. Вечно ходил под хмельком и с дымящейся самокруткой в зубах. Когда Грише было девять лет, отца не стало. По словам матери, он сгорел от водки.
В начале шестидесятых деревенская молодежь толпой повалила на курсы механизаторов. Но Григорий решил махнуть выше, меч¬тал выучиться на агронома. Однако на первом же экзамене сре¬зался, и техникум пришлось оставить. А чтобы не возвращаться домой с позором, поступил на курсы шоферов. Так, ещё до служ¬бы в армии Григорий получил водительские права.

Служить же ему довелось на самом краешке земли, на Сахали¬не, на одной из погранзастав. Хорошее было время. Жёсткий ар¬мейский распорядок привыкшему к труду Григорию ничуть не казался тягостным. Любые приказы, даже самые нелепые, вроде похорон окурка, обнаруженного замполитом в казарме, Григорию были понятны и не вызывали возмущения. Во всех поступках не только офицеров, но и сержантов он всегда видел логичность, а  порой даже необходимость. Это был добросовестный, предан¬ный солдат. Бесхитростный, но не из тех, которыми понукали  и  постоянно затыкали дыры во время разводов.
Сослуживцы Гришку Богатыря уважали, прислушивались к его муд¬рым житейским советам, а некоторые даже доверяли свои сердечные тайны. Надежность — вот что, пожалуй, здорово выделяло Григория.

На третьем году службы старший сержант Богатырёв по уши влюбился. Предметом его обожания стала десятиклассница Анге¬лина Дымченко — курносая, голубоглазая, ладная дивчина с бар¬хатным нежным голоском и длинной, до пояса, косой. С первого взгляда, с первой улыбки она овладела сердцем Григория. Со вто¬рого же свидания на тихом песчаном берегу моря он овладел ею. Все случилось так быстро и естественно, что до сих пор Григорий с упоением вспоминает  ту теплую лунную июльскую ночь.
Перед самой демобилизацией Ангелина призналась, что нахо¬дится в положении и к весне родит маленького ангелочка. Григо¬рий от счастья был на седьмом небе.
Надо сказать, что Сахалин с первых дней службы пришёлся Григорию по душе. Богатейшая островная природа просто очаро¬вала его своим величием и красотой. А теперь даже Ангелину, родив¬шуюся и большую часть своей жизни прожившую на далёкой Украине, под Харьковом, он воспринимал как дитя этого суро¬вого, неповторимого острова. Обмануть, надругаться над этим хрупким и нежным существом Григорий просто не мог...

...Незаметно подкрался полдень. За делами Григорий не заме¬тил, как убежали по своим делам дочери. До ужина теперь их не жди. Летают целыми днями по посёлку, словно стрекозы. Не обратил внимания Григорий и на то, как скрипнула калитка за женой. Как случилась беда с Григорием, Ангелина первое время сильно переживала, сутками не отходила от кровати больного. И когда он находился в беспамятстве, тихо, по-детски стонала да все причитала: «Это я, только я во всем виновата!» Но потом замкнулась в себе, стала раздражительной, злой.
Обо всем этом Григорий старался не вспоминать: к чему те¬перь выяснять отношения? Пусть всё будет как есть. На том све¬те, если все же есть Бог, всем должное воздастся...
После работы на грядках вновь заныла спина. Ноги стали деревянными. Теперь как минимум часа два придётся отлеживаться на самодельной деревянной кровати. Как это тяжело сознавать, что жизнь протекает где-то вне тебя — рядом, за околицей, даже окном, а ты безвластен над нею. Ходят по двору с важным видом куры, жужжат жуки, перелетают с цветка на цветок трудя¬ги-пчелы. Все заняты своим делом. И только ты лежишь, как бревно, смотришь в облезлый потолок и всё думаешь, думаешь.

«Вовка, конечно, не пропадёт, хватка у него прадедова. Баню вон, считай, он один срубил сразу после окончания десятилетки. Я лишь помог печь сложить. Да и за дочерей особенно-то пере¬живать не стоит: в мою породу пошли, любая работа у них в руках спорится».
«...Эх, кабы жизнь начать сначала! — всё чаще и чаще в после¬днее время мечтается Григорию. — Всё было бы иначе. Не сел бы в ту ночь за руль мотоцикла, не произошёл бы этот неожиданный жизненный пово¬рот. Может оттого и пошло всё наперекосяк? Женщину, как и избу, нельзя надолго оставлять без крепкого плеча. Да и потом, слишком поздно я понял, что настоящую радость от труда только земля дать может. Посылала же меня мать-покойница учиться на агронома, а я не понял, не услышал зова земли. Близок был к завет¬ному ключику, но прошёл мимо. А действительно, какое это вели¬кое счастье — работать на земле! Вскопал грядку, удобрил её как следует, посадил, к примеру, тот же чеснок. А в августе такие луко¬вицы вымахают — ни в одном магазине не найдёшь. А кабачки, огурцы, помидоры, фасоль, не говоря уже о ягоде? Картошка — та стоит особняком. Ей особый почёт и уважение. Словом, если ты к земле с любовью, то уж она в долгу не останется».
Раньше все это тоже выращивали Богатырёвы. Но тогда работа на огороде казалась своего рода повинностью. Теперь же боль¬шой частью все как-то само собой легло на плечи Григория. Как одержимый, превозмогая боль в пояснице, ковыряется он в зем¬ле. И всем на удивление почти треть приусадебного участка пре¬вратилась в настоящий цветник. Всё здесь красиво, аккуратно. Первым в поселке Григорий ежегодно собирает урожаи огурцов, помидоров, перца и даже дыни. Естественно, что эти теплолю¬бивые культуры почти до середины июля приходится держать под полиэтиленовыми колпаками или в теплицах (очень страш¬ны для них туманы, что совсем не редкость на Сахалине в это время года). Но ничуть не меньше для них важны и тепло чело¬веческих рук, забота и постоянное внимание. А каких только цветов нет в палисаднике у Богатырёвых. Семена по почте при¬сылают Григорию даже из Риги. Оказывается, прохладное саха¬линское лето вполне устраивает этих прекрасных нежных пере¬селенцев.

...Тяжело, словно гири на чаши весов, опустились на землю сумерки. Шум моторов и лай собак стихли. И тут же, будто опом¬нившись, зашумело, зазвенело на разные голоса небольшое бо¬лотце. Спокойно и уверенно вступал в свои права июнь.
После сытного ужина, впервые за всю неделю, семья в полном составе собралась у экрана телевизора. Похудевший от ночных похождений Вовка блаженно вытянулся в кресле. Хохотушки-се¬стрицы внимательно следили за развитием событий в мексиканс¬ком телесериале, Ангелина лениво листала «Работницу». Её лицо выглядело усталым, озабоченным. А на губах Григория застыла чарующая улыбка. Завтра он снова поднимется чуть свет и будет, как заводной, крутиться по двору. Выпустит на зеленеющий луг кур, а затем в ещё крепкие мозолистые руки возьмёт лопату и будет копать, копать, копать. Любит он эту землю всем сердцем, всей душой. И она ему отвечает взаимностью.