Картошка в мундире

 

Слышь, мать, сделай-ка сегодня на ужин картошку в мундире. Соскучился я что-то по настоящей крестьянской еде.
— Это можно. Я уж и сама было собиралась, да всё откладывала. Перед зятем неудобно.
— Что значит неудобно! Не одну ведь картошку на стол поставим. Огурчиков достанем, грибков, капусту солёненькую. За милу душу пойдёт. А если ещё сто грамм нальёшь, то лучше любого ресторана ужин получится. Кхе-кхе...
— Налью, почему не налить. Только ты же знаешь нашу дуреху. Опять шипеть начнет: «Гена, не смей! Гена, только попробуй!» А мне его жалко. Хороший ведь мужик попался, работящий, никогда худого слова не скажет. Вот и нас с тобой с первого дня стал отцом да матерью величать.
— Ничего, образумится. Вот родит Надька пацана, Генка сразу на голову выше станет. И голос появится, и слово будет, как олово. Скажет: «Цыц, баба, ступай стирать пелёнки». И побежит, как миленькая. А уж за столом-то мы и сами скумекаем, что к чему.
— Так уж тоже негоже. Зачем больно-то жену притеснять? И так, почитай, весь дом на ней. У русской бабы век и так короток. Её бы, бедную, вашему брату словом хорошим утешить да лаской согреть лишний раз. И никаких нарядов не надо. Пахать будет пуще ломовой лошади. Вы же, чуть не по-вашему, кулак в зубы.
— Ну что напраслину-то несёшь? Какой кулак, какие зубы? Сроду ведь пальцем тебя не тронул, но и ты туда тоже. Хотя, может быть, иногда и следовало бы тебе хвост прижать-то.
— И на том спасибо, чёрт лысый. Забыл поди, как отхаживала тебя, когда с коня упал, как поила из ложечки, как горшки за тобой носила? Языком ведь пошевелить не мог, окаянный. А теперь хорохоришься! «Дусенька, миленькая. Если выживу, если снова человеком стану, всю жизнь тебя на руках носить буду!» — не твои слова что ли? А как мне руки целовал, когда с грудным ребёнком уйти от тебя хотела! Всю деревню облапал. А туда же, в благородные. Бабник несчастный! А ты меня хоть раз спросил, каково мне всё это терпеть? Что я, тряпка какая, чтобы ты об меня свои ноги вытирал? 
— Дусь, ну перестань.  Ну  зачем же так? Прости дурака, если ляпнул чего не так.  Да не хотел я тебя обидеть.  А вот насчёт горшков ты это зря.  Ничего я не забыл.  И ещё раз повторить могу:  «До гробовой доски молиться на тебя буду».  Другая бы на твоём месте в ту пору от меня, как пить дать, сбежала.   Кому охота с калекой маяться?  Ведь нам с тобой тогда всего по 26 было.   Вся жизнь ещё впереди.     Ну давай, вытру слёзы, хорошая моя, родненькая.
— Да, тебе легко рассуждать «молодые, вся жизнь впереди».  А сколько слёз в те годы я пролила, только одному Богу и известно.  В поле за целый день так намаешься, что стоит присесть — и сразу в сон клонит.  Но где там!  Дети, Леночка и Андрюша, за подол уцепятся, плачут, есть просят.  Встанешь, стиснешь зубы — и за дела. А уж на тебя немощного гляну — хоть криком кричи.  Слава тебе, Господи, что все образумилось.  Ну что молчишь-то? Вот видишь, и сказать нечего А то «хвост тебе прижать следовало бы». Грамотей нашелся!  У меня и без тебя, окаянного, сердце иногда заходит.   Так заколотится, так сдавит, что никакой моченьки терпеть нет.  Ну, думаю, Дуня, и твой конец настал.  А потом глядишь, и отпустит помаленьку.  И снова хожу по двору, шевыряюсь, как курица в земле.
—Нет, мать, рановато нам с тобой ещё на покой.  Жизнь, мож¬но сказать, только начинается.  Детей всех вырастили, выучили, поженили да замуж выдали.  Вот,  зараз и от самой маленькой, Надюшки, внука дождёмся.  А дом у нас крепкий ишо, и дров до хрена. На две зимы хватит, и к гадалке ходить не надо.  И дети нас не забывают, как чуть — приедут, помогут.  Живи да радуйся!
— Вот мы с тобой и радуемся, лаемся, как собаки.
— Это, мать, я понял почему.  День сегодня такой.  По-ихнему, по-учёному, называется неблагоприятный.  Я в газете недавно вычитал, космос на нас шибко влияет.  Планеты всякие Марс, Юпитер… Президенты в эти дни даже важные встречи отменяют, визиты переносят.  Неблагоприятный, говорят, сегодня день, и всё тут.
—Блажь всё это.   Шибко грамотные все стали, а пол-России скоро без штанов ходить будет.  И смех, и грех…
— Мы-то с тобой не будем, не боись.  И пожрать у нас с тобой есть что.  Да, слушай, ты картошку в мундире сделаешь или нет.
— Ну сказала же, что сделаю, или тебе по сто раз повторять надо?
— И по сто грамм нальешь?
— А почему бы не налить?  Если в меру, да под хорошую закуску, от неё, от водочки, только польза.  А Надёнке я сама скажу, чтобы не шипела зазря.  Я так разумею: если есть у человека ум, то со стопки, да и с двух тоже, алкашом не станешь.  А уж если нет ничего в башке…
— Вот, вот и я про то же говорю.