Брошенка. Жаркое зимнее солнце 2

                Начало: http://www.proza.ru/2012/01/12/264
            
 
              Впасть в апатию мне не позволяет мерный ход гружёного мною незнакомца. Теперь он стал островом моего обитания, а его шаги – мерилом времени.
              Интересно, сколько минут прошло после моего прыжка в зимний полдень? Или часов? Нет, нет – минут! Ведь я не превратилась в снежную бабу и солнце ещё в зените…кажется. И как далеко я отбежала от дома? Долго ли мне ещё бороздить морозные воздуся голыми пятками? Странно всё… и страх куда-то пропал… кажется, мы остановились…
              Мои вялые размышления прерывает резонный вопрос:
              – Как будем возвращаться в ваши пенаты? Через окно или через дверь?
              – Дверь заперта изнури… – мямлю я.
              – Тогда заранее прошу извинения, вынужден буду фривольничать, – предупреждает меня мой эксклюзивный носильщик, отчего во мне оживает задремавшее беспокойство.
              Я отлепляю голову от его плеча и «пристреливаюсь» к месту нашей «парковки»: вот мой дом с окном настежь и туфелькой на подоконнике, распахнутая дверь подъезда и… соседка Нюрка! С тем же выражением лица, с каким я оставила её в начале своего дикого променада. Хотя нет, на её физиономии уже не давешнее гремучее сочетание сочувствия и злорадства, а ничем не прикрытая зависть! И это меня бодрит настолько, что мне хочется демонстративно обнять покрепче своего персонального маньяка и показать Нюрке язык – но сыграть эту мизансцену мне не удаётся.
              Крепкие мужские руки подхватывают меня подмышки и ставят торчком:
              – Вероника, цепляйтесь за подоконник, а я вас подсажу!
              Захват и седлание подоконника я осуществляю на автомате, боднув и сбросив на пол туфлю, – и замираю, желая сохранить тепло мужских рук на своих ягодицах. Из нечаянной грёзы меня вырывает знакомый баритон:
              – Мне как перебраться к вам? Тоже через окно или вы откроете дверь?
              – Сейчас открою, – отвечаю я прежде, чем вспоминаю о своих опасениях нарваться на настоящего маньяка.
              «Ах, да какая мне теперь разница? – мысленно отмахиваюсь я от всех страхов и открываю дверь незнакомцу. – Пусть уж…» Думать дальше не хочется… или не можется. Усталость навалилась на меня как-то сразу, едва я оказалась в своей конуре, но любопытство сильнее, и потому, встряхнувшись, я включаюсь в следующий акт творящейся вживую пьесы…
             
             
              Незнакомец входит и запирает дверь. Я молчу. Затем он снимает с меня свою куртку, определяет её на вешалку, проходит в гостиную и, плотно закрыв окно, исследует взглядом комнату. Я, как сомнамбула, следую за ним, и, незнамо почему, включаю все встречающиеся по пути светильники. Гость же будто не замечает  эту несуразность моего поведения и действует по одному лишь ему известному сценарию. Я осознаю, что он точно знает, чего хочет, и странным образом успокаиваюсь окончательно. Более того, я позволяю ему усадить меня в кресло и заботливо укутать пледом.
              – Вам надо сейчас обязательно согреться, Вероника, – мягко произносит он, озаряя меня солнечной улыбкой. –  После оздоровляющего моциона на морозе в минус пять градусов хороши будут горячая ванна и чай с мёдом. С чего начнём?
              Я смотрю на отливающую золотом в свете ламп рыжую шевелюру незваного гостя и, не позволяя себе сомлеть в его солнечном тепле, сердито выпаливаю:
              – Сначала вы мне скажете, кто вы и что вам от меня нужно!
              – Значит, сначала чай! – вместо ответа заявляет мистер Икс и хозяйским шагом направляется в кухню.
              Онемев от его наглости, я впадаю в лёгкую кому – мыслей ни одной! И это притом, что в обычных условиях я способна думать сразу три, а то и пять мыслей!
              Первая мысль выпархивает в момент появления незнакомца с подносом в руках: «Самозванец!». Следом выплывает вторая мысль: «Что-то подозрительно быстро он управился…».
              – И как вам удалось сориентироваться в моём бедламе?
              – Именно в бедламах я ориентируюсь очень хорошо, – с весёлым огоньком в глазах сообщает «самозванец», подавая мне чашку с чаем, – в них есть железная логика. А вот, если бы у вас было прибрано, мне пришлось бы обратиться к вам за помощью. Как вам чай, не горячо?
              – Нормально, – успокаиваю я заботливого «маньяка», прихлёбывая целебный напиток и записывая в памяти фразу о бедламе для будущей пьесы,– прихожу в чувство с каждым глотком. Настолько, что могу учинить вам допрос с пристрастием.
              – Сдаюсь, сдаюсь! – со смешком поднимает обе руки гость. – Не надо меня допрашивать, я сам во всём признаюсь! – и устремляет на меня загадочный взор. – Вероника, вы готовы к хорошей новости?
              – Неужели на моей улице перевернулся «КамАЗ» с пряниками? – с горьким скептицизмом интересуюсь я. – Это действительно хорошая новость. Давненько я не радовалась. Но вы можете меня осчастливить более конкретно, если представитесь.
              – Ах, простите меня, Вероника! Оплошал. Просто у меня такое чувство, что мы знакомы с вами сто лет. Я-то вас знаю! Знаю, что вы красивы, умны, образованы и талантливы. Что вы экономист, пишущий замечательные пьесы, что зовут вас Вероника Борисовна Мышкина…
              – Мышкина?! – неожиданно для себя и собеседника взвиваюсь я, выплёскивая чай на плед. – Нет, мистер Икс, вы  меня с кем-то путаете! Я не Мышкина, а Мышкова! Это у Достоевского был идиот под ником «князь Мышкин». А я Мышкова! Хотя тоже идиотка. Кругом бывшая. Бывшая учительница математики, бывшая жена, бывшая возлюбленная, бывшая мать…
              – Бывших матерей не бывает, – тихо замечает  построжавший гость, принимая от меня чашку. – Извините за ошибку в фамилии, оговорился… Пойду, приготовлю вам ванну…
              – Не надо мне ванну! Я погреюсь душем! Назовите же, наконец, своё имя!
              Мой страстный протест настигает его уже в дверях и вынуждает повернуться ко мне лицом:
              – Меня зовут Роман Вадимович Андреев. Я издатель.
              И тут я, рискуя испортить свой имидж умницы и красавицы, перекашиваю лицо истерическим смехом:
              – Вадимович! Ой, держите меня, щас упаду! Вадимович… Ааааа! – и без всякой паузы я заливаюсь внезапно хлынувшими слёзами…
             
             
              Ах, эти слёзы! Какие неисчерпаемые запасы их, готовые зафонтанировать от малейшей  встряски, таятся в недрах женских тел! Эти потоки богатой солями влаги да направить бы в русла каналов и арыков через пустыни – как расцвела бы тогда наша планета! Но, увы, льётся сей бальзам куда ни попадя абсолютно бесполезно для человечества…
              Вот уже несколько минут я рыдаю, уткнувшись в торс стоящего напротив и едва знакомого мужчины с таким красивым именем и таким отвратительным отчеством. Окольцевав его талию судорожным объятием, я мусолю рубашку неотмытым от потёков туши лицом – и жалуюсь, жалуюсь, жалуюсь.  На строптивицу дочку и зловредную свекровь, на безответственного за мою слабость мужа, на свою заброшенность и одиночество – и даже на самодура начальника, отрывающего меня от творчества для работы во внеурочное время и…
              Нет, на Вадима я не жалуюсь! Мне хватает ума не афишировать свои отношения с другим мужчиной этому солнечному ангелу, не только безропотно принявшему на себя солёные потоки моей неприкаянности, но и активно успокаивающему свеже-отмороженную дамочку. А впрочем, я довольно быстро израсходовала свой оскудевший за последние месяцы запас слёз. К тому же, по обыкновению, взглянула на себя со стороны глазами автора пьесы – и забеспокоилась о привлекательности носа и глаз героини… Но своего утешителя отпускать не собираюсь: уж так ласково он оглаживает мои волосы и плечи! А его баритон звучит как музыка, я даже всхлипывать перестаю и слушаю, слушаю…
              Но ничто не длится вечно! Роман бережно расплетает моё объятие и произносит последнее в этой мизансцене утешение:
              – Всё будет хорошо, Вероника, всё у вас наладится. Успокойтесь, милая, пойдите погрейтесь в горячем душе и приведите себя в порядок. А я отлучусь на пару часов…
             
             
              Сумбур мыслей течёт в унисон с горячим душем – на каждую струю по мысли... а я, кажется, окончательно успокаиваюсь. Сумасшедший день! Усмехаюсь: а какой он ещё может быть у сумасшедшей Ники? Я-то со всех сторон нормальная, но она! Не женщина, а мешок недоразумений… А что? Она тоже ничего себе! Вон какого «маньяка» подловила: прям, зимнее солнце… Или это он её подловил? Нет, нет, это он меня поймал! Шизофреничку зарёванную. Или обеих сразу? Смеюсь… Господи, как давно я не смеялась! Сегодня сочельник, день чудес… Даже если это рыжее чудо не вернётся… Не вернётся?! Но этого не может быть! Он же запер меня, и ключ унёс с собой! Чтобы я не сбежала? Я же такая непредсказуемая и дикая, сама себя боюсь. И снова смеюсь: я просто живая! Что-то изменилось во мне сегодня, боль выстужена на морозе, втоптана босыми ногами в снег, выплакана в рубашку чужого мужчины…
              Я подставляю под горячие струи лицо, плечи, грудь, живот, бёдра… смываю с себя горестные ночи и дни, тоску по ласке, наваждение Вадимом, его лживый шёпот и прикосновения… Вода лепит меня заново, и я приговариваю, как давным-давно, сто лет назад, когда купала свою девочку: «С гуся вода, с Вероники – худоба…». Как хорошо снова ощущать своё тело! Освобождаюсь…
             
             
              Предчувствия… Они флюидами висят в воздухе и томят и тревожат… и никогда меня не обманывают!  Едва я уложила феном волосы – раздался звонок, и я чуть трубку не выронила: Вадим! Матерь Божья! С чего бы это? Почуял, что мне полегчало, и хочет застолбить своё вечное право на меня? Перевожу дыхание и включаю связь…
              – Никуся, я полный кретин! – без какого бы то ни было приветствия вкрадчиво признаётся Вадим.
              «Кто бы спорил» – думаю я, но в трубку произношу совсем другое:
              – Дорогой, у тебя что сегодня, приступ самокритики? Или мания величия? Ты не полный! Ты худощавый…
              Хорошо, что он не даёт мне закончить фразу, а то бы я не услышала последующие перлы вчерашнего возлюбленного, столь необходимые мне для диалогов в будущей пьесе.
              – Да, да, да! – хватается за ниточку разговора Вадим. – Именно самокритики! И тоски по тебе. Я так соскучился по тебе, по твоим волосам, по запаху твоего крема из лепестков роз! – я немею от неожиданности и, что тут скрывать, сердце моё сладко ноет… и уши готовятся для лапши. Но дальнейшая тирада «возлюбленного» заставляет меня насторожиться. – Никуся, как я мог проглядеть такое чудо,  такой талант? – продолжает свой монолог Вадим, войдя в образ кающегося героя-любовника. – Твои пьесы просто шедевр! Я так Сердюкову и сказал. Мол, в нашем городе живёт талантливый драматург, а мы платим столичным снобам…
              – Постой, постой, – оживаю я, – какая связь между моим кремом, волосами и Сердюковым? Ты что, собираешься сдать меня напрокат главному режиссёру?
              – Не болтай ерунды! – в обычной своей высокомерной манере восклицает Вадим, но сразу снижает голос на полтона ниже и умасливает его елеем. – Ты разве не знаешь, что заняла два первых места в конкурсе «Дебют»? – он пережидает, пока я промычу ответ, и продолжает: – Обе твои пьесы победили! И «Явление меня» и «Бомжи в Куршевеле»! Никуся, они должны дебютировать в нашем театре и поставить их должен именно я! Никто лучше меня не раскроет твой авторский замысел, я же тебя понимаю с полуслова! – я хмыкаю в трубку, и Вадим подсушивает голос. – Между прочим, я о тебе беспокоюсь! Тут из столицы уже приехал один делец по твои пьесы. Кинут они тебя, так и знай! Предложат тебе мизер за авторские права, а пьесы пойдут на «ура»! Ника! Ты меня слышишь? Давай я подъеду к тебе. Прямо сейчас! Встретим с тобой Рождество…
              У меня темнеет в глазах и тошнота подступает к горлу: вот и всё… Оказывается, и у Андреева ко мне чисто потребительский интерес. А я-то, дура, расслабилась… но уж дружка своего меркантильного я точно не впущу в дом!
              – Не трудись, Вадик, сама справлюсь, не школьница, чай… – мой «доброхот» сердито сопит в трубку. – Ты скажи лучше, откуда всё это узнал?
              – От Сердюкова. Он в таких делах держит руку на пульсе и…
              – Передай ему привет от меня, – перебиваю я «друга», – и спасибо вам.
              Вадим сразу выключается, а я, не выпуская трубку из рук, плюхаюсь на диван. Ни тебе «здрасьте», ни тебе «прощай». В этом он весь, мой «любимый», как на ладони. И как я могла страдать по этому напыщенному павлину и хаму? Глаза застило? Ох, и дуры мы, бабы! Фантазёрки жалостливые! Понавыдумываем себе бедных, недолюбленных и непризнанных гениев, а потом всю нежность на них тратим, всю душу выкладываем! Ну, уж нет, дорогой! Уходя, уходи!
              В этом месте справедливого самобичевания во взбаламученную голову теперь уже титулованного автора приходит свежая мысль: у пьесы будет другое название! Никакой жалкой «Брошенки»! Пьеса будет обрастать текстом под заголовком «Уходя, уходи»! И будет это не комедия, а трагикомедия…
              Я укладываюсь на диван, и при полной иллюминации размышляю… о будущей пьесе. Уж такой мы народ, писатели: что бы с нами не случалось, на всё смотрим со стороны и мысленно переводим эмоции и события в тексты. Вот и сейчас мне в голову приходит забавная фраза: отвадила Вадика и размечталась о романе с Романом. Тавтология и каламбурчик. Вся жизнь театр… Я горько усмехаюсь и закрываю глаза. Свет слепит… рампа…
             
             
              Проснувшись, я без особого удивления вижу перед собой господина издателя. Тот сидит верхом на стуле и, опершись на его спинку, созерцает меня… и загадочно улыбается. На нём свежая рубашка без следов моей давешней истерики. Бирюзовая и совсем новая. Очень ему к лицу. Очень… Ах, как пронзительно он смотрит! Просто насквозь прожигает… я таю и растекаюсь по дивану… «Эх, Вадимович…». Это я думаю, а сама уже улыбаюсь в ответ. Машинально. Заставляю себя сесть и спустить ноги на пол.
              Роман внимательно следит за моими телодвижениями и сообщает новости:
              – Я сходил к своим и предупредил, что приду поздно. Потом зашёл в магазин. У вас же совершенно пустой холодильник! Хоть шаром покати! Но я кое-что принёс к ужину.
              «Какой заботливый» – рассеянно думаю я, и уточняю:
              – У вас тут родственники?
              Лицо его светлеет, улыбка становится шире:
              – Родители. Я приехал к ним на Рождество.
              В моей голове уже кружатся ненужные мысли: приехал на Рождество? Значит, семьи нет? Неженатый?! А какая мне теперь разница? Сейчас выставлю, и пускай катится со своими маркетинговыми предложениями!..
              От такого жёсткого решения мне хочется плакать, что не остаётся незамеченным. Роман Вадимович слегка хмурится, но улыбку с лица не снимает:
              – Что-то вы погрустнели… А я ведь к вам с хорошими вестями. Вероника, что-то случилось за время моего отсутствия? – я молчу. Он вздыхает. – Не хотите поделиться? Тогда спросите, какую новость я вам привёз из столицы.
              – Я уже знаю вашу новость, – не очень приветливо возражаю я. – Про победу в конкурсе начинающих драматургов. И вы приехали заключить со мной договор на издание обеих пьес…
              Улыбка сходит с веснушчатого лица Романа:
              – Откуда вам это известно? Кто вам сказал?
              – Нашлись доброхоты из местного театра… – с неохотой бурчу я.
              – Жаль… – по его лицу заметно, что ему, действительно жаль. – А я думал, что будет сюрприз. Радость для вас вёз…
              – Радость? – уже неприкрыто возмущаюсь я. – А почему бы вам, господин издатель, сразу не признаться, что вы приехали задурить мне голову обещаниями и облапошить с авторскими правами?
              Андреев вскакивает со стула, я тоже поднимаюсь и… пугаюсь его загоревшихся в свете ламп глаз и волос… и выражения  недоумения и отчаяния на лице.
              – Да как вы можете такое думать обо мне? Вы? Талантище! Красавица! Да я, как только прочёл ваши тексты, заболел постановкой ваших пьес! А потом вдалбливал это каждому члену жюри, бегал к своим друзьям по театрам, договаривался!
              Мне становится неловко оттого, что я так легко поверила Вадиму, но язык словно присох к нёбу. И, к тому же я, буквально, впадаю в гипноз под взглядом издателя, а  разум мой – в ступор. И только глупая женщина во мне ещё способна рассуждать о пустяках, не относящихся к делу: ах, какой он горячий! Темперамент – жуть! Но он Вадимович! Это неспроста! Ну, почему мне так не везёт?! Как темперамент – так прощелыга! А то бы… И пьесу назвала бы тогда «Жаркое зимнее солнце»… Красивое название…
              Выдержав паузу, Андреев подходит ко мне совсем близко. Голос его становится глубже и вибрирует: 
              – А когда я узнал, что вы живёте в городе моего детства, я дни считал, когда увижу вас и всё скажу вам лично. А потом увидел вас, летящую босиком по снегу, с парусом волос за спиной… и был так счастлив. Ах, какая женщина, подумал я, огонь! А вы… Бог знает, что обо мне выдумали!
              От обиды, что так оплошала и потеряла призрачный шанс на изменение в жизни, и что снова буду мучиться по вине Вадима, я, как и положено настоящей женщине, делаю всё наперекор здравому смыслу – то есть «наезжаю» на Романа:
              – Что я о вас подумала, когда вы с налёту сцапали меня своими клешнями? Хотите знать, что? Я решила, что вы сексуальный маньяк!
              – Сексуальный маньяк?! Я  сексуальный маньяк?! – возмущённо рычит издатель. – Ну, ладно, мадам Мышкина! Раз вам так хочется, я им стану!
              Я широко открываю  рот, чтобы заявить, что я не Мышкина, а Мышкова – но моему оппоненту и секунды хватает, чтобы запечатать мне его намертво и надолго – пока я не начинаю задыхаться и в моём тускнеющем сознании не вспыхивает мысль: «Неужто и вправду маньяк?». Но и это мне не позволено высказать! Следующий поцелуй не менее затяжной и обширный, и в какой-то момент мне кажется, что сейчас господин издатель заглотнёт меня всю, вместе со спрятанной в моём мозгу уже почти написанной пьесой! Боже мой! Сколько же у него рук? Шестирукий он что ли? И все такие большие и  мягкие. А упругий он какой… и горячий! Как печка. И зачем он велел мне душем греться? Ой, что-то мысли не так вяжутся… А Вадимович вдруг становится нежным до озноба… и руки, руки… Ох! Все мысли сбежали по позвоночнику… Жарко!
              – Роман! Сумасшедший… Что? Какие пуговки? Да чёрт с ними! Не расстёгивайте… так их… Да! Ой-ёй… Да не смеюсь я… дрожу… Ах! Щекотно. Какой вы рыжий… как солнце… Ооо! Рома… вы совсем грудной… ой, Божечко! Сердце в живот упало… Куда вы сползаете? Роман! Вы что? Так сразу?! Мы же ещё не перешли на «ты»… Господи, что я несу! Резинка тугая? Какая резинка? Ааааааа… Ромочка, погоди… я должна… в зале могут быть дети… О-о-о-оё! …
             
              Занавееес!!!








Иллюстрация: коллаж автора. В центре композиции окно из фото с сайта:
http://www.design-warez.ru/page/17/