Рыбка

«Когда-нибудь рассказ разрастется до романа и поведает о дальнейших приключениях провинциального паренька, который, рассчитывая на бесплатный сыр в мышеловке, попался на удочку и поимел очень неприятный опыт. Всё действо происходит в альтернативной реальности из цикла „Города“»


Она плавает и молчит. Молчит и плавает.

Влево-вправо, вверх-вниз, вперед-назад.

Туда-сюда-обратно.

Она только и делает, что жрет, тыкается мордой о стекло, пускает пузырьки и гадит.

Она спрашивает:

— Ты уберешь за рыбкой?

Она говорит, что рыбка, окончательно засралась.

Она — её питомец — рыбка, когда она окончательно засирается, и вода в аквариуме становится мутной, мне необходимо поухаживать за ней — за рыбкой, за её питомцем.

Сначала ты вылавливаешь это «домашнее животное» и кидаешь её в трехлитровую банку с теплой водой. Затем ты выливаешь воду и высыпаешь из аквариума камушки, ракушки, домики. После ты моешь аквариум и промываешь напором воды рыбий интерьер. Теперь ты засыпаешь промытый интерьер в вылизанный до блеска аквариум.

Всё.

Аквариум готов.

Помыт. Почищен. Отполирован.

Не придерешься.

Ты не придерешься. Он не придерется. Любой нормальный человек не придерется, а она придерется, придерется, потому что А) она сука редкостная, Б) она сумасшедшая и Ц) она уже не человек вовсе — слишком много имплантатов.

На кухне звонит телефон.

Это она.

Она спрашивает:

— Убрал?

И я говорю: «Да». Я говорю: «Почти».

Я хочу сказать о том, что осталось только запустить рыбку и всё, но она перебивает.

Она выкрикивает:

— Почти?! — хули ты там возишься?

И я пытаюсь извиниться, но она перебивает снова:

— Как закончишь с рыбкой уберись в квартире и помой, наконец, окна!

И она отключается, а я выкрикиваю: «Сука ебучая!».

Именно выкрикиваю, выкрикиваю с нотками истерии, выкрикиваю потому, что окна в моем случае, это стены, полы и потолки двухэтажного коттеджа, и, в моем случае, помыть окна означает помыть весь коттедж — помыть целиком и полностью, От и До, от А и до Я.

Коттедж, где все стены, полы и потолки из пуленепробиваемого стекло, есть дорогое удовольствие, тем более, если стекло состоит из двух камер, в которых плещется особая жидкость, реагирующая на электрическое напряжение. В одной камере жидкость в зависимости от напряжения меняет уровень прозрачности. В другой — эффект жидкости заключается в цвете — если учесть всё это, то цена дорогого удовольствия утраивается. Но сейчас мне плевать на стоимость, сейчас, лично для меня, важно количество квадратных метров — важна площадь, которую требуется помыть, почистить, отполировать и желательно так хорошо, чтобы она не смогла придраться, но она придерется.

Придерется в любом случае.

Как ни старайся она найдет пятнышко или капельку и начнется всё с выговора, а закончится болью.

Да, болью.

Болью потому, что я мальчик для пыток — я игрушка и когда она просит помыть окна, это означает одно: сегодня предлог будет найден, и как ни старайся, ночь боли обеспечена.

Я выкрикиваю: «Сука!», выкрикиваю: «Когда же ты сдохнешь?», а внутри всё клокочет и закипает, и чтобы заглушить приступ — выбить тяжелый комок из груди — нужно отомстить, но не ей лично, а как-нибудь косвенно. Сначала нужно разбить радиотрубку об столешницу. Затем выкинуть сломанную и достать новую — точь-в-точь такую же. После нужно залезть рукой в банку, выловить пальцами рыбку, аккуратно вытащить её на открытый воздух и прицельно бросить в вылизанный до блеска аквариум.

Бросить.

И не попасть.

На самом деле, чтобы заглушить приступ, нужно ****ануть одушевленный предмет, который чувствует боль, об неодушевленный — нужно ****ануть рыбку об стену и желательно посильнее. Так, чтобы со шлепком, но не насмерть.

Правда, не всегда получается.

Не всегда получается заглушить приступ.

И не всегда получается не насмерть.

 

Когда приезжаешь из провинциального городка и сходишь с поезда, к тебе, — не к Тревису, который нас встречает, или не к Марине, с которой ты идешь нога в ногу, — а именно к тебе подбегает обаятельная девушка и представляется как Кэтрин Мартин, а после она впихивает тебе в руку красочный буклет утверждающий, что есть шанс уехать из замызганного убогого центра Города в райские кущи округов. Надо просто позвонить и записаться на семинар, сходить и заполнить анкеты, пройти специальную подготовку и, в конце концов, стать счастливчиком — стать гражданином одного из округов, в которых, в отличие от центра столицы, царит закон и правопорядок.

Кэтрин отведёт тебя в сторонку, отведет от друзей/знакомых и попросит запомнить её имя — оно пригодиться при телефонном разговоре — а затем она ткнет пальцем в буклет у тебя в руках — ткнет в номер телефона и скажет:

— Обязательно позвони!

И в заключение она поклянется богом, матерью и своим здоровьем, что тебе повезет, а ещё она подмигнет, поцелует в щеку, пожелает удачи, шепнет горячим воздухом в ухо: «Попытка не пытка» и исчезнет.

Исчезнет навсегда.

 

И сегодня я мщу ей, я мщу Кэтрин Мартин.

Сегодня я убиваю Кэтрин Мартин.

Сегодня в роли Кэтрин Мартин, как в прочем и в любой дрогой роли — рыбка.

Я подхожу к кровати, лезу рукой за тумбочку, на которой стоит аквариум, и щупаю пальцами воздух. Вот она. Живая. Я чувствую её — она телом бьется об этот чертов стеклянный пол и извивается, пытаясь ускакать под сделанную на заказ по индивидуальному проекту кровать. Но не от смерти она прячется, а от рук моих — она, по-любому, сдохнет — она обречена, так что в нашем случае — в рыбкином случае — выбор между жизнью и смертью отсутствует.

Но выбор есть всегда и это что-то вроде аксиомы.

Всегда есть выбор: или толкаться в общественном транспорте, или стоять в пробках; ходить на работу или к 9 или к 10 утра или вовсе не ходить — не работать; быть большинством или меньшинством; выделяться из толпы или дорогими и яркими шмотками, или грязными и потрепанными; стать богатым за чей-то счет или работать с утра до ночи — без отдыха, без сна и развлечений.

Всегда есть выбор, даже если, кажется, что выбор отсутствует, он есть. И наш случай, рыбкин и мой, не исключение — рыбка может выбрать: или умереть от удушья, или от издевательств. И то и другое по ощущениям малоприятно, но сдохнуть от удушья не так болезненно и ужасно, как, скажем, сдохнуть в воде, которая потихоньку, не торопясь, превратиться в кипяток, а кипяток постепенно сварит тебя заживо — сначала кожу, затем мясо, после внутренности и только после наступит смерть.

Кипяток это ужасно.

И кипяток гораздо болезненнее, чем смерть от удушья.

И рыбка чувствует это — чувствует, что лучше задохнуться воздухом, чем попасться ко мне в руки. Есть такой животный инстинкт. Инстинкт, который подталкивает тушку прыгать, извиваться и биться об пол. Инстинкт, который подсказывает, что надо упрыгать под кровать и желательно поглубже, так глубоко, чтобы я не смог достать.

И ей удается это.

И я говорю:

— Отлично, блять.

Я говорю:

— Устроим тир.

 

После того как Марина и Тревис съедутся, а ты найдешь себе комнату. После того как всё, наконец, устаканится и с основными проблемами будет покончено, мысль о райских садах и благополучии начнет насиловать разум.

Насиловать каждую ночь и разом во все щели.

Без смазки.

Нещадно.

И в итоге, ты сдашься.

И через некоторое время в баре на отмечании окончательного переезда в столицу — в Город — ты заявишь о своём желании попытать счастье, на что Тревис скажет: «Чушь собачья» и Марина согласиться с ним. Тревис добавит: «Лучше даже не пробовать» и Марина опять согласиться с ним.

— Такого не бывает — закончит Тревис.

— Тревис, прав, здесь что-то нечисто — снова поддакнет Марина.

Но ты не послушаешь — ты всё для себя решил и тебя не отговорить.

Вот ты стоишь возле телефонного аппарата со встроенным механизмом, который предназначен для проверки и отправки документов. Ты теребишь красочный врученный на вокзале буклет и колеблешься, потому что всё складывается до подозрительности удачно: приехал из провинции, тут же буклет, затем подготовка и ты в раю.

Такого не бывает, по крайне мере не в этой жизни.

Но попытка не пытка, и ты набираешь номер, набираешь просто так, чтобы попробовать, набираешь потому, что всё равно ничего не получится. Но всё получается, и тебе дают адрес. Ты идешь на семинар, затем заполняешь анкету. Всё это ты делаешь просто, без оптимизма и без надежды. Но на удивление всё складывается удачно, и тебя отправляют на специальные курсы.

Ты переезжаешь в отдельную квартиру, начинаешь заниматься спортом и читать определенные книги — ты становишься здоровье, красивее, умнее.

После ты знакомишься с престарелой леди, заключаешь брачный договор и переезжаешь в коттеджный городок, где отдыхают лидеры северо-западного округа.

И всё как в сказке.

Но буквально через неделю на твоих глазах парня с соседнего участка, который телосложением точная копия тебя, забивают до полусмерти — забивают люди в черной форме, забивают на глазах у другой — не твоей — престарелой леди. После беднягу затаскивают домой, после ты не можешь уснуть, а на следующий день ты становишься случайным свидетелем того, как люди в черном закидывают черный мешок в мусоровоз.

И всё.

И после ты неделю прибываешь в шоке и строишь догадки.

Ровно неделю.

А затем тебе ломают обе ноги и пока ты, валяясь на стеклянном полу, корчишься и орешь от боли тебя вводят в некоторые доселе неизвестные детали: ты не полноправный гражданин округа, ты мальчик для битья, ты для снятия стресса, ты для релаксации через пытки и насилие, и еще, как будто, кстати и между прочим, тебе говорят, что ты обречен — выбор между жизнью и смертью отсутствует.

 

Я лежу на том самом стеклянном полу и смотрю под сделанную на заказ по индивидуальному проекту кровать — я ищу глазами серебристое и влажное, я ищу Кэтрин Мартин.

Слева от меня стакан с водой.

Справа пневматический пистолет.

Левым плечом я прижимаю мобильный телефон к уху.

— Привет. Я дочитал, — говорю я.

— И чем закончилось? — это Грей, на том конце, мужской голос. Мы, так сказать, одного года призыва в этот долбанный адов рай на земле. Мы, так сказать, друзья. Мы — я и Грей.

Под кроватью я замечаю маленький комочек — бедная она почти перестала брыкаться, она почти сдохла. Но почти, значит не до конца. Чтобы немного оживить эту тварь я целюсь стаканом под кровать и плескаюсь водой — я пытаюсь попасть ей или в жабры или в рот.

— В конце главного героя жестоко подставляют — отвечаю я.

Грудная клетка давит на легкие — говорить трудно — воздух при разговоре заканчивается очень быстро и часто приходиться делать глубокие вдохи.

Я говорю: «Он приходит домой, достает револьвер, садиться на кровать, и зовет собаку…»

Тварь оживилась — я попал! Попал или в жабры или в рот — я обломал ей спокойное умирание от удушья — Кэтрин оживилась! — она вертится и брыкается.

Я делаю глубокий вдох и продолжаю:

— Собака, короче, приходит, чувствует что ****ец, но не убегает, так, пятиться по началу.

Я беру пневматический пистолет и целюсь.

Я целюсь в Кэтрин Мартин.

Я целюсь, а Грей спрашивает:

— Ну и?

— Что ну и?

Я стреляю и промахиваюсь.

Пулька врезается стену, расплющивается и падает на пол.

— Дальше то что?

Я извиняюсь, я говорю: «Прости — отвлекся».

— Так вот, собака, — продолжаю я. — Короче, мужик подзывает её, так ласково-ласково, ну собака подползает всё ближе и ближе. Ссыт — чувствует, что ****ец, а всё равно ползет! Прикинь, какая преданность, а?

Я перекатываюсь на левый бок, пистолет кладу ребром на пол и целюсь.

Я говорю: «Собака ползет и ползет. Всё ближе и ближе. И ближе»

Я делаю глубокий вдох — сосредотачиваюсь на мушке — и чтобы выпустить из легких как можно меньше воздуха, я говорю спертым голосом:

— А потом выстрел и собачьи мозги по всей комнате.

Я облизываю верхнюю губу, нижнюю губу я закусываю зубами, после я задерживаю дыхание и как итог — стреляю.

Губами я произношу: «Есть!»

«Есть!» — значит продырявил. Значит у Кэтрин сквозное.

— И что? — это Грей. На том конце. Мужской голос. Он спрашивает: — И что?

— Что и что?

— Ну, выстрелил, мозги по комнате, прикол-то в чем, а?

На кухне звонит телефон.

Я снова стреляю и снова попадаю.

Снова сквозное. Снова пулька навылет и вдребезги об стену.

Но Кэтрин, всё еще жива — я вижу, как хвостик поднимается и бьется об паркет, но только хвостик — Кэтрин больше не прыгает и не брыкается — она банально дохнет и, чтобы продлить её мучения я выплескиваю остатки воды под кровать и говорю:

— Я перезвоню — тут звонят. Кажется, это рыбка.

Телефон на кухне не замолкает, а я, кряхтя, поднимаюсь с пола и спрашиваю: «Да, кстати, тебе не нужно в зоомагазин?». Я говорю, что у моей рыбки закончился корм.

Я спрашиваю:

— Может быть, тебе тоже нужен корм?

И Грей говорит: «Нет». Он говорит: «С попугайчиком пока, слава богу, всё в порядке».

Я говорю, что тогда я позвоню Маркесу, может быть ему нужен корм для собачки.

Или я позвоню Тэду с его кошечкой. Или…

Домашний телефон надрывается — требует, чтобы его взяли. Но я не спешу. Я перекидываю через плечо планшет от лучшего в Городе дизайнера и говорю в трубку мобильного телефона: «или может позвонить Кромвелю с его сраной черепахой?»

И мы смеемся. Смеемся от души.

Смеемся над Кромвелем и его сраной черепахой.

Это такая старая добрая шутка: «Кромвель и черепаха».

Я улыбаюсь и говорю: «Всё пока».

Я улыбаюсь и кладу одну трубку, чтобы взять другую:

— Да.

Но на том конце мертвая тишина.

— Алло-о-о?

Теперь на том конце мужской голос и голос говорит:

— Это Кромвель…

И пол уходит у меня из-под ног, потому что на самом деле ничего смешного в Кромвеле нет. Это миф. Легенда. Кромвеля не существует. Но, судя по легенде, иногда он позванивает откуда-то из загробного мира и сообщает, как правило, неприятные новости, как правило, он сообщает что-то типа: «Сегодня ты сдохнешь».

И когда мы шутим про Кромвеля, это означает, что мы бросаем вызов смерти. Это такая смелая шутка, которая означает, что мы не боимся её, смерти, и нам всё по плечу, мы всех переживем и получим в наследство состояния наших престарелых хозяек. А иногда, опять же ради шутки, мы позваниваем друг-другу и исковерканным голоском говорим: «Это-о-о Кро-о-о-м-м-вель!». Типа такой розыгрыш. Типа такой прикол от имени мифа. Такая игра — у кого голосок пострашней. Но вся штука в том, что подделать голос старого с косой невозможно, ты просто не знаешь, какой он на самом деле этот голос — голос Кромвеля — ты никогда его не слышал, его никто никогда не слышал, по крайне мере из тех, кто еще жив, так что старая добрая шутка остается шуткой, но только до тех пор, пока тебе не позвонят и не скажут:

— Это Кромвель.

И сначала ты удивишься потому, что голос принадлежит нормальному человеку.

Не исковерканный, не хриплый, не истеричный.

Обычный спокойный голос, который говорит:

— За тобой идут.

Который говорит, и ты веришь, что это не фальшивый, а настоящий Кромвель.

И он говорит, что за тобой идут. Конечно, не совсем по легенде, но очень верится, что сейчас за тобой идут.

Обычный — не дрожащий и не писклявый — голос говорит: «Не подходи к входной двери», голос добавляет: «После беги по улице до конца, сворачивай направо и сразу налево, а потом прыгай в канализацию».

Совсем не страшный голос говорит:

— Или ты будешь долго умирать.

Мои колени подгибаться.

— Точь-в-точь, как твои рыбки.

Мои руки начинают дрожать.

— Точь-в-точь как тот парень с соседнего участка.

А после короткие гудки.

Некоторое время ты прибываешь в оцепенение — ты стоишь, как дебил, и переводишь взгляд с телефонной трубки на пневматический пистолет и обратно. Но после, буквально через мгновение, лучшая титановая дверь во вселенной с грохотом и будто в замедленной съемке влетает в коридор, и ты очухиваешься — приходишь в себя — тянешься до панели управления домом и выключаешь свет, а стеклянные полы, потолки, и стены по всему дому ты делаешь черными и непрозрачными. За доли секунды дом погружается в кромешную тьму, свет проникает только из дыры, где раньше была дверь. Ты украдкой выглядываешь из-за угла кухни и ничего. Только путь к свободе. Ты на всякий случай берешь первый, попавшийся под руку, нож и мчишься в коридор, но останавливаешься, чтобы оценить обстановку. Ты видишь, как из соседних коттеджей выбегают твои собратья по несчастью, чтобы стадом помчаться до конца улицы и завернуть направо. Ты собираешься с духом и, наконец, подрываешься исполнить указания Кромвеля, но завернув за всеми, ты понимаешь, что потерял их из вида, а ещё ты понимаешь, что напрочь забыл, где лево, а где право и тебе ничего не остается, как действовать наугад.

 

Да, я, как и приказывал Кромвель, нырнул в канализационный люк, но не в тот.

Счастливая случайность.

И эта самая счастливая случайность помогла мне уйти живым и невредимым.

Почти невредимым…

И теперь я в центр Города. На мировые, которые я снял с электронной карточки, я взял номер, заказал обед и бутылку водки с томатным соком.

И сейчас, пока мне всё это поднимают, я смотрю новостной репортаж об ужасном проявлении синдрома внезапной смерти человека — уже как лет пять никто никого не убивает и никто трагически не гибнет, благодаря цензуре в СМИ осталась только естественная смерть, а всё остальное — это проявление синдрома внезапной смерти человека. И сейчас я смотрю на это самое внезапное проявление СВСЧ — я смотрю на гору изуродованных трупов, смотрю на товарищей по несчастью.

Вот Грей без челюсти, под ним Маркес без носа, без глаз и с обгоревшими гениталиями, рядом лежит голова Тэда без ушей, остальных я не знал лично, но все они были из моего коттеджного городка, все они были мальчиками для битья.

Все они теперь изуродованные мертвяки и перед смертью с ними изрядно порезвились.

Грей чаще всего выщипывал попугаю перья, а после плоскогубцами сплющивал клюв и медленно выдирал его.

Маркес обычно срезал собаке нос и пальцами выдавливал ей глаза, а ещё, по настроению, он иногда зажигалкой поджаривал собаке яйца.

Тэд впадал в какое-то неистовое бешенство и отгрызал кошки уши, а после перегрызал глотку.

Наверняка и остальные вытворяли с домашними питомцами нечто подобное и всем им досталось.

Нас мучали и мы мучали.

Мы убивали и нас убили.

И если бы не счастливая случайность, то я бы находился не здесь, а по ту сторону экрана в виде сваренной тушки.

Но мне повезло.

И сейчас я иду открывать дверь, за которой меня ждет разносчик с обедом, с водкой и томатным соком.

Так что через пять минут я усядусь есть, выпивать и радоваться жизни.

А что после?

Я не знаю.

Наверное, надо как фильмах — залечь на дно.

Денег у меня достаточно, чтобы целый год прожить в центре Города без забот.

Пожалуй, я так и поступлю.

Я залягу на дно.

И поживу целый год в свое удовольствие.

Целый блятский год.