Исход

   Исход (отрывок из романа «Грешники»)

Вагон со скрежетом и толчками забирал влево, уходя с магистрального пути. За окном проплыл полустанок с жёлтым каменным зданьицем и палисадником. Миновали переезд без шлагбаума, от которого отходила и терялась в недалёкой берёзовой роще гравийная дорога. В разрывах между деревьями мелькала облезлая башня водокачки с пустым гнездом аиста на крыше. За ней расстилался пологий холм с десятком чёрных, будто погоревших или, наоборот, промокших, деревянных изб.

Время от времени у подножья холма мелькала полоска воды. Она постепенно приближалась и, наконец, раскрылась длинным коричневым озером, обрамленным осокой и тростником. Поезд медленно набирал скорость, громко пересчитывая стыки, вздрагивая, раскачиваясь и скрипя.

Купейный вагон не был заполнен. К Валентину в купе так никто и не подсел, и он наслаждался уединением и видами из приоткрытого окна, от которого тянуло вечерней свежестью и запахами дачного детства – срубленного леса, смолёных шпал и молодого разнотравья.
Низкое солнце прыгало в кронах ёлок, бросая позолоту на распахивавшиеся пространства - лужки; болота, речные поймы, которые показывались лишь на несколько секунд и тут же стыдливо прикрывались кустарником и быстро исчезали за густым тёмным покровом хвойного леса, подступавшего прямо к вагону.   

Валентин по-походному расстелил постель, лёг на спину и, заложив руки за голову, задумался под убаюкивающий стук колёс.

Он спрашивал себя, был ли он счастлив в последний год, и отвечал, как само собой разумевшееся: «Конечно». Это был самый счастливый год в его жизни. Всё, что вынималось из глубины памяти - запахи, взгляды, мелодии, видения, мысли – всё вызывало ощущение счастья и кристаллизовалось в этом ощущении. Потом, перебирая эти кристаллики, можно идти по собственной жизни как по солнечной стороне улицы, наслаждаясь светом, теплом и уютом и забыв о невидимой, но близкой границе, отделяющей свет от тьмы.

Валя потерял чувство времени, погружаясь в глубины собственной памяти в поисках кристаллов счастья.

… огромная мама, наклонившаяся над ним и поющая колыбельную, состоящую  из двух убаюкивающих музыкальных фраз. Он не засыпает, а с восторгом ещё и ещё раз повторяет про себя мелодию. Мама улыбается и отходит, становясь всё больше и больше, и, в конце концов, расплывается в тумане. Он не спит, но и не плачет, слушая музыку внутри себя, и это первая в его жизни тайна...

… воспитательница детского сада, требующая, чтобы он предстал перед ней сейчас же для получения нагоняя. Потом кусты, шофёр продуктового фургона, запах табака и шершавая сильная рука, вырвавшая его из убежища. Удивленный вопрос:
- Неужели так доконали?
- Нет, - ответил он
- А что?
- Это я доконал.
Добродушный смех и поощрительный возглас: «Неужели? Ну, ты мужчина!»...

…  выход из церкви после причастия – ощущение радости, не сравнимой ни с чем. Страстное желание и при этом понимание невозможности сохранить это ощущение навсегда…

… запах Лениных волос, смешанный с запахом травы и влажного песка на опушке соснового леса под Репино. Так может пахнуть только природа – божественная и непостижимая…

… заход в аудиторию в первый день занятий и смелые, любопытные глаза студентов…

… мягкие всплывающие скрипки после оглушительного диссонансного аккорда у Прокофьева…

… пронзительное ощущение свободы и ожидания новой жизни…

Шажков проснулся от непривычной тишины.
- Отчего стоим? – послышался мужской голос из соседнего купе.
- Говорят, призывников везут. Их составы в первую очередь пропускают. – ответила невидимая женщина.
- Откуда ж везут-то? Из Боровичей, что ли? – насмешливо спросил мужской голос.
- Не знамо, откуда, да только везут. Весенний призыв пошёл.  – убеждённо ответила женщина.

Валентину стало невыносимо отсутствие движения. Он вышел в коридор, потянул ручку окна, и оно открылось, провалившись вниз и впустив в вагон влажные запахи тёплой июньской ночи.
- Комаров напустишь, - беззлобно проворчала проходившая мимо проводница в серой униформе.

Поезд тронулся, и Валентин, высунувшись из окна, провожал глазами медленно проплывавшие ветви исполинских деревьев, до которых можно было достать рукой. Лес постепенно отступал от железнодорожного полотна, открывая взору круглое как блюдце озеро, блестевшее в отсвете садившегося солнца, над которым звучали громкие трели и присвисты соловья.

Поезд  дёрнул и с пронзительным скрипом стал заворачивать вправо. Валентин увидел весь состав во главе с локомотивом, выгнувшийся дугой и медленно въезжавший в таинственную лесную глушь. Перед глазами снова поплыли ветви деревьев, и сделалось темно.

Новый толчок, скрип, и вагон качнуло в другую сторону. Остро запахло костром. Деревья снова отступили, и распахнулся луг, над которым тонким слоем расстилался сизый не то дым, не то туман. И снова громко защёлкал соловей и вдалеке ещё один, а потом в проплывавших кустах ещё и ещё.

Поезд ехал медленно, позволяя не спеша раскрываться декорациям северной природы, и в этих декорациях непрерывно и победно звучали соловьиные трели.

Постепенно солнце скрылось, оставив широкую золотую полосу вдоль горизонта, Начало быстро холодать. Шажков закрыл окно, вернулся в купе и прилёг, не раздеваясь. Он чувствовал утомление, то ли от нетерпения, то ли от избытка чувств. Перед глазами у него завертелась весёлая цветная кутерьма, Валентин улыбнулся и уснул.

- Молодой человек, молодой человек! Вставайте, приехали, – услышал он, как показалось, через секунду.

Шажков открыл глаза и скосил взгляд на окно. Рассвело, хотя солнце, судя по всему, ещё не вышло из-за горизонта. Поезд медленно двигался вдоль низкой платформы, постепенно останавливаясь, пока вагон окончательно не замер перед свежеокрашенным коричневым деревянным зданием с резными карнизами и наличниками, совсем как дореволюционные финские дачи в Репине.

Валентин упругим движением поднялся с полки, раздвинул занавески и некоторое время смотрел на пустую платформу. Потом  пригладил перед зеркалом всклокоченные волосы, взял чемодан, закинул за спину гитару в чехле и пошёл по узкому пыльному коридору в тамбур, через который внутрь вагона вливался пьянящий утренний воздух. Замешкавшись на секунду у распахнутой двери, Шажков глубоко вздохнул и, как астронавт, уверенно сделал шаг наружу - в   н е и з в е д а н н о е.