Беспощадная, но небессмысленная

«Рассказ отчасти посвящён совершенно идиотской рекламе СландоРу про мозги. Автору не нравится аж целых пол рассказа, он полностью удовлетворен только отрывком от фигурной скобки и до неё же ({}), а остальное он считает лишним, но мы решили оставить обрамление основной истории. Пусть будет. К циклу „Города“ данный рассказ имеет прямое отношение — в рассказе говорится о нравах, норме и впервые упоминаются молчуны»


Грынзе Николаю Михайловичу 48 лет, а Спиридонову Сергею Ивановичу 52, но выглядят оба на 30-35, только седины выдают. У Николая Михайловича седая бородка и брови, а на голове лысо-лысо. У Ивановича же наоборот: на лице нет растительности, зато на голове шикарная седая шевелюра. Оба среднего роста, оба не сутулятся — спины, как струны, оба габаритные, но не из-за лишнего веса, а потому что кость широкая и мышцы в тонусе — спасибо утренней зарядке.

Да, телосложением мужчины, можно сказать, близнецы, но вот лица у них совершено разные. У одного — у Николая Михайловича, у лысого — губы узкие, нос крючком, глаза прибывают в вечном прищуре и посажены они глубоко, а лицо острое-острое — все черты выступают: и скулы выступают, и подбородок, и надбровные дуги; и характер у Николая Михайловича под стать лицу: решительный он, смелый и знает, как добиться желаемого — прет к цели как бронепоезд. Иванович тоже смелый, но не решительный — сомневается вечно, зато добродушный он — последнюю рубашку отдаст незнакомцу, попавшему в беду, а для друга так вообще наизнанку вывернется; и лицо у Ивановича точно передает характер: лицо у него округлое, губы полные, глаза большие, а нос картошкой.

Иванович, в отличие от Николая Михайловича, никогда не стремился на кресло руководителя, более того он пытался избежать такой серьезной ответственности. Но так вышло, что Николай Михайлович — прирожденный лидер — добившись своего и получив очередное повышение с переводом, обрек друга, некогда своего подчиненного, на то самое кресло вместо себя.

Почти год товарищи не могли просто встретиться. Просто — не по делу, а чтобы по-дружески, как в старые добрые, посидеть и поговорить.

Почти год, если и случались встречи, то только по работе, а все разговоры были исключительно по делу. Сдача и принятие дел, переоформление бумаг, переезд из блока в блок и прочая суета — не до дружбы.

Наконец, с рабочим авралом было покончено, и Николай Михайлович пригласил Ивановича в шикарный ресторан блока «Альфа» — отметить повышение. Иванович приглашению обрадовался и, по совету бывшего начальника, на назначенный день оформил отгул.

— Ну-с, за встречу! — произнес первый тост Николай Михайлович.

Рюмка об рюмку — дзынь.

Улыбнулись друг другу. Наполнили легкие воздухом и задержали дыхание. Рюмки к губам поднесли, переглянулись, запрокинули головы и наполнили рты горячительным.

Выпили.

Выдохнули — хороша!

Закусили.

А закусывать было чем, стол ломился от разнообразных закусок: соленья, деликатесы, ветчина, сыр обычный и с плесенью, колбасы на любой вкус, паштет, свежие овощи, фрукты и свежий хлеб. И все это красиво разложено по фарфоровой посуде.

— Рассказывай, чего там у вас нового? — спросил прирожденный лидер.


— Шеф, а ты будто не знаешь? — усмехнувшись, ответил вопросом на вопрос лидер поневоле.

— Знаю, но далеко не всё. Так — в общих чертах. Без подробностей… Гребаный перевод, чтоб его. Думал стану большим начальством. Буду плевать в потолок. Ага — щас! Дел по самое не балуйся.

— Шеф, — хохотнул Иванович, — не надо строить из себя жертву. Ты теперь живешь и работаешь в блоке «Альфа», я у тебя в гостях, пьем мы сейчас не сраную палёнку, как у нас в «Гамме», а настоящую водочку, такую даже контрабандой *** достанешь. Да и работенка у тебя, особенно после этой беготни с передачей дел, мечта: успеешь ты потолок заплевать, не переживай — думаю, криминальная обстановочка-то в «Альфе» немного отличается от «Центра»?

— Правильно думаешь: обстановка отличается. Причем кардинально. Но суть-то та же — дерьмо, оно везде дерьмо — и здесь убивают, извиняюсь — провоцируют СВСЧ (прим. ред.: Синдром Внезапной Смерти Человека). Реже, конечно, чем в «Центре», но зато с какой-то беспощадной и бессмысленной жестокостью. И насчет поплевать в потолок — это ты тоже прав: по сравнению с «Центром» в «Альфе» полная халява — все преступления слишком очевидны — часто даже без расследования обходится, чистосердечное признание обычное дело, — наполняя рюмки, подтвердил Николай Михайлович. — И про хорошую водочку это ты тоже правильно заметил. Ну, давай-ка, чтоб не в последний раз.

Рюмки к губам.

Вторая пошла.

Хороша!

Не врал Сергей Иванович — даже контрабандой такую водочку не достать.

— В общем, шеф, не надо прибедняться, всё у тебя хорошо и у меня хорошо…

— А будет ещё лучше! — весело вставил Николай Михайлович, — я тут побегал-походатайствовал, в общем, имеется очень даже не иллюзорный шанс, что тебя переведут. Но есть одно условие…

— Коля, знаю я это условие и вот мой ответ: мировой язык я учить не собираюсь. Точка! — отрезал Иванович. — Кроме того, в центре работаешь с живыми людьми, а в блоках что? Люди — овощи, живут по расписанию, не живые какие-то они эти блочные, механические будто. Шеф, честно, боюсь я их: жить-то рядом с такими страшно, а начну с ними ещё и работать, таким же стану.

— Серёга херню не городи, посмотри на меня. Со мной-то всё нормально, — попытался успокоить Николай Михайлович своего друга и бывшего подчиненного.

— С тобой-то пока да. Но ты-то непробиваемый. И я надеюсь, что так оно и останется, а то где я ещё такой водки попью? — улыбнулся Иванович. — Давай ещё по одной.

И пока Николай Михайлович разливал, Иванович вспоминал вслух:

— Вот ты говоришь, что убивают в блоках с особой жестокостью. Я про это слышал неоднократно — не верил, думал, привирают, а недавно собственными вот этими самыми глазами увидел и… — запнулся Иванович, запустил пальцы в шикарную шевелюру и продолжил отчуждённым голосом. — Зрелище — жуть. Иду на работу, а совсем рядом парочка. Улыбаются оба, воркуют, и внезапно бац! — молодой человек накидывается на девушку, валит на асфальт и голыми руками разбивает ей голову. Он её мозг в кашу превратил — пробил ей черепную коробку, будто это не кость, а картон. Паренек всего 60 кило весил — хиляком был, но я его еле оттащил от уже мертвой, завалил, взял в болевой — руки выкрутил, как Петрович учил — а ему хоть бы хны, вырвался сучёнок…

— Как так? Бред какой-то, — искренне удивился Николай Михайлович, сооружая бутерброды из свежего хлеба, масла и настоящей красной икры. — Петрович же клялся, что из захвата не выбраться. Помнишь? — мы ещё спорили с ним даже, но выбраться-то невозможно — кости мешают.

— Вот-вот — кости! — вдруг оживленно зажестикулировал и заговорил Иванович. — Этот мудак рванулся, сломал себе обе руки в локтях, оттолкнул меня плечом и с пеной у рта снова набросился на мертвую девушку, уселся на неё и продолжил обхаживать труп, размахивая сломанными руками, как плетьми. Он бил, бил и бил, а я ничего не мог сделать — я оцепенел и смотрел, как он её бьет, смотрел, как прохожие идут себе дальше, как ни в чем не бывало, и обходят мертвую и обезумевшего…

Вздохнул Иванович, опустил голову, смахнул невидимые крошки со стола и запустил руки в свою шикарную шевелюру.

— Я смотрел на всё это будто со стороны, — продолжил Иванович тихим голосом. — Вот стою я. Вот на улице хорошая погода — солнце-лето. Вот жилые дома «Гаммы». Слышны моторы — это рядом шоссе, а ещё слышны шлепки от ударов — это парень обрушивает сломанные руки на труп бывшей подруги. Вот 10-часовые бредут на работу и улыбаются новому рабочему дню, перешагивая лужи крови. Это безумие! Коля мне 52, я следователем в комиссариате уже 27 лет и в «Центре» я многое повидал — и задушенных кишками, и изрубленных порционно, и обглоданных детей, но вот такое — впервые! Я впервые за последние 10 лет оцепенел и испытал страх. Не от убийства — ты не подумай — а от безразличия — никто из прохожих даже не взглянул на творящийся ****ец, они только кровь брезгливо переступали, чтобы ботинки не засрать, и шли себе дальше…

Иванович поднял налитую рюмку, обвел взглядом ресторан, в котором было полно тех самых — не живых и будто механических, и выпалил: «За усопших», а после выпил и не закусил. Николай Михайловича тоже выпил и тоже не закусил.

— Так что нахуй эту работу с ходячими мертвецами. Страшно ей богу. Лучше доживу в «Гамме», работая с нормальными людьми из «Центра», чем перейду в «Альфу». Вас же там, в отделе, распределяют только по блокам, а в «Центр» никак?

— Так точно. В «Центре» могут работать только сотрудники из блоков «Гамма» и «Дельта», сотрудники, которые в блоках повыше, работают исключительно в черте Города, — отрапортовал Николай Михайлович.

— Вот! Это тебе можно и жить и работать с городскими — ты-то у нас непробиваемый, а я — нет. И только благодаря жителям «Центра» я пока ещё не забыл, что такое человеческий облик и если бы не эта работа, то был бы я не тем, который накинулся на того паренька, чтобы хоть как-то помочь девчонке, а другим — был бы я прохожим, как все остальные, которые шли по своим делам.

— Ну, ты это утрируешь, Иваныч, — не все такие.

— Ну да. Не все. Открой глаза, — возразил тот, тыкая указательным пальцем в стол. — Знаешь, сколько нас таких не всех? — нас мало. Нас — семейных людей нашего возраста и тех, кто имеет право на детей — нас, старомодных, насколько я помню таких нас всего процентов 7 от населения Города, и с каждым годом этот процент всё меньше и меньше…

Раскрасневшийся Иванович взял графин и разлил.

— … зуб даю — ноль не за горами!

Оба подняли рюмки.

— За нас — за 7 процентов! — бойко выпалил Иванович, и хотел даже встать, но передумал.

Николай Михайлович одобрительно кивнул другу и ударил рюмкой об рюмку.

Выпили.

Закусили. Бутерброды из хлеба, масла и красной икры пошли на ура.

Подали горячее: тушеный рис с филе из настоящей (настоящей!) форели.

Иванович сглотнул и позабыл, о чем говорил, а Николай Михайлович по такому поводу, решил не тянуть резину, а выпить для аппетита и заодно покончить с первым пол-литра.

— Ну-с за аппетит!

— Будем!

А после друзья заработали вилками, ножами и челюстями. Обычно во время обеда они любили обсудить разные бытовые и семейные новости, но ресторанная еда была настолько восхитительна, что отвлекаться на разговоры боевым товарищам казалось преступлением, и трапеза прошла в молчании.

Как только с едой было покончено, Иванович забил трубку и закурил, а Николай Михайлович на пальцах и пустом графине показал официанту, что пора бы обновить тару.

— А с пареньком-то что? — поинтересовался Николай Михайлович.

— С пареньком-то? — тяжело вздохнул Иванович. — Да, так: приехал воронок комиссариата, оглушили его током и забросили в кузов вместе с трупом. Асфальт отмыли от крови и уехали. Вот и весь сказ.

— Ясно, — задумчиво потеребив бородку, произнес Николай Михайлович.

Иванович, чтобы быть поближе к лысому товарищу, подался вперед.

— Ты не знаешь, что бывает с такими как он? — тихо спросил Иванович.

— Нет, Сереж, не знаю, — морща лоб, ответил Николай Михайлович.

— Знаешь, поговаривают, что после таких инцидентов, люди просто исчезают. Родным, если они есть, ничего не говорят и никаких документов не выдают. В комиссариате на все вопросы один ответ — не знают они ни о человеке, ни о происшествии. Не знают и всё тут, и хоть ты тресни, — надавил Иванович на друга.

—Странно это, но… — пожав плечами, отмахнулся Николай Михайлович и, улыбнувшись, сменил тему — Ты мне лучше расскажи в подробностях, что там с нашим последним делом. А то ты всё потом да потом, история, мол, длинная и вообще это не телефонный разговор и т.д. и т.п. Я специально не поднимал архив по делу — измучался от любопытства, но не выяснял, хотел услышать все из первых уст. Так что давай колись уже: раскрыли в итоге — иль без меня никак?

— Шеф, скромности тебе не занимать, — посмялся Иванович, а потом задумчиво попыхал трубкой и вдруг помрачнел. — Не раскрыли бы. Сама позвонила…

— Сама? — перебил Николай Михайлович. — Девушка 27-и лет, ростом примерно 175 сантиметров, подтянутая фигурка, волосы — русые прямые, глаза — серые…

— Да-да-да, как ты и предполагал: убийца — это жена пропавшего без вести. Это она.

— Вот тебе раз! Я тогда это наугад ляпнул. Она же вменяемая, более того — умная и на тебе — три трупа.

— Семь. Трупов стало семь.

— Вот тебе раз. А мотив? — спросил Николай Михайлович.

— Все банально: месть. Месть беспощадная, но не бессмысленная. Беспощадная настолько, что наша вменяемая и умная девчушка может легко победить в жестокости того обезумевшего паренька, забившего голыми руками подругу. Не бессмысленная настолько, что, не сознавшись в убийствах, мы бы её не упекли.

Иванович промочил горло натуральным томатным соком и рассказал другу о деле в подробностях…

 

[ Мы сдали дело в архив как висяк, а через неделю она мне позвонила и пригласила заехать в гости — поговорить. Конечно, я догадался зачем, и приглашение принял, но удивился: дело-то закрыто, тогда зачем ей это?

Я нацепил микрофон и дал указания, чтобы вламывались только в случае, если мне будет угрожать опасность.

Через полчаса я был у неё. Из прихожей я заметил в комнате несколько запечатанных картонных коробок. Переезжает — догадался я, но на всякий случай решил уточнить так ли это.

— Переезжаете?

— Съезжаю, — уточнила она.

— А куда если не секрет?

— Это как решите: или в тюрьму или в психушку, — улыбнулась она.

— Ясно.

Догадка подтвердилась — она решила признаться. Но почему?

К ней не придраться — улик-то кот наплакал, подними мы дело и вызови её в суд, адвокат разнес бы обвинение в пух и в прах и именно поэтому я сам, лично, отправил дело в архив за недостатком улик. А теперь, когда дело закрыто, она сама, вместо того чтобы жить волной птицей, вдруг звонит мне.

«Какого хрена?» — спросил я себя и предположил, что причина — совесть.

— Вы раздевайтесь и проходите на кухню, — пригласила она.

Я разделся, прошел и уселся за стол.

— Вам нельзя — вы на службе, — сказала она, разливая по чашкам мне — чай, себе, судя по резкому запаху, — настойку.

Наполнив обе чашки до краев, она взглянула на меня и подняла свою чашку, я поднял свою. Мы чокнулись и выпили каждый за своё.

— Диктофон при вас? — спросила она, сев напротив.

«Конечно» — кивнул я.

— Отлично. Доставайте.

Я достал диктофон, положил его на стол и вопросительно взглянул на неё.

— Я начну с самого начала. Надеюсь, вы не против?

— Пожалуйста, — разрешил я, пристально смотря на неё.

Ко мне не раз являлись с повинной. Одни приходили торговаться за меньший срок, когда чувствовали, что ещё не много и их возьмут за жопу и дадут по максимуму. Другие, чтобы хоть как-то смягчить приговор, соглашались на сделку и признавались. С теми и с другими все проходило, как правило, тихо и спокойно, но порой, редко, попадались люди, которых замучила совесть, таким было плевать на наказание, им главное поведать о содеянном. Вот они, эти совестливые, они всегда устраивали сцены — слезы-сопли-слюни вперемешку с этими «я не хотел» и «я сожалею»

Я смотрел на девушку и не видел в её глазах раскаянья, а ещё я не видел следов приближающейся истерики — она не переживала — она была совершенно спокойна.

Мы смотрели друг на друга, смотрели глаза в глаза — сначала я изучал её и пытался доглядеться до правды, но через мгновение я уже занял оборонительную позицию и пытался просто выдержать её уверенный взгляд и не смог.

Смотря друг на друга, мы оба приложились к чашкам: я отхлебнул чай, а она — настойку.

— Вы готовы? — спросил я и, не выдержав её взгляд, я соскользнул глазами сначала по её щеке, затем по её шее и плечу — к диктофону.

— Вполне, — пожала она плечами.

Я накрыл ладонью диктофон, большим пальцем нащупал кнопку записи, нажал её и задал ряд стандартных вопросов.

— Сербова Наталья Михайловна, родилась 13 ноября 20?? года, идентификационный номер 0-345-718-015, проживаю в «Центре», место работы: блок «Альфа», база распределения медикаментов, младший сотрудник службы контроля качества доставки, — ответила она.

— Наталья Михайловна, зачем вы меня пригласили? — задал я вопрос, ответ на который мне был известен.

— Я хочу рассказать о причинах, которые вынудили меня убить шестерых и удерживать двоих.

— Наталья Михайловна, — перебил я, — я догадывался, что еду за чистосердечным признанием, но вот насчет остального это... здесь не увязка. По делу, по которому вы проходите, трое убитых и один пропавший — Сербов Владимир Владимирович, ваш муж.

— Муж... — прошептала она, опустив голову.

— А теперь — продолжил я, — оказывается, что убитых шестеро, а в заложниках двое. И кто же эти двое? — спросил я.

Прежде чем ответить, она посмотрела на часы и улыбнулась.

— Что же. Пожалуй, самое время. Итак: первый заложник это Аляматов Пётр Сергеевич, он работает, то есть работал, научным сотрудником в НИИ Города. Пётр Сергеевич руководил проектом, который посвящен трансляции рекламы в сны. Сейчас Пётр в подвале этого самого дома. Он там уже трое суток и вот-вот он умрет от обезвоживания.

Я почему-то с трудом достал телефон, и хотел было набрать номер, но руки онемели, а после онемело всё тело, и я завалился на пол в позе, в которой сидел на стуле — меня парализовало.

Она посмотрела на меня и продолжила:

— Второй заложник это Спиридонов Сергей Иванович. Работает Сергей Иванович следователем в комиссариате. Женат, есть дети — прям целая семья, что редкость для граждан Города и поэтому я позвонила именно ему — он, в отличие от других городских, сможет принять решение в отношении меня, опираясь не только на логику и здравый смысл.

— Отставить. Того в подвале... его ещё можно спасти, — еле-еле выдавил я.

Она присела на корточки рядом и приложилась к чашке.

— Вот об этом я и толкую — вы лежите беспомощный, вам бы о себе подумать — спросить какие у меня на вас планы, это же логично и очень здраво. Но вы — нет. Вы уговорами пытаетесь спасти другого.

— Не усугубляй! — сделав неимоверное усилие, выкрикнул я.

— Не усугубляй, — передразнила она меня, хохотнув — Право, Сергей Иванович, это же смешно. На мне уже 6 трупов, ну, подумаешь будет ещё. Пожизненное или смерть — что может быть страшнее?

— Но черт, там же живой человек! — промычал я, чувствуя, как костенеет язык.

Она поднялась и холодно посмотрела на меня.

— Живой? Да он с рождения мертвым был, он — ходячий механизм, который выполняет некую программу. Все они такие — эти городские. Почти все. Так что я делаю ему одолжение. Обезвоживание — приближение смерти — сначала пробудит его — воскресит, и он осознает какое он ничтожество — он поймет, что не жил, а существовал — поймет, что был винтиком в огромной машине Всемирной Корпорации. А после обезвоживание убьет его, но перед смертью он прозреет — он поймет, что умирает не мертвой машиной, а живым человеком, потому что впервые ему по-настоящему больно и страшно, и тогда он поблагодарит меня... ну или проклянет. Плевать.

Она налила себе ещё, поставил табуретку напротив меня и села, закинув ногу на ногу.

— В списке он последний — я закончила. По правде говоря, все должно было закончиться иначе: я собиралась отправить вам письмо и покончить с собой, но выяснилось, что есть одно НО...

— А со мной? — прикидывая, что будет с семьей, если меня не станет, попытался спросить я, но язык уже не слушался, и все же она поняла вопрос.

— С вами? — наигранно удивилась она, будто ситуация нормальная и я не валюсь на полу, а сижу напротив неё и мы непринуждённо беседуем. — А что с вами не так?

«Нашла время для шуток» — подумал я.

Она подошла ко мне и наклонилась.

— Неужели, Сергей Иванович, решил побеспокоиться о себе — надула она губы и потрепала меня за щеку. — Не волнуйтесь, с вами все будет хорошо, — успокоила она меня веселым голоском и продолжила нормальным голосом. — К тому моменту как я закончу, ученый в подвале скончается, а ваш паралич пройдёт. Так что расслабьтесь. Кстати, рекомендую не сопротивляться — бессмысленная трата сил, плюс увеличивается вероятность проявления побочных эффектов. Поверьте — я знаю, о чем говорю.

Она снова устроилась на стуле.

— И наконец...

Она взяла диктофон и остановила запись — красная лампочка погасла.

— ... я расскажу...

Она сделал внушительный глоток, поднесла диктофон ко рту и нажала кнопку — красная лампочка снова зажглась.

— ... я расскажу всё с самого начала. Я расскажу о причинах, которые вынудили меня убить шестерых и удерживать двоих... ]

 

{ Сегодня день памяти Владимира и ровно 5 месяцев назад, в четверг, я носилась по центру в поисках новой квартиры. В той, в которой мы жили — в двухкомнатной — повысили арендную плату. Владимир на тот момент не работал — искал себя: пытался свои идеи оформить в слова, а моей зарплаты хватало только на аренду, а вот на еду — нет. Так что единственный выход — это найти однушку.

Найти однушку — легко сказать!

За нормальную цену найти квартиру в Центре это А) — сложно, и Б) — на это нужно время — иногда месяц, иногда два. А платить за ту квартиру, за ту — двухкомнатную, все равно надо. Чужие-то проблемы всем по боку, особенно арендодателям, у которых приличное жилье. Короче, задержи мы оплату на день-два, они бы подтянули агентство и нас бы выкинули на улицу.

И чтобы прожить ещё хотя бы месяц в той самой квартире, нам пришлось продать все свои вещи и технику — осталась только одежда, которая была на нас. Но подходящее жилье я найти не успела, и чтобы прожить ещё месяц мы заложили некоторую мебель из квартиры. Ещё месяц мы пожили в долг, но возвращать было нечем и вскоре все друзья-знакомые перестали нам помогать.

В итоге мы дошли до точки.

Холодильник был пуст.

Продавать и закладывать было нечего.

Кредиторы то и дело названивали.

Арендодатели собирались заехать с ревизией — они знали о нашем бедственном положении и боялись за своё имущество.

Я пыталась найти вторую работу, но тщетно. Владимир тоже взялся за голову и тоже искал работу, но, чёрт, даже найди он её, это не спасло бы нас — мировые нужны были ещё вчера, а зарплата только через месяц. Наконец нам «повезло» — Владимир наткнулся на что-то «стоящее» — на сомнительную единоразовую работу в качестве испытуемого. Платили хорошо и самое главное — мировые выплачивали сразу после операции.

Мы решили попробовать, даже не смотря на то, что в объявлении не было информации об экспериментах — подробности обещались после первого собеседования, если, конечно испытуемый, подопытный кролик, мой муж, им, ученым из НИИ Города, подойдет.

Мы решили попробовать, потому что другие варианты выхода из положения были неприемлемы. Например, грабеж — не выход. Торговля телом — не вариант.

И самое главное, почему мы всё-таки решили попробовать — это конечно деньги! — судя по обещанному гонорару, мы смогли бы безбедно прожить ещё полгода в той самой двухкомнатной квартире.

Смогли бы.

Но не тут-то было!

В какой-то момент все покатилось к чертям собачьим.

Покатилось безвозвратно.

Покатилось к первому трупу и дальше по наклонной — в самый низ. К здесь и сейчас. К сегодня.

А всего каких-то четыре месяца назад всё было по-другому.

Четыре месяца назад мы позвонили по объявлению и нас пригласили на первое собеседование. Владимир успешно его прошел и нам на выбор дали несколько исследовательских проектов, из которых мы выбрали, на первый взгляд, самый безобидный для организма: мы выбрали тот проект, который посвящен рекламе во снах.

Владимира потащили на обследования — всякие анализы, проверка организма, психологические тесты и так далее — мы проторчали в НИИ весь день и весь вечер и, наконец — ночью, нам вручили для ознакомления стандартный договор и отправили домой на служебной машине, чтобы избежать проблем с комиссариатом, а то жители Центра! в Городе! в комендантский час! — проблем не оберешься.

Приехав домой, мы легли спать, а на следующее утро мы ознакомились с договором, в котором нас озадачил пункт о том, что в случае смерти испытуемого или вреда его здоровью из-за эксперимента, доверенное лицо получит нехилую выплату (помню, как муж ещё пошутил, что, мол, ради таких денег, я могу его и убить).

Через три дня пришли результаты обследования — на роль подопытного кролика Владимир подошел. Оставалось пройти заключительное собеседование с руководителем проекта и оформить бумаги. Сроки выплат по долгам поджимали, и мы не откладывая — в день получения результатов — поехали в НИИ. Нас принял руководитель проекта — Альматов Пётр Сергеевич, сначала он поговорил с Владимиром наедине, а после пригласил меня, и мы засыпали ученого всякими вопросами. По итогам нас всё устраивало, но оставалось одно:

— С этим всё понятно, но вот по этому пункту, разъясните, пожалуйста — попросил Владимир Петра Сергеевича, достав договор и ткнув пальцем в пункт.

— Знаете, если бы мне давали мировой каждый раз за вопрос по этому пункту, я бы сильно приумножил свой капитал, — пошутил ученый, а после он уверил, что смертельные исходы бывают, но только в 2 процентах из 100 и то если исследования касаются непроверенных медикаментов или мало изученных манипуляций с внутренними органами.

Пётр Сергеевич подошел к стеклянному шкафу, достал пластиковую прозрачную коробочку и вручил её мне.

В коробочке в самом центре, как будто в воздухе, висел маленький пористый прямоугольник.

Учёный объяснил, что в нашем случае именно этот чип будет внедрен в мозг Володе, а он, этот чип, уже прошел все необходимые испытания, так что его имплантация точно безопасна, а вот сам рекламный сон, это да, здесь есть вероятность повреждения психики.

— Но на то и существует этот пункт — люди должны знать, на что идут, — объяснил Пётр Сергеевич.

А ещё он объяснил, как чип будет настроен: он обещал, что рекламный сон будет передаваться всего один раз за одну фазу быстрого сна, то есть во время сна Володя должен был увидеть всего от 6 до 12 рекламных роликов, а это, судя по результатам психологических тестов, для него мелочи.

— Это никак не повлияет на крепкую психику вашего мужа, — пообещал он, взглянув на меня.

Мы вышли из кабинета, чтобы посоветоваться.

Совещались мы недолго, и в результате, в тот же день, мы оформили все бумаги.

Вернувшись домой, мы первым делом обзвонили всех кредиторов и обрадовали их что завтра долги будут возвращены.

На следующий день Владимир съездил на операцию и привез мировых гораздо больше, чем было обещано. На мой резонный вопрос «Откуда?», Владимир ответил, что это якобы бонус за то, что он идеальный испытуемый. Я знала, что он отшутился, но докапываться не стала.

Мы выплатили все долги, выкупили заложенные в ломбард вещи, затем мы пригласили арендодателей и оплатили проживание на три месяца вперед. А оставшиеся мировые: часть — мы положили в банк под проценты, а часть — отложили на жизнь.

Мы были спасены.

Наконец, я могла спокойно выходить из квартиры, не боясь наткнуться на соседей. А то дошло до того, что мои бывшие подруги, теперь кредиторы, начали угрожать мне, а бывшие друзья — недвусмысленно намекать на оплату натурой. Но долги были возвращены, и всё провернулось: друзья и подруги начали избегать нас — им вдруг стало совестно и стыдно за свое поведение. И в итоге, мы с мужем превратилась в изгоев. Но нам было наплевать, нас это даже устраивало.

Следующую неделю мы прожили как в сказке: качественные продукты, отличные шмотки, всякие рестораны. Мы сорили деньгами. Мы были счастливы.

Но потом по всем телеканалам запустили рекламу нового сайта по съёму и сдачи квартир.

Треклятое «Снандо».

— О! Эту же рекламу мне во сне показывают, — заметил однажды Владимир, увидев по телевизору знакомый ролик.

— Тебя она не бесит? — спросила я.

— Ещё как! Особенно когда этот мудак спрашивает «А мозги есть?»…

— Да-да — точно. Сидит в тепле, а ещё вякает. Хочется взять и треснуть тяжелым.

В ролике молодой человек сидит в уютной квартире за ноутбуком, в кадр вбегает девушка вся в мыле — измоталась-забегалась. Девушка на радостях выпаливает, что наконец-то она нашла достойную квартиру со всеми удобствами и начинает бойко перечислять достоинства будущего жилья: это — есть, то — есть, прочее — есть. А молодой человек сидит, слушает-слушает всё это, потом отрывается от экрана и, нагло ухмыльнувшись, спрашивает: «А мозги есть?». Девушка мрачнеет, но вместо того, чтобы намекнуть парню, что он, между прочим, тут на жопе сидит, а она заеблась шарахаться по всему центру, так что пусть лучше заткнет рот, вот вместо этого, она виновато отвечает — «Нет» (конечно, нет, были бы, давно бы другого нашла — овца тупая!). Парень же в ответ назидательно говорит: «Вот, а были бы, за те же деньги нашла бы двухкомнатную на Снандо», а после слоган: «Будь умней — арендуй у людей!».

— Гореть заживо тому, кто это придумал! — прохрипел Владимир, когда ролик сменился другим.

И каждый раз, когда Володя видел этот ролик по телевизору, он выпаливал очередной способ умерщвления.

— Точно! — всегда соглашалась я с ним, радуясь — все эти его жуткие выдумки почему-то забавляли меня.

Володя успел придумать для создателей ролика пять смертей.

Наверное, он бы придумал гораздо больше, но не успел.

Однажды, после просмотра ролика, я ждала очередную смертную казнь от Володи, но вместо этого я услышал громкое отрывистое дыхание. Я отвлеклась от мытья посуды и обернулась. Это Володя, он так дышал. Он сидел бледный, руками он обхватил голову, а рот был приоткрыт и из него, изо рта, капали слюни, капали на стол.

— Что с тобой? — подбежала я к нему.

Он помотал головой, тяжело сглотнул и показал пальцем в комнату.

«Хочет прилечь» — догадалась я.

Я помогла ему доковылять до кровати, уложила на кровать и накрыла одеялом. После я нашла визитку, которую дал тот ученый, на случай если что-то пойдет не так, и позвонила ему. Я рассказала ему, что после просмотра той же рекламы по телевизору у Володи случился приступ.

Пётр Сергеевич тогда убедил меня, что ролик здесь совершенно не причем, очевидно это организм реагирует на инородное тело в мозгу — на чип. Он говорил, что во время испытаний чипа сильные головные бывали частенько. Он пообещал, что через пару дней все должно нормализоваться — организм скоро привыкнет к чипу и перестанет капризничать.

Сукин сын уверял меня, что нечего опасаться — пройдет, а Володя, свесив голову с кровати, блевал на пол, а из носа и ушей у него шла кровь.

— А во время испытаний людей тошнило?

— Да, несомненно. Это как при сотрясении мозга…

— А кровь из носа и ушей? — перебила я.

Повисло молчание.

— Не-не знаю. Мне надо это уточнить. Извините, у меня совещание, — запинаясь, ответил ученый и отключился.

Я замерла с телефоном в руках.

Я смотрела на Володю — он задремал, а его губы что-то нашептывали. Я подошла к нему, наклонилась и прислушалась.

Он повторял слова молодого человека из рекламы.

Повторял слово-в-слово.

А ещё он пытался повторить его мимику и у него это отлично получалось.

Я испугалась.

Я представила, что мой Владимир Владимирович, мой муж, превратится в персонажа из рекламы — в наглого человека, который вечно сидит дома и паразитирует на моей любви и моем доверии.

Так и случилось.

Постепенно Володя стал им — тем из рекламы — паразитом.

Началось с выпивки — сначала Володя говорил, что, мол, это помогает от головных болей, которые, по его словам, усилились, но после к выпивке прибавились азартные интернет игры и он бросил свои попытки написать хоть что-то — он все время тратил на игры. Затем пришло хамство, и однажды он, ухмыляясь, заявил, что лгал насчет головных болей — он просто хотел выпить, чтобы уйти в забытье от неудавшейся жизни, которая не удалась благодаря мне, да-да, это из-за меня его жизнь вот такое говно, это из-за меня он не может писать — я помеха, я создаю фоновые шумы, его великому таланту.

В тот вечер я впервые закатила истерику, он сначала посмеивался и выдавал ироничные замечания, но потом я упомянула того персонажа из рекламы.

— Ты теперь не Володя. Ты — он! — выкрикнула я.

И Володя упал в кресло, схватился за голову и захрипел.

— Прости. Прости. Я не справлюсь. Я пытался. Но эти боли. Черт! — прохрипел он. — Те лишние деньги, помнишь?

Я присела рядом с ним на корточки и обняла его за ноги.

— Я согласился, чтобы рекламу показывали во всех фазах сна. За это они и доплатили, — признался он. — Я хотел… в общем, я долго просидел у тебя на шее, и я хотел… хотел хоть что-то сделать правильно… понимаешь?

Я заплакала.

— Ну. Не плачь. Не надо, — попросил он, поглаживая меня по голове. — Забери те самые деньги, забери всё, или я всё проиграю, а потом я заставлю заработать тебя как-нибудь ещё… я даже думать не хочу как…

Рвотный позыв прервал его.

Я, положа голову на его колени, слышала, как жижа вырывается из его рта и разбивается об пол. Я знала, что кроме рвоты из него вытекает кровь — вытекает через нос и уши.

— Забери деньги! И уходи — оставь меня, — потребовал он и задремал.

Это был предпоследний раз, когда я видела своего настоящего Володю.

Я сидела на корточках и слышала, как уже не мой муж повторяет реплики за персонажем из рекламы. Повторяет слово-в-слово. А ещё я знала, что он пытается скопировать его мимику.

Я встала и посмотрела на уже не Володю, посмотрела на его лицо, и вдруг меня осенило — я догадалась, что тот — из рекламы, не дает моему мужу стать прежним, а если Володя даже как-то и становится собой то, тот вызывает дикую головную боль с рвотой и кровью из носа и ушей.

Он, тот из рекламы, держит моего настоящего Володю в заложниках и каждая попытка освободиться сопровождается пыткой. И сделать с этим почти ничего невозможно — фазы быстрого и медленного сна плюс телевизор — персонаж из рекламы слишком силен, он слишком глубоко засел.

Оставалось одно.

Пока Володя дремал, я позвонила Петру Сергеевичу и рассказала ему всё (даже о своих догадках). На удивление он меня выслушал и согласился, что, да, что-то не так, а ещё он вдруг удивился насчет рекламы.

— Вообще-то это грубое нарушение. Я был уверен, что в эксперименте будут участвовать рекламные ролики, которые не пойдут в эфир… — а потом он внезапно прервал себя и воскликнул. — Стойте. Теперь всё ясно! Эврика! Смотрите… — выпалили он радостно, а после, затараторив, ученый выдал гипотезу, что один и тот же ролик во время всех фаз сна плюс тот же ролик по телевизору, пагубно влияет на психику, — … а из этого следует что? Из этого следует, что если трансляция была бы настроена только на фазу быстрого сна, то ничего бы не случилось! — радовался Пётр Сергеевич собственной догадке.

— А где вы раньше были? Я вообще-то говорила про рекламу, когда первый раз звонила! — прошипела я. — И вообще: вы что телевизор не смотрите?

— Простите, но я действительно не смотрю телевизор. Кроме того в блоке «Альфа» можно отключить рекламу… — похвалился он.

— Ах, в блоке «Альфа». Отключить рекламу, — взбесилась я.

— Прошу прощения. Согласен, не время для хвастовства — запинаясь, извинился он. — Наталья Михайловна, чего вы от меня хотите?

— Пётр Сергеевич, — тогда я даже улыбнулась поверив в скорый счастливый конец, — это очевидно: я хочу, чтобы вы сейчас же прекратили транслировать рекламу в сны и как можно скорее извлекли этот чертов чип.

— Да. Это может сработать. Наталья Михайловна я сейчас же позвоню, и трансляции прекратят, а операцию, подождите минутку, сейчас посмотрю…

Несмотря на остановку трансляции состояние Володи не улучшилось — с каждым днём он все больше и больше становился похожим на того персонажа из рекламы. Я даже продала телевизор, но и это не помогло. Я всё еще надеялась, что удаление чипа поможет, но подозревала, что операция не вернет Володю, так как дело было в ролике, а их трансляции, по заверению Питера Сергеевича, были прекращены. А это значило, что или процесс уже неостановим или ученый соврал.

Чип удалили на следующий же день, но это не помогло — мой Володя не стал прежним.

Я позвонила Петру Сергеевичу и попросила хоть как-то помочь.

— Наталья Михайловна, я боюсь, что уже ничего не сделать, — сухо ответил ученый. — Примите мои соболезнования. Я распоряжусь, чтобы вы получили мировые за причиненный вред здоровью…

— Какие к черту мировые? Верните мне мужа! Володю верните! Сделайте его прежним! — взмолилась я.

— Извините Наталья, я… мы… мы бессильны, — пробубнил он и перед тем как отключится, он вдруг выпалил: «В конце концов, вы знали, на что шли!».

Я вернулась на кухню и положила телефон на базу.

— Ну что они заплатят? — нагло ухмыляясь, спросил губами моего мужа тот из рекламы.

— Иди ты! — выкрикнула я.

— Это ты иди, дура безмозглая! — прошипел он, подойдя ко мне.

Он больно схватил меня за волосы и приказал:

— Всё отдашь мне! — он ударил меня в плечо и показал зубы — оскалился. — Иначе… иначе увидишь, что будет.

И я подчинилась — я побоялась, я не хотела проверять, на что он способен.

Я отдала все деньги, которые получила от НИИ, и конечно он всё проиграл.

Платить за двухкомнатную квартиру было нечем — он тратил все мировые на азартные игры. И чтобы не голодать, я тайком пошла на вторую работу, но он всё пронюхал и устроил мне взбучку с допросом. В итоге, он забрал все мировые из кошелька и из тайников.

Мы снова влезли в долги, опять мы продали всё, кроме одежды, что была на нас, и ноутбука — он был нужен ему для игр. В общем, история повторилась, только на этот раз Володя был уже не Володей, и ему было всё равно, как я вытащу нас обоих из задницы. Однажды я пожаловалась ему и попросила помочь, но он посмялся и отмахнулся, что, мол, не надо ля-ля, мол, не всё так плохо.

— Ты же отлично выглядишь. Свеженькая такая, такая подтянутая…

Я выбежала на лестничную площадку, села на ступеньки, и зарыдала. Один, некогда друг — теперь кредитор — как раз спускался по лестнице. Заметив меня, он уселся рядом, приобнял и зашептал на ухо о том, что он простит долг, если я окажу ему одну услугу, ну или не одну — вдруг мне понравится. Пузатый мудак лет за 40 с опухшим лицом шептал всё это и поглаживал промежность.

— Вон! — выпалила я.

— Ну, как хочешь, только…

— Вон! — повторила я и он неуклюже поднявшись, ушел.

— Дура, надо было соглашаться! — услышала я за спиной голос того из рекламы.

Даже после того случая я не сдалась, я почему-то была уверена, что без снов и телевизора, влияние персонажа ослабнет, и если потерпеть его таким, то прежний Володя обязательно вернется.

Я была готова терпеть вечность.

Но всему есть предел.

И сегодня день памяти Владимира.

И ровно 2 месяца назад, во вторник, отработав на двух работах, я носилась по центру в поисках хотя-бы комнаты. Нашла. Вернулась домой и начала собирать оставшиеся вещи. Володя отвлекся от ноутбука и поинтересовался в чем дело.

— Нашла комнату. Санузел и кухня общие, зато интернет и кровать есть, — ответила я.

— А мозги есть? — нагло ухмыльнувшись, спросил он.

Ролик стал реальностью.

Ролик здесь и сейчас.

У меня поплыло перед глазами, и чтобы не упасть, я облокотилась о стену.

— А? Есть мозги или нет? — повторил он.

— Есть, — прошептала я.

— Нет — нету. Были бы, отдалась бы тому жирдяю, и не пришлось бы съезжать! Дура!

Он подошел ко мне и больно ухватил за локоть.

— Я договорился с ним, с Дмитрием Анатольевичем, ну с тем, кто к тебе на лестнице подсаживался, он как раз дома — ждет тебя. Пошли. И не подведи меня, отработай как надо, и если покажешь себя молодцом, то он порекомендует тебя, и мы заживем!

Он открыл дверь и пытался вытолкнуть меня на лестничную площадку.

Я молча сопротивлялась.

Тогда он ударил меня под ребро. Потом ещё раз ударил и ещё.

Я ударила его в пах, и он скрючился. Он проклинал меня и обещал убить.

Я закрыла дверь на все замки, прошла на кухню, взяла первый попавшийся нож и вернулась.

Он, тот из рекламы, выпрямился и уже разминал кулаки — хрустел костяшками.

— ****ец тебе шлюха! — выпалил он, надвигаясь на меня.

Я набросилась на него и ударила ножом в живот, ударила несколько раз. Я всаживала нож до тех пор, пока он, тот из рекламы, не грохнулся на пол. Затем я села рядом — села на пол, села в лужу крови, и положила голову Володи к себе на ноги.

Тот из рекламы, как крыса с корабля, ушел из тела, а Володя вернулся.

Он был ещё жив.

Он смотрел по сторонам.

Наконец, он нашел то, что искал — он нашел глазами меня, и улыбнулся.

— Извини — прошептала он, давясь кровью.

Я тихо заплакала, а потом легла рядом с ним, обняла его, и мы уснули.

Володя — уснул навсегда.

Я — до рассвета.

Утром я проснулась уже другой — бесчувственной.

Володя мертв. Рядом труп. Я вся в крови. Я убийца.

Я прокручивала это в голове и меня это нисколько не трогало.

Я — машина и я знала, что делать.

Я кое-как оттащила труп в ванную, где надрезала вены и постаралась обескровить. Затем, с помощью топора, я расчленила его, плотно упаковала все части в пакеты и положила в холодильник. В течение недели я выносила пакеты — два-три пакета в день, утром и вечером, вместе с мусором.

Когда с трупом было покончено, я уже знала, чего я хочу, перед тем как покончить с собой.

Володя успел придумать пять казней.

Всего пять.

И я составила список.

Перед тем как начать, я через Петра Сергеевича, надавив на жалость — будто Володя сбежал и забрал все деньги, — смогла устроиться на базу распределения медикаментов в блок «Альфа». Это давало мне хороший заработок и колоссальные возможности передвижения по Городу.

А после началось.

Автор ролика сгорел заживо в машине.

Режиссёр был убит током.

Актер, который играл того самого паренька, захлебнулся расплавленным металлом.

Человека, который заказал ролик и принял его, я утопила в кипящей ванне.

Наконец, Пётр Сергеевич, умирает или уже умер от обезвоживания.

И, да, ещё две случайные жертвы: Дмитрий Анатольевич и его дружок — они подловили меня в переулке возле заброшенного завода, когда я возвращалась от режиссера; один — хотел осуществить мечту — поиметь меня, а другой просто хотел повеселиться за компанию, но не вышло — шокер был при мне, я не успела от него избавиться, так что им просто не повезло… }

 

[ Она остановила запись и красная лампочка погасла. А сама она, закончив признание, ссутулилась, под глазами у неё выступили круги, а уверенность и собранность исчезли.

Она просто устала — признание обессилило её.

Я лежал на полу и чувствовал, как моё тело отходит от паралича. Я попытался подняться, но был ещё слаб.

— И теперь мы с вами здесь, — тяжело вздохнула она, подойдя ко мне, чтобы помочь усесться на стул.

— Наталья Михайловна, вы так и не сказали, что это за НО. Что спасло вас от самоубийства? — спросил я.

— Не спасло, а отсрочило.

— Пусть так. Что это?

Она нежно погладила свой живот.

— Я беременна. Это единственное что осталось у меня от настоящего Володи. И поэтому я позвонила именно вам — у вас есть семья, вы знаете, что такое дети.

— Не понимаю?

— Я хочу, чтобы вы взяли моего мальчика, а что он родился здоровым меня лучше отправить не в тюрьму, а в психбольницу без принудительного лечения...

Договорить она не успела — ворвались наши.

Она не думала сопротивляться — она развернулась и заложила руки за спину. На неё надели наручники, зачитали права и увели, а остался — я забил трубку и закурил, обдумывая её просьбу. ]

 

В ресторане прибавилось посетителей — клерки из блока «Альфа», перед тем как отправится на покой, зашли поужинать в любимый ресторан.

Николай Михайлович разливал водку по рюмкам, а Иванович заканчивал историю.

— Парням удалось спасти Пётра Сергеевича, но он повесился. В предсмертной записке он признался, что получил нехилую взятку и пропустил в эфир ролик этого треклятого «Снандо». Так что, да, с помощью обезвоживания ей действительно удалось открыть ему глаза и он не выдержал — вздернулся. Такие дела.

— Нда, — протянул Николай Михайлович, подавая рюмку другу. — А с девкой-то что?

— Лежит в психушке, в одиночной палате. Попросил, чтобы не пичкали её таблетками и кормили хорошо, пока не родит, — улыбнулся Иванович. — Ну, будем здоровы!

Рюмка об рюмку — дзынь.

Выпили.

Закусили.

— Погоди ты это что — усыновить решил? — спросил Николай Михайлович у бывшего подчиненного.

Помрачнел Иванович и, запинаясь, ответил товарищу:

— Коля я недавно сына потерял и даже не знаю что с ним — жив он или мертв.

Бывший начальник с удивлением посмотрел на своего некогда подчиненного, а теперь просто друга, и отметил, что Иванович вдруг постарел и стал выглядеть на свои 52. Николай Михайлович уже догадался, что случилось с Максимкой, но высказываться не стал — ждал, пока боевой товарищ сам всё расскажет.

— Тот обезумивший парень, который на улице забил девушку до смерти, это сын мой, Максимка это. Это его затолкали в воронок комиссариата и увезли, — заговорил Иванович. — Прошло уже два месяца, а я до сих пор не знаю, что с ним. Я старший следователь комиссариата по Центру и до сих пор не выяснил…

Николай Михайлович задумался, занервничал — заломил пальцами пальцы, да так сильно, что костяшки побелели.

— Жена каждый раз перед сном спрашивает, как я думаю: живой он там или нет, хорошо его кормят или плохо, а я собираю всего себя в кулак, вот как сейчас перед тобой, — напрягся Иванович, спало помрачнение, и даже улыбка появилась, но в глазах печаль. — Вот собираю себя всего и отвечаю ей бодрым голосом: жив, конечно, и кормят, наверняка, хорошо, а сам не верю в это — вру. Понимаешь, не верю я — мертв он, но надеюсь — жив, а как проверить? Как, а? В комиссариате на все вопросы один ответ: не знают они, чтоб их! — хлопнул по столу Иванович, а после опустил голову и помотал головой.

Николай Михайлович налил только себя и выпил.

Выдохнул.

Облизал губы.

Помассировал виски и признался:

— Уничтожают их, — тихо заговорил он. — Без суда и без следствия. Вводят внутривенно яд и с концами. И знаешь — это конечно дикость, но понять их можно. Погоди Сереж, не перебивай, выслушай. Максимка-то, судя по тому, что ты рассказал, молчуном стал. А они слишком опасны. Они не дают выхода эмоциям, они копят и накапливают — они не кричат, не возмущаются и не буянят, вплоть до самой смерти они тише воды и ниже травы. Но однажды молчун взрывается — входит в состояние аффекта, превращаясь в разъярённую машину — ты сам всё видел, как это бывает и поэтому с ними не церемонятся.

— Но уничтожать-то сразу зачем? — спросил Иванович, дрожащим голосом. — Может быть…

— Никаких, может быть, быть не может, — сухо перебил Николай Михайлович. — Сереж ты пойми молчунов невозможно успокоить: уговоры, угрозы, боль — всё им нипочем. Единственное, что их может остановить это смерть потому, что однажды поступив так, как действительно хочется, молчуны теряют над собой всякий контроль. У них срывает башню. Они превращаются в социапатов параноиков — они бесятся по любому поводу и воспринимают всё на свой счет. Если их выпустить, они начнут набрасываться с кулаками на всех и каждого, но не для того, чтобы проучить и поставить на место, а чтобы прикончить. Были попытки, да, их пытались лечить, но безрезультатно. Я видел фотографии, видел записи, что вытворяли молчуны после освобождения. Это, это невозможно описать — разодранные руками люди, стрельба в парках, поджоги. Барьеры у таких уже снесены и восстановлению не подлежат и поэтому… И поэтому их уничтожают, чтобы жертв было меньше. Чёрт бы побрал, это гребанное время, мать его! — вдруг выпалил в сердцах раскрасневшийся Николай Михайлович и замолчал.

Ничего не ответил Иванович. Его губы дрожали, ком застрял в горле, не мог он говорить, скажи он хоть слово и слезы, которые застыли в глазах, хлынули бы наружу. Но Иванович держался, и громко дыша, с остервенением забивал трубку.

Наконец, Иванович закурил. Он глубоко затянулся, обмяк и облокотился на спинку антикварного стула. Выпуская струйки дыма, он думал, что нечего им, старомодным, здесь делать, слишком они эмоциональные, слишком не механические — живые они слишком для этого Города, в котором чувства только мешают, а воспоминания о Старом Мире вызывают снисходительную улыбку. Сегодня смешон тот факт, что раньше у каждого была своя собственность, а дети в семье, как и сама семья, норма, а не позорный факт, верность, ответственность и порядочность проявлялась не только в работе, но и по отношению к другим людям. Всё было по-другому. И если бы не одно НО, они с женой покончили бы с жизнью, теперь же вместо этого они решили переехать и воспитывать приемного сына в «Центре», в котором всё осталось по-прежнему.