Клевер цветёт. Глава 5

Глава пятая. Совершенно особенный день.


Я бежал — и, кажется, ещё быстрее, чем вчера. Мысль о скорой встрече с Никой словно наделяла меня нечеловеческой силой. В общем-то, от Рубецкого до клеверного поля дорога довольно долгая, но сейчас это расстояние казалось мне несущественным. Я «летел на крыльях любви», как вчера пошутила мама. А я даже не рассердился на эту шутку. Потому что она, как и мамины сказки, шуткой не была. Она была правдой.

И вот уже заветный пригорок. Я на одном дыхании перемахнул, будто перелетел через него, готовясь к радостной встрече, как вдруг остановился, не веря собственным глазам.

Клеверное поле было на своём месте, клевер всё так же цвёл. Но «Дзинсоку» там не было!

Огромный космический корабль исчез, как будто и не появлялся здесь никогда!

Внутри что-то оборвалось.

Но я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Нет. Такого быть не могло. Она не могла улететь, ничего мне не сказав. Не могла. А может быть, она просто починила свой маскировочный модуль? Ну, ведь если я увидел корабль, значит, теоретически, его может увидеть и кто-то другой, а это нежелательно, так ведь?

Я шёл по полю. Вот, вот здесь стоял, зарывшись крыльями в землю, «Дзинсоку». Здесь. Но… Никаких следов. Земля не тронута. Клевер не примят.

Меня душили слёзы. Как же так? Почему? Что случилось?

Я стоял там и смотрел вверх, а наверху было небо — высокое, чистое, ни облачка.

«Как же так…»

Внезапно день потемнел; я смотрел вокруг, но не видел ничего. Я протёр глаза, а когда открыл их, то обнаружил, что небо превратилось в потолок моей комнаты, выкрашенный светло-голубой краской. Это мама его так выкрасила, когда мы только переехали сюда. По её словам, такой потолок должен был визуально увеличивать комнату, а ещё улучшать настроение.

Не знаю, что и кому он был должен, но сейчас моё настроение и правда существенно улучшилось. Я вытер слёзы и сел на кровати. Это был всего лишь сон. Просто сон. Правильно, я же боюсь её потерять, не хочу, чтобы она улетала…

И тут вдруг я спохватился. Вот оно. Я не хочу, чтобы она улетала. Да, конечно. Это понятно. Но не слишком ли эгоистично? Что, если они всё-таки её найдут, эти её друзья, этот Капитан Морозов и все остальные? Что если они прилетят или ещё каким-нибудь образом заберут её отсюда, заберут домой?

Что будет со мной? А?

Утренний свет пробивался сквозь завесу штор. Солнце вставало, освещая мою комнату. Должно быть, сегодня будет чудесный день. Может быть, даже попрохладнее будет. А ещё сегодня я заберу Нику с поля. И она будет здесь, рядом со мной…

Надолго ли?

Приподнявшееся было после сна, настроение моё снова испортилось. Но я заставил себя отогнать эти мысли.

Нет, не так. Я не стану об этом думать. Ведь она всё ещё здесь. И, быть может, они никогда её не найдут. И тогда у нас всё будет хорошо, так ведь? У нас. Только так, и никак иначе.

Я спустился на первый этаж; мама вовсю колдовала на кухне.

— Проснулся, герой-любовник? — крикнула она. Я фыркнул и ушёл умываться. У нас была нормальная ванная с раковиной, но мне очень нравилось умываться водой из старинного рукомойника, что висел во дворе. Я взял полотенце, зубную щётку с пастой, и вышел во двор.

Погода действительно была чудесной.

«Чёрт возьми, это же Неверленд, в конце концов. Всё это просто не может кончиться вот так. Она не исчезнет. Я не потеряю её».

Я чистил зубы и думал о Нике.

«А может, ну, чисто гипотетически: могла бы она взять меня с собой, на Аврору? Или нет? Я, конечно, человек из прошлого, но ведь и пространство другое, так? Может быть, она тогда и меня возьмёт? Но тогда как я оставлю маму тут? У неё же никого больше нет. Может, её тоже можно будет взять? Если что…»

Я посмотрел на своё отражение в старом, потемневшем от времени зеркале.

— И угораздило же тебя, Гектор Платонович, влюбиться в инопланетянку из будущего. До такого даже Валерьянка не допетрит.

Вздохнув, я прополоскал рот и вытер лицо. Пора идти завтракать.

Потом, после завтрака, у нас был час чтения. Так было заведено ещё с моего рождения и, вероятно, до него, хотя раньше час чтения утром бывал только по выходным дням, а по будням он был после ужина. Но с тех пор как мы поселились здесь, мама предложила перенести час чтения на утро, и всё из-за звёзд. Она всегда очень любила смотреть на звёзды, это было ещё одной нашей традицией. А в этом небе столько звёзд, что после ужина стоит идти на улицу, а не сидеть за книгой. Так и повелось у нас.

Я всегда любил часы чтения. Это были, пожалуй, самые лучшие часы. Возможность побыть в компании любимых персонажей, обсудить с мамой ту или иную книгу… Что могло быть лучше? В детстве — ничего, но сегодня я никак не мог успокоиться и сосредоточиться на книге. Минут двадцать мама наблюдала за моими мучениями, а потом сказала:

— Слушай, Гека. Не можешь читать — не читай, я не обижусь. Я же знаю, у тебя сейчас голова занята гораздо более волнующим сюжетом, — она улыбнулась. — Но ведь рано ещё?
— Рано, ещё и двенадцати нет, а мне только к четырём часам нужно…
— А ожидания тягостны, да? Эх, Гека. А знаешь, я бы сейчас многое отдала, чтобы оказаться на твоём месте или хотя бы чувствовать что-то похожее.
— Тогда, может, и тебе в кого-нибудь влюбиться?
— В кого, глупый? — она рассмеялась. — В Валерьянку твоего, что ли? Или в Сашку-алконавта?
— Да уж, — пробормотал я, - невелик ассортимент… Но ты же знаешь, сюда время от времени приезжают и новые люди. Может быть, однажды приедет кто-то такой, в кого влюбишься ты?
— Может быть. Главное, чтобы это случилось не через десять лет, не то мне нужно будет подыскивать себе кого-нибудь постарше, а он наверняка окажется жутким занудой, даже хуже, чем твой папа. И всё, тогда я, натурально, помру от передозировки занудства и серьёзности.
— Ну уж конечно.
— Точно-точно! Запомни, Гека: никогда не будь занудным, никогда не будь чересчур серьёзным. Твой папа был чудесным человеком, но его серьёзность его и сгубила. Понял?
— Угу.
— То-то же.

И в этот самый момент в дверь постучали.

— Так-так, — мама сокрушённо покачала головой. — Чувствую, почитать мне сегодня не дадут. Вот что, юноша, раз уж ты не читаешь, дверь открывай сам. И если это опять Царёва или кто-то на неё похожий, избавься от него. Понял? Давай, марш-марш.

Но было поздно: я уже был около двери.

— Ник..!

Но слова застряли в горле.

Это была не Ника.

— Привет, Гектор, — сказала Наташа.

Наташа. Тут я, пожалуй, расскажу о ней поподробнее.

Да, Наташа - это та самая «Наташка», которую хотела сосватать мне старуха Царёва. Вообще, под определённым углом зрения она была… Как бы это сказать… В общем, у нас с ней, пожалуй, было кое-что общее.

Она тоже жила со своей матерью, хотя ей повезло куда меньше, чем мне. Её мать была совершенно ненормальной бабой, взбалмошной и вздорной самодуркой. Наташа должна была слушаться её во всём, потакать во всех безумствах и не сметь ни слова сказать поперёк. Как рассказывала сама Наташа, мать её и в детстве поколачивала частенько, и сейчас руку приложить могла. Я, который любое рукоприкладство воспринимал как нечто совершенно немыслимое, Наташе сочувствовал. Но она, кажется, уже давно привыкла к характеру своей матери и все её выходки переносила стоически. За это я Наташу даже уважал, хотя и не понимал, как можно терпеть подобное.

Наташа была немногим младше меня — ей было двадцать девять. Она закончила медицинский и теперь трудилась в деревне врачом, фельдшером, медсестрой, а иногда и ветеринаром, потому что ближайший ветеринар был либо за двадцать километров в Касимове, либо за семьдесят — в Шилове.

Она была скромной, и скромной во всём. Русые волосы свои она собирала в тугой узел, серо-голубые глаза смотрели робко, всегда словно бы с какой-то надеждой. На лучшую жизнь, наверное. Одевалась она тоже просто, косметикой почти не пользовалась, а потому ни женская, ни мужская части населения деревни не воспринимали её ни в каком другом качестве, кроме как сельского врача.

Подруг у неё не было, над ней тоже подсмеивались взрослые и подшучивали мальки, иногда только делая скидку на её профессию, ведь в итоге лечиться все они ходили к ней.

Она пыталась завязать дружбу со мной, и я, в общем-то, не был особенно против, но воспротивился Валерьянка, чего я от него не то чтобы не ожидал, но…

Она тогда попробовала увязаться за нами, а мы в очередной раз собрались в луга. Но на её робкое «можно мне с вами?» Валерьянка неожиданно ответил резко отрицательно:

— Невозможно. Женщина, послушай. Я терплю вот этого вот чудика, — Валерьянка ткнул в меня пальцем, — только потому, что он мой брат по разуму. Но тебя, женщина, я терпеть не хочу и не буду. Так что, как говорится, звиняй, ничего личного. Можешь списать это на мою мизантропию. А теперь мне пора, так что, как говорится, саёнара.

И с этими словами, не дав девушке сказать ни слова, он продолжил свой путь в луга.

Мне было за Валерьянку стыдно и жаль Наташу, которая стояла с крайне расстроенным видом. Так что я сказал:

— Слушай, ты на него не сердись, он вообще неплохой парень, просто… своеобразный такой, ага. И про мизантропию свою он всё врёт, никакой он не мизантроп. Просто он к женщинам, ну… Не очень… Из-за всех этих деревенских кумушек, понимаешь… Они его с самого начала доставали, наркоманом обзывали,  вот он и… Извини, мне жаль, что так получилось.

В принципе, если уж говорить о мизантропии, так я был куда большим мизантропом, чем бродяга Валерьянка, но я был слишком хорошо воспитан, чтобы сделать вид, что Валерьянкин пассаж меня не касается. Да и жалость мне никогда не была чужда.

Так что, когда я закончил свою пламенную речь, я вдруг заметил, с какой благодарностью смотрела на меня Наташа. Мне даже стало немного не по себе, и она, видимо, это поняла. Тогда она просто улыбнулась и сказала:

— Спасибо, Гектор. Ты очень добрый. Ничего, не страшно. Посижу дома.
— Ага… Ну ладно… Тогда… Пока…
— Пока.

Я бросился догонять Валерьянку, но в душе я был рад, что смог отделаться малой кровью. Как знать, почему он так отреагировал на её просьбу. Возможно, у него была на то какая-то вполне определённая причина. Дело в том, что Валерьянка никогда и ничего не делал просто так. Если он что-то говорил, или кого-то не любил, это всегда означало, что причина есть, и она достаточно существенна, чтобы и мне принять её на веру.

В общем, время шло. Меня то и дело пробовали на Наташе женить, что меня ужасно угнетало, и не потому, что она мне была неприятна, отнюдь. Просто любое вмешательство в свою жизнь я расценивал как попытку залезть ко мне в душу в грязных сапогах и вдоволь там потоптаться, а потому гнал прочь любую потенциальную угрозу моей независимости (хотя чаще убегал сам). Возможно, в этом и была причина того, что и саму Наташу я старался по возможности избегать. Она это, в общем-то, понимала, а потому старалась лишний раз меня не беспокоить, за что я был ей очень признателен.

И вот, сегодня она по неизвестной мне причине сама пришла ко мне в дом…

…

Причина… Жизнь всё-таки причудливая штука… И вместе с тем очень простая.

Дело в том (и ни для кого в деревне это не было секретом), что все эти годы Наташа была тайно и безответно в Гектора влюблена. Секретом это не было ни для кого, — кроме, естественно, самого Гектора. А Наташа, будучи девушкой умной, понимала, что признаться ему — значит спровоцировать его на возведение ещё более высокой и теперь уже непроницаемой стены между ними. Этого ей не хотелось, а потому она вела себя с Гектором скромно, робко, стыдливо улыбаясь в ответ на сплетни, взяв в привычку слушать его, затаив дыхание, и держаться подальше от Валерьянки, от которого исходила неясная, но вполне ощутимая угроза.

И всё бы ничего, но вчера, когда она возвращалась домой с вызова, её чуть не сбил её любимый Гектор, бежавший очертя голову, ничего не видя перед собой, с наиглупейшей и наисчастливейшей улыбкой на лице. Она вовремя остановилась — а он даже не заметил её. Недоумевающая, она смотрела ему вслед, и в этот самый момент двое девчонок-мальков, тусовавшихся в сторонке, смеясь, обратились к ней:

— Смотри-ка, Наташка, видать по всему, влюбился твой разлюбезный Гектор в кого-то. Уже который день возвращается откуда-то со стороны Ладышкина, сияя от счастья, как начищенный пятак.
— Девочки, а вы не знаете, ну, кто там… у него..?
— Не-а, не знаем. Не слышали ничего. Ладышкинские ничего такого не говорили. Да мало ли как. Но то, что влюбился, это как пить дать. Так что не повезло тебе, Наташка. Увели парня из-под носа, ах, какая жалость.

Внезапно девушка почувствовала холодную ярость, вдруг овладевшую ей. Она подошла к малькам и отвесила звонкую пощёчину той девчонке, что говорила.

Мальки аж притихли. Такого от тихони-докторши не ожидал никто.

— Слушайте сюда, вы. Ещё хоть слово о Гекторе или о моих чувствах в таком тоне от вас услышу, и одной пощёчиной дело не ограничится. И остальным малькам расскажите. Пусть имеют в виду.

Те почему-то даже и не спорили. Они смотрели докторше в глаза — неожиданно холодные и злые. Такой они её не видели никогда.

— А теперь прочь с глаз моих. Дважды повторять не стану.

Девчонки молча разошлись кто куда. Наташа стояла на дороге и смотрела им вслед. Рука её сжимала ремешок сумки, да так, что костяшки пальцев побелели. А потом, когда улица опустела, она вдруг упала на колени и разрыдалась.

Но даже сквозь рыдания она слышала свои собственные мысли:

«Ну уж нет. Не позволю. Никому не позволю. Гектор мой, и никто не смеет вставать у меня на пути. Никто».

Наконец она встала и медленно пошла к дому. Там её ждала мать, но сегодня, Наташа знала, она не скажет ей ни слова, ни единого упрёка не будет ей сделано. Потому что если будет… Матери придётся пережить нечто похожее на то, что пережили эти мальки.

Больше никакой слабости. Никаких поблажек никому Больше никто не посмеет над ней не то что смеяться — слова будут выбирать, чтобы только не сказать чего-нибудь лишнего.

«А если нет — всех сотру в порошок. Всех, кроме Гектора. Чтобы никто больше нам помешать не мог. Никто».

И вот, на следующее утро она решила сама сходить к Гектору и попытаться что-нибудь узнать у него. Она терпела все эти годы, она ни в чём ему не признавалась, просто боялась. Но у этого была и обратная сторона: Гектор считал её человеком, с которым можно было просто хорошо поговорить, — если только подальше от чужих глаз, конечно. Считал другом, без особых неловкостей в её сторону. Это было плюсом. Огромным. Ведь он, сам того не ведя, сможет выдать ей эту свою… Эту… И вот тогда, когда она узнает, в кого он так влюбился, тогда она придёт к ней (благо, визит врача не вызывает никаких подозрений) и заставит её держаться от Гектора подальше. Заставит отвергнуть его. Да, конечно. Ему будет больно. Он будет страдать. Но она, она его сможет утешить. Никто не сможет, никто не посмеет, а она утешит. И тогда он увидит, какая она на самом деле, и тогда она его заинтересует. И тогда она сможет признаться ему в любви, и, возможно, он не отвергнет её. Да, вне всякого сомнения, так и будет.

Так думала Наташа, тогда как бедолага Гектор и не догадывался, что за мысли скрываются в этой русой головке.
…

— Знаешь, Гектор, а я тут тебя вчера видела, — сказала Наташа.
— Вчера? — я не понимал, о чём она говорит. Да и где бы она могла меня увидеть? Ведь я целый день был с Никой.
— Да. Ты меня чуть не сбил, между прочим, — она улыбнулась.
— Серьёзно?
— Ага. Ты бежал домой так быстро, что чуть меня не сшиб. Я даже удивилась, никогда тебя таким не видела. А ты был такой счастливый. Что-нибудь случилось, что-то хорошее, да?

Ой-ой, а вот это уже скверно… Я не знал, что и ответить. Я понимал, конечно, что деревенские рано или поздно (а скорее уж рано, чем поздно) столкнутся с Никой, и мне придётся что-то выдумывать, кто она, откуда взялась, что-то, чтобы они не цеплялись к ней, да и ко мне со своими дурацкими расспросами. Но что же мне сказать Наташе?

— Ах, это! — я принуждённо улыбнулся, чувствуя, насколько лживой вышла моя улыбка. — Да, ты права. Действительно случилась очень хорошая вещь! Ты знаешь, Наташ, ко мне в гости приезжает моя, э-э, двоюродная сестра. Да. Мы с ней уже столько лет не виделись, а тут вдруг она мне позвонила и сказала, что приедет на лето! Так классно, я очень по ней соскучился, она же моя любимая сестричка.
— Правда? — Наташа улыбалась, но мне почему-то казалось, что она не верит ни единому слову. Ах, ну да. Врать я не умею совершенно. Иногда это очень некстати…
— Правда. Её зовут Вероника, ей семнадцать лет. У неё сейчас каникулы просто, а родители уехали, и ей не с кем было остаться, вот она и напросилась к нам сюда. Да и потом, деревня для городских жителей полезна. Тут же и молоко свежее, яйца там, ну и всякое такое, и воздух вот тоже…
— Это здорово, Гектор! А она что, москвичка?
— Она-то? Э-э, нет, она вообще-то учится за рубежом, вот. Там, в Голландии. Моя тётя Изольда туда лет десять назад уехала, замуж там вышла. Я Вероничку десять лет не видел, а она, небось, выросла, совсем взрослая стала. Вот так вот…
— Ну надо же, как в жизни бывает, — покачала головой Наташа.
— И не говори… Всяко бывает, видишь как…
— А чего из Ладышкина бежал?
— А, ну, ты знаешь, там же повыше, Ладышкино же на холме стоит, мы-то тут в низинке. А там просто сотовый хорошо ловит. Она мне написала, что позвонит, вот я и бегал вчера, чтобы она смогла до меня дозвониться. А то ей же это дорого, из-за рубежа-то звонить. Не хотел, чтобы звонок пропал…
— Понятно, понятно, — Наташа понимающе кивала головой, а я чувствовал, что проваливаюсь в бездны Ада. Там-то меня за ложь… Впрочем, эта ложь во спасение: она нужна, чтобы спасти Нику от расспросов, а главное — чтобы никто ничего не подумал. Ведь если человек рад видеть свою кузину — ничего в этом такого нет, правда же?
— В общем, такие вот дела, Наташ.
— Понятно… А то ты знаешь, мальки в деревне так и шепчутся: мол, ты влюбился в какую-то девочку из Ладышкина.
— Что?? — я даже рассмеялся от неожиданности. — Влюбился? В девочку из Ладышкина? И ты в это поверила? Зная меня, ты в это поверила??

Видимо, на этот раз я удивился настолько натурально, что она даже смутилась, а румянец на её бледных, почти белых щеках запылал, словно красный сигнал светофора.

— И то правда, — пробормотала она смущённо. — Что-то я совсем… Поверила им, дурочкам этим… А знаешь, некоторые из них в тебя влюблены! Точно-точно, я знаю! Я же врач всё-таки. Вот и ревнуют.
— Да к кому ревновать-то?? — на этот раз уже совсем искренне удивился я. — Глупые они, даром что ли мальки. Ничего, когда узнают про кузину, всё поймут. Я надеюсь, — прибавил я уже не столь уверенно, потому что знал: кузина или нет, но мальки от меня так просто не отстанут.
— Да-да, ты, конечно же, прав, — Наташа весело улыбнулась. — Мальки есть мальки, что с них, глупых, взять, да-да…

Она замолчала; я тоже молчал, не зная, что бы ещё такое сказать.

— Ну, Гектор… Ты извини, что побеспокоила тебя. Инне Иннокентьевне привет передавай от меня.
— Да ничего, всё в порядке… Это ты меня прости, что чуть не сбил тебя вчера… Я бываю очень рассеянным, а тут ещё такая новость… А за привет спасибо, передам обязательно!
— Хорошо, — она всё улыбалась, всё ещё медля уходить: — Ну, тогда я…

И вдруг мы услышали вопль:

— Наталка!!!

Мы почти синхронно обернулись. Вдоль по улице в нашу сторону, тяжко дыша, бежала бабка Никоненкова.

— Наталка, скорее!! — она остановилась, уперлась ладонями в колени и теперь тяжело дышала, словно бегун после спринта: — Ско…  скорее! Там такое… Такое!!! Валерьянка старуху Царёву убил! — выпалила она.

У меня упала челюсть; у Наташи, очевидно, тоже.

— Как так — убил?
— Ай, милая, ну что ты копаешься! Как убил! Так вот — убил! Скорей, девка, скорее, может быть, успеешь ещё спасти!

Я не верил своим ушам. Валерьянка, и убил кого-то? И потом: старуха Царёва умерла?? Значит, Голоса всё-таки…

— Ох ты, Господи! Гектор! — Наташа смотрела на меня с мольбой. — Пожалуйста, я сейчас туда побегу, а ты добеги до моего дома, принеси инструменты! Там саквояж стоит старый, возле двери прямо! Знаешь, рыжий такой, кожаный!

Я немного колебался, но она уже побежала, а бабка толкнула меня в бок:

— Беги, дурень, беги, чего встал, видишь — доктору инструменты нужны! Ох, горе-то какое, Елена Андревна! У своего дома она лежит, туда беги, да швыдче, швыдче!

И снова с поразительной для своего возраста и комплекции скоростью она понеслась вслед за Наташей.

Ничего не поделать. Наташа жила недалеко, так что я быстро добежал до её дома, прихватил инструменты и, не обращая внимания на окрики её матери, побежал к дому старухи Царёвой.

Я бежал и думал: достоевщина какая-то. Валерьянка убил человека. Не верю. Конечно, старуха была той ещё занозой, но чтобы убить… Нет, тут какая-то ошибка. Этого не может быть. Это всё Голоса. Я уверен. Мама сказала, если Голоса вынесли такой приговор, то, скорее всего, приговорённый действительно умрёт. Но как же тогда… А что, если Валерьянку осудят? За непредумышленное? Это же ужас какой-то!

У дома Царёвых собралась изрядная толпа. Тут было, наверное, всё Рубецкое, а возможно, частично и  Ладышкино. Такого скопления народа в деревне я ещё никогда не видел.

— Наташа!
— Гектор, скорее! — я подал ей инструменты. — Она упала неудачно, голову расшибла о камень. Видишь, крови сколько? Сейчас… Сейчас… Сотрясение, конечно, обеспечено, но нам сейчас главное — кровь остановить и проверить, насколько пострадал череп. Эх, а вообще повезло старой — лбом упала! Упала бы навзничь — всё, я бы уже ничем помочь не смогла. А так, может быть…

Она вовсю колдовала над какими-то пузырьками, ватой, и ещё чем-то.

— Подержи тут!

Старуха была без сознания, — наверное, и к лучшему. И так воплей было слишком много. Наташе, видно, это тоже надоело.

— А ну, заткнулись все! — крикнула она. — Не мешать! Все отошли отсюда, быстро! Вам тут не цирк!

И, как ни странно, деревенские её послушались! Может потому, что никогда не слышали, чтобы робкая Наташа так командовала, никогда не слышали столько непреклонной силы в её голосе.

А она работала. Я следил за её руками — сильными, быстрыми, ловкими, — и не мог не восхищаться тем, как профессионально она делает свою работу.

— Готово. Кровь остановили. Уфф… — она отёрла рукавом пот со лба. — Гектор, давай компресс! Там, в правом отделении!
— Держи!

Наташа приложила компресс к ране.

— Марлю и бинт!
— Вот они!

Она быстро, но очень аккуратно перебинтовала старухе голову. Похоже, дело было сделано.

— В «скорую» звонили? А, чёрт с ним! Кто отвезёт в Сасово? Ну?!

Собравшиеся переминались с ноги на ногу. Везти старуху за сотню километров не хотелось никому.

— Да что ж вы за люди-то такие! — в сердцах воскликнула Наташа. — Зачем тогда меня звали? Ну померла бы бабка тут, вам-то что?
— Слышь, Наталья, не шуми, — Мишка Евсеев, здоровущий мужик, который в Рубецкое приезжал к стареньким родителям, смущённо смотрел себе под ноги: — Это, давай я отвезу. У меня «тойота», доедем быстро…
— Ох, Мишка! Вот, нашёлся хороший человек! — Наташу было просто не узнать. Вместо робкой, забитой девочки, которую я знал, передо мной была взрослая, сильная, смелая женщина.
— Я тоже могу… — пробормотал кто-то в толпе.
— Давай, вместе поехали, веселее будет, — ответил Мишка.

Долго ли, коротко ли погрузили старуху Царёву в здоровенный, прямо как его хозяин, джип «тойота». Мишка и Пашка, который тоже вызывался ехать, залезли в машину.

— Я тоже еду, — сказала Наташа. — Я должна, я же врач. Гектор, — она обернулась ко мне, и в её глазах я вдруг увидел такое отчаянье, что мне стало не по себе. — Гектор, спасибо тебе. А ты… поехать не можешь?

Внутри у меня от этого вопроса всё замерло, но меня спас Мишка:

— Да куда ж он влезет, Наталья! Старуха всё сиденье занимает, да ты, да Пашка, да я. Ну чего мне, в багажник Гектора класть, что ли? Давай, поехали уже, а то сама торопила-торопила, а теперь…
— Да, конечно… — Наташино лицо как-то сразу потускнело, а плечи опустились. — Конечно. Давай, Миш, поехали.

Она влезла в машину. Мишка закрыл за ней дверь, потом влез на водительское сиденье и хлопнул своей дверью. Двигатель автомобиля заурчал, «тойота» взяла с места и, поднимая клубы пыли, поехала прочь из деревни.

Деревенские провожали её взглядом. А я отыскал глазами Валерьянку, — он сидел на земле, неподвижный, словно ушёл в медитацию.

Тут кто-то заметил мой взгляд, и о Валерьянке вспомнили…

— Ах ты, наркоман проклятый! Да чего ж ты творишь-то?! Ты же чуть не убил старуху!
— А может, и убил. Много ей надо, старухе-то. Ей сколько было-то?
— Девяносто один, девяносто два должно было в этом году исполнится.
— Даа… Может быть, уже и не исполнится.
— Ты понимаешь, что ты наделал?! Да как ты вообще умудрился?!
— Да он же наркоман! Он же там витает невесть где! Кайф ловит! А из-за этого люди умирают!
— Чем ты только думал, чучело?
— Да нечем там думать, выкурил все мозги-то! Вон, гляньте на него, он же совсем никакой!
— Вот, пригрели змею! Как чуяла я, что нельзя ему доверять! А мы его приняли, как человека, как своего приняли! И вот что он нам в ответ! Глядите, он ещё и за нас примется, вот увидите!

За всем этим гомоном… Валерьянка, казалось, не только не обращал на деревенских внимания, но и вообще не подавал признаков жизни, как вдруг совершенно неожиданно поднял глаза и оглядел тех, кто уже был готов его линчевать. Взгляд у него был мутный, но Валерьянка был здесь. Он всё видел. Всё слышал.

— Пригрели, значит? — каким-то не своим голосом проскрежетал он. — Как человека, значит? Добродушные селяне, значит?

Народ приумолк. Кто-то попытался что-то сказать, но слова застряли поперёк горла.

Валерьянка медленно поднимался на ноги. Он был страшен.

— Добрые, значит? Со всссей душой, значит?

Деревенские, кажется, струхнули. Никто не знал, на что способен этот «наркоман». Мало ли что ему в голову взбредёт…

Но Валерьянка не стал никого убивать, никого не стал проклинать, ничего такого.

— Суки вы все, — отчеканил он и сплюнул. Потом развернулся и зашагал к своему дому, спокойно и с достоинством. Он был один против всех, но он знал, что они против него ничто.

А они молча смотрели ему вслед. Потом кто-то хмыкнул. Вдруг огромный толстяк с бритой головой, блестящей, словно наполированная, улыбнулся и пошёл за Валерьянкой следом. Его провожали удивлёнными взглядами.

— А это кто?
— А, это Матвей Евдокимыч. Крупенин. Ладышкинский он.
— А чегой-то он за Наркоманом пошёл?
— А пёс его знает…
— А вы слыхали? Говорят, колдун он…
— Да иди ты.
— Я точно говорю. Слышал, он ещё у старого Михалыча учился, а тот точно колдуном был, это все знают.
— У Михалыча? Это тот полоумный ладышкинский старикан?!
— Ну. Он сколько, лет пять назад уже как помер, наверное?
— А чё ты думаешь, что этот Крупенин — колдун? Я вот уже давно тут живу, ты знаешь. Знаю всех, и рубецких, и ладышкинских, и мордасовских, и макшеевских. А его что-то не припомню.
— Да не, он уже год тут живёт, наверное. А раньше, по-моему, приезжал.
— Да, точно-точно, приезжал, я помню.
— Поди ж ты. Колдун?
— Ну.
— Тады ясно, чего он к Наркоману-то пошёл. Тёмные делишки что у одного, что у второго.
— Ой, мужики, ну хорош трепать, ну прям как бабы, сплетни разводите!
— Да отвали ты. Какие тут тебе сплетни, тут разговор серьёзный…
— Да уж, обалдеть какой серьёзный.
— А вы слыхали…

Но я не успел дослушать: от толпы вдруг отделилась ещё одна фигура, в которой я узнал дядю Сашу. Я невольно улыбнулся. Ну конечно, дядь Саш. Если не ты, так кто ж ещё-то…

Недолго думая, он пошёл вслед за толстяком Крупениным и Валерьянкой. Вскоре все трое скрылись за поворотом.

— О, смотри, и Сашка туда же! А он-то, он-то чего туда пошёл?
— Да чё туда-то? Он, может, просто домой пошёл! Чего пристал к человеку? Мне на этого Крупенина похрену, да и на Нарика тоже, но Сашку ты не трожь, Сашка наш мужик, мировой. Ну, пьёт сильно, конечно, дык а кто ж сейчас не пьёт-то, с такой-то жизни…
— Да-а уж…

Деревенские ещё немного постояли, поболтали, да и начали расходиться. Я стоял, пребывая в какой-то странной апатии.

«А почему я не пошёл за ним?.. Я ведь вроде как его друг. Брат по разуму… Хотя что я ему сейчас… Чем я ему сейчас помогу…»

И тут меня словно током ударило.

Я посмотрел на часы — ну точно, без двадцати четыре!

И я со всех ног помчался по деревне, а потом по лугам, в сторону клеверного поля, где ждала меня моя Ника.

«Только дождись меня, Ника, пожалуйста, только не улетай, только не пропадай, хорошо?!»

Я бежал и чувствовал, что мои «крылья любви» словно ослабли. Казалось, я очень устал. А вроде и бегал-то немного…

«Да уж… Вот уж точно «особенный день». Только кто сказал, что «особенный» значит «хороший»? Но ничего-ничего, я добегу, добегу, Ника, я уже, я скоро…»

Вот и заветный пригорок. Я одним махом перепрыгнул через него и остановился. Сердце моё замерло.

Нет. Всё хорошо. «Дзинсоку» так же стоял на своём месте, как и тогда, когда я видел его в последний раз.

— Ника!!!

Цвёл клевер под моими ногами.

А она сидела там, под крылом корабля, с какой-то сумкой, и улыбалась мне.

— Ника! Боже, как же я рад наконец тебя увидеть!

Я упал на колени и заключил свою любимую девочку в самые крепкие объятья, на которые только был способен.

— Уй-уй, раздавишь же! Гекко!
— Ох, ну я дурак! Прости меня, пожалуйста! Ника! Просто я так… Знаешь, у меня такое чувство, что прошло какое-то совершенно невероятное количество времени! А ещё там, в деревне, всякие перипетии, ужас…
— Ничего, Гекко. Я тоже очень рада тебя видеть!

Она улыбалась так радостно и светло, что за эту улыбку я готов был отдать всю планету Земля, всю Солнечную Систему, всё что угодно.

— Ну что, пошли?
— Пошли!

Боже, ты меня слышишь, я же знаю. Боже, сделай так, чтобы это счастье никогда, никогда-никогда не кончалось!


Глава шестая - http://proza.ru/2012/01/16/245