Тигриный бальзам

Ксении


- Ты когда-нибудь задавал себе вопрос, почему именно ты?
- Всё время. Я сотни раз задавал это вопрос и себе, и тебе тоже, но ты так и не ответил.
- Я имею в виду, что ты должен задавать этот вопрос не как требующий ответа, а в качестве размышления над своей огромной удачей. Удачей от того, что ты нашёл вызов.



«ты скоро будешь?»
«через 40 минут»
«заходи, дверь открыта»
Дверь открывается с тихим скрипом, и я вхожу в квартиру. В прихожей темно, но тусклый свет из главной комнаты слева позволяет разглядеть кованную стальную вешалку у правой стены. Я набрасываю на неё шарф и куртку; обувь тоже оставляю в прихожей. Пол тёплый, замёрзшими ногами ступать по нему приятно. Главная комната выложена мягким толстым ковролином, и шагов моих почти не слышно.
Она лежит на огромной двуспальной кровати лицом к занавешенному окну на всю стену, спиной ко входу – бугорок под пуховым одеялом, и копна каштановых волос на подушке.
- Не смей свет включать… - голос у неё мягкий и спокойный, а интонация острая, как бритва.
Я обхожу кровать и присаживаюсь на низкий подоконник напротив неё. Отодвигаю немного шторы, но от этого не становится светлее – небо висит над городом серокаменной плитой. Зато становится слышно, как бьются снежинки об стекло. Она приоткрывает левый глаз и смотрит на меня.
- Не боишься, что может войти кто-то чужой? – спрашиваю я её.
Она молчит, потом приподнимается на локте и отбрасывает прядь волос с лица. Взгляд у неё тусклый и уставший. Левой рукой она лезет под подушку и достаёт оттуда большой кухонный нож.
- На всякий случай…
Сталь ножа такого же цвета, как и небо за моей спиной. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на вид из окна, и вдруг замечаю на подоконнике слева от себя великолепную красную розу на длинном стебле. Я опускаю глаза и вижу, что весь пол у кровати усеян ещё десятком роз, листьями и лепестками. Я поднимаю розу с подоконника и нюхаю.
- Они не пахнут, - говорит она. – Это, знаешь, такие бархатные розы, у них нет запаха никакого… Просто красивые лепестки.
Я держу розу в руке и смотрю на неё.
- Кто подарил? – спрашиваю.
Она корчит гримаску и отвечает:
- Та, придурок один. «Детка, я очень соскучился, давай встретимся», - она кривляется, имитируя голос ухажёра. – Бля, «детка». Он меня «деткой» назвал, прикинь? Это всё равно, что схватить лапой своей грязной за пи*ду и полезть туда пальцами. Меня аж передёрнуло всю, когда это услышала.
Она говорит тихо, медленно и выразительно; она смотрит мне в глаза, и её ругательства звучат в полумраке как змеиное шипение – смертельно опасные, на грани. Я хочу подойти к ней, и не хочу – она дивный дикий зверь, загнанный в угол, который может оставить шрамы на всю жизнь не задумываясь.
Через минуту она выдыхается и оседает спиной на подушку. А потом вытаскивает из-под одеяла правую ногу и говорит:
- Подойди, посмотри…
Я встаю, кладу розу обратно на подоконник и присаживаюсь на край кровати. Она тычет мне ступнёй прямо в лицо:
- Видишь?
- Нет, - отвечаю я. – Надо свет включить.
- Никакого света. Возьми мою ногу и посмотри внимательно на ступню.
Я беру её ступню в руки и поворачиваю к окну, на свет. На подушечке под большим пальцем видна небольшая рана, а по всей ступне размазана кровь.
- Я наступила на розу, - произносит она. – Сильно поранилась?
- Нет, - отвечаю я. – Где кухня?
В холодильнике я нахожу перекись водорода, а в ванной – вату. Я хочу стереть кровь со ступни, но она запрещает мне это делать и просит просто продезинфицировать рану. Я смачиваю вату перекисью и прижимаю к порезу, и она смотрит прямо на меня, пока я сжимаю её ступню у себя в руках.
- Они могут порезать не хуже ножа, правда? –  в её голосе тишина и холод.
Я не хочу об этом говорить и отворачиваюсь к окну.
- Слушай, - я пытаюсь сменить тему разговора, - сейчас уже почти двенадцать, наверное, но когда я прилетел, было ещё темно. У нас в полвосьмого уже светло, а тут в девять ещё темень была… Странно, да?
У неё приподнимаются брови, и на губах появляется едва заметная улыбка:
- Ты, видно, совсем перетренировался. Часто в голову били в последнее время? У тебя бицепс в два раза толще моей шеи, а ты меня спрашиваешь, почему в Питере ночь длиннее, чем в Киеве? Лучше б мозги себе накачал, вместо мышц.
Мне очень не нравятся её слова, очень. Не нравятся настолько, что моё горло и голову быстро наполняет горячая волна гнева – на лице начинают ходить желваки, деревенеет шея, и я сильно стискиваю её ступню в руках. Я смотрю ей в глаза, раздувая ноздри, но она не боится, и не отводит взгляд.
- Зря ты хамишь, - выдавливаю я из себя. – С такими большими бицепсами и маленькими мозгами я могу сломать твою ножку в трёх местах за секунду.
Не отводя глаз, она подвигается почти вплотную ко мне и кладёт левую руку мне на бедро. Мой гнев мгновенно сменяет другое чувство, которое невозможно контролировать, когда она так близко. Она прижимается ко мне всё сильнее и сильнее, смотрит в глаза и шепчет: «Сломай, милый, сломай, а потом снова вылечи, сломай, и снова вылечи», и в момент, когда я перестаю дышать и, кажется, знаю, что должно произойти, я вдруг замечаю побелевшие костяшки её правой руки, крепко сжимающей рукоятку кухонного ножа.

***

Она почти всё время валяется в постели. Не пьёт и не курит. Включать свет в своей комнате и убирать розы с пола не разрешает. Шесть часов в день её комнату наполняет призрачное сияние снежного зимнего неба из огромного занавешенного окно, а по ночам к ней проникают отблески искусственного освещения из коридора или моей комнаты. Но ярче всего горит экран её планшетника – единственной вещи, которой она уделяет внимание, помимо сна.
Впрочем, я не знаю, чем она занимается, когда меня нет в квартире. После нашего первого разговора я подхожу к ней только тогда, когда она меня зовёт. Я боюсь её, такую маленькую, но готовую вспыхнуть в любой момент, и помню, что под подушкой у неё всё ещё лежит нож.
Она просит готовить ей еду, делать для неё кое-какие покупки, иногда показывает что-то в сети, и очень много читает, но всё – с экрана. Наверное, именно за этим она попросила меня приехать к ней на пару дней, пока не решилось с местом её следующей поездки – просто чтобы не быть одной.
Я не знаю, что с ней. Не знаю, где она была до этого, и почему так глубока её печаль. Наверное, должен быть человек. Она со мной не делится, и я, надо признаться, очень этому рад. Врачевание душевных ран – это не по мне. И всё же, я понимаю, что она – не депрессивный тип: в первую же ночь я обнаружил, что с часу до трёх она занимается йогой, глядя на огни за окном. Она просто заблудилась – стоит одна в темноте, и ждёт, когда взойдёт солнце, злится и мёрзнет, но стоит, не закрывает глаза и не отчаивается.
Пока она ждёт своего светила, я не теряю времени зря. Город большой и прекрасный, созданный зимой, созданный для зимы, и ночи в нём длинные. У меня была здесь парочка друзей, и через несколько дней их стало ещё больше. Они повезли меня по островам своей замурованной в камень дельты, вдоль заледенелых рек, каналов и канальчиков, по заснеженным проспектам и мостам, сквозь бесконечные колодцы дворов смотреть на дворцы, напиваться в кабаках и квартирах, танцевать в клубах, ходить в кино и театры. В это городе хорошо, и холодно. И не скучно. По крайней мере, пока.
Я всё меньше думаю о той, которая ждёт меня дома, с раненой ногой и ножом под подушкой, и всё больше о той, с которой познакомился несколько дней назад. У неё длинные русые волосы и красивый маленький носик, вечно красный от холода или от кабацкой жары. С ней всегда весело и я не могу смотреть в её жёлто-зелёные кошачьи глаза и не улыбаться. Только ей я рассказываю, что я делаю в Петербурге.
На третий день знакомства я вытаскиваю её за руку из шумной квартиры в морозный безлюдный вечер. Она спрашивает, куда мы идём, и так широко и искренне улыбается, что все мои коварные планы рушатся на корню – она их знает наперёд. Я несу какую-то пьяную чушь про «погулять» и «поговорить», а она смотрит мне в глаза и заливается раскатистым и чистым смехом. На мосту через канал она целует меня, долго и нежно, прижимается всем телом, обняв руками за пояс, и я не чувствую больше ледяного ветра с залива, а только её тепло и её запах. И вот когда я сую холодную руку под шубу и прикасаюсь к тёплой коже её живота, она тихо отталкивает меня и шепчет мне, что ни сегодня, ни завтра не поедет ко мне, и не пустит меня к себе.
- В следующий раз, если ты будешь в Питере… Если ничего не изменится… Тогда может быть.
Я отвечаю, что не знаю, когда буду в Питере в следующий раз. И что, может быть, больше никогда сюда не приеду. Она смотрит на меня и улыбается одними губами:
- В следующий раз, если ты будешь в Питере, и захочешь найти меня… Если ничего не изменится… Тогда – да. Но в этот раз ты ищешь не меня.
Я спрашиваю, чего же я ищу, и она отвечает:
- Противоядие, эликсир. Лекарство.
- Лекарство?
- Лекарство для той, которая ждёт тебя дома.
Я не знаю, что ей ответить на это. Я говорю, что с болезнью той, которая ждёт меня дома, мне не справится – я слишком глуп для этого, моё мышление слишком примитивно, прямолинейно и невзыскательно, и вряд ли мне удастся разобраться хотя бы даже в причинах её тоски, не говоря уже о том, чтобы найти противоядие. Она слушает внимательно, прижавшись ко мне.
- Дурачок, ты и не должен разбираться с её тараканами, ты же не психолог, - говорит она. – Да и вряд ли ей это нужно. Почему, как ты думаешь, она позвала именно тебя приехать к ней сюда? Ты сам говорил, что последний год вы нечасто общались.
Я пожимаю плечами. Я действительно не знаю, почему.
- Потому что она чувствует, что у тебя есть что-то, что ты можешь ей дать, что-то, что ты можешь для неё сделать.
- Что?
- Не знаю, малыш, не знаю. Но знаю, что у тебя есть сердце, большое и сильное. Я чувствую, как оно бьётся, прямо сейчас, - она обнимает меня ещё крепче. – Тебе не нужно ей ничего говорить, ничего объяснять, ни в чём убеждать. Ты должен просто помочь ей продержаться. Она одна в темноте. Ей нужна точка опоры, чтобы не упасть – именно поэтому она так много читает, ищет идеи в книгах. Ей нужна сила, чтобы устоять на ногах – поэтому она пытается держать себя в форме: есть здоровую пищу и заниматься со своим телом. Ну а ты мог бы найти лекарство, которое будет согревать её, пока не взойдёт её солнце.
Я удерживаюсь от пошлого замечания. Она догадывается, о чём я думаю, и её улыбка блестит в темноте, как пушистый снег.
- Ты мог бы найти для неё лекарство, - повторяет она.

***

У меня в животе дыра, медленно вращающаяся воронка, которая засасывает мои сны, один за одним, а потом меня самого, и растекается едким чувством беспокойства, когда я открываю глаза. Я в ужасном состоянии: с трудом встаю с постели и добредаю до ванны, пью воду прямо из крана и умываю лицо.
Хочется есть. На кухне очень тепло, ярко горит свет, и пахнет готовящейся едой.  Моя «пациентка» стоит босиком у плиты и нарезает что-то на досточке. «Небось, тем самым ножичком», - думаю я. Судя по её движениям, с ногой у неё уже всё в порядке. Она бросает на меня быстрый взгляд, когда я плюхаюсь на табуретку у кухонного столика. Я смотру на неё со спины. На ней длинная свободная майка, заправленная в короткие джинсовые шорты. Вьющаяся каштановая грива собрана в пучок. У неё гладкая чистая кожа на ногах и руках, под который проступает рельеф крепких мышц. Первый раз за столько дней мне удаётся хорошо её рассмотреть. Она очень маленькая, очень сильная и очень красивая.
Она высыпает овощи на сковородку, потом достаёт стакан с полки наверху, наливает в него апельсиновый сок, ставит передо мной на стол и снова поворачивается к плите.
- Как ты? – спрашиваю я умирающим голосом.
Она хмыкает.
- Нормально. А ты как?
- Пока живой, - отвечаю ей.
Судя по небу за окном, дело близиться к вечеру. Вчера я нажрался, как свинья, и проспал целый день, так что ей, видимо, пришлось самой готовить себе еду.
- Извини, - говорю я, - вчера перебрал немного. Оставляй всё и возвращайся к себе, я сейчас немного приду в себя и приготовлю тебе обед.
Она молчит и продолжает резать. Нож стучит по доске. Управившись с очередной порцией овощей, она достаёт из кармана какую-то вещь и с едва заметной улыбкой  (улыбкой! – я вижу её улыбающейся первый раз со дня моего приезда) кладёт её на стол. Это флешка. На ней наклеена бумажка с надписью «Tiger Balm».
- Откуда это? - спрашивает она. – Нашла её у себя в компьютере.
Некоторое время я вспоминаю события вчерашнего вечера. Образы всплывают в памяти пузырями и лопаются у меня в голове, восстанавливая последовательность событий.
- Это я тебе принёс, - отвечаю я. - Я вчера с друзьями случайно попал к какому-то их общему знакомому в дом. У него дом на Крестовском острове, видимо, мужик очень богатый. Но самое невероятное то, что он живёт в своём доме один с… тигром!
Она не оборачивается, но я знаю, что она слушает.
- Представляешь, - продолжаю я, - с настоящим живым тигром! И он у него не в клетке сидит и не на поводке там каком-то, а свободно разгуливает по дому, по двору, где хочет, короче. Я чуть в штаны не наложил, когда увидел, как он из соседней комнаты выходит и по коридору идёт. А хозяин меня по плечу хлопает и говорит: «Ты не боись, он моих гостей не обижает».
Она ставит передо мной гренки, масло и мёд и, пока я несколько минут ем, заваривает себе чай. Потом садится за стол лицом ко мне, держа чашку в ладонях.
- Откуда у него тигр? – спрашивает она.
Я рассказываю, что он долгое время прожил в каком-то горном королевстве в Гималаях, в которое очень сложно попасть даже сейчас. Тигра он привёз оттуда.
- В Бутане, - уточняет она.
- Да, точно. Он не говорил, как его туда занесло, но сказал, что жил там в монастыре – в качестве монаха или послушника, чёрт его знает, – чуть ли не двадцать лет. В монастыре, в котором монахи живут вместе с тиграми.
Она молчит и смотрит на меня.
Я рассказываю, что этот монастырь на сотни километров вокруг окружён горами, покрытыми лесом, в котором живут тигры. Они по своей природе животные-одиночки, но по никому не известной причине в определённое время года десятки тигров спускаются с гор или поднимаются с долин и несколько недель живут среди монахов в монастыре.
Я наливаю себе ещё сока.
- Он так интересно рассказывал о том, как эти монахи учатся жить среди тигров, ты не поверишь, – продолжаю я. – А потом он спросил, есть ли у меня мысли по поводу того, что эти монахи считают главной добродетелью. Как ты думаешь, что? – спрашиваю я её.
Она пожимает плечами.
- Он сказал, что в их языке существует специальное слово для этой добродетели, которому в русском лучше всего соответствует слово «смирение». Этим словом они обозначают некую душевную силу человека, которая позволяет ему свободно жить среди тигров. Не боятся их, не быть их рабом, но и не быть их хозяином. Не пытаться подчинить их своей воле и выдрессировать, как это делаем мы, но и не прислуживать им. Монахи считают, что человек, который ни перед чем не преклоняет колени и никому не позволяет преклонять колени перед ним, способен принять себя таким, какой он есть, и смириться со своей судьбой. Если кому-то это удаётся, то тигры принимают его, как равного себе, позволяют жить среди них и дарят такому человеку свою силу.
Она встаёт, мешает что-то в сковородке и садится обратно за стол с чашкой чая в руках.
- А что за запись на флешке? – спрашивает она. – Я её целую ночь слушала…
- А, запись? Оцифровка с плёнки, которую ему удалось записать в монастыре. Так урчат тигры. Это очень старая запись, он называет её «Тигриный бальзам». Он говорит, что жители окрестных деревень приходят к монахам за советами, или ответами на вопросы, которые их волнуют. Иногда, правда, крайне редко, монахи разрешают кому-то из прихожан встретится с тигром. Они считают, что если человек крепок и чист духом, но его мучает тоска и печаль и он по какой-то причине блуждает в темноте и не видит своего пути, ему надо дотронутся до тигра и услышать его урчание. И тогда, если ему хватает силы, этот человек понимает: всё, что должно прийти – придёт. Но даже если он никогда не достигнет своей цели, если его солнце так и не взойдёт – его смирение с тем, что есть, и его готовность встретить то, что будет, навсегда делают его равным с тигром.
Протяжное урчание моём в животе прерывает эту пафосную тираду. Она начинает тихо смеяться. Потом встаёт из-за стола и подходит к окну. За окном медленно падает снег. Она долго молчит.
- Ничего себе ты запомнил его слова, - наконец произносит она.
- Он говорил очень убедительно, - объясняю я.
-  Так это ты с тигриным монахом вчера так убрался?
- Нет, - отвечаю я. – Монах не пьёт. Там… Была причина.
Она поворачивает голову и смотрит на меня, игриво улыбаясь.
- Причина с русой косой и сводящими с ума зелёными глазами?
Я пялюсь на неё с глупым выражением лица.
- Твоя причина заходила сегодня утром, - объясняет она. – Ты же оставил ей свой адрес и телефон.
- Оставил. Свой телефон она не давала, и все её знакомые отмалчивались, как партизаны. Я думал, что больше никогда её не увижу. Так что повод напиться был… Почему ты меня не разбудила?
- Мы решили тебя не будить, - отвечает она.
- Мы?
- Ага, - улыбается она. – Мы поболтали немного, она рассказала, где вы познакомились. Хорошая девушка, умная. Тебе повезло.
Я не хочу об этом говорить и собираюсь встать из-за стола.
- А ну, сядь на место, - говорит она резким тоном.
Я безвольно сажусь обратно.
- Она спросила меня, справился ли ты со своим заданием, и попросила передать тебе её номер телефона, если тебе всё удалось. Я, сперва, не поняла, что она имеет в виду. Но теперь понимаю.
Она достаёт бумажку из кармана шортов и протягивает мне. На ней номер телефона.
- С заданием ты справился. Нашёл мне лекарство.
Она отворачивается и смотрит в окно. Потом, словно опомнившись, подходит к плите, выключает огонь под сковородкой и ставит на огонь кастрюлю с водой.
- Хочу сварить рис, - объясняет она. – И кстати, я завтра с утра улетаю. Рейс в Буэнос-Айрес. Специально попросилась на него.
- Это в Аргентине? – спрашиваю я.
- Молодец, уже не так сильно тупишь, - отвечает она.
Я думаю, что маленькая кровопийца когда-нибудь дождётся от меня за свой длинный язык.
- Там сейчас лето, тепло. Открою пляжный сезон… Там для меня солнца точно хватит на первое время.
Она насыпает в миску рис и промывает его водой.
- И ты, кстати, не особо рассиживайся, у тебя вылет домой через пять часов – я купила билет. Так что раздупляйся и собирайся в темпе. Послезавтра уже Новый год.
- Мне никуда не нужно, я тут остаюсь на праздники, - отвечаю я. – Со своей русой косой с зелёными глазами.
Она высыпает рис в кастрюлю, плавно помешивая воду ложкой, поворачивает голову и смотрит на меня:
- Она же сказала: в следующий раз, когда ты будешь в Питере и захочешь найти её. На этот раз достаточного и того, что ты отыскал для меня тигриный бальзам.