Клевер цветёт. Глава 8

Глава восьмая. Вот и всё. Никто не любит прощаний. «Доживи, обязательно доживи. Хорошо?»


Теперь на клеверном поле было два корабля.

«Когда ещё такое увидишь…»

Том Эйбер оказался худощавым, черноволосым парнем, наверное, моего возраста.

— Вот, Гекко, знакомься: это наш Том. Он один из лучших наших пилотов, был лучшим среди курсантов. На экзамене набрал высший балл, Капитан его сразу же отметил и забрал в группу.

Том широко и белозубо улыбнулся:

— Привет!
— Том, это Гектор Шагаев, он мой друг! Это он всё это время терпел меня на этой планете, — Ника рассмеялась, когда увидела, что я нахмурился: — А ещё он энтомолог.
— Правда? — Том посмотрел на меня уважительно. — Здорово. Вообще, думаю, любой аврорианский биолог дорого дал бы, чтобы оказаться на твоём месте, Ника. Да и не только биолог. Подумать только, такой опыт, просто исключительный! Побывать на старой Земле, опередив даже этих теоретиков из Института Времени! Я считаю, ты должна написать подробный отчёт и отправить его в Институт, а ещё в Исторический, обязательно. Думаю, они будут в восторге!
— Конечно, я так и сделаю.

— Так, ладно. Значит, что тут у нас происходит?

Из «Спасателя» вышел высокий, темноволосый мужчина в необычной форме, напоминавшей военную.

— Капитан… — прошептала Ника.
— Ну что, Муравлёва? — он смотрел на неё строго. — Я жду отчёта.
— А… Да, конечно! — Ника ужасно волновалась, я видел. — Товарищ капитан! По причине аварии мне пришлось выполнить аварийную посадку, в результате которой был повреждён солнечный парус, использованный мной в качестве тормозного парашюта. Также имеются незначительные повреждения в правом двигателе и незначительные повреждения обшивки на фронтальной части крыльев. Также был повреждён маскировочный модуль, но мне удалось его отремонтировать. В целом все системы корабля функционируют нормально, мне не удалось починить только солнечный парус по причине отсутствия необходимых материалов и ремонтного оборудования. Корабль способен к самостоятельному полёту на небольшие дистанции и полностью ремонтопригоден.
— Это всё?
— Да, Капитан! Только… Мне очень жаль, что так вышло… Я виновата в том, что ослушалась инженера Такеду и вывела «Дзинсоку» в открытый космос, не дождавшись окончания ремонтных работ и сдачи корабля…
— …Не обладая, тем более, необходимыми навыками пилотирования в экстремальных ситуациях, Муравлёва, — кивнул Морозов.
— Так точно, товарищ капитан…

И тут я не выдержал.

— Послушайте, как вас там, Морозов! У вас что, нет сердца? Девочка пережила чёрт знает что, сумела достойно выйти из аварийной ситуации, с минимальными повреждениями посадить неисправный корабль и провести почти месяц на чужой планете, в чужом времени! Сколько она вас ждала! А вы прилетаете и вот так вот начинаете её отчитывать!

Капитан Морозов посмотрел на меня несколько удивлённо. Ника — с ужасом.

— Простите, уважаемый, а вы вообще кто?
— Капитан, это Гектор, он мне помогал, я у него жила всё это время, он обо мне заботился!
— Вот как? — карие, почти чёрные глаза смотрели на меня изучающе. — Поймите, Гектор. Ника мой друг, моя подопечная, я её очень люблю, как и всех своих ребят. Но знаете, дружба дружбой, а устав ещё никто не отменял. Тем более, ситуация сами видите какая. Я конечно же очень рад, что всё закончилось хорошо, но что если бы Ника приземлилась не здесь, а где-нибудь на полюсе? Или вообще на Луне оказалась? Говорите, месяц? А знаете ли вы, как я волновался? Весь Институт Времени на уши поставил. Они ведь очень не хотели запускать программу Гейта раньше срока, да и нужных тестов провести не успели. Мы очень сильно рисковали, это вы понимаете? А всё из-за упрямства одной девчонки, которая возомнила себя умнее опытного инженера Центра. Я вас понимаю — но и вы меня поймите. Ладно, — он махнул рукой, — с официальной частью покончено. Ника, я очень рад, что с тобой всё в порядке. И очень благодарен вам, Гектор, за то, что позаботились о нашей девочке. Она у нас одна такая.

Он улыбнулся. Ника просияла. Она была абсолютно счастлива.

Однако Морозов тут же посерьёзнел.

— Ребята, нам нельзя здесь долго задерживаться. Пространственно-временная аномалия даёт нам немного больше времени, чем при стандартных расчётах, но рисковать не стоит. Эли координирует нас с Авроры. У вас пять минут. Прощайтесь. Гектор, рад был с вами познакомиться, — он коротко кивнул. — Том, идём.
— Иду, Капитан!
— Капитан! Я совсем забыла! Вам тут передавали привет, — вдруг сказала Ника.
— Кто? — Морозов, кажется, удивился не меньше, чем после моей отповеди.
— Э-э, привет от Германа и остальных. Он сказал, вы поймёте.

Морозов вдруг широко улыбнулся.

— Да, я понял. Спасибо. Признаться, не ожидал. Всё думал, куда это он запропастился. Славно. Спасибо, Ника. Да, кстати. Мы возьмём тебя на буксир, так что будь готова.
— Угу! — она радостно улыбнулась.
— Ну ладно. Идём, Томас.

Они направились в сторону «Спасателя» и вскоре, взойдя по трапу, скрылись внутри. Люк закрылся, и двигатели корабля ожили.

— Ника…

Она обернулась и посмотрела на меня. Тут я увидел, что её губы дрожат.

— Ненавижу прощаться… — пробормотала она.
— Ну, как я понимаю, с вами мне всё-таки нельзя.

Она покачала головой:

— Нет… Гекко, я буду скучать по тебе…
— Я тоже, Никко…

Я обнял её. Она зарылась лицом мне в рубашку — совсем как тогда.

— Обязательно доживи, слышишь? — глухо сказала она. — Обязательно. Я хочу ещё не раз тебя увидеть. Я хочу показать тебе Аврору. Всё-всё. Хотя… Если ты доживёшь, ты сам её увидишь и узнаёшь… Глупо, да? Я вроде бы и хочу домой, но мне ужасно не хочется расставаться с тобой. И с Инной Иннокентьевной. И с деревенскими ребятами. И даже с этой глупой Наташей. Она глупая, Гекко, но вообще-то не такая уж и плохая. Просто очень одинокая. Может быть, ты и правда был бы к ней чуточку… Не знаю, боже, что я несу! Просто я же знаю, какой ты. Нелюдимый… — она всхлипнула. — А без меня так вообще…
— Не грусти, Ника… Я доживу, я постараюсь… Ещё увидимся, обязательно… Не волнуйся за меня… Я не так уж и безнадёжен, как кажется на первый взгляд…
— Да ну тебя… Обещай, — она посмотрела мне в глаза, — обещай мне, вот прямо здесь и сейчас, что доживёшь, что мы увидимся! Не улечу, пока не пообещаешь!
— Так может, мне и не обещать? — я улыбнулся. — Тогда ты не улетишь.
— Ну тебя! — она расплакалась, снова уткнувшись мне в рубашку. А я гладил её по голове и смотрел… Смотрел, как поднимается в небо «Спасатель», как из его брюха вылезает нечто вроде механического манипулятора и аккуратно берёт «Дзинсоку» за кабину.
— Не плачь, Ника. Я обещаю. Правда. Ты же знаешь, я тебя лю…

«Уип-уип».

И тут я расхохотался. Ну что за напасть такая?

А она отняла лицо от моей рубашки и улыбнулась.

— Не говори. Я знаю. И так знаю. Потому что я — тоже.

«Уип-уип».

— Опять я тебе всю рубашку намочила… — девочка улыбалась. — Эх, вернусь — расцелую Уэду-сенсея. Ведь это он убедил меня, что я ещё встречу своего Гекко.

Она вдруг потянулась и чмокнула меня в щёку.

— Мне пора, Гекко!

«Уип-уип».

— Вот занудный аппарат!
— Кто, Морозов? Или Том?
— Ойй… Дурак ты, я про передатчик!!
— Да знаю я, знаю.
— Ненавижу прощаться! Всё!

Ника вырвалась из моих объятий и побежала к «Дзинсоку». Перед самым кораблём она обернулась и помахала мне рукой. Я помахал ей в ответ.

Она тряхнула головой и скрылась в недрах корабля. Вскоре я увидел её под стеклом кабины «Дзинсоку», в шлемофоне. И она снова помахала мне рукой.

А потом запела уже знакомая мне басовая струна, двигатели «Дзинсоку» заработали, и корабль стал медленно подниматься. Трос манипулятора сначала слегка ослаб, но потом снова натянулся. А затем оба корабля продолжили подъём к чёрной дыре Гейта.

Я стоял там и смотрел на это. Когда ещё такое увидишь… Может, лет через триста?

— Даа… — протянул Валерьянка. — Если бы мне вот это вот показать чуть раньше… Я бы просто крышей поехал от счастья. Я же в уфологическом клубе состоял. А там, представь, люди о подобном только мечтают. Некоторое лет по тридцать мечтают, а то и по сорок. А тут вот, на тебе, контакт. Даа…
— Откуда ты узнал о воронке?
— Я теперь многое знаю, — уклончиво ответил он. — Ну, знаешь. Времена меняются. Люди тоже. Вот и ты изменился. Посмотри на себя, — разве это тот самый Гектор, больше похожий на пятилетнего ребёнка, страдающего гигантизмом? Шарахающийся от всего, что имеет более-менее антропоморфные черты? Нет, тут уже совсем другая музыка. Лицо не мальчика, но мужа, со всеми вытекающими. Нуу? — он рассмеялся.

А я и не слушал его. Я смотрел туда, где в провале Гейта навсегда исчезал сияющий полумесяц «Дзинсоку», бережно сомкнувший руки-крылья вокруг кабины с самым ценным грузом во всей Вселенной, — девочкой, которую я буду любить всегда.

Потом он исчез, а Гейт стал медленно уменьшаться в размерах, пока, наконец, не пропал вовсе.

Небо снова стало чистым и голубым.

«Вот и всё…»
…

Валерьянка не врал — он действительно ушёл. Причём совершенно незаметно: просто однажды деревенские обнаружили, что его избушка пуста, а любимый огород заброшен. Он оставил всё, даже все свои драгоценные запасы валерианы, не говоря уже о тех немногочисленных вещах, которые у него были.

Об этом событии ходили разные слухи, но никто толком ничего не мог сказать. Я вспомнил было о том, что он говорил о каком-то гуру, который пригласил его к себе, и мне неожиданно вспомнился загадочный толстяк Крупенин. Я отправился в Ладышкино, чтобы узнать, не у него ли Валерьянка.

Крупенин встретил меня, но на все мои расспросы не ответил ничего внятного. Нет, Валерьянка у него не живёт. Да, он видел его некоторое время назад. Нет, он не знает, где он сейчас. При этом толстяк как-то странно улыбался, чёрт его знает; мне казалось, что на самом деле ему всё известно, но он отчего-то не хочет мне ничего говорить. В конце концов, убедившись в том, что мне ничего у него не выведать, я сдался, попрощался с Крупениным и вернулся в Рубецкое.

Наверное, подумал я, если ни он, ни сам Валерьянка ничего мне не сказали, значит, так надо. Так ведь?

Кроме того, мы продолжали разговаривать во снах. Правда, каждый раз мы почему-то разговаривали о чём угодно, но не о том, куда ушёл Валерьянка. А когда я однажды всё-таки вспомнил об этом, он вздохнул и сказал:

— В сущности, я никуда не уходил. Но если тебе так угодно, можешь назвать это место Внутренней Монголией, по Пелевину. Аке?

И больше я эту тему не поднимал. Внутренняя Монголия так Внутренняя Монголия.

— Спасибо, что не забываешь, Валерьянка.

Он усмехнулся:

— Тебя забудешь, чудика такого.

Я улыбнулся.

— Знаешь, могу сказать то же самое.

И он расхохотался в ответ.

…

Я сообщил маме, а она — Голосам, что привет передан и получен. Кажется, Голоса были удовлетворены.

Мама, конечно, расстроилась, что Ника улетела, а она не смогла попрощаться. Хотя и не подала виду. Во всяком случае, единственным, что она мне сказала, было следующее:

— Знаешь, у меня такое ощущение, что после того, как она ушла, в доме остался будто бы кусочек пустоты.

А вообще, жизнь понемногу возвращалась в своё привычное русло. Но в чём-то Валерьянка был прав. В частности, я перестал шарахаться от мальков. И не только.

Кстати, Валерьянкин дом не остался без внимания. Деревенские туда не совались, зато окрестные коты сразу же сделали его своей штаб-квартирой. Ещё бы, ведь им достались все запасы валерьянки, как сушёные, так и те, что росли в огороде, из-за чего усатые-хвостатые были безмерно счастливы!

Да, ещё кое-что.

Наташа пришла ко мне с повинной. Рассказала о своём разговоре с Никой, о котором так и не смогла забыть. Призналась, что любит меня. Правда, я так и не смог сказать ей что-то определённое на эту тему, но она сказала, что это не страшно. Что она будет просто приходить ко мне иногда, как раньше. На правах друга. А там посмотрим.

А, совсем забыл! Старуха Царёва всё-таки умерла. Тихо умерла, незаметно. Вышла после обеда на завалинке посидеть, на солнышке погреться. А к вечеру ближе дочь к ней вышла: мол, засиделась, старая, домой пора. Смотрит — а старуха и не дышит. Умерла, словно уснула. Такие дела…

На клеверное поле я ходил каждый день. Мама сначала говорила, что, может быть, мне не стоит туда ходить, но потом поняла.

Потому что я ходил туда не грустить. Я просто приходил в своё любимое место. Посидеть, подумать. Ну хорошо, и повспоминать тоже. А что? Разве это запрещено?

Ну вот, видите.

Я ходил туда до поздней осени, до самых холодов.

А потом выпал снег, и скоро в луга стало попросту невозможно пройти, только если на лыжах. Но даже если бы мне удалось туда добраться, зимой всё выглядит иначе. И найти клеверное поле не представлялось никакой возможности.

Зато я вспомнил одно очень хорошее стихотворение Евтушенко, которое даже называлось «Клеверное поле». Я перечитывал его неисчислимое количество раз, пока не заучил наизусть. И я часто вспоминаю вот эти вот строки:

«…Счастье — словно взгляд из самолета.
Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то —
горе человека не предаст.

Счастлив был и я неосторожно,
слава богу — счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно.
Хорошо, что мне не удалось.

Я люблю вас, люди-человеки,
и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки,
потому что счастья не ищу.

Мне бы — только клевера сладинку
на губах застывших уберечь.
Мне бы — только малую слабинку —
все-таки совсем не умереть…»

Не знаю, почему оно так запало мне в душу. Впрочем, нет. Всё-таки оно было созвучно с тем, что я пережил. С тем, чего я не забуду никогда — до тех самых пор, когда пройдут отмеренные мне четыреста лет, и я снова увижу её.

А я увижу. В этом у меня нет никаких сомнений.

Почему? Ну как же. Я не могу не дожить, не могу не увидеть её. Я же обещал. А обещания свои я привык держать.

Да и, если подумать, что такое четыреста лет? Ничтожно малая цифра. И хотя я не достиг ещё таких высот духа, как Валерьянка, но я думаю, что…

А впрочем, так ли уж важно?

До встречи, Ника.

Скоро увидимся.


Эпилог - http://proza.ru/2012/01/16/252