Man from land Sim-Sim

                B.I.


                ЧЕЛОВЕК ИЗ СТРАНЫ СИМ-СИМ



                Предисловие

«…Если бы такая история произошла с кем-то другим,  я бы никогда в нее не поверил. Не то чтобы она похожа на вымысел, просто в обычной жизни мы не придаем значения тому волшебному, что существует рядом с нами. Просто в ней столько иллюзорно-реального, что это производит впечатление вымысла. Другое дело, что мы сами – порождение великой иллюзии. Мы думаем, что делаем выбор, не понимая, что он сделан за нас еще при нашем рождении.  Нам кажется, что мы любим человека, на самом деле мы всего лишь благосклонно принимаем ту благодать, что нам не принадлежит. Мы верим в те ценности, что навязывает нам цивилизация, стремимся соответствовать, и думаем, что если пользуемся ножом-вилкой, водим машину, имеем страховку и руководим кампанией- то предел нашего совершенства достигнут.
Я хочу рассказать вам о человеке, который мне очень дорог. И я понимаю это только сейчас. Улыбка с уст моего отца не сходит уже много лет. Он всегда был улыбчивым, и это нравилось далеко не всем. Зато моя мама полюбила его именно за эту улыбку, по крайней мере, так она мне рассказывала в детстве. История их встречи похожа на рождественские эпизоды, которыми  режиссеры так любят инкрустировать свои зимние фильмы. Сейчас, когда я смотрю на спящего отца, я понимаю, сколь ничтожными были мои суждения в детстве. В какой-то момент мне показалось, что я имею право судить, и в такой уверенности я пребывал достаточно долго. Я был уверен в моей абсолютной правоте. И даже когда наша семья разрушилась, мой отец улыбался, потому что ему больше ничего не оставалось.
Чтобы вам было понятнее, я немного расскажу о моих родителях. Самую малость, остальное и, может быть главное,  вы поймете сами. Я понял  то, что должен был, - наши представления о людях не могут быть справедливыми уже хотя бы потому, что мы не знаем самих себя.
Мой отец – замечательный человек, и хотя часто от мамы, позже от сестры и наших многочисленных так называемых друзей я слышал, что ему не хватает твердости характера, сейчас, глядя на него, я понимаю, что именно эта пресловутая твердость проявилась в его Поступке. Для меня, выбор, который он осуществил, сознательно, с улыбкой на устах, и есть Поступок. Многие его не поняли. А я благодарен ему за это.
Моя мама – мудрая, немного нервная женщина, которая отнеслась к отцу с должным христианским терпением, она отдала ему, как любят говорить женщины в таких случаях, лучшие годы своей жизни. Эта фраза, которую я слышал от нее довольно часто, признаться, меня всегда удивляла, моего отца – тоже. Когда он отвечал: «Дорогая, ты свободный человек», это означало, что сейчас мама обидится и перестанет разговаривать с отцом, по крайней мере, до ужина. Но чаще всего, отец просто улыбался. Маму это тоже раздражало. На такие ситуации у нее было припасено меткое выражение: «Ты улыбаешься, потому что тебе нечего сказать».
Моя мама не стыдилась выяснять отношения с отцом прямо на моих глазах, в такие моменты я становился невидимкой, они даже не смотрели на меня, не просили выйти из комнаты. Меня не существовало. А я все слышал и мало что понимал. Для ребенка это очень опасно – слышать и не понимать, потому что когда происходящее неясно, на помощь сознанию приходит вымысел. Мне приходилось многое додумывать, и каждый раз во время их ссор у меня возникало впечатление, что я смотрю фильм с середины. К тому же, мое непонимание  мало кого заботило.
Вот еще что. Когда в силу жизненных перипетий однажды я оказался на кушетке в кабинете психотерапевта, вопрос: «с какого момента вы себя помните», вызвал во мне мучительное осознание того, что первая картинка детства  – это взгляд отца, устремленный в окно и заплаканные глаза мамы. Когда она плакала, то становилась похожа на нашу соседку, старую деву – мисс Девлин. У нее удивительная внешность, - бледная фарфоровая неживая кожа, сквозь которую просвечивают голубые жилки вен, особенно на висках, соломенного цвета волосы и совершенно азиатские глаза – узкие, колючие, подозрительные. Именно такой становится моя мама, когда обижается на отца. Причем, сколько ссор прошло перед моими глазами, но я никогда не мог понять суть ее претензий к отцу. Сейчас я понимаю – они просто были разными людьми, но тогда мне казалось, что мой отец все время хронически в чем-то виноват.
Хвала богу, ссоры длились недолго, мама была вспыльчивой, но отходчивой. Они мирились за считанные часы. Позже, когда родилась сестра, многое изменилось. Родители сплотились перед тем стихийным катаклизмом, что появился в их жизни в первые дни августа. Триша была отвратительным ребенком, я говорю это со всей нежностью, на какую только способен. Сейчас она выросла, и от той деспотично-капризной девчонки уже ничего не осталось – она замечательная, талантливая, немного взбалмошная художница. Другое дело, что и она склонна подпадать под очарование социальных устоев, только у нее это происходит несколько иначе, - она их бойкотирует, и считает, что являет тем самым миру свою оригинальность.
Если эта книга попадет в руки режиссера, он решит, что перед ним драма. Но я возражу, - ни в коем случае эта история не представляется мне драмой. Более того, отец говорит, и я с ним согласен, что все произошедшее похоже на вереницу чудесных снов, которые в итоге превратились в одно большое неповторимое сновидение. Такого жанра нет, скажут умные люди, даже если это правда, то его стоило бы выдумать, ибо сны – это удивительная реальность, помогающая нам осознать самих себя. Это путешествие отчаявшейся души, что живет в благополучном теле. Именно таким был мой отец в самом начале этой истории – благополучно-отчаявшимся. Вы не понимаете, что это означает? Объясняю. Он был очень благополучным по общественным меркам – самодостаточным, профессионально состоявшимся, кредитоспособным, правильно укомплектованным по всем  социальным меркам, - успешный бизнесмен, верный муж, нежный отец, заботливый сын, компанейский парень. Для всех – жены, детей, родителей, коллег и друзей он был удобен. Улыбчивый, как я говорил выше, мягкий, уступчивый, с хорошим финансовым чутьем, обаятельный, душа-человек. Он был идеален с точки зрения правильности судьбы. Но судьба гораздо мудрее и лукавее, чем принято о ней думать. Она решила испытать моего отца, подвергнуть тестировке его жизненные ценности и  представления о счастье.
Прежде чем начать рассказ, оговорюсь, некоторые детали не совсем соответствуют действительности, частично потому, что мне не хватает знания и памяти, а также я хотел бы скрыть от чужих суждений особо ценные для меня эпизоды. Пусть это останется только мне и нашей семье. О маме я не беспокоюсь, теперь она – действующее лицо другой истории, и ее новый господин – брокер Майкл, как вы уже догадались, очень правильный удачливый человек. Только теперь я стал мудрее, я не осуждаю ее, даже могу с уверенностью сказать, что рад за нее, ведь, наконец, ее волнения закончились, а мой отец в последние годы жизни их союза доставил ей много огорчений.   
Каждый из нас в итоге получает то, чего достоин, эта древняя мудрость многими из нас понимается неправильно. Речь идет не о соответствии человека системе ценностей и определений, не о его профессиональной или человеческой целостности, а о том, что поддерживает его и создает в его мозгу картину совершенства. Можно всю жизнь стремиться стать кинозвездой, не понимая, что беспокойная жизнь перед камерами, на красных дорожках, в театральных гримуборных – не для тебя. Особо настойчивые ломают копья, набивают синяки, терпят крах, и только в тот момент, когда реальная реальность приоткрывает перед ними свой полог, их крушение замедляется. И приходит покой, успокоение, утешение, смирение  перед лицом суровой,  как им кажется, судьбы.
Чуть выше я употребил словосочетание «реальная реальность». Эта тавтология намеренна. Дело в том, что в начале XXI века реальность стала настолько зыбкой, что ее однозначность ставится многими под сомнение. После «Матрицы» братьев Вачовски (и даже  в этот родственный термин  закралась ошибка, потому что на момент создания фильма братьев действительно было двое – Ларри и Энди, но спустя время, Ларри превратился в Лану, так что, сами понимаете…) реальность была разоблачена. Покровы сорваны, и под ними обнаружились жалкие лохмотья, подобие пространственно-временного господства, над которым Царем Людей возвышался ирреальный мир компьютерной матрицы. Символичное понятие. Под матрицу можно подстегнуть – политический строй, географические границы конкретной страны, секту, общество, семью, ролевую игру – что хотите. Матрица многолика, и вполне возможно, что найдутся те, кто, дочитав эту книгу до конца, решит, что и мой отец оказался пленником очередной матрицы.
И всем так понравилась мысль о нереальности привычной реальности, что все – писатели, художники, режиссеры, - погрузились в матричный мир. Всех почему-то тешит мысль, что жизнь, которой они живут, ненастоящая. То ли горизонт манит своей недостижимостью, то ли Великая Американская мечта трансформировавшись, превратилась в сладостный мираж.  При этом далеко не все осознают, что миражи, чаще всего, сопутствующий элемент пустынь.

Я живу в городе. И мне хватает впечатлений. Город называется, хотя какая разница, как он называется, ведь его даже нет на карте.  Для тех, кто смущен, скажу только, что это Австралия. В нашем городке девятнадцать домов, и наш - ближе всего к морю. По сути, это край мира. До ближайшего густонаселенного пункта – 12 киломметров. Но я редко туда езжу. Самое главное, что это место нравится отцу, он всегда хотел жить в Австралии, и я его понимаю.
У нас  чудесные соседи. Они доброжелательны, но ненавязчивы, за что я их очень ценю. По поводу моего отца в городе ходит много легенд, однако меня это не смущает. И мою жену Линн – тоже. Она очаровательная. Любит моего отца почти как я, хотя, сказать по правде, я не посвящал ее во все тонкости произошедшего.
Чувствую, пришло время для сути. Все,  что было выше, разминка перед главным прыжком. Даже сейчас, по прошествии многих лет, мое тело пронизывает странная дрожь, когда я вспоминаю лицо той, что изменила моего отца навсегда.
Вам когда-нибудь доводилось видеть свою судьбу в лицо? Вы знаете, как она выглядит? А я знаю. И не забуду до самой смерти. Многие читатели лукаво улыбнутся: так вот оно в чем дело, адюльтер, любовный треугольник?  Нет, в этой любовной истории гораздо больше действующих лиц, а соответственно и любовей. Именно на ее примере, я понял, каким разным может быть это чувство – от гибельно-хищного и собственнически-эгоистичного,  до утешительно-возрождающего, светлого, целительного.
Женщина, что изменила моего отца, не была героиней в общепринятом смысле этого слова. Изначально она вообще была второстепенным персонажем, как в жизнях других людей, так и в своей собственной. Призрак неверия и усталости долго жил с ней до встречи с моим отцом, когда она произошла, призрак стал бледнее, и исчез только за пару месяцев до финала. Моя мама поначалу вообще не могла понять, что отец в ней нашел. И я был с ней согласен.
Ее звали Мирка. Странное имя. Для нас, американцев. Она была родом из Польши, а именно из Кракова. Только спустя много лет я совершенно случайно узнал значение этого имени – чудесная. Если бы это знание пришло раньше, возможно, я не сделал бы столько ошибок.
Все, что произошло после встречи отца и Мирки, для кого-то стало катастрофой, для кого-то просто потрясением. Но для отца эта встреча обернулась возрождением. Именно так и никак иначе, и даже сейчас, когда он находится в столь неоднозначном положении, я понимаю, что случившееся с ним – закономерность. Мы часто говорили с ним о счастье, и в разные периоды жизни определения этого понятия менялись. Теперь я знаю, отец достиг цели, к которой так долго стремился. 

Я знаю, что моя история уязвима своей ирреальностью, но я никому не навязываю суждений и уж тем более выводов. Выводов вообще быть не должно. Из подобных историй извлекаются уроки, да и то только теми, кого они затрагивают. А люди сторонние, - читатели, наблюдатели, прохожие, - пусть улыбнутся, как мой отец, заплачут, как моя мать, растеряются, как большинство иных персонажей, удивятся, как моя сестра – разве такое возможно в нашей жизни?
 
Возможно

Предо мной улыбающееся лицо моего отца, на столе – его дневник. Вот уж чего он никогда не умел делать, так это записывать свои мысли. Но в этих строках, несмотря на их косноязычность, очень тонко передано его состояние в те дни.
Я рассказываю эту историю, чтобы окончательно разобраться в себе и верю, что отец не был бы против. Он всегда верил в меня, даже когда я осуждал его. «Самое главное в жизни – жить так, чтобы не погас твой светлячок». «Светлячок» - это забавный персонаж из раннего детства, моя защита от страха темноты. Мама считала, что страхи нужно преодолевать сурово и бесповоротно, отец верил в то, что их надо любить и делать своими союзниками. Когда ужасные тени грозились выползти из под кровати, тумбочки и шкафа, отец брал мою руку и говорил: «Тебе никогда не будет темно, потому что внутри тебя живет светлячок, он всегда будет освещать твой путь». Я верил и засыпал.
Прошло много лет, я вырос, перестал верить в сказки, питать напрасные надежды, желать несбыточного, но светлячок по-прежнему живет во мне. Это самый главный подарок, который когда-то сделал мне отец. Поэтому я должен рассказать правду о том, что случилось. Чтобы люди, обвинявшие его во всех смертных грехах, не зная и сотой доли правды, устыдились. Чтобы они поняли, наш мир полон красок, он состоит не только из белого и черного, горячего и холодного, сладкого и горького. Он многомерен, многозвучен, спектрален.
Я чувствую, пора переходить к первому действию. Позвольте еще одну ремарку. Когда вся история выстроилась в моей голове должным образом, я вдруг понял, что субъективен в оценках дорогих мне людей, ведь, как никак, я их родственник. В таком случае, нарушается правдивый градус повествования, посему я решил, что должен отстраниться, - рассказать эту историю, как сторонний человек, наблюдающий за происходящим издалека.

Получилось у меня или нет, судить вам….

B.I. (Бернард Истман)

                Глава первая

Саймон Алан Денни Крэйн был безоговорочно счастливым человеком. Если бы он посмел усомниться в этом, то судьба непременно его бы покарала. Престижная работа в строительном концерне, красивая жена - Мэлани, замечательный сын – Берт, сокращенно от Бернард, тактичные, обеспеченные родители – Джилл и Джек, равномерный поток финансовых средств, позволяющий обеспечивать все потребности семьи и неожиданные желания. Запланированный отдых на Бали раз в год, рождественские каникулы с родителями, поездка с сыном в Дисней-лэнд, походы с богатыми друзьями в увеселительные заведения накануне Сочельника. Все, что окружало Саймона, призвано было радовать его и наполнять умиротворением.
Но более всех этих внешних факторов его радовала любовь окружающих. Фортуна – женщина лукавая и игривая, поцеловала его в первые часы после рождения, благодаря чему, не будучи абсолютным красавцем, Саймон Алан просто излучал обаяние. Оно, подобно, нимбу, освещало его лицо, а заодно и жизненный путь. Он был не просто душой компании, но неким волшебным источником света, к которому тянулись все без исключения, включая конкурентов его фирмы. На все важные переговоры и обеды Президент концерна отправлял его. И дело было не только в улыбке, которая не сходила с губ Саймона, источником обаяния было душевное тепло, которое он щедро излучал.   
Таких людей невозможно не любить. Такие люди способны покорять вас настолько стремительно, что вы даже не вспомните то время, когда не находились под их властью. Образ Саймона был неопровержимо гармоничен, четкие движения, наклон головы, осанка, пристально-ласковый взгляд серо-голубых глаз, мягкий баритон, солнечный зайчик в уголках губ, золото густых вьющихся волос – какой привлекательный образ – типичный положительный герой. Но вся печаль в том, что такие люди, как Саймон, чаще всего собирают вокруг себя не столько сильных и самодостаточных людей, сколько людей, побежденных обстоятельствами, замерзших, усталых, разуверившихся. Ведь Саймон был источником тепла и света, поэтому многочисленные компании состояли их тех, кто хотел погреться под лучами солнца. Его солнца. А так как он был добрым человеком, более того, искренне верил, что злых людей на свете не бывает, то ему приходилось отдавать свою энергию всем подряд. Питать ею всех, кто в ней нуждался. Может именно поэтому после насыщенного дня он возвращался домой несколько усталым.  А это сразу сказывалось на жене и ребенке. Перед тем, как поиграть с пятилетним сыном и пообщаться с женой, ему нужно было час поспать. Но почему-то именно эта потребность вызывала в его второй половине раздражение.
Через пару часов Саймон спускался в гостиную, где его ожидала скучающая супруга и молчаливый ребенок, мало на него похожий. «Тебе не кажется, что он аутист?», спросила его однажды Мелани после недолгого наблюдения за сыном. «Почему ты так решила?» - поинтересовался в свою очередь Саймон. «Он все время молчит». Странный довод. Он ответил супруге так, как посчитал нужным: «Значит пока ему нечего сказать». Время доказало его правоту, маленький Берт заговорил в 4,5 года, наконец разрешив мучительные сомнения матери относительно своей полноценности.
Вопросы малыш задавал недетские. Мать капитулировала перед его любознательностью сразу, предоставив мужу полную свободу действий. Пока отец был на работе, а Мелани крутилась у плиты, занималась уборкой и посещала различные салоны в компании с подругами, Берт оставался на попечение няни. Играл он мало. Мальчиковые игрушки его не забавляли, зато он любил все, что требовало логических ментальных усилий – кубик Рубика, головоломки, конструкторы, аркады. Отец охотно ему трафил, покупая разного рода развивающие приспособления.
Иногда вечерами, не тратя много слов, отец и сын голова к голове озадачивались решением очередного «криптекса». Происходило это в полной тишине, которая иногда побуждала Мелани заглядывать в комнату, чтобы убедиться, что ее любимые мужчины еще здесь. Она улыбалась и вновь исчезала в лабиринтах их большого красивого дома.   

В благостной обстановке мира и любви Саймон Крэйн прожил 39 лет своей благополучной жизни. Верные друзья непременно бы добавили, правильной жизни. Это понятие «правильный», пожалуй, было определяющим. Но кто из этих замечательных людей приблизился к Саймону по-настоящему. Что знали о нем жена, вечно пребывающая в хлопотах по дому, родители, для которых превыше всего было социально-общественное благополучие их чада, шеф, думающий только о новых контрактах, коллеги, подбивающие его на мелкие измены, но так и не добившиеся  успеха. Каким представляли его себе многочисленные соглядатаи, сочувствующие, завистники, подхалимы, страдающие души? Кем он был для них? Удобным, податливым, добрым, сочувствующим. Скорее всего, дело обстояло именно так. От него ждали именно того, что он им давал. Раздавал себя направо и налево со всей безмятежностью и щедростью души. Улыбался так долго, пока мышцы не сводило судорогой, подменял опозорившихся напарников, прикрывал друга-волокиту, неоднократно давал в долг другу-игроману, выручал, помогал, замещал, прощал, советовал, устраивал на работу.
«Вот бы мне такого друга», - скажет, наверное, любой, кто прочитает эти строки. Но мало кто из почитателей Саймона Крэйна предполагал, какую непосильную ношу взвалил на себя этот человек. Сколь опустошающим и обезоруживающим был для него подобный образ жизни. Мог ли кто-то из них хотя бы на мгновение представить себе, что в этом лучезарном человеке день ото дня копилась усталость.
Усталость, опасная отрешенностью, равнодушием, что надвигается неожиданно из темноты, пугая своей неотвратимостью. В такие минуты Саймон уединялся, пытаясь бороться с той ужасающей глубинной пустотой, что наполняла его изнутри. И тогда меркло все: престижная работа, семья, обожание. Он пытался заснуть, после работы, в заведенное для этого время, но раз от  раза ему это давалось труднее. Вскоре сон стал предательски обходить его и по ночам. Жена, просыпаясь от его верчения в постели, шептала: «Ты слишком много работаешь, дорогой», сонно целовала его в щеку и отключалась до семи утра.  А Саймон продолжал бороздить взглядом дубовые панели на стенах. Он терялся в догадках, смущался, задавал себе и судьбе нелепые вопросы, которые даже толком сформулировать не мог. Понятно дело, ответов не получал.
Наступало утро и не выспавшийся, с бледным лицом, он пытался улыбаться жене и сыну. И все повторялось. Но его по- прежнему любили. Почему, он не знал. Только иногда ему вспоминались слова матери, которые он считал самыми страшными, - «Сегодня ты себя плохо вел и поэтому не заслужил моей любви».  Слава Богу, слышал он их редко, но мысль, что любовь надо заслужить хранилась в его памяти в папке с основными файлами.
Став взрослым, купаясь в обожании родных и чужих людей, Саймон часто задавал себе вопрос: «Почему они меня любят, чем я это заслужил?». Он не мог смириться с мыслью, что любовь окружающих неравными порциями выдается всем при рождении. «Ты славный, тебе – десять унций, а ты мне не очень нравишься, тебе – три».  Где тут божья справедливость, мы все хотим быть любимыми? От подобных размышлений его отвлекала домашняя симфония, - хлопанье почтового ящика, шум душа, таймер микроволновки, гудение плюющейся кофеварки. Тихий шепот сына, разговаривающего с самим собой. Мелани и по этому поводу взволновалась: «Надо бы его показать нашему врачу». «Лучше я возьму его с собой в Сидней на выходные, у меня подписание нового контракта, нужно достичь договоренности с неукротимой мисс Фриландер». Шеф Саймона знал, кого подсунуть этой мегере – чистопородной вамп, мужененавистнице и абсолютной богине по части ведения бизнеса. Саймон всегда с легкостью соглашался на подобные «экзамены», ведь укрощение одиноких женщин доставляло ему удовольствие. Нет, это не значило, что он изменял своей Мелани, он бы никогда… В смысле, почти никогда. Ну ладно, вы победили, бывало. Всего пару раз, может, хотя, может три и четыре раза – Холи, Жанна, Илма, Мария.  Но все это не имело абсолютно никакого значения, позиция шахматных фигур не менялась.
Так, совершенно отчетливо и неотвратимо, в жизнь Саймона Крэйна, счастливчика и баловня судьбы, вкралось лицемерие. В какой-то момент он перестал себя ощущать тем, кем его считали окружающие, но вынужден был оставаться прежним. У него не было другого выхода, - создавать иллюзию душевного равновесия, что может быть страшнее. Ослепительно улыбаться, быть элегантным,  безупречно-правильным в одежде и манерах, тактично отворачиваться от оскандалившихся,  ласкать взглядом женщин-партнеров, суля им заветную близость, но, не давая ничего, вести переговоры в шикарном отеле на 99-м этаже с видом на Манхеттен, бегло ставить подпись ручкой Parker с золотым пером, небрежным жестом приветствовать директоров дружественных концернов, хлопать по плечу влиятельных подлецов и одуревших от наркотиков музыкантов.
Все это продолжало затягивать Саймона как зыбучие пески. И пока он находился внутри этой воронки, ему было легче, но как только дом, родимый дом, принимал его в свои объятия, ужас пустоты наполнял его до краев. 
Лишь одно – общение с сыном – спасало Саймона от мучительного безмолвия. Жена иногда замечала тень на лице мужа, и даже несколько раз спросила, внимательно заглядывая ему в глаза, что с ним случилось, но в успокаивающих речах он был убедителен. Мелани  успокоилась.
Тем временем, приближалась ответственная поездка на австралийский континент. Саймон не собирал чемодан, так как не любил брать с собой лишнее. Только самое необходимое – все уместилось в дорогой кожаный портфель, который на работе был его визитной карточкой. Никаких предчувствий или страхов. Даже ночь накануне выдалась на удивление спокойной, он заснул. Какое-то подобие прежнего равновесия вновь навестило его. «Отпустило», подумал Крэйн и с улыбкой искусителя подал билет женщине-контролеру в аэропорту.



                Глава вторая

Самолет. Место в салоне бизнес-класса,  дорогие напитки, рекламно-благожелательные стюардессы, им Саймон улыбался чуть скупее, мышцы лица стали уставать быстрее, чем раньше. Сел у иллюминатора, расслабился, закрыл глаза. Скоро он будет в Сиднее, скоро встретится с очередной несчастной женщиной, посвятившей себя не мужу и детям, а битве за финансы и власть. Естественно, у него все получится, и очередной росчерк пера добавит акций ему, как сотруднику крупной, успешной фирмы.      
Мог ли Саймон предвидеть иной исход дела? Наверное, мог, если бы захотел. Но он настолько устал, что просто закрыл глаза и  попытался заснуть. Но сон не шел. Реплики жены, ее улыбка, взросление сына, выражавшееся в почти неуловимых приметах – новый взгляд, потеря интереса к знакомым играм, как Саймон хотел его взять с собой на континент, но словно по подлости накануне поездки у мальчика разболелось горло. Это было странно, потому что сын сказал, что ничего холодного не пил и не ел, а если он так говорил, значит, это было правдой. В этом также заключалась еще одна из особенной Берта – он никогда не лгал, даже ровно настолько, насколько обычно это делают дети, - не преувеличивал, не лукавил, не приукрашивал действительность  или свои победы. Он был кристально честным ребенком, иногда отца это пугало. Малыш принимал жизнь такой, какая она была, не пытаясь ничего изменить.
Это мысль окончательно прогнала дремотное состояние. Саймон открыл глаза, осмотрелся вокруг – в салоне было около десятка пассажиров, и решил освежиться. Встав со своего места, он оглянулся, услышав странную возню там, где находился салон эконом-класса. Взволнованная стюардесса яростно шепталась со своей напарницей, явно пытаясь ей что-то втолковать. Присмотревшись к ее мимике, Саймон понял, что произошло действительно что-то серьезное, - он часто летал  и хорошо знал, - стюардессы обладают крепкой нервной системой и для того, чтобы их вывести из равновесия, нужна особая ситуация. 
  Приоткрыв занавеску, он прошел вперед – две стюардессы склонились над молодой темноволосой девушкой, лицо которой напоминало воск. Ни кровинки, ни единого дрожания жилки, она лежала в кресле откинувшись, и не подавала признаков жизни. Подойдя ближе, он понял, что девушка жива, потому что ее тело била дрожь, лишь одно лицо было неподвижно. Саймон мягко отодвинул одну из стюардесс и та, обернувшись, спросила: «Вы врач?». «Нет, я не врач…», - ответил он. «Мы сделали все, что могли, ее состояние не меняется, у нее проблемы с давлением, но такое бывает, мы ведь на большой высоте…».
Всмотревшись в лицо девушки, он вдруг вспомнил эпизод детства, когда по недосмотру родителей гуляя в городском парке, упал в канализационный люк. Его нашли через три с половиной часа, которые ему показались целой вечностью. Сразу после падения он потерял сознание, а когда очнулся, то оказался в кромешной тьме, потому что какой-то добрый самаритянин, так же как и он, гуляя по парку, закрыл люк, дабы в него никто не упал.
Родители потом рассказывали ему, что нашли его, благодаря бездомной собаке, которая вдруг началась царапать когтями по асфальту и скулить. Если бы не этот пес, неизвестно, как все обернулось бы. Сломанная нога зажила быстро, но несколько лет чувство омерзительного ледяного страха, сковывающего все тело, преследовало Саймона. С тех пор он мучительно боялся темноты, поэтому каждый раз на ночь уговаривая сына быть храбрым, он уговаривал и сам себя.
Глядя на бескровное лицо девушки, он почему-то сразу решил для себя, что дело не в перепаде давления или в диабете, как предположил один из пассажиров. Страх, вот в чем причина. «Как ее зовут?  - Саймон присел на корточки рядом с ее креслом, - стюардесса обернулась и взяла из рук коллеги паспорт с вложенным в него билетом – «Мирка, - неуверенным голосом прочитала она, - Мирка Мирек».  «Странное имя» - прошептала вторая стюардесса.

Саймон взял девушку за руку, - она была холоднее, чем лед в морозилке, - Мирка, ты меня слышишь? Все хорошо, меня зовут Саймон, открой глаза». Он был уверен, что стоит ей увидеть его, как все нормализуется. Ожидания оказались не напрасными, она медленно, с трудом, открыла глаза и невидящим взглядом уставилась на него. «Мирка, меня зовут Саймон, мы летим в самолете, который не разобьется, не волнуйся, я буду рядом….».
Его ли тихий голос, ласковый ли  взгляд, но результат явил себя довольно скоро,  помолчав пару минут, она пришла в себя, чуть-чуть приподнялась в кресле, высвободив руку из руки Саймона. Стюардессы облегченно выдохнули. Потрогав лоб девушки, он понял, что температура и давление приходят в норму. На всякий случай он спросил, не аллергик ли она, получив отрицательный ответ, улыбнулся -  «Слава богу». Взгляд девушки менялся  с каждой минутой, от растерянного и испуганного он постепенно становился осмысленным, - внимательным, пристальным  и слегка удивленным.

- Я видела вас во сне?
- Каким образом, мы ведь незнакомы? – он опять улыбнулся, но не ободряюще, я вопросительно. Так мужчина обычно проявляется свою заинтригованность.
Не в пример Саймону девушка была неулыбчива, даже скорее строга лицом, - серо-стальные глаза из под темно-каштановой челки смотрели пристально и холодно.
- Теперь знакомы. – Она сказала это с неявной интонацией, за которой скрывалось то ли разочарование, то ли сожаление.
- Вам лучше? – Саймон приподнялся и теперь возвышался над ней с высоты своих 180 см., что побудило Мирку опустить голову и прошептать что-то в ответ так тихо, что он не разобрал слов.

Из бизнес-класса раздался голос VIP-пассажира, и стюардессы как по команде кинулись на зов. Саймон остался наедине со спасенной душой. Только тут он осознал, что чувствует себя стесненно. Лица Мирки он не видел и не мог судить об ее чувствах. Положение становилось неловким. Мирка молчала, да и ему вроде бы делать было нечего.
- Вы из бизнес-класса? – девушка подняла голову
- Да, мое место почти у самой кабины – облегченно сказал Саймон
- Это правда, что там меньше всего трясет?
- Да, правда. Это лучшие места.
- И за что вам такие почести?
Вопрос был подобен хуку слева. Во время профессионального боксерского боя именно хук слева становится неожиданностью для противника и  является фирменной фишкой спортсменов-левшей. Почти такой же вопрос мучил Саймона уже долгое время: «Чем я заслужил такую любовь?». Опасно было то, что ответа он так и не нашел. «Я лечу бизнес-классом исключительно потому, что меня считают ценным сотрудником» - возникшая в голове фраза потухла как перегоревшая лампочка. Подобное объяснение было нелепостью или скорее бестактностью. Он ничего о ней не знал и не имел права противопоставлять себя ей.    
Саймон укрылся за спасительной улыбкой.
- Так получилось.
- В этой жизни ничего просто так не получается. Каждый из нас занимает определенное место и если кто-то летит бизнес-классом, значит, он это заслужил. Вы согласны?
Увы, улыбка его не спасла. Мирка упорно продолжала тему. Саймон терял равновесие.
- Да, наверное, вы правы.
- Наверное, - и тут впервые за все время их разговора губы девушки приобрели форму, отдаленной напоминающие улыбку, точнее, ее тень. Это был краткий проблеск солнечной эмоции, укрывшийся в левом уголке ее рта.
  Саймон кивнул. Покачался с пяток на носки – эта глупая привычка, обнаруживающая себя в минуты душевного затруднения,  так и осталась с ним еще со времен  детства, - засунул руки в карманы. И решился.
- Простите, я смотрю, вам лучше, так что, если вы не против, я, пожалуй, пойду на свое место.
- На место, которое вы заслужили – в голосе Мирки уже не ощущалась первоначальная строгость.
Саймон усмехнулся.
- Вы меня словно за что-то наказываете…
- Нет, что вы. Я вам благодарна, вы мне помогли, можно сказать, бросили  спасительную веревку.
- Бросил что? – переспросил он, но тут же понял, о чем речь.
А Мирка, словно не слыша его вопроса, склонилась к своей сумке, извлекла из нее хрустальную пирамидку, переливающуюся слабым перламутровым сиянием, и поднесла к лицу.
- Это она показала мне вас – она вытянула руки, словно протягивая пирамидку Саймону. Он прищурился, в беглом луче вечернего солнца хрустальный треугольник вдруг заискрился такой радугой цветов, что он невольно зажмурился.
- Вы гадалка?
- Нет, что вы, я журналист. И лечу на экономический конгресс.
Саймон внутренне вздрогнул, оказывается, Мирка была его попутчицей не только в воздухе, но и на земле. «Значит, поедем вместе с гостиницу» - подумал он про себя. Что-то в этой неласковой девушке цепляло его. Анализировать, что именно, он бы сейчас не решился – усталость давала о себе знать. Ему подумалось, что именно сейчас он сможет заснуть, надо лишь добраться до своего места. 
Приветливым жестом он попытался обозначить конец разговора, и повернулся к занавескам, отделявшим один салон самолета от другого.
Его остановил голос Мирки, влетевший ему прямо меж лопаток.
- Останьтесь, пожалуйста.
Он обернулся. Кучевые облака, окрасившиеся бедным багрянцем заката, окрасили лицо Мирки в теплый свет, ее кожа, еще недавно выглядевшая безжизненно-бледной, стала нежно-розовой, а стальные глаза почему-то превратились в зеленые. «Пигмент ее глаз реагирует на освещение» - так подумал Саймон, но почувствовал он совсем другое. Опять же воспоминание из детства – город, где они жили, часто беспокоили землетрясения, и когда это начиналось, он с родителями спускался в подвал, где его любимым местом был закуток под потолочным скатом, - там стоял старинный диван, доставшийся им от бабушки, он был настолько огромно-неохватным, что забравшись в него с ногами Саймон ощущал себя внутри мягкого плюшевого мира, в котором ему ничто не грозит.
И тогда к нему приходило чувство непоколебимой защищенности, которое не могли разрушить ни природные катаклизмы, ни жизненная несправедливость.
И вот сейчас, стоя на границе двух человеческих миров, Саймон остро ощутил это чувство, - чувство, что рядом с Миркой, которая несколько минут тому назад умирала со страха в буквальном смысле этого слова, -  он под защитой. И хотя, являясь опытным клиентом авиакомпаний, он ни на минуту не сомневался, что все будет хорошо, крохотное опасение, - а может, это было предчувствие беды, - заявило о себе.
Он не сомневался. Ничего не ответив, просто перешагнул через ее колени и сел у окна. Теперь их глаза были почти на одном уровне. Они обменялись взглядами, подобно тому, как на переговорах главы государств обоюдно ставят подписи на важных документах. Начало знакомству было положено.
С этой минуты Саймон был удивительно спокоен, даже мысль о стремительном взрослении сына отпустила его. Они сидел, полностью расслабившись, и смотрел на плывущую за иллюминатором рваную линию горизонта. Отступили страхи, тревожное ожидание, попытки проанализировать свою жизнь и найти ответы на мучительные вопросы. Недавняя мелкая ссора с женой, во время которой он опять услышал фразу, которая почему-то на этот раз глубоко ранила его: «Ты улыбаешься, потому что тебе нечего сказать». Ему было, что сказать, просто он щадил тех, кого любил.

Накануне отъезда он узнал замечательную новость – не от Мелани, что странно, а от ее врача. Тот, пряча лукавый взгляд, сказал, «Скоро у тебя будет повод проставиться», Саймон не понял, о чем речь и простодушно уточнил: «Как скоро?». «Если Бог даст, то через семь с половиной месяцев».
Честно говоря, они с Мелани не собирались заводить второго ребенка, уж больно непросто дался ей Берт, - тяжелая беременность, пятимесячный токсикоз, кесарево сечение, - после родов врачи развели руками и сказали прямо: «Ограничьтесь одним малышом». Они приняли это как данность судьбы. И вдруг.
Саймону бы задуматься, почему, находясь почти на двухмесячном сроке, Мелани таилась от него, скрывала столь счастливое событие, но вечером все разрешилось – она призналась ему, что очень боялась сглазить, боялась обмануться. Сказать по правде, по медицинским меркам  она была уже не очень молода, и второй заход мог обернуться для нее неприятностями еще на раннем сроке. Но врач заверил потенциальных родителей, что на данном этапе опасности нет.
Так, со счастливым сердцем Саймон отправился в путь. Но стоило ему покинуть дом, как крохотные демоны сомнения овладели им. И теперь, сидя в самолете, рядом со случайной попутчицей со странным именем Мирка, Саймон загадочным образом обрел душевное равновесие. Стал таким, каким был несколько лет тому назад, когда счастье казалось ему столь же естественным, сколь смена дня и ночи.
Перед тем, как задремать, он задал ей пару ознакомительных вопросов, поинтересовался, что она по национальности и где живет. Оказалось, что Мирка – полячка и живет в Варшаве в большой квартире своих родителей, которые погибли, когда ей было 12 лет. Ее воспитывала бабушка. Но и она покинула Мирку два года тому назад. Друзей у нее не было, зато в журнале она была на хорошем счету. Конечно, ей оказывали не такие почести, как шеф Саймону иначе, наверное, она тоже летела бы бизнес-классом, но к чести Мирки надо было признать, что она не сильно переживала на тему социального неравенства. В общем, Саймон узнал ровно столько, сколько хотел. Вглубь он не пошел, в конце концов, деловой форум длится всего четыре дня, и в начале недели он вернется в привычную жизнь. Думать о том, что когда-нибудь судьба забросит его в далекую Польшу, Саймон не стал.

Паузы между репликами становились все дольше, и Саймону показалось, что Мирка, как и он, хочет немного вздремнуть. Он не стал сопротивляться, просто закрыл глаза и откинул кресло в лежачее положение.



                Глава третья

Проснулся Саймон от мощного удара. Самолет явно потерял управление, он кренился то на одну, то на другую сторону. Ничего общего с турбулентностью, он понял сразу – все гораздо хуже. Пассажиров охватила паника – кто-то истерично кричал, женщины прижимали к себе детей, мужчины вцепились  с ручки кресел, из потолочных ящиков сыпались чемоданы, коробки, сумки. Люди задыхались. Истошный мужской вопль: «Мы падаем» добавил масла в огонь, - немереных размеров толстяк, сидевший через три ряда от Саймона и Мирки, побагровел и схватился руками за горло. «Ему плохо», кричала его жена, тщетно пытаясь схватить за рукав какую-нибудь стюардессу. От нее отмахнулись. Молодой парень, сидевший рядом, заорал: «Мы скоро сдохнем, а вы тут со своим боровом…». Жена отшатнулась от него, ее лицо исказилось, как это бывает обычно, когда слезы подступают к горлу. 
Стюардессы, как загнанные лисицы, носились по салонам, пытаясь успокоить пассажиров, но тщетно, общий людской крик заглушал слова капитана, пытавшегося что-то втолковать обезумевшим от страха людям. Это была не просто паника, это был истошный вопль душ на пороге преисподней. Но Саймон, странное дело, вдруг откинулся на спинку кресла, которое трясло, как в лихорадке, и по его губам проскользнула улыбка. Он повернул голову направо и  увидел окаменевшее лицо Мирки. Она держала его за руку и что-то шептала. Он тронул ее за плечо, она повернулась, их глаза впились друг в друга, как губы любовников, ее шепот стал отчетливее – и, приблизившись к Мирке, он, наконец,  разобрал слова: «Я и Саймон, я и Саймон».
Он улыбнулся ей, но это была не улыбка покорения или очарования, не улыбка-извинение и капитуляция, это была улыбка-прощание, со всем, что он знал и любил. «Немного глупо, сгореть в падающем самолете», - подумалось ему. Хотя, чем подобная смерть была хуже или лучше гибели в автокатастрофе, смерти от инсульта или падения с крыши небоскреба. Умирать дома в постели тоже  не почетнее. Судьба есть судьба, где настигнет, ну и ладно, ее воля.

Он даже не стал закрывать глаза, да и слова молитвы, заученные в детстве по требованию отца, были прочно заблокированы страхом. Было бессмысленно взывать к чему-то, что вполне возможно вообще не существовало.  А Мирка все шептала и шептала, не отводя от него взгляда. Последнее, о чем успел подумать Саймон: «Я не увижу своего второго ребенка, он родится, а меня не будет, я даже не узнаю – мальчик это или девочка…».

Раздался чудовищный скрежет, грохот, будто что-то разорвалось в воздухе. За иллюминатором полыхало пламя. В следующее мгновение все исчезло, свет погас. 



                Глава четвертая   

Что такое океан? Вода, сильная могучая, способная видеть, слышать и понимать. Когда в небе над водой происходит нечто трагическое, она впитывает в себя этот энергетический взрыв, состоящий из страха, молитв, гнева и непонимания. Если самолет падает в воду, она принимает его, как мать, разбившегося о волны птенца. Если огромная крылатая машина вспарывает искореженным телом сушу, океан подступает ближе, и также запоминает  все происходящее. Он не простой зритель – но чуткий волшебник, способный понять и помочь.

Самолет, на котором летели Мирка и Саймон, упал в нескольких десятках метров от неведомого берега. Океан был спокоен. Он с удивлением взирал, как огромная  блестящая птица, объятая пламенем,  брюхом пробороздила водную гладь, разваливаясь на куски. Та часть, что была ближе  к голове, издав оглушительный взрыв, почти вертикально врезалась во вспенившуюся воду, а ее средняя и задняя часть, разметавшись в пространстве, рухнули на песок и камни негостеприимной земли.  Произошедшее напоминало картины апокалипсиса, - жар, грохот, свист, - целая симфония звуков и огня.
Все закончилось довольно быстро. На поверхность океана стали всплывать человеческие тела, легкая ручная кладь, журналы, одежда, лекарства. Океан ощупал погибших, вспенился, задрожал, затем замер, то ли в ожидании, то ли в сомнении, и вдруг резко подхватив два тела – мужское и женское, стремительно понес их к берегу. За ним устремились несколько чемоданов, коробок и растрепанных книжек. Там, куда волны их понесли, на раскалившемся песке и чуть выше, на темно-серых камнях в позе вечного забвения лежало несколько тел и часть багажа.   
Океан поднес к земной тверди мужчину и женщину и, поднявшись на дыбы, как ретивый конь, неожиданно мягко для своей мощи, опустил их на песок. Затем несколько раз соленой влагой смыл кровь от неглубоких ран, и словно приласкав, ополоснув их с головы до ног. И только потом, чуть задержавшись, схлынул назад, откатился от мели, и, не оглянувшись, покатился в бескрайний простор. 

Самолет, летевший рейсом Нью-Йорк-Сидней, пропал с радаров в 17 часов 50 минут. Безуспешно диспетчер взывал к молчащему эфиру – тишина таила в себе страх. Самолет просто исчез, а вместе с ним и 119 пассажиров.

На крохотный остров, неподалеку от Австралийского континента, спустилась ночь. Страшная ночь, полная пепла и смерти. Даже природа замерла перед этим непоправимым горем. Души 117 пассажиров, мучительно погибших между небом и землей,  невидимым облаком кружили над водной гладью. Прибрежные кустарники в редком своем числе, почти не перешептывались, не слышно было и шипения волн, обрушивавших на берег свои соболезнования.
Непривычно безмолвная ночь окутала остров. Ничто не нарушало эту траурную тишину. Но вдруг, то ли вздох, то ли стон раздался у самой кромки воды – одно из тел, спасенных океаном, судя по очертаниям, мужское, шевельнулось. Первое движение, обозначающее надежду на спасение, признак жизни, чудесное проявление божественного снисхождения. Мужчина дернулся, застонал отчетливее, попытался изменить позу, но резкая боль пресекла его стремление. Он откинулся на землю и замер в бессознательном покое.   

Смешная птичка косолапо проскакала по камням, ткнула клювиком то там, то здесь, и ловко подхватив добычу, воркоча что-то свое, нежное, оказалась на открытом пространстве. Если бы неудачливый  путешественник, потерявший навигацию, оказался здесь в этот ранний час, он подумал бы, что накануне тут была грандиозная вечеринка – разбитые бутылки, помятые коробки, обрывки одежды, косметика, фрукты, растрепанные блоки сигарет, - но картину веселого разгула явно нарушали прожженные детали огромного механизма, обгорелые каркасы, груды покореженного металла.

Бледные, еще неспелые лучи солнца, словно сёрфингисты, скользили по радужной глади океана, а он, мудрый и непоколебимый, посылал гонцов – тугие волны на разведку. Но лежащие на берегу тела были по-прежнему неподвижны. Океан нахмурился, темно-свинцовая рябь пробежала по его поверхности, громко рыкнул раскатами морского шторма, но вовремя одумавшись, лишь вспенился белыми гребнями, и поднялся, чуть ли не до самого неба. Солнце набирало силу, - раздувая меха, - согревало промерзшие за ночь деревья, батистовую листву, острые как пики диковинные растения, всякую божью живность на земле и под землей. Коснулось оно ласковым жаром и тех, кому уже было все равно. Но были среди этих потерянных душ двое счастливцев, которым судьба дала запасной шанс – лишний раз удостовериться в том, сколь могущественными могут быть силы волшебные, неподвластные человеческим суждениям.

(продолжение следует, но только для тех, кто захочет опубликовать эту книгу :)....)