Из записных книжек. 2006

Сны 2/3.I
Ты принимаешь очень экзотическую ванну. Не такую – с жёлтой водой и ленивым, как похмельная галлюцинация, отражением обычного антуража твоей ванной комнаты. Нет, она даже и не вполне в какой бы то ни было комнате, скорее посередь каких-то итальянских руин. Почти никаких стен нет – сплошные арки и дыры в небо. И всё залито итальянским светом. Но главное отличие заключается в самой ванне. Её дно устилают густые зелёные водоросли, тина, перламутровые ракушки, по которым ползают какие-то полудохлые раки и крабы и прочие... морские звёзды. И вся эта дрянь только что вылилась из-под крана. Потом ты это задумчиво ешь.
... Потом ты был в Михайловице. Вообще все резко стали в Михайловице. Может даже твоя Италия там была – надоело сидеть в ванной, ты взял и побежал оттуда под откос, прямо босиком, по травке: три секунды, и ты на берегу.
А потом ты как будто в Химках, в большой комнате, вечером. На стеллаже твоё внимание как бы, так, между прочим, ненавязчиво привлекает одна книга. Ты берёшь её в руки – так и есть. Альбер Камю: философия, проза, театр. Твой диплом. И не так уж похабно издали! Ставишь его на место (ты ещё, оказывается, маленький – лет пять). Повсюду дедовы и папины друзья – сегодня у вас гости.


Дата забыта:
В темноте много дней и забвение слов,
В темноте нет ни «лева», ни «права».
В темноте погибают надежда, любовь...
Погибает и смерть. И приходит расправа.

(а ты помнишь – когда-то, не зная слова,
в темноте ты мечтал в нетерпенье,
как на воздух прорвётся твоя голова
к истерическим воплям рожденья)

А сейчас я похож на ночного подводника:
Батискаф... Водолазов, акул карате...
И читаю Лунадурна. В ритме тикающего поворотника.
С бесконечно повторяющимися буквами «тэ».


25.I
Дождь прошёл. Состояние анабиоза.
Я не видел – проспал. Насекомые спят.
На лугу кочевряжатся белые козы.
Ах, о чём же ты плакала, глупая роза:

– Ах, мне нужен дождь, мне нужен дождь...
Без него я зачахну...


6.II
Сатиру:

На склонах вулкана гремит неустанно
Поток раскалённого обсидиана.
В наушниках горестный крик раздаётся:
«Чёрная лава. Ты не можешь бороться.».


11.II
– А источник твоих дорминальных страстей –
быстрый сон, да?
– Это так, но считай, в доведённой до ритма
тяжёлой снотворной мелодии он тоже спрятан.
Как холодный цветок прячет пестик. Моим Канте-Хондо...
– ... Стал печально-прекрасный и сонный
восторг TIAMATа!


Дата забыта:
Теперь уже совсем не те блудницы...


Сны 23/24.II
В твоих снах тебе часто не даёт покоя Речной вокзал. Нравится тебе этот спальный район, что ли? Скорее «да», чем «нет». В твоих снах в нём всегда ночь... Ты едешь домой на автобусе. Полвторого (это так, по ощущению, во сне ты, как и в жизни, вообще неплохо время чувствуешь – наверное, хорошие биочасы). Вот тебе на! – ты совсем без денег. Нечем даже рассчитаться. Придётся выходить. Как он там, «Магазин Ленинград»? Не важно, как его там сейчас величать. Всё равно теперь домой так идти. Какие-то две девицы тебе машут, ты их сначала не заметил – они вообще держатся в тени: у дальнего дома, там, где выход во двор. Под пыльными деревьями. У них там чёрный BMW припаркован, подержанный, конечно. Ты подходишь, они говорят: он сломан, поможешь починить? Вообще вдумчиво ты открывал капот один раз за всю жизнь, поэтому, по логике, не выйдет. Для очистки совести говоришь с видом знатока: давайте я попробую за руль присесть. Как то, методом научного тыка, завёлся. Они в восхищении. Ты им говоришь: а вы не можете меня за это домой отвезти? А они: да, конечно!


Дата забыта:
Молох-Драмалах.


5.III
Козел во тьме Назарета
Вышел под небо без звёзд.
– Где же ты, Господи, где ты?
Я посылаю приветы
Агнцам. Из вечности слёз.

Козел – рога бафомета –
Видит отвесный погост.
Нет, не получат приветы
Агнцы в владениях грёз.
Лёд его мокрого следа
Лёг в пожелтелый овёс.

Химки на карте поэтов
Станут прекраснее звёзд!


15.III
Вёрстка достала! Две ночи подряд спал по 1,5 – 3 часа, но вот в эту выспался – около 14-ти проспал. Сначала я понял, как верстать по-быстрому – по крайней мере, мне так показалось. Нашёл в кварке опции автоматической борьбы с висячими строками и решил, что это здорово ускорит процесс. Ну и сон, соответственно:

Сначала ты понял, как ещё быстрее верстать, уже в ин-дизайне. Там вообще оказалось, что он походу всё сам за тебя развёрстывает, тебе только надо решить, что на какой странице. А уже ночь. Ты почему-то идёшь с мамой в ИСИ и рассказываешь ей об этом примерно в таких вот выражениях: теперь-то я на коне! А там по дороге повсюду такие скользанки попадаются, лёд накатан. Ну, ты поскользнулся, разогнался чуть ли не до скорости света и как со всей дури об забор! Оказывается, ты пьяный, и маме только что какую-то ересь про ин-дизайн впаривал, что он сам всё за тебя делает – нет там такого. Мама говорит: Ай-яй-яй, в каком же ты состоянии.
Потом тебе снился папа, вы с ним выпивали в Химках. Потом появилась Одни – её дорминальная сторона (это твой и её секрет). Они с твоим папой стали у тебя в комнате неторопливо о чём-то разговаривать, потом ты сделал всем чай. Они, оказывается, ещё с утра познакомились, пока ты ещё не пришёл.
Всё это тебе снится где-то между 17:00 14-го марта и 9:00 15-го.
А самой глухой ночью, ближе к трём (это время встарь называлось петлоглашением) у тебя опять случился сонный паралич. И как будто ты пытаешься беспомощно стонать, и Катька будто бы заходит из соседней комнаты и стоит чёрная и ужасная на фоне ночного окна, выходящего на Ленинградку, и ничего не может сделать.

…Но в девять часов я встал с родительской кровати посвежевшим – когда родители на даче, а у меня много работы, всегда тут сплю, тут темнее – и, чувствуя в себе силы работать дальше, за чашкой кофе торопливо накатал всё вот это в свою записную книжку. Она красиваяя: на её бордовой обложке – выборочно-лакированная кисть соблазнительного винограда.


По дороге с рынка, но дата забыта:
Ты хочешь, может быть, увидеть день дождливый
в пустыне, где дождь очень долго не идёт.
Где пять тысяч лет ждёт песок, где так красиво
летят года. А жизнь – за пять минут пройдёт.


24.IV
Сегодня утром я точнее понял, что значит бесконечно малая величина. Короче, есть ноль. В периоде. А где-то там, по ту сторону бесконечно-головокружительной числовой пропасти... Единица где-то в конце.


Дата забыта: Memento mori
Могила, ты всегда была моей роднёй.
Всегда имел тебя в виду в излишних изреченьях...
Когда пробьёт мой час, я встречусь и с тобой.
Но чтоб я не погиб – останься в поле зренья.


6.V (суббота)
Сегодня – «День Флага». Это я услышал в автобусе. Хороший праздник: вместо выходного – рабочий день! Всё шиворот на выворот – не поймёшь...


Дата забыта:
Мы мешаем грязь, мы мешаем грязь
Грязь бывает отвратной, но наша – нет.
Мы целуясь и трахаясь и давясь
Извлекаем из ночи бесстыдный свет.


Дата забыта:
О художник, дешёвым огнём сигареты
Проституткам подобные жёны – мечты
Намекают на то, что на том конце света
В их объятьях, мой брат, упокоишься ты.


14.V   
Из кино по культуре:
– Тутанхамон, вообще-то, развалина!
– ...в анналах истории... (не пойму, почему Катьке последняя фраза показалась забавной?)


Дата забыта:
Я всё ещё в том дне, когда, ещё ребёнок
Узнал я памятник свой в образе Луны.
Она была смешной: девица-поросёнок
Нашедшая дорогу в ваши сны.


14.V   
Камю долго думает, а потом резко, безо всякой видимой на это причины просто перечёркивает жизнь героя – беззлобно, кажется, так и не подумав, приканчивает, даже как будто лениво, без разгона, жестом прирождённого убийцы. Вот почему в кульминациях он – один из самых значительных писателей ужаса. И так же ужасно закончилась его собственная жизнь. А Сартру жалко своих героев, он долго медлит, подготавливая читателя к их трагедиям, да и то в половине случаев его кульминационные моменты – какое-нибудь головокружение пьяного, валяющегося на лавке; до тошноты, до одури и до аду… Но пьяный выдерживает, оклёмывается, похмелье проходит и всё становится на свои места, не очень приятные, но... Всё снова как всегда. И смерть у него как-то ненатуральна. А у Камю ненатурально как раз всё кроме смерти.


Дата забыта:
В живописи я вижу, прежде всего, безмолвный продолженный взрыв. К хорошей живописи хочется незаметно прикоснуться. Она походит на кожу – одинаково привлекательны её достоинства и недостатки – как будто мелкие родинки знакомого, даже в темноте узнаваемого тела твоей любимой.


31.V   
Я взращиваю своё собственное, пока ещё контролируемое сумасшествие. Поэзия может быть либо сумасшедшей, либо очень мудрой. К сожалению, мудрость приходит только с жизненным опытом, а вовсе не с поэтическим. Свою задачу я определил ещё до знакомства с «ясновидением» Артюра Рембо и с Кинговской «Как писать книги» (...если нормальные люди иногда трахаются как безумные, то почему же писатель не может сдуреть и при этом остаться в своей тарелке...). Проблема в том, чтобы, сводя себя с ума, оставаться внешне нормальным. И чтобы, в конце концов, свести себя с ума, но стать при этом не просто нормальным, а неожиданно в придачу ещё и мудрым.


Дата забыта:
Поэт, мне нужны только скучные дни
где каждый похож на другой.
Где я замурован, забыт, и в тени
дверей и шкафов размышляю с собой.
 

Дата забыта:
Одна моя приятельница, подрабатывавшая переводами эротических романов, спросила меня, как лучше перевести с английского один глагол (дословно «сглотнуть слюну»). Ей это не нравилось, я думаю, из-за излишней физиологии. Я тоже не очень жалую излишнюю физиологию, но мне кажется, она возникает в рамках целого контекста, а не слова. Польщённый доверием к моему владению родной речью, я стал прикидывать в уме такие фразы, чтобы не переборщить с физиологией, но чтобы было чуть-чуть эротично. Я размышлял: да неужто уж Стивен Кинг постеснялся бы написать «он проглотил слюну» или «она проглотила слюну». Это после такого-то: «никогда не пишите слова, состоящие лишь в дальнем родстве с тем, которое хочется сказать». Предела простоте нет, важно, чтобы словосочетание звучало убедительно в рамках законченного контекста: например, абзаца или диалога. У меня получалось что-то такое:
– Послушай, я... Я сама немного стесняюсь... Потому что я должна рассказать тебе такие вещи... От одного осознания которых у меня пересыхает в горле...
Но я расскажу тебе, потому что иного выхода всё равно нет – она попыталась проглотить слюну, которой у неё уже не осталось, и быстро зашептала:
... варианты бесконечны.


Сны 24/25.VI
Ты идёшь вдоль дороги, которая неторопливо приглашает на мост. Машин немного, но вообще-то это шоссе. Пока прохладно – ещё только раннее утро, но день обещает быть, в общем-то, жарким – всё уже сияет. Едет красная машина – в отличие от тебя она достаточно прыткая, наверное, водитель спешит по делам. Успел только увидеть, что за рулём блондинка или блондин в красной футболке: со спины не поймёшь. Вдруг ты заметил ещё одну, очень тревожную деталь: переднее колесо у автомобиля держится на честном слове... Нет, точнее, на двух шнурках от кроссовок. Спору нет, водитель очень предусмотрительный, предвидел (или она предвидела?) предвидел, что колесо держится не очень хорошо, и перед поездкой на всякий случай закрепил его подручными средствами. Но надо его как-то предупредить (или её), а то так-то гнать – никакие шнурки не выдержат. Ты побежал вдогонку.
Едет вторая красная машина (к тому времени ты уже на мосту). Ты тормозишь её. Она проезжает ещё 20 метров и из неё выходит бабуля в красной футболке с белыми ракеточками, причём вы как будто не знакомы. Ты ей втолковываешь, что надо гнать спасать парня (или девушку), а она в ответ: Я установленную правилами скорость превышать не буду, и всё тут. Так ты от неё ничего и не добился, побежал дальше (она, кстати, так и осталась в недоумении стоять на мосту – забыла она, что ли, что это тем более запрещено, ей бы сесть в машину и айда...)
Едет третья красная машина. Тормозишь её. Там мужик в серой футболке. Слава богу, хоть ему не пришлось долго объяснять, понятливый оказался: резко рванул и исчез на другой стороне моста. Наконец-то ты получил передышку!
Ты неспешно спускаешься с моста. Они уже ремонтируют колесо – до аварии не дошло. Да, точно, это оказался волосатый мужик. Он не переставая благодарил того типа в сером, а тот только отмахивался: мол, я то тут причём, скоро нагонит твой благодетель.
Тебе становится неловко, ты не привык к изъявлениям благодарности – ты пересекаешь дорогу и отпрыгиваешь в лес на противоположной стороне. Оказывается, тут так интересно! Светло и одновременно как-то потаённо, и под ногами рыжий настил из хвои. Грибы стоит поискать – наверняка найдёшь. Какие-то странные берёзовые пеньки полуфаллической формы, как головы манекенов у Де Кирико. Примерно метр в высоту. Один ты легко повалил на землю – точно гнилушку. Отпустил, задумался, от чего их верхушки так распухли. Но вообще-то ты городской человек, с лесом мало знаком, откуда тебе это знать...
А потом ты получил резкий удар сзади и потерял сознание. Очевидно, паскудная дубина бесшумно отклонилась в противоположную сторону и вот теперь возвращалась на место, пока ты, отвернувшись, ворон считал. Проснулся ты ещё с отзвуками боли в голове, померил давление – 90/60 (систолическое и диастолическое соответственно). Теперь всё понятно: кофе надо выпить.


25.VI 
Памятник физиологии:
 
Созвездие болезней в тысячецветном соцветии тысячелетий. Две мёртвые розы с безвозвратно выколотыми чёрными жгучими стекловидными телами. И две непрерывно кровоточащие раны, в которые превратились они после этого.


25.VI 
Один человек всё время целовался с подколодной змеёй. Ему очень понравился её красивый раздвоенный язык. Его даже не напугала достаточно опасная близость к её стрекательным железам. Но с другой стороны, и она ему доверяла...


Дата забыта:
В дали вода...


Дата забыта:
И вблизи тоже...


25.VI 
Только ближе её не слышно. Вот о чём я вам хочу рассказать:


26.VI 
Я хочу видеть язык несколько со стороны, как будто он какой-то не вполне знакомый... Хотя и родной. Это поможет слышать его «осязаемее». И тогда, например, слово «Алабушево» неожиданно зазвучит как некое метафизическое откровение.
Иначе говоря, если одна деревня (или село) называется «Алабушево», то почему другая не может называться «Все Руки», как, например, у Кинга?
На самом деле это – единственная причина, по которой мне нравятся сочинённые имена и названия. Хотя, в отличие от Толкиена, я не опираюсь ни на скандинавскую культуру, ни на какую-нибудь ещё. А что до лунной, то я сам её и выдумал, не так ли? Нет, конечно, черты определённых фонетических систем всегда проступают достаточно явно. Но в целом рождение имён моих героев дорминально. Вообще в реальности очень много имён, которые легко могут присниться. Потому что во сне есть то, что меня очень привлекает – обломки системы вне целого, и одновременно приведённые в новую, чуть-чуть приоткрытую систему.
Причём это касается не только имён. Очень смешные события, практически неотличимые ото сна, происходят наяву очень часто. Вот, к примеру:
Лето, поздний июнь, на полной скорости высовываюсь из разбитого окна в тамбуре электрички. Приятно, часов восемь вечера... Ветер срывает кепку. Какая досада! Где-то ближе к Радищево. На прощанье примечаю некоторые ориентиры.
А на обратном пути, когда уже темнеет, всё становится по другому. И ход моих мыслей другой, и желания. Не стану я идти в Алабушево, ситуация с электричками там всегда хуже, а уже поздно – вернусь назад в Радищево. И, отряхивая поднятую с железнодорожного щебня кепку, я внезапно вспоминаю, о чём я думал, когда она улетела.
Приятно жить на грани сна. Что такое километр? В геометрии – абстрактный отрезок прямой, который можно поделить на бесконечное число частей. Тоже, как видите, не совсем просто. Но в реальности всё ещё сложней – передо мной это строго определённое число затаившихся в траве жизней, хотя двух абсолютно идентичных километров не бывает и в космосе. Но каким образом бесконечность может быть бесконечно сложнее бесконечности? Это просто недостаток модульной сетки нашего сознания. Всё, что ускользает от неё – тайна. Во сне такие мысли, как правило, в голову не приходят. Но и наяву точно так же, как во сне, дорога пешком совершенно не похожа на дорогу из окна электрички, а исследование травы на предмет укрывшихся в ней жизней непохоже ни на то, ни на другое. И даже если во сне ты сталкиваешься с абсолютно иными феноменами, которые потом просто переходят в более знакомые и понятные для нашей реальности, там всё равно всё точно так же. Потому что наша жизнь – это всего лишь ритм, ритм бесконечно сложный, но если его остановить в любой точке, увидишь только точку. Парадокс в том, что субъективно сон вообще не поддаётся никакому математическому анализу. Хотя, может быть, у математиков во сне и сохраняются неповреждёнными довольно большие пласты их любимой науки – в отношении неё связи у них в голове более устойчивы... Но эти пласты перемешаны с откровенно ошибочными вещами, и рациональной системы там всё равно нет. Почти что нет там и воли...
И нет предела тайнам, как не найти предела затаённым в вечности жизням.


Сны 28/29.VI
Ты в полиции. Вбегают два полицейских, говорят, надо срочно бежать преследовать бандита. Выезжаете с инспектором на двух машинах. Вы его поймали. Бандит в машине инспектора, а ты едешь следом. На перекрёстке пробка. Инспектор выходит из своей машины и садится в какую-то другую, и они с бандитом разъезжаются в разные стороны: инспектор – направо, бандит – налево. Всё происходит быстро, ты не можешь этому помешать: затор. Ты понимаешь, что бандит умеет приказывать взглядом (может, он – менвит?). Делать нечего, решаешь преследовать его самостоятельно, причём для большей секретности пешком. Пасмурно. Город кончился, по обе стороны дороги – деревня какая-то. Тебя догоняет инспектор, тоже пеший. Вы всех расспрашиваете, не проезжала ли здесь полицейская машина – не видели. За деревней – лес, чуть подальше от его начала поднимается лёгкий дымок: в стороне от обочины догорают остатки какого-то шкафа. Вы думаете: ох, подлец, спалил машинку. Одно очевидно – значит, он пошёл назад, чтобы вас окончательно запутать. Делать нечего, возвращаетесь. В деревне врываетесь в единственный обитаемый дом: руки вверх, это полиция! Там только одна симпатичная дама лет 35-ти. Говорите ей: мы ищем бандита, он колдун. Она: вот странно, я раньше не верила в их существование... Нет, серьёзно? Как вы полагаете, он может подарить мне мерседес? Инспектор: Откуда я знаю... ну, он может внушить. Ты опять как всегда пытаешься объяснить это с позиции энцефалографии, впариваешь что-то про высокочастотные радиоволны головы. Она улыбается... нет, она смеётся. Потому что это никакая не она, а это бандит. Инспектор как раз вышел покурить, недурно. Рассчитывает вас по одному прикончить: так не выйдет. Не тут то было. Хватаешь её с криком: а, бандит, попался! Она ничего не поняла, но очевидно, решила не вырываться: а вдруг ты принял её за внушение и сейчас порешишь. Тащишь её на веранду, она начинает убеждать вас с инспектором, что такое внушение не может длиться очень долго – для него надо очень много энергии. В конце концов вы и сами решаете, что она не бандит. Вы её отпускаете и в качестве утешения сажаете на стол, уверяя, что в присутствии таких важных особ это может только она. Она очень рада и пытается вас охмурить.
Вы как-то обезвредили бандита. Ты смутно помнишь взрыв. С инспектором вы опять разминулись. Ты входишь в какой-то торговый дом и выходишь на другой его стороне. Солнечная площадь ранним утром. Слева и справа высоковольтки с очень высокими и очень причудливыми опорами – очевидно, неподалёку Водный стадион. На площади много оживлённо-переговаривающихся групп по 5 – 10 человек. Орёшь: я – генерал-майор Родедорм Лунадурн. Все уставились на тебя как на новые ворота, а ты сорвал голос. Магазин стоит на некотором возвышении, ты сбегаешь по ступенькам на площадь и ложишься на её солнечные бетонные плиты. Потом встаешь и удираешь с криком: Высоковольтки! Чего вы символы? (очевидно, тебе очень хочется получить дорминальный ответ на этот конкретный вопрос). Останавливаешься в какой-то подворотне. Там уже вечер и лежат какие-то бомжи на матрасах. Ты с умным видом начинаешь: в юности, когда я помогал полиции... Два бомжа, дед и молодой, с интересом тебя слушают, а третий дрыхнет в спальном мешке. Потом застонал (это баба). Потом оказывается, это та же самая, что живёт в деревне. Только она коротко постриглась и перекрасилась из светло-русой в брюнетку, но всё равно ты её узнал. Теперь она выглядит моложе. Вы очень рады друг другу: каждый из вас думал, что все кроме него взорвались. А как же тогда инспектор – может быть и ему повезло? Ты оставляешь ей свой телефон, потом ты идёшь в полицию.
Ух ты, на инвалидном кресле, но всё-таки живой. Инспектор, я имею в виду. К своему положению он, похоже, относится немного с юмором, и на твой комплимент, что он теперь самый великий инспектор в истории и в ответ на твоё пожелание не бросать работу отвечает: а я и не брошу, голова-то не пострадала. Пускай меня везде возят, им всё равно больше делать нечего – без меня тут они никак не разберутся.
Потом тревога: драка. Ты берёшь с собой двух сержантов, бегом на улицу: две компании молодёжи чего-то не поделили. Ты сказал, что ты как раз судья, но получалось, что вроде как все правы. Потом оказалось, что один всё-таки виноват – хотел всех стравить. Вы его прогоняете. Предмет спора ты не помнишь. Потом наступило перемирие, ты возвращаешься в участок.
Вечером ты выходишь из кабинета. В полиции сумерки, свет не включен, почти все уже ушли. Тебе навстречу идёт какой-то дед. Подходите к окнам, здороваетесь – это Юдкин. Прощаетесь...


29.VI 
Во всём, кроме искусства, я предпочитаю идти по пути наименьшего сопротивления.
Сегодня я ввёл неологизм: «прикрышить».
А ещё я сегодня читал с экрана Уилбура Смита про Опиф, лунный город Карфагена.
Я сегодня в ударе, ей-богу. Сначала решил спрятать на период своего дня рождения все мыши, чтоб не включали компьютер, под предлогом того, что их, возможно, съел Матисс (это кот). А потом вот эта Катькина фраза: «А я считаю, что если ты полюбил капусту, то тогда ешь капусту!» – это было сказано по поводу адюльтера.


...Помнишь, в очень раннем детстве тебе приснился один сон. Как будто все родители по ходу определённого обряда (когда ребёнку лет пять) нарекают ему некий потаённый фетиш – символ, единственный на всю жизнь. От их изобретательности, от их выбора зависит то, будет ли ребёнок счастливый или несчастный, сколько он проживёт и вообще, как сложится вся его дальнейшая судьба. Пример тебе приводился почему-то такой: Вот посмотри на это чёрно-белое фото. Ты посмотрел: там была хорошенькая девочка с бантом. – посмотри, какой она была хорошей. Родители нарекли её фетишем гитару – и вот результат: она стала глупой мечтательницей и умерла в 14 лет. (все цифры я сейчас пишу по ощущению, тогда ты не разбирался в возрастах старше 10-ти.) Но ты не бойся – сказали твои родители, – мы знаем фетиш, который поможет тебе прожить жизнь так, как ты захочешь. Но всегда она будет сказочной как сон и абсолютно непохожей ни на чью другую.
Твоим фетишем стала постель.
Помнишь, было очень светло. И всё было белым – белоснежные простыни, полусвадебные наряды... И слышались какие-то латинские или итальянские песнопения, удивительно прекрасные, но, как бы поточнее выразиться: искусственно высокие, как будто даже не очень умелые, непередаваемо печальные той печалью, которая бывает, когда, плавно просыпаясь, ты вдруг обнаруживаешь, что больше не спишь – такою поначалу воспринимается чья-то речь. Начинает восприниматься. Это – печаль обретения интонации, пока белое ещё не успело обрести другие цвета. Цвет – самое последнее изобретение Бога, и самое прекрасное. Возможно, белым был мир после отделения света от тьмы, и так, наверное, в этом белом пели ангелы в ожидании своей первой радуги.
Все пировали, а ты возлежал на приуроченной к тебе постельке. Со всех сторон слышалось на этих трёх высоких нотах: у тебя всё будет... никогда-никогда не случится то, чего ты не захочешь... Было как-то страшно ото всего от этого. А потом отдельные фразы стали сливаться в совершенно немыслимые по своей красоте и форме стихи, сплетаясь друг с другом как влюблённые в постели, полные доверчивости. Ты догадался – это было абсолютной вершиной генетически накопленного на момент твоего рождения поэтического опыта всех людей. И там были все языки, и был какой-то ещё один, непередаваемо-прекрасный, который родился, когда они закружились в волшебном танце.
И вот ты – постельный поэт. Вроде как не глупый. Сочиняешь, как хочешь. Бог даст, то же и насчёт жизни. Они не ошиблись с фетишем. Постель тебе по-прежнему приятна во всех отношениях. Но как бы ты ни старался, тебе уже никогда не забыть той недосягаемой поэтической вершины и тех удивительных форм, которые ты слышал тогда. В них – опыт, накопленный миллионами поэтов. И у тебя просто нет иного выхода, кроме как пойти чуть-чуть дальше, чтобы новому ребёнку были доступны формы ещё более недоступные и прекрасные, а в услышанном генетическом диалоге был среди всего прочего и лёгкий, но достаточно уверенный голос Родедорма Лунадурна. Потому что – можно открыть секрет? – потому что хотя ты и не можешь ещё в точности рассказать о стихах, которые услышал во время твоей причудливой инициации (скорее всего наверняка ты их вспомнишь только в момент полной физической смерти), но ты, тем не менее, уже сейчас твёрдо убеждён: им выпал шанс стать твоими.


30.VI 
Смешно, сегодня у меня в голове всё время почему-то вертится «Radioactive» – такая песенка Septic Flesh. Целый день! Обычно это со мной случается редко.


3.VII 
Как это ни обидно, учителя русского языка его совсем не любят. Русский язык, я имею в виду. А вообще-то за что бы им его любить: он – их работа, их «нелюбимая» работа. Вместо живой плоти воображают себе какой-то памятник. Я многие языки нахожу симпатичными, естественно, родной в их числе – первый, но только потому, что я получаю удовольствие от общения с ним, от нашей близости... Он как Лавкравтовский океан, правда, свои секреты он открывает не только поздно перед сном, а иногда и вообще обыкновенным днём. Если ты что-то точно определил, то это случилось. Нет, никакой он к чёрту не великий монумент – это всего лишь доступная любому ребёнку невероятно сложная система, которой под силу превратить наши мечты и желания в чуть-чуть насмешливый, но вполне откровенный и искренний диалог с собой. И в этом отношении он ближе к прекрасному, чем к возвышенному...


Дата забыта:
...Стихи про умирающие камни, рифмы про умирающие камни.


Дата забыта:
О, звезда моя, что ж ты померкла!
Нет, любовь моя, всё же ты зла!
Рос ребёнок разбитого зеркала –
Ртуть стекает из горла... Cтекла.

...Вывод: Теодора де Банвиля тоже два.


Дата забыта:
Выразительные мысли на пороге сна:
– И бериллиевых фар нету, – заметил он, рубя землю топором.


Дата забыта:
Во сне находишь ты нормальную дорогу
Как раз туда, куда дороги нет.


Сны, дата забыта:
Сегодня тебе почему-то приснился солист Tiamat-a. А ты об этом вспомнил только ближе к середине дня.


11.VII 
Да, конечно, когда существуют такие, как Лорка, очень тяжело долго удерживать в фокусе внимания таких мимолётных нас.


Дата забыта:
Выразительные мысли на пороге сна, ~ 5:00:
...Это всё чимискской плоти великаны...
...Когда сверлом; станком сверлильным. Ага, вот именно. Правильно. Когда сверлильным станком.
– Как вода в луже.
– Чего?
– Я говорю, мутное, как вода в луже.
– Ага?
Крови мерзких, пагубных чимисков!


14.VII 
Она идёшь по пустыне, и ей начинает казаться... Нет, лучше не так: Ты идёшь по пустыне, и тебе кажется, что виноградный сок наполняет твой рот. Твой истомившийся от жажды, в отвратительном состоянии, обожжённый рот.


14.VII 
Вообще я заметил такую вещь – если у меня по дороге домой настроение что-то посочинять, то оно вовсе не обязательно предназначено для широкой аудитории (в моём случае это лист бумаги). Я вплоть до самого последнего момента не вполне осознаю возможности практического применения своей психической деятельности. А что-нибудь – например позиция, четверостишье (мне не очень нравится слово «строфа») – возникает совершенно спонтанно когда я уже вижу двери своего подъезда. И только тут до меня доходит, что я всю дорогу его сочинял, неосознанно, а сейчас вот его озвучил в памяти. Как сон, который окончательно оформляется только перед пробуждением.


19.VII 
Дорминализм никогда не будет радикальным течением, он слишком для этого глубок. Он как молибден – его доля всего-то там... А сталь получается в десять раз прочнее... Вот так же и по поводу дорминализма и искусства. Наш век без дорминализма уже не возможен (потому что он уже в любом случае есть). Молибден, получается, элемент дорминальной символики.
Вперёд, в молибденовый век!


Дата забыта:
Stay Dorminal.
Relanium was foretold by vivid dreams.
Let’s simply fly towards Mars!
Try to calm down, try to fall asleep and realize
And listen to the sublime cries of Northern skies.


25.VII 
Лорка говорил, что любит бедность. «Не голую нищету, а просто бедность» – примерно так. Бедность или богатство – для спящего это не так уж и важно; гармония есть везде. Гармония дорминальна.
Сегодня ночью тебе приснился наконец Изумрудный город. Ну почему не в далёком детстве, когда ты так об этом мечтал? Почему только сейчас... Такая столица эротики! Реально всё из стекла. И потом, эта зелёная кожа под тяжёлыми складками зелёных бархатных платьев... Впрочем, запомнил ты мало. Скорее только приятное чувство ото всего от этого. Однако, ты готов поспорить на что угодно – Кама-Сутра появилась именно здесь. Её поднесли Гудвину фрейлины на серебряном подносе однажды в его день рождения. Ты был в Изумрудном городе за три года до Элли, Страшилы, Льва и Дровосека – недолго, один день.

А ещё – пара слов о некоем на первый взгляд тщательно завуалированном, почти метафизическом притяжении башен. Ходьба по прямой дороге мимо самой обыкновенной деревенской водокачки подобна полёту Луны вокруг Земного шара. И чем выше башня, тем длиннее дорога. А очень длинную дорогу подхватывает самая высокая башня. Башни искривляют орбиты дорог. Ты – Луна, Водокачка – Земля, вышка сотового ретранслятора – Солнце, Останкинская телебашня – как центр галактики... Прямые дороги огибают их и становятся эллипсами, окружностями, и планиметрия подобна космосу!
Это близко к теории Лобачевского. Он говорил о бесконечном радиусе окружностей. Я прекрасно понимаю, что физически дорога не бесконечно удалена от башни. Но метафизически это так. Потому что дорога ведёт не к башне. Дорога ведёт мимо башни, Стрелок.


Сны 25/26.VII
Ты находишься в огромном здании, прообразом которого скорее всего является издательство «Высшая школа». Стены в нём неухоженные, неровные и покосившиеся. В последний раз их красили очень давно, в такой грязно-жёлтый цвет. Но, правда, время от времени их всё же отмывали. Но, походу, в последний раз очень давно.
Ты пришёл сюда уже не в первый раз. В этом странном учреждении тебя всегда поражал невероятный контраст маленьких и очень больших помещений, связанных сквозными проходами. Вот как раз в одной из каких-то укромных комнаток обнаружилась покрытая ржавчиной ванна. Ты стоишь в ней прямо в шинели и сапогах. Наверху ржавенький душ, но ты его не хочешь включать – промокнут погоны. Открываешь нижний кран, потом ждёшь. Смотришь, как вода наливается до верхнего водостока. Нижний край шинели ты промочил. Всё, хватит. Выпрыгиваешь оттуда. Сапоги прямо сияют.
Выходишь и идёшь по коридорам и залам, повсюду обнаруживая ядовито-жёлтый свет газовых ламп. Кое-где под головокружительно-высокими потолками висят старые полинялые занавесы, а местами – полиэтилен, покрытый слоем побелки. Попадаются редкие, тихие группы мирно беседующей молодёжи. Скорее всего это «дом культуры». А ты пытаешься найти актовый зал.
Наконец ты его находишь. Низкую сцену – шагнуть на неё не составляет никакого труда – застелили газетами. Пока что чистыми, монтёры до сюда ещё не добрались. Тут чуть потемнее, чем везде: софиты не включают уже давно. Наоборот, светлее в зрительном зале. Ряды кресел убраны, перед сценой стоят только несколько тройных бордовых кресел – не параллельно, а как попало. Окружают длинный учительский стол, одна половина которого завалена канцелярским хламом, а вторая... На ней стоят шесть бутылок пива. Некоторые кресла застелили целлофановыми пакетами, чтобы не испачкаться. Были какие-то сонные ребята... И была Одни. Ты снимаешь промокшую шинель и вначале направляешься к ряду кресел, выбираешь то, где одежды меньше всего и кидаешь шинель туда. Потом запрыгиваешь на сцену – прихватив по дороге бу-тылочку пива. Ты берёшь на сцене белую гитару, проверя-ешь, нормально ли подключены провода. Отпив глоток пи-ва, ставишь его на самый край. Начинаешь петь ‘Heaven Below’ Septic Flesh, постепенно отходя на дальнюю, более освещённую сторону сцены. Напротив неё только один стул. Ты распинаешься перед пустым залом, как Бильбо Бэггинс перед пауками. Наконец ты всё-таки сумел привлечь внимание Одни, и сейчас она с тобой. Оказывается, ты и понятия не имел, что ты так играть умеешь. Да и поёт-то за тебя словно бы кто-то другой – своего обычного голоса ты не узнаёшь. Профессиональный звук – остальные ребята стали что-то химичить с пультом у рояля на тёмной стороне. Ты распрыгался, то ты на сцене, то на полу... Провода хватало.
...Однако рычание у тебя почему-то получилось очень грустным и каким-то отрешённым, точно ты пел Yello, а не Septic Flesh. Ты решил, что с такой грустной песней можно быть только наедине, и сосредоточил всё своё внимание на гитаре. Ты смотришь на её несбыточные аккорды, завесившись длинными волосами, и думаешь, что даже Одни тут лишняя. Потом откидываешь назад волосы и снова рычишь. И так по кругу. Потом ты смутно осознаёшь, что разговариваешь с Одни около освещённых кресел. Остальные куда-то подевались. Одни что-то говорит по поводу твоего вокала...


28.VII 
Под низким небом видно меньше кубических километров воздуха, чем под высоким. Странно, почему-то дома под ним выглядят мельче и сиротливее. Казалось бы, по закону контраста масштабов должно быть наоборот.
Я на даче, один. Прохладно. Иногда дождь. Два раза ходил смородину собирать, но пришлось вернуться – сырость. Включил в голубой комнате обогреватель, и сижу теперь за ноутбуком как король – мне даже уютно. А в саду яблони такие мелкие казались... Он какой-то бледный весь был, взъерошенный какой-то, неприветливый. Погода снаружи тянула только на микроклимат, не больше... На микроклимат в микромире... Комната и пейзаж сегодня, кажется, сравнялись в правах.
Наверное, глубокое синее небо делает ландшафт значительнее потому, что глубина его бесконечна. Бесконечность, очевидно, не задаёт масштаба. А вот низкие серые облака жестоко принижают наши убогие строения и насаждения, прижимают их к тёмной, беспризорной и твёрдой земле.


4.VIII 
...Обратил некоторое внимание на круг своего чтения. Я никогда особенно не зацикливаюсь на подобных проблемах, и в этот раз, по логике, тоже ненадолго бы задержался, если бы не одно по меньшей мере странное обстоятельство: книги, которые окружали меня в прошлом, лет десять назад, каким-то совершенно непостижимым образом стали абсолютно другими – сами собой. А я даже как будто бы ничего и не заметил. Мне уже начинало казаться, что Камю, Толкиен, Лавкрафт, Кинг – были со мной всегда. Что правда, то правда – я перечитывал их вещи последние лет пять и настолько сроднился с ними, что уже не представляю свою жизнь хотя бы без одной из них. Но всё-таки когда-то на их местах были другие... Их я точно также перечитывал... Правда, тогда я ещё не был Лунадурном. Наверное, хорошие книги – как хорошие дороги. Хорошие дороги похожи друг на друга. Я не могу сказать, что поменял круг чтения (я же никогда не забываю, например, женщин). Любимые книги прошлого живут в книгах, которые ты читаешь сейчас, точно неуловимые призраки прошлых подруг в каждом жесте твоей новой любимой, в вашем общении. Ничего не умирает. Кроме тебя самого – хотя это ещё тоже бабуля надвое поделила: вот так вот, положим, умрёшь, и не заметишь... Мне пришло в голову, что «читатель» – достаточно яркая модель человека. Десять лет назад я был другим читателем и другим человеком, вроде какого-нибудь нелюдимого подростка из соседней школы. Я не похож на себя же тогда, а он – похож. У меня сейчас совершенно другие ценности, и думаю я совсем о другом. Я скорее сейчас похож на какого-то поэта... Какого-нибудь ещё. Не на себя тогда.


Дата забыта:
Как сказал Димон, «поцеловаться с тачкой своей мечты, это, конечно, полный атас!» Всё равно Хонда рулит. Но и мой Опель показал себя далеко не с худшей стороны. Хорошая машинка, боевая – ну, в смысле, непробиваемая.


Дата забыта:
В готических розах моих колёс.
(реально, мама права – они очень трогательные. Такая пламенеющая готика!)


Дата забыта:
Люблю читать Толкиена: он жизнеутверждающ.


Дата забыта:
Выразительные мысли на пороге сна:
Если слов не хватит, мы тебе два сделаем.


30.VIII 
В Сбербанке долго разбирался в реквизитах, ну и, естественно, заполнил всё шиворот-навыворот. Кассирша молодая, симпатичная, не стала меня ругать. Говорит: «хотите билет?» Спросил, сколько стоит – 10 рублей. Я взял, вышел под дождь, вскрыл – а он выигрышный. Конечно, не как в моей сказке про Лондон, но всё же... 20 рублей. Вернулся, попросил ещё два билета – оба принесли ещё по десятке. Ещё раз сыграл – та же история. «Да они у вас все тут выигрышные!» – говорю. Ну ладно, взял 20 рублей, а то я уже не успевал на встречу с Машкой.
Кстати, в Сберкассе я впервые столкнулся с очень интересным оптическим явлением: на дальней стене висел календарь. Одна его часть с моей точки зрения оказывалась за стеклом, вторую я видел свободно. Когда случайно получилось, что один мой глаз смотрел через стекло, а другой – так, памятник на календаре стал объёмным – как голограмма. Вероятно, на таком расстоянии преломление совпало с подходящим для глаз.


Сны 31.VIII /1.IX
Ты работаешь на какой-то стройке, только что это такое будет, пока не вполне ясно. Какой-то завод, очевидно – вы явно где-то глубоко под землёй. Шахта? Леса сооружены как-то странно, по диагонали: они идут вверх, и на них небольшие железные площадки, как в музее Маяковского (там от таких интерьеров голова болеть начинает). Здесь они все, вдобавок, в цементе и пачкаются. Непонятно, что вообще можно делать на таких странных лесах. Может, эскалатор? Рабочие в оранжевых куртках, по двое – по трое на каждой площадке, неторопливо разматывают какие-то кабели и канаты. Некоторые площадки перемещаются, и строители вынуждены перепрыгивать с одной на другую. Внезапно в работе происходит какой-то сбой, чья-то роковая ошибка, и ты понимаешь, что огромный железный лист в своём самозабвенном полёте, ничего не подозреваяя, пробил тебе насквозь и лёгкие, и сердце, и вообще половину твоего тела. Ужасное чувство (кровь из горла ты пока в расчёт не берёшь, а боли почти нет, но ты-то думаешь, что уж лучше бы была она) чувство, что ты умираешь, и тебе срочно нужна таблетка реланиума, чтобы не волноваться, а просто лечь спокойно и постараться затихнуть. Бессмертица, выходит, в сто раз хуже бессонницы. Ты шипишь: «Священников, я знаю, в этом аду нет, но, по крайней мере, если найдёте поэта, приведите... Столько всего надо сказать, а времени мало. Поймёт лишь поэт...» «Приведём, обязательно приведём!» «Эй, сюда поэта» «Вот наш поэт!» «Скорее, пусть перепрыгнет сюда!»
Внезапно поблизости возникает ещё один строитель в оранжевом костюме, смуглый, как и они все (таджики?)... «Вот наш поэт!» с гордостью говорит очередной таджик, который его привёл, и подводит его к самому краю ближайшей площадки. Всё, ты понял, кого они к тебе привели. Это Лорка. «Бедный Коляныч», – говорит Лорка. «Лови таблетку!» (кидает). Ты каким-то непостижимым образом кричишь ему: «я почти ничего не успел в этом мире, но моё сердце было сердцем поэта.» «Я понял всё. Даже больше, чем ты хотел сказать. Мы говорим на одном языке. Положись на меня, брат. Бог обо всём узнает. Прощай!». Успокоенный (таблетка или потеря крови тому причиной – уже не важно) ты ложишься поудобнее на залитую липкой кровью железную площадку и умираешь. Кругом всё такое тёмно-коричневое и красное, что никто, кажется, так и не заметил твоей крови. Наверное, они решили, что ты прилёг поспать.
Проснулся ты посреди ночи, под тремя одеялами, и был холодным, точно ты только что и вправду вернулся из мёртвых. Раньше ты довольно часто слышал выражение «очнуться в холодном поту», но до сегодняшней ночи точно не представлял себе, что это в буквальном смысле. А страшнее всего было неподвижно лежать в темноте и медленно отогревать три тёплых одеяла. Все свои силы ты минут двадцать осмеливался тратить только на то, чтобы хоть как-то согреться. О Боже, как же медленно.

Сны 1/2.IX
В этот раз тебе приснился просто твой дом.;Сначала ты видел его снаружи, словно приятное воспоминание из давно минувшего времени. Ты ходил туда-сюда перед входом в ваш подъезд, на твоих глазах светло-серое соседствовало с белым. В клетку: не то первые этажи вашего крыла, не то просто некоторые части мостовой под ногами выложили мраморными плитами. Только что их ополоснул дождь. Арка, соединившая твой – последний – корпус дома со следующим, тоже как будто облицована мрамором. В воздухе чувствуется что-то такое, чего не было в нём уже много лет – теперь уже ты точно не знаешь, что это за компонент, и в самом ли деле он был раньше, или это только так кажется. Ленинградку перенесли, её словно и не было никогда по ту сторону дома. Но дороги в её направлении остались и слева, и справа. Ты выбираешь левую и проходишь метров триста; покупаешь в ларьке пиво. Откуда там этот ларёк? Понятно. География осталась приемлемой только в области вашего дома. Ты взял шесть или пять бутылок. Пошёл опять к дому. Похоже, он теперь твой собственный – в плане, не одна квартира, а все. Заходишь не в тот подъезд, вообще с другой стороны, и поднимаешься на какой-то этаж (Четвёртый?). Здесь у вас клуб. В нём ты сталкиваешься с Оссианом и двумя Кадавериями: одна ещё подросток, а одна как сейчас. Та, что подросток – какая-то чёрно-белая, непонятно, откуда она взялась. Может, ты её увидел на фото, а может, она вышла из зеркала, в которое смотрелась Кадаверия из настоящего. Они обе очень одухотворённые и красивые. У вас планы на вечер – выпить пива и поболтать. Только маленькая Кадаверия в ваших действиях не участвует. Стоя к вам по большей части спиной, она всё время приветливо смотрит на вас из-за плеча, выбирая по возможности самые обольстительные ракурсы. Оссиан очень весёлый, он всё время предлагает подушечки сухого корма, чуть ли не кошачьего. Сам он их лопает бесперестачи. Ты попробовал – а они и вправду оказались ничего. Вот вы их вдвоём и прикончили. Но – не в кота корм. Ностальгическое настроение, принесённое издалека холодным ветром, только усилилось, и проснулся ты в незавершённости и растерянности. Белое и светло-серое, да? Увлажнённые дождём плиты мрамора... Но вскоре память вернула твой сон в деталях, и тебе стало легко и как-то уютно.


Дата забыта:
В последнее время тебе часто снится:
1) Высота. Как будто все сидят где-то на зелёной в овраге и пьют – а дальше, из-за деревьев на холме, торчит вышка, и тебе нестерпимо хочется увидать её сверху. И тогда ты, не раздумывая, поднимаешься в воздух и в два счёта достигаешь её верхней площадки. Но оттуда овраг кажется почему-то пустым. Ты отлетаешь вверх ещё метров на пятьсот. Причём, это не просто так, а очень тяжело, ты устаёшь. Полной безопасности после подобного полёта ты не чувствуешь даже на твёрдой земле или на изумрудной траве лужайки.
2) Долгая дорога к чему-то огромному и непонятному, связанному в твоём сознании с группой Voivod. Это что-то среднее между гигантским осветителем отсутствующего стадиона и какой-то во много раз увеличенной начинкой лампового радиоприёмника. Оно всегда на серо-красном фоне, а рядом сидит ворона – на старом весеннем скрючившемся дереве. Дерево ощутимо ниже непонятной конструкции, но обе эти вещи сильно уступают головокружительной высоте нарядных облаков. Ты подозреваешь, что любой, кто хоть раз к ней пришёл, оценил масштабность и притягательность этой штуки, но никто так и не сумел понять, для чего она нужна. Впрочем, народу туда приходит относительно немного – уж больно долго идти.
3) Поездка в Куркино. Пустой автобус. Ты сидишь у окна. Упрямо смотришь на прерывистую линию разметки на асфальте – автобус то заезжает на неё, то, наоборот, съезжает. Ты думаешь: у него проблемы с курсовой устойчивостью. Она просто никуда не годится. Потом ты выходишь.
Начинаешь идти мимо высоких и безжизненных полуготических домов: обыкновенные длинные 16-этажки, только с тусклой готической розой в центре фасада. В ней нет и намёка на витраж, она из прозрачного стекла. Один дом почти белый, туманный, другой – цвета сухой пыли, третий – серый, но чуть-чуть поувереннее. Невесёлая их череда началась ещё на краю посёлка, и всё никак не может кончится. Потом они тебе как будто надоели, ты ныряешь между очередными двумя и оказываешься в пыльных залах музея. Там, на стеклянных стендах – молчаливые творения каких-то лангобардов или остготов.
4) Ты идёшь между гаражей в пивную дальше за Пролетаркой (в реальности её там нет), и, случайно посмотрев на крышу одного гаража, обнаруживаешь там шалаш Коноплёва. В нём – только его Makintosh, и больше почти ничего нет. Ты всех созвал, чтобы похвастаться своей сообразительностью. Вот Коноплёв-то удивится, когда придёт. Его встречают и проститутки, и студенты, и просто прохожие – в общем, полхимок. Демонстрация!
5) Ты один заперт в большом, но почему-то пустом гараже. Потом оказывается, это цех или бомбоубежище. Ты ходишь туда-сюда в ожиданье утра. Так просторно! Но ты не можешь выйти. Ты заперт.
6) Красная котельная. Её высокая труба. Мокрый снег. Забастовка. Субботник. Люди с чёрными ломами. Вороны на крышах и на ветвях высоких кустарников. Пьяные, которые валяются прямо на снегу. Активисты, приветствующие серый грузовик. Ожидание несказанно-радостного вечера и заката, когда можно будет пойти в кафе за пожаркой и как следует выпить... И нежной ночи, когда можно будет уйти домой.


Дата забыта:
Течёт река крови.
Здесь течёт она с незапамятных времён.
Такая кроткая и спокойная в этой сказочной мгле она; здесь никто никогда не гибнет.
Лишь в своих сокровенных снах к ней идут ослабевшие люди со всех сторон
И слепые слоны окунают в неё заболевшие мощные бивни.
А течёт она здесь с самых ранних времён.



6.IX
– Надо бы мне плутоний купить.
– Вот ещё. Зачем он тебе?
– Как зачем? А ложки заказать? Столовый прибор у меня из плутония должен быть.
Pu [242].


12.IX
– Я больше туда не пойду! Мне там не нравится!
– Да ладно, всегда есть кто-то, кто тебе чем-то не нравится.
– Нет, мне там никто не нравится. Там все меня обижают!
– Как, и девочки тоже?
– Да.


12.IX
Важен напор и огранка. Вот органика литературы. Стихи – это что-то вроде ювелирки. Обретение и чёткое определение новых отношений в твоём родном языке.


13.IX 20:10
Некоторые он-лайн райтеры не настолько хорошо владеют искусством контекста, чтобы отразить в нём якобы шутливую интонацию. Хотя есть и поистине гениальные творения. Проходка игры Soul River, например. Я так и не знаю, кто её написал, но с моей стороны – респект одно-значный.


Сны 14 /15.IX
Сначала ты отработал в ИСИ. Просто болтался – к тебе никто не пришёл. А на доску объявлений, между прочим, повесили фотографии с летник пьянок – на большинстве из них ты во всей красе: на крыше дома и в генеральском кителе. Вот не надо было их твоим друзьям в интернет выкладывать!
Потом неизвестно кто свистнул под окном все машины, в том числе и твою. Может, эвакуатор их утащил? Мешали рабочим, вот они и постарались. Надо будет у Серёги спросить.
А потом ты что-то украл. Деревня, в которой ты это сделал (и которая потом превратилась в нечто вроде гигантского кондоминиума) вся поднялась против тебя. Хотя ты и пытался держаться и тебя поначалу никто не подозревал. Но при случайных столкновениях с людьми на лестницах ты всё-таки неуловимо вздрагивал, а это, как общеизвестно, даром никогда не проходит. В общем, тебя изловили. Как раз когда ты уже хотел смотаться вслед за сообщником. Выкручиваешься: это не ты, но ты знаешь, кто. А как дальше-то быть, не выдавать же его с поличным. И тут ты выпалил: это был вообще какой-то иностранец. Тебя начали пытать. Потом тебе всё это в очередной раз надоело, и ты проснулся.
Кстати, все машины с утра стояли пыльными, в том числе и твоя. Наверное, это поменяли железо на карнизах.


16.IX 2:34
Я вижу то какую-то сбивчивую писанину у себя на мониторе, то Луну, высоко в ночном окне. Два этих видения отделяет друг от друга лишь незначительный поворот моей головы. Я очень люблю ночь!


16.IX днём
В ветеринарке.
– Сидеть, Маша. Сидеть (Маша заткнулась.) В соседней комнате пронзительно вопит кот. В паузе между выкриками «Сидеть!» на фоне захлёбывающегося от криков кота слышится на удивление спокойный мужской голос: «Хватит орать!». Не пойму, для чего люди заводят животных?
Пока дожидался очереди, сочинил портрет нашего кота. Получилось вроде похоже – он всегда у нас отличался любознательностью:
 
Шёл Матиска по земле.
Видит – жопа на стекле.
Отошёл – она померкла.
Он подумал: «Может, зеркало?»
Он понюхал, облизал...
«Жопа всё-таки», – сказал.

Дата забыта:
Какой она была перед слепой аудиторией...
Какой она была живой!
Я расскажу тебе историю... Она одна была такой.

...Внезапно возникающий америций.


19.IX
Моя поэзия – это бесконечное «прости», адресованное вещам, которые мне не нравятся. Пускай они будут спокойны в вечности. Мне без них нечего делать.


Дата забыта:
Сегодня я в первый раз в жизни сделал укол. Матиске. Утром вообще отлично получился, а вечером – так.


Сны 20/21.IX
Вечером ты недостаточно протрезвел, твой дом далеко, и ты знаешь, что дотуда тебе в таком состоянии никак не дойти. Ты ждёшь какого-то друга на кирпичном подобии парковой балюстрады, уже четыре часа. Шатаясь и держась за перила, спускаешься вниз по лестнице и за её поворотом находишь лавку. Решаешь тут ночевать. В воздухе летнего вечера сквозь пелену похмелья начинают прокрадываться запоздалые толчки темноты, в укромных тенях звенят поздние вечерние насекомые. И слава Богу, что начинает резко темнеть – яркое солнце с похмелья здорово донимает. Шепчутся и пересмеиваются между собой прохожие, полностью согласные друг с другом. Ты абсолютно беспомощен в этой ситуации, но к тебе должны вот-вот подойти. Нет, это долго. Куда там они все пошли, собутыльники твои... Какой-то завод. Но тебя они тоже обещали позвать, тем более что тут идти-то всего ничего.
Подходишь к тёмной двери завода, открываешь её. Сначала пустой равнодушный коридор, ярко освещённый едкими лампами. Потом с его дальнего конца навстречу тебе выходит красивая брюнетка. Лет ей, так, навскидку, тридцать пять. Она предложила тебе чаю. Говорит «пойдём», уводит по коридору – он всё время сворачивает то влево, то вправо; ты уже думаешь, что это никогда не кончится. Наконец очередной пролёт оказывается очень длинным даже по меркам остальных, и, в отличие от остальных, ближе к его концу лампы уже не светят. Она показывает на люк в полу, предварительно предупредив, чтобы ты не смотрел вверх. Люк сияет уже знакомым ядовитым светом с новой силой. Ты присматриваешься: оказывается, это всего лишь незначительное углубление в полу, а так-то проход сделан в стене. Также ты смутно осознаёшь – вверху что-то вроде высокой башни... Какое-то громадное давящее пространство. Аккуратно пролезаешь в люк и оказываешься в не слишком-то необычной комнате. Это может быть простая отдыхалка при какой-то медицинской или химической лаборатории: чашки и чайники в ней преспокойно соседствуют с колбами; есть даже пара компью-теров. На потолке шесть пар люминесцентных ламп – точно таких же, как и везде тут. «Давай пока подождём их, пока чаю посидим погоняем. Ты не против?» – спрашивает твоя странная проводница. «Если хочешь, вот есть минералка...» – неожиданно она нервно отрывает от пластиковой бутылочки этикетку. Ты мельком замечаешь на ней большой плюс: предположительно, «+ 12,5% бесплатно» или что-то в этом роде. Женщина в белом поймала твой взгляд, и, смутившись, пробует отвертеться: «Не бери в голову. Просто мне не нравится ничего в форме плюса.» Она вдруг быстро поднимается и подходит к тебе почти вплотную, куда ближе, чем это принято при первой встрече. Так близко женщины подходят, очевидно, когда хотят дать себя обнять. Но белый халат почти стерилен. «Ты подожди здесь пока, я скоро приду. Хочешь, включи музыку. Отдыхай. Чай вот там.»
...Её нет вот уже три часа. Пару раз ты высовывался в тёмный коридор, но вверх так и не стал глядеть. Мало-помалу ты всё равно узнал о той башне больше – ты поневоле видел её стены, по которым уходили вверх толстые зелёные трубы. Смотреть на них запрета не было, вот ты и проследил их метров на восемь. Почему-то ты был уверен, что там ещё далеко не верх. Так оно и оказалось.
Потом ты один раз вышел на улицу – там лил дождь. Ты поспешил вернуться назад, бесконечными коридорами. Поставил чайник. Новая знакомая не появлялась. Появились четыре бандита. Но они пока не привязывались открыто. Наконец вошла брюнетка, сказала «ой, извините, я ещё на одну секундочку» и только её потом и видели. И вот тут-то бандиты напали.
К счастью, оружия у них не было. Было у тебя. Троих ты пристрелил. Четвёртый тут же сдался; он, надо сказать, не особо-то и лез. Рыжий, волосатый, в майке Арии – тоже, всё-таки, металлюга. Он вдруг стал как-то прыгать по комнате, по всяким стульям, столам – быстро-быстро. Он что-то перекладывал... А потом исчез, оставив три ребуса. Один на столе: вилка, потом две спички, изображающие знак равенства, и бинокль. Задом наперёд... Второй – на тумбочке, рядом с микроволновкой: ложка, то же равенство и подзорная труба. Задом наперёд. Третий – на стуле. Его ты и заметил-то далеко не сразу. Плюс. Плюс равняется очки. И тоже задом наперёд.
Поражённый внезапной догадкой, ты пролезаешь через люк опять в башню; тебе кажется, ты уже понял, что ты там увидишь. Как высоко! Но так и есть. Метрах в шестидесяти над тобой к трубам крепятся гроздья гигантских глаз. Они и все-то не очень маленькие, но пара просто огромных. Возвращаешься в комнату – там снова рыжий. Он за это время постригся. Окликаешь его: «Рыжий, а глаза?» «теперь-то ты веришь? Это горе, болезни и тьма. Ложки, вилки и плюсы сводят на нет их жизнедеятельность.» «Зачем этот завод?» «Он – абсолютное зло» «Как от него избавиться?» «Его разрушит любовь»...
...До тебя медленно доходит, что рыжий перестал говорить загадками. «А, нет, я вспомнил. Этот завод – из одной сказки. Любовь тут почти не причем. Не это – главное. Хотя у влюблённых явное преимущество противостоять пагубной воле глаз. Тут дело вот в чём...» И он показал тебе очень странную маленькую игрушечную лошадку. «Название забыл. Но влюблённые всегда её ищут. В их власти её вырастить, чтобы она смогла размножаться. Достоверно известно, что пока в нашем мире таких три. Но ещё ни одна пара влюблённых не набрела на свою лошадку. Между тем, если их станет много, лупарики погибнут. Ну всё, беги, у тебя должно получиться. Вот крест, вилка, ложка... Беги...»


Дата забыта:
В дорминальном мире, в стране твоих снов есть один очень примечательный подвал. Он обширный и тёмный, и стены в нём выложены рыжим кирпичом, отсыревшим и неинтересным. Привели бы его в порядок – из него бы получился отличный молодёжный клуб. Но тут и в беспорядке уже есть нечто подобное. Стены просторны, но слепы. И только в левой, на небольшой высоте над неровным бетонным полом, есть одно крохотное окошечко. Через него продают портвейн и пиво. В остальном – полнейшее ощущение тюрьмы. Правда, в любой момент можно оттуда уйти. Хотя ноги далеко не всегда так уж хорошо слушаются. Вместо сортира тут дальний угол – сырости там чуть побольше. Угол напротив, наоборот, самый сухой. Туда складывают тех, кто уже ничего не соображает. Отсюда не выгоняют – можешь пить хоть круглосуточно. Стоит это копейки. Естественно, «Анапа». Вот почему здесь предпочитают отмечать свои дни рождения дорминальный Антон, дорминальный Тимофей и вообще все твои дорминальные друзья. Выходят отсюда ночью, днём никто просто не в силах этого сделать. Всё-таки это – место ночных пьянок.


Сны 21/22.IX
Сегодня во сне ты опять видел школу, а потом бегал по Химкам «...в поисках молибдена неведомого». Нашёл квадратную сияющую заплатку у одного местного металлоприёмщика. А днём пришёл к нему уже в реальности. Он, во-первых, был (а он на месте редко бывает), а во-вторых, он сказал, что молибден «где-то валялся, но он дорогой». 40$ за килограмм, кусок граммов на двести. «Приходи, поищу – рублей на триста, может, потянет. А у тебя нет, к примеру, титана?» Он такую смехотворную цену назвал, что ты сказал – нет.
Но молибден оказался на заводе только, и то через месяц. Плитка в 450 граммов… Стоила 3500. Правда, рублей. А я ещё сдуру купил себе в коллекцию ниобий, почти килограмм, штук за семь. Когда, уже дома, чуть полирнул, проступила надпись: Иван Гордеев. И даты: жизни и смерти.


16.IX 2:34
Искусство ХХ века наконец обнажило прекрасное (как это ни печально, безобразное тоже). До этого культура очень часто задерживалась в несколько иной плоскости: возвышенного и низменного, хотя и прекрасное тоже было. Но не в обнажённом варианте.


Дата забыта:
Моя машина летала, летала как ветер, летала как Солнце и выше чем звёзды. Летала-летала и вдруг перестала. Бежала-бежала... И вдруг отказалась.


Дата забыта:
Генерал наказал их плутонием.
Снимайте китель, эй, снимайте китель!
Вы пердали, вы про... Вы продали, вы пра...
...Странно иногда бывает – я, пьяный, с первого раза в абсолютной темноте включил усилитель.
Так пускай этой ночью душа расстаётся с гармонией.
Всё равно неприятности будут с утра.


Дата забыта:
Дни, которые тебя никуда не привели.
(по крайней мере хорошо, что они тебя хотя бы никуда не завели...)
((И не до чего не довели...))
...уму непостижимые ферменты.


Дата забыта:
отрывок недоделанной драмы:
– Есть такой Берязев. И Передреев: поэт... А Пюрвеев – краевед... Слушай, а что вообще лучше – поэт или краевед?
– Краевед.
– Ме-е. Всё, я так не играю. Почему кто-то меня круче!! А ты думаешь, что ты всегда вся такая душечка, а я тебя забодаю.


Дата забыта:
В 9:00 я перекусил в кафетерии космодрома.


Дата забыта:
Зарыл под дубом я клад дубния вначале...
Сижу и думаю, не дуб ли я, в печали.
...Прямь, этерида, гассий, пестии!й, сатурн...


1.X
На улице уже всё как решето от опавших листьев, я в полной панике и даже не знаю, куда обратить свой растерянный, изрешечённый взор. Свет тоже уже какой-то не тот. По всем приметам – Autumn...


2.X
Отметил сегодня «День Voivod»: впервые за столько лет (если точнее, то за девять) он получился. Вечером съездил в «Культуру» на Сухарь, читал по дороге про короля Артура и рыцарей круглого стола в переложении Роджера Л. Грина. Мне очень понравилась вещь «Гарет и леди Линетта». Леди Линетта ехала со мной в метро, и я тут же начал сочинять о ней, путешествующей по Марсу. Приехал домой и стал слушать Voivod – 1995-й, который я услышал первым. Задумался было о периодической системе металлических коллективов... Перед сумерками вышел на улицу и встретил свою одноклассницу. Ну и, конечно, купил арбуз – вот он-то был просто великолепен. Впрямь как тогда! 10 килограммов рая!


3.X
Девушка коротенькая, нежная, тупая: сделай меня своим братом. (это не Сологуб, это так... Приснилось.)
Очнувшись от дневного сна, я узнал печальную новость – умерла Антонина Николаевна. Ночью. Всю ночь я искал в интернете Марс. Нашёл даже вроде бы одну очень редкую маленькую фотографию – на ней была ночь на Марсе. А сейчас лежу в постели и ни о чём не думаю, лишь бессмысленно смотрю в окно. «В это зелёно-золотое марево».


Сны 18/19.X
Ну вот перед кем ему, честное слово, в очередной раз приспичило распинаться... Ливанову. Конечно же ты знаешь, что Модильяни очень хороший художник. Но кому он, чёрт возьми, пытается сейчас это доказать. Этим людям? Разве не понятно по их вопросам, что не стоит овчинка выделки. К примеру: «А вот почему он всем такой большой нос?» – ну и так далее. Ливанов терпеливо объясняет, что всё это дело называется «стиль художника», что это то, благодаря чему его работы всегда безошибочно узнают... В общем, «умнаго бисера» перед ими сыплет. И всё это на каком-то большом запылённом коричневом чердаке, оборудованном под мастерскую... ну разве что самую малость. Под необструганными стропилами терпеливо позирует одинокая модель в белой одежде – никто её, бедную, не рисует. Наконец, надоела тебе эта вся херь, ты уходишь. На улице садишься в миниатюрный космический корабль, и, пока разогреваются двигатели, изучаешь список объектов, влияющих сегодня на траекторию полёта. Поначалу тебе кажется, что их всего шесть или пять, но потом ты понимаешь, что их тут гораздо больше, чем пять: как минимум двадцать, а то и все сорок. Шрифт их всё мельчает, зажигаются всё новые, новые. Одним из первых ты разглядел в этом списке Уран. Несколько чёрных дыр: «Дни сочтены», «Миг смерти»... Особым полужирным шрифтом мерцает уже неоднократно знакомое по прежним полётам название «Железное дерево/Старое сыро». Чёрная дыра-убийца, в окрестностях которой лежит узловой перекрёст наиболее напряжённых трасс. Одной из последних в список заявляется относительно редкая гостья «Пожалуйста, пощади». Вообще неясно, как она туда попала, она же вроде как ото всего в стороне... А потом ты неожиданно просыпаешься и соображаешь: ну Уран – ладно, но вот откуда тебе вообще-то знать, как на самом деле эти дурацкие чёрные дыры называются?


Сны 19/20.X
Очень странный сон. Почти всё его действие разворачивается в Бледном дворе. Ты катаешься кругами на какой-то тёмно-вишнёвой пятёрке, потом как будто на велике... Самое непонятное – всё не с той стороны, всё как в зеркале. Но ты точно помнишь, каким тут всё должно быть по правде. И, между прочим, твоё езденье только усложняет всю эту путаницу вокруг двора – опутанный твоими неряшливыми траекториями, он уже стал походить на клубок в руках вон у той бабки, что привела сюда двоих внуков. До тебя доходит, что хоре кататься, ты бросаешь велосипед у низкого деревянного заборчика. Один раз начинаешь качаться на качелях, но тогда двор начинает вообще сходить с ума – теперь он ещё и постоянно меняет своё положение на предмет «вертикально-горизонтально». Возобновляешь свои странные гонки вокруг. Дома из оранжевого и белого кирпича чередуются, точно Бледный двор вдруг стал каруселью. Кстати, а пятёрку тебе одолжил инструктор из местной автошколы: – «Пульс», вон их вывес-ка. А вон и они сами, обсуждают твой возможный водительский потенциал: вон Серёжа, а вон Юля. Ну вот, опять как-то неуютно... И магнитола не помогает. Припарковываешь машинку и идешь к песочнице. Ребята тихонько играются. Но потом... Или... А может быть, ты просто их не слышишь... Да и какая разница. Фокус вот в чём: на лавочке возле песочницы тесно расположились люди, которые сидели здесь, ещё когда ты был маленьким – мамы, бабушки, тёти. В этот раз все они были в светлых осенних плащах. А меж ними, ближе к серёдке, в нетвёрдом свете переменной облачности сидела голая Тэн, и они как будто пытались согреть её пепельно-блёклое тело своими. И параллельно толкали свои обычные незамысловатые разговоры, делая вид, что не замечают её «лёгкой необычности». Тёплая и какая-то сонная, она была очень красивой. Она грустно смотрела на тебя, как-то нежно и очень приветливо. Но ты так и не увидел по-настоящему её глаз – в этот раз ты обратил вниманье только на то, что у неё было ниже. Нет, Танька ничуть не утратила своего прежнего очарования, даже наоборот... Но она была такой бледной – как неожиданно вернувшееся прошлое, что давным-давно быльём поросло.


Сны 20/21.X
В эту ночь тебе снились, походу, несбыточные плоды кооператива. Ну, а что это ещё могло быть? Какой-то относительно недавно возведённый дом. Впрочем, это не сильно помешало перегореть всем лампочкам на площадке с лифтами... На глухо освещённой холодно-зеленоватой стене от руки написана блёклая цифра 5. В дневном свете она, очевидно, смотрится красной. Но день закончился, и только жёлтый свет из распахнутой двери одной квартиры горькой жидкостью проливается на пол... Создаётся ложное впечатление, будто для того, чтобы извлечь свет из лампочки, её нужно непременно расколоть, точно ампулу с «но-шпой» – будет и светло, и горько. Кажется, электрический свет звучит; в нём ещё не затихли далёкие отзвуки разбиваемого стекла. На общем балконе все курят. Наконец они все пошли в квартиру. Там оказалась мастерская. И там был Джордж Буш – приехал по делам к твоему отцу. В большом мире, типа, никому не известно, куда запропастился президент Штатов, а он, типа, тут. Причём в этом ты не видишь ничего невероятного.
А потом, уже совершенно в другом месте, на твоих гла-зах внезапно развиваются какие-то сложнейшие человеческие отношения на фоне вождения паровозов. Ты начинаешь нажимать кнопки и приводить в порядок электронику, пока миниатюрная девочка-кочегарка, в этом полутёмном мире почему-то вся в слезах и в размазавшейся косметике (или это уголь?) отказывается следить за котлом и, предъявляя крайне необоснованные претензии, сгоняет тебя с машинистского кресла. Видно, ей тоже очень хочется по-пробовать управлять паровозом.


22.X
– Давай ты мне будешь читать сейчас. Ну давай ты мне будешь читать «Цветы зла» сейчас!
– Нет, я сейчас буду себе «Первого человека» читать.


Дата забыта:
Выразительная мысль на пороге сна:
– Вот это... Понаделал с этими... Коровами.


Сны 1/2.XI
Ты гуляешь с какой-то большой компанией по ночной Москве, причём вы то и дело друг друга теряете. Наконец ты выныриваешь из темноты и оказываешься на широкой, но тоже не особенно освещённой улице, где все тебя ждут. У них пиво и транспаранты. Это какой-то плановый марш. Потом ты перед окнами ИСИ, только они огромные, как витрины, и к ним поднимаются по ступенькам. Снаружи темно, а внутри – умопомрачительный свет. Там позирует обнажённая модель с пяльцами на коленях. Она с ногами забралась в неудобное жёсткое кресло. Это Вика – в реальности она работала в Полиграфе. Ты полагаешь, что тебя оттуда не видно, да и они все слишком заняты, и на окна никто не смотрит. Ты наблюдаешь за ними и куришь, расхаживая по верхней ступени, третьей. Прохладно, даже холодновато. Начинает падать редкий снег. Проходит какое-то время. Потом за окнами начинается перерыв, все выходят наружу покурить, и вы беседуете с Юдкиным, который убеждает тебя с ними порисовать. Вика – она так и вышла голая – попросила у тебя сигаретку. Она была очень рада тебя увидеть.


Сны 2/3.XI
Ты видишь Тёмную Башню. Ты не дошёл до неё, ты просто её видишь. Таким, как ты, нет нужды её искать и находить, ты же не Роланд! Ты генерал, и так гораздо прикольней.
Она возвышается над тобой, и на фоне облачно-голубого неба она видна тебе в ракурсе – такая она высокая. Но она не прямая! Её чёрное основание просто огромно, а вверху она стремительно бросается в перспективу, из которой выныривает обратно непонятной каплевидной «висюлькой». И из предполагаемого центра этого непостижимо-высокого аркообразного изгиба, как провода, расходятся лучи. Никаких роз вокруг и в помине нет, да и вообще здесь, похоже, запретная зона. Обращаешь внимание на каплевидный отросток – сейчас он как раз у тебя над головой... Такой массивный! Всё-таки непонятно, как это он не оторвётся и не упадёт. Внезапно ты обнаруживаешь, что он не из сплошного лабрадорита (из чего, похоже, и возведено сие сооружение): внизу, то есть прямо над тобой, в нём есть окна. Просто их квадратные стёкла почти не различимы на фоне стен. И что бы это могло значить? Может, это ресторан? Да! Чем бы ни была эта башня, внутри себя она искривляет гравитацию. И тем, кто сидит сейчас в этом гигантском ресторане, сквозь прозрачный купол кажется, что ты висишь у них над головой. Им невдомек, что это они сами подвешены вверх ногами: они-то туда попали из-под земли! Да, инженеров бы такая конструкция восхитила.
Ты становишься больше. Время идёт, и Башня всё мельчает. Вот уже она не смущает своими размерами, вот уже она полностью помещается в твоё зрительное поле, вот уже ты видишь её сверху... Она стелется, как котёнок, у твоих ног. В конце концов ты вновь оказываешься у её подножья. Ты решаешь, что не очень-то она уж и большая – метров от шестидесяти до ста. Есть сооружения повыше. Правда, не с такими «висюльками».


Сны 13/14.XI
Подсолнечная. Светлый день. От нечего делать ты заходишь в аптеку. Но внутри оказывается магазин медтехники. По другую сторону прилавка сидит Катерина Легостаева и читает какую-то маленькую книжку. Ты спросил, есть ли у неё что-нибудь из тантала. Хирургические штыри, кольца – без разницы что. Она откидывает назад каштановую шевелюру, вот она посмотрела на тебя так, как будто вспомнила. Но потом подумала, что ошиблась. Нет, тантала у неё нет. Жалко.


Сны (Дата забыта):
Вождение красных троллейбусов.
В салоне к тебе подходит один пассажир, и ты разговариваешь с ним по-английски.


Сны 23/24.XI
Твой день рождения. Покровка. Толпа народу. Вначале какая-то незнакомая девушка. Вы стоите с Петькой Балабановым около чёрной пропасти, огороженной широким дощатым кругом – похожим на верхнюю часть зарытой бочки. Вы рассуждаете: очевидно, только таким может быть колодец несбывшихся надежд. Потом вы немного перегибаетесь через край и смотрите в чёрную прорву. Незнакомая девица решает, очевидно, посвешиваться с вами наперегонки, но ты, при всём своём уважении к ней, понимаешь, что ей не выдержать нечеловеческого магнетизма и всей этой давящей глубины, которую безумная дыра способна явить её взору... Та дыра как лицо. Лицо чудовищного облика. В конце концов тебе стало страшно, ты рванулся назад, потащив за собой девицу и Петьку.
…Кто-то одолжил твою кепку. Идёшь за ней в Бледный двор. На дереве какой-то парень – там вообще трое. Последнее время ты как раз наловчился очень здорово лазить по деревьям, особенно когда как следует выпьешь водки. Но тут ты в некотором роде помоложе, хотя и одежда, и прикид – вот они... Твои, теперешние. Подходит красивая темноволосая девочка, говорит: «залезь тоже за меня пожалуйста, а то я один раз залезла уже, а мне никто не верит...» Ну за так, ясное дело, ты не полезешь. Говоришь: «спорим на тысячу рублей, что я сейчас залезу выше всех.» Она: «А у меня только сто. Давай 50 тебе, 50 – мне.» «Не, – говоришь, – не полезу. Посмотри какая на мне одежда – итальянская. За такие деньги мне её жалко.» Она: «ты же мне тогда тоже не поверишь, а это очень легко!» А у неё одежда вся испачканная, вся в какой-то, что-ли, смоле. Ты её тогда утешаешь: «А ты посмотри на свою юбку и скажи, как тебе после этого можно не поверить!»


Дата забыта:
– Жопа! Мокрый дурак! Беременный кот! (при этих словах кот должен отвернуться и высунуть язык, словно устыжая меня в таком бессовестном хамстве.) Толстяк!


1.XII
Читал Ионеско, и одновременно работал телевизор. В нём комиссар Мегрэ сказал «Вот видите», и одновременно я прочёл то же самое в своей книге.


Дата забыта:
Я толкнул одного из них резко вперёд и
Бросил, превозмогая свой страх:
– Прочитаете в задних огнях моего бортлёта
То, чего не прочли вы в моих глазах.


Сны 31.XI/1.XII
Институт в прошлом, 2004-й год. Перцев. Рисунок. Последний просмотр. Тоска, и всё – словно через стекло, словно через туман. Некоторое время просто ностальгически сидишь за рулём в Опеле – в чужом. Напротив красного магазина. В Химках. Я так полагаю, что это тот самый Опель, который в реальности каждую ночь орёт своей сумасшедшей сигналкой и мешает вам спать. Но ты не можешь наверняка поручиться, что это в реальности Опель. Пасмурно. В пятидесяти метрах перед тобой – утренеющая пожарка. Дождь. Вот-вот ты поедешь. Да, а ещё, смутно – метро...


Сны 2/3.XII
Ещё один поминок из давно позабытого прошлого. На этот раз... Это от брюнетки Анны. Она была чьей-то нянькой в каком-то спектакле и, одновременно – воспоминанием. Вот как это происходило в тот раз: «...тебе ведь очень нравится, когда совершенно внезапно, нежданно и негаданно тебя посещают воспорминания, Яльмар?»
В этот раз ты ждал её на Бутаково, и как будто долго. Потом вы неторопливо пришли к твоему подъезду – и долго стояли там... Где сейчас находится твоя машина. Она была в чёрном, в короткой юбке. И она была не такой, как раньше – когда она ещё терпеливо и добросовестно читала твою тогдашнюю индейскую околесицу. Сейчас она была более... Ну такой, лёгкой. Ты приглашал её пойти прогуляться в окрестностях автомобильной развязки Окружной дороги и Ленинградского шоссе, постоять на подступах к столбу эстакады и выпить четвертинку водки на холодном ветру – с утра ты как раз увидал там своих студентов...
А она хотела к тебе домой. Да и вправду, на ветру легко можно было подхватить сопли. А дома вы можете неторопливо пополдничать.
«Это были призраки вместо людей...» И прекрасное освещенье, то прибывая, то убывая, казалось, так и пульсировало неуловимыми и эфемерными красками ранней весны или ранней осени. Хотя сны такие снятся исключительно в декабре.


Сны 3/4.XII
Приснилось: сначала опять поиски молибдена. Ты вышел из метро, думал, ты на Петраше, а ты, оказывается, на Левобережной. Ты видел закрытую на неопределённый срок палатку – такой ювелирный ларёк. Немного растерялся – но тебя на мякине не проведёшь, сразу же обнаружил подвал. Стучишься, входишь: там пока никого нет, только длинный стол, и под стеклом лежит множество каких-то украшений. Самое дешёвое кольцо там стоит 7200, другое – 7290. Да и то, по виду они больше похожи на пластиковые пробки от дешёвого портвейна – такая шелуха, а не кольца из драгоценного металла. По аналогии рядом стоит коллекция ультрадорогих коньяков в полиэтиленовых бутылках. Гипер.
Появляется продавщица – но ты не можешь отдать ей 18000 за какой-то странный коньяк. У тебя всего-то 500 рублей. Она вдруг стала показывать витрину с военными шлемами и игрушечной военной техникой – всё из олова. Но тебе-то нужен молибден!
Потом ты оказываешься в кинотеатре, в ожидании фильма. В вестибюле всё облицовано белой пластмассой, по большей части это красивые, криволинейные, гиперболические формы. Свет от слабых лампочек накаливания еле брезжит, и люди тихо переговариваются на удобных бархатных сидениях. Ночь. Справа от входа, где работает единственная сильная лампа – ярко-белый стеклянный квадрат в потолке – кто-то читает Лавкрафта. Такого же, как твой первый. Только на обложке картинка немного другая. Ты подошёл, спросил – есть ли в нём «Искания Иранона». Тот чел обрадовался, сказал «Нет. А её сейчас походу вообще нигде нет... а напрасно: хорошая сказка.» Вы поболтали, и ты пошёл искать своё место в зрительном зале.
А потом ты очутился на улице – вы идёте с мамой по людной солнечной площади, ранним утром. На той стороне неё, направо от вас – три громадных белых экрана. На одном – великая раса, конусы. Голос из репродукторов вещает с интонациями диктора BBC: «...эти существа населяли нашу планету в далёком прошлом. Им принадлежала обширная территория на юге Австралии на рубеже мезозоя и палеозоя. Наконец-то вы можете видеть их воочию». А они там такие ещё, жёлтые... Непонятные – прямо как цветы. Ты забыл, в каком это городе всё происходит, но это точно кинотеатр под открытым небом.


Дата забыта:
– Ну и что? Море каждого ждёт.


Сны 4/5.XII
Выставка. ИСИ на месте Полиграфа. Деревенская обстановка, как в галерее «Новые художники» на Рублёвке. Троих уволили (кроме тебя Фрола и ещё какого-то дядьку.) По дороге к автобусной остановке дядька предложил всем троим выпить. Вы легко согласились – приятный апрельский вечер к этому располагал. Вместо Фрола образовался Антон. Вы пошли пить в подворотне.
В Покровке какой-то новый русский огородил в лесу территорию аж до самого Фроловского, так, что к участкам по тропинке больше не выйдешь. Уже проложили новую тропинку, в обход – спорить-то с новым русским бестолку, назад всё равно ничего не вернёт. Какие-то две бабушки-дачницы со здоровыми сумками и один дачник-дедушка отвели тебя туда, где придётся ходить теперь. Обход оказался крутым: надо было вскарабкаться на головокружительный склон, заросший нарядной сочной травой прямо до самого неба, голубого и облачного. Опора одинокой линии электропередач наверху казалась с вашей точки зрения карликовой сосной. Вы, конечно, костерите этого нового русского на чём свет стоит, но всё ж лезете. Делать-то нечего!


Сны. Дата забыта
А бывает так: ты в феерическом свете всеми покинутой ночи в месяце сбора опиума (ну, может быть, лишь на станции кто-то ещё есть) доходишь до центра перегона «Покровка – Головково» и запрыгиваешь там в темноте на открытую платформу товарного вагона, подальше от сырости... И она возвращает тебя назад, в Покровку. Но ты каким-то непостижимым образом садишься на первую электричку, и, доехав до Головково, ныряешь в кусты и думаешь: ловко ты со всеми разминулся. Все, наоборот, едут бухать в Покровку, там на станции шашлыки жарят, а тебе хочется побыть одному. Да и, в конце концов, ты – сам себе хозяин. Ты крадёшься нехожеными тропами в сторону Сенежа, и на рассвете неожиданно набредаешь на, как тебе тогда показалось, мусульманское кладбище. Не очень старое – лет сто назад тут ещё хоронили. Невысокие серые камни – чуть повыше твоего пояса, увенчаны такими же серыми лунами, полумесяцами, и впотьмах не разобрать, из камня они или из металла. Впрочем, скоро светает, и ты находишь, что кладбище очень приветливое. Только оно всё травой заросло – Боже мой как. Ты потом, уже днём, в посёлке, спросил, что это за чудо там, в самой глуши – а никто о нём и слыхом не слыхивал. Выходит, о нём знаешь только ты? Всё, ты тогда выиграл, получается, не зря сюда шёл.


Сны 6/7.XII
Вот и сбылась, наконец, твоя самая давняя мечта. У тебя теперь есть дом в Вашутино. И пускай Вашутино перенесли дальше... Ну и что – только дорога стала от этого приятней. Вы направляетесь туда с какой-то девушкой, и вот забрели в поля. На окраине поля – чахлого и неухоженного, вы нашли чей-то бедный заброшенный участочек – в четверть сотки, не больше. А там потом вы ещё их нашли, на самом деле попадалось много таких – и все были сплошь завалены жёлтыми листьями. В одном вы обнаружили старый самодельный мангал и дырявый алюминиевый котелок. Твоей спутнице захотелось отлить, и она сделала это прямо при тебе, на ковре превосходной осенней листвы, практически не придав этому никакого значения. Ты сначала хотел отойти в кусты, да только теперь это были скорее облетевшие чёрные тычки – палочки, которые по существу ничего-то и не прикрывают. В конце концов, ты решил, что ты не будешь тут этого делать, и вы, неспеша, пошли дальше.
И вдруг, резко: ты «снаряжаешь в путь» свой синий Опель. Впервые за столько дней он покидает уютную гавань под окнами, где он стоит всегда. Посреди дороги – ваши многочисленные вещи: пакеты и сумки. Сейчас принесут ещё. Все поздравляют тебя с тем, что ты вновь намереваешься взяться за баранку.
Потом ты – в новом дурдоме, и кроме тебя туда пока никого ещё не заселили. Красные кирпичные стены спроектированы, как некий хитроумный лабиринт. Серый бетонный пол по большей части мокрый. Ни о каких койках тут и речи нет, их привезут только на будущей неделе. Зато тут повсюду закутки с новенькими кранами и душами. Хромированными... Души по большей части открыты, некоторые даже очень горячие. А вот из не до конца застеклённых окон воздух проникает очень даже холодный. Ночь. Лампочки тускло светят в этой полутюрьме-полубане. Ты находишь сортир (он более закончен, если так можно выразиться – те же красные кирпичные стены, но тут хоть не дует). Будешь здесь спать. Странно, вроде в одном дурдоме ботинки забирали, а ты тут в ботинках. А завтра отпустят погулять. Путин приедет.


Дата забыта:
Памкьютер, компьютер


Сны 7/8.XII
Чердачные работы? Вроде бы ты на чердаке вашего дома в Химках, и его надо на добровольно-общественных началах привести в порядок. Прошёл слух, что, заручившись активной поддержкой со стороны городских властей, жилищные товарищества составили список жилых домов, в которых есть чердачные помещения, пригодные для использования (в качестве, почему-то, библиотек). Ваш дом в этом списке – один из первых. В тот момент, когда ты сюда пришёл, в дальнем конце чердака уже стояли коричневые стеллажи, пока, правда, без книг. Свету пока тоже не было. Полки толстым слоем покрывала пыль, и сейчас её как раз протирали две молодые женщины, которые вполне могли оказаться будущими библиотекаршами. Одну из них ты узнал, когда она подошла к окну. Это была Таня, в пыльной рабочей одежде (вторая, вероятно, Одни). Твоя давняя и неоднозначная подруга Тэн укоризненно посмотрела на тебя, но ты не дал ей ничего сказать. Ты ей сам выдал: «Тоже мне. Это, между прочим, в некотором роде чердак моего дома, а не вашего. И библиотеки я люблю, может, побольше некоторых. Просто мне никто ничего не сказал, а так бы я вам давно помог». Она потупилась, сказала: «Извини. Просто на добровольных началах никто из ваших жителей сюда помочь не приходит, а мы тут уже третий день херачим.» Ну, ты помог им, вроде как вы даже заново подружились. Расстались уже совсем друзьями, ты пообещал завтра провода принести – делать проводку. Вышел из дома и думаешь: «пойду-ка я сейчас в хозмаг, заодно прогуляюсь.». Обошёл дом, а там, вместо Ленинградки, метрах в трёхстах ещё такой же. Ты понимаешь, что, по логике, их тут пять должно быть – так и стоят каскадом. Неторопливо идёшь вперёд. Несколько раз оглядываешься. Вначале, когда ты ещё был близко от дома, ты один раз увидал в незащищённом от холодного ветра открытом оконном проёме Тэн и её подружку. Тэн помахала тебе. Ты ещё поймал себя на мысли о том, как не хочется делать окна. Но придётся... Во второй раз ты, оглянувшись, обратил внимание почему-то на провода – они тянулись от крыши одного дома до крыши другого, и как раз над тобою здорово провисли. Почему-то тебе пришли в голову корабли – вероятно, антенны при внимательном изучении казались похожими на мачты парусников. Дул сильный ветер. Ты отвернулся и пошёл дальше. Да, всё-таки зачастил в последнее время в твои сновиденья чердак. И Тэн...


8.XII
Зимние мечты в холодной электричке – сколько часов неоправданного, но вполне конкретного и вполне вещественного стремления к чему-то спрятанному от меня тогда и ещё непонятному превратилось в мои любимые воспоминания... Кажется, будущее, ставшее теперь настоящим, каким-то образом ухитрилось компенсировать в прошлом недостаток отопления в тех грёзах, неотъемлемой частью которых были неопрятные вагоны с разбитыми стёклами; компенсировать, экзальтировав какими-то сюрреалистическими и калейдоскопическими проекциями память настолько вперёд. Но вот недавно я подумал – каждый из нас наверняка прожил такой, на первый взгляд, обычный вроде бы год, о ко-тором память, тем не менее, не сохранила никаких четких переживаний, а окружающая реальность – каких-либо чётких свидетельств того, что тот год и вправду был. В каждую конкретную секунду жизни мы что-то забываем. Лишь изредка, иногда... Оно может быть очень кратковременным, но оно иногда появляется – внезапно осознанное ощущение присутствия. И в каждую минуту жизни... Стоп. А вот тут уже всё по-другому. Нет, это долго – одна минута. В теченье одной минуты столько всего приключается: миллиарды случайностей; половина, по теории вероятностей, счастливые, половина – несчастливые... Череп раскалывается от неудачного столкновенья за время куда меньшее, чем минута; меньшее время нужно и для того, чтобы этого не произошло, например, чтобы кто-то сумел удержать равновесие или, если не получается, хотя бы не допустил удара головой... Время сфокусировано в какой-то определённой точке, события, случившиеся в двух разных жизнях и по какой-то абсурдной причине в реальности отстоящие друг от друга, к примеру, на пять дней, случились не одновременно и не в разное время – всё что мы можем сказать, это лишь то, что они случились в двух разных жизнях. Но при чём тогда тут пять дней? Для того, чтобы всё привести в систему. В самом деле, сопоставить два несвязанных между собой и, тем не менее, почти одновременных события можно и через несколько лет, можно и целых пять событий сопоставить, но пять дней – это ни два, ни полтора. Это пять дней. Это несколько. Это ожиданье, это просто некоторое время. Это нисколько. Они уже прошли.
Пройдёт и жизнь. Но моя цель в этом отрывке гораздо скромнее. Я просто хочу представить год – ровно один год, пускай даже просто для удобства счёта – год, о котором я практически ничего не помню. В общем-то годы похожи, не так ли... Но тут, неожиданно, вспоминаешь: а ведь было же, ёлки... Однажды... Было же, ёлки, так!
Вот например: я всегда ездил в Полиграф (когда я там учился) через Перташу. А потом вот как-то само собой стало получаться через НАТИ. Курсе на третьем. Но эта подмена казалась настолько спонтанной, что я позабыл о ней, хотя пейзажи и панорамы той, другой дороги я видел почти каждый день в теченье очень длительного промежутка времени, в теченье полутора – двух лет. Вот я и поймал за шиворот одну подробность, относительно которой уже лет пять пребывал в полном неведении. А ведь это – моя жизнь. Меня интересует: сколько же всего мы реально забыли? Секунд, лет? В процентном соотношении...
– Ты когда-нибудь спал с призраком?
... Да, да, все мы когда-то определённо спали с призраками. Мы только это и делали. Раньше.
– Иногда призраки возвращаются, чтобы их не забыли.
– Призраки!
– Призраки приходят к нам сейчас.
– В наших снах...
Это полный отпад.
Я решил дать каждому году своей жизни символ. Год – это в определённом смысле что-то вроде миниатюрной эры, а любая эра по структуре до ужаса напоминает день. Целые эоны проходят, уподобляясь дням, у них есть утро и вечер! Но вот как-то в последнее время годы начали ускользать от моего взора, пускай даже достаточно внимательного. А, хотя, и не очень-то достаточно. Наверное, да, не очень, раз внезапно их чередование стало отдаляться и уплощаться, как при переходе от яви к сну и от сна к яви. А мне это очень не нравится. Так можно и умереть преждевременно, а главное, незаметно. Я не должен был этого допускать. Всё что меня занимало в 2001-м году, пусть станет символом 2001-го года, из квинтэссенции всех его событий я выплавлю уникальный, лишь только ему предначертанный знак. Всё, что меня волновало в 2005-м я приберег для символа 2005-го; всё, что в 2015-м – для 2015-го. По другому-то и не может быть!


Дата забыта:
– Это просто я архи-шутник.
– По-моему, это проще называется. Ты просто архи-дурак. О, точно, мега-дурак.
– Гипердурак.
... Совсем обомглели шоль?


Сны 14/15.XII
Она приходит по вечерам. Никто не знает, откуда. Пишет с тобой какие-то расчёты. В последнее время она повадилась к тебе очень часто, почти каждый вечер. Кто она такая? В реальности её ты никогда не встречал. Но с другой стороны, вы уже, вроде бы, привыкли – это так называется. Научились с ней жить. Отчего она завелась? Она вообще хоть отдаёт отчёт тому, что между вами с некоторых времён происходит? Хотя она хорошенькая. Наверное, в этом нет ничего... Вчера она тоже приходила. И вот, сегодня ты пришёл домой окончательно загнанным в тупик. Учителей компьютерной графики в институте вообще-то и так принято немного выматывать, но сегодня – это, тем не менее, всё равно что-то фантастическое. Сегодняшняя толкотня в компьютерном классе феноменальна даже по меркам ИСИ, даже по меркам ИСИ во время сессии. В общем, сложно тебе пришлось. И принтер ты починил отнюдь не раз. Короче, сегодня вечером тебе не до неё. А как быть? Говоришь ей, чтобы работала одна, а она, удивлённо: – ладно. Ну, ты гулять пошёл.
Вот ты на улице. Лето. Светло очень. Пришёл через арку, за «букву П». В полной уверенности, что никто тебя там не найдёт, что никому ты там ни за какой надобностью не сдался... Наслаждаешься. «– Опа, прямо на дороге зелёный пиджак. Шикарный! Что это он тут лежит? Мне такой нужен! Народу много. Придётся ждать, когда чуть потемнеет, чтоб свиснуть». Но сегодня тебе это только на руку, так ведь? Ты неторопливо пойдёшь, проверишь один за другим все свои тайники... Голос сзади: «Эй! Вы нас бросили!» На секунду ты испугался, что это за тобой из дома. Поворачиваешься – а это собирательный персонаж получился, все твои студенты в одном флаконе, ещё и с верхом. Смахивает больше на парня (хотя, будем откровенными, в ИСИ куда больше девушек – как и во всех других вузах гуманитарных). Ты отверчиваешься: работа, работа, невпроворот, некогда; и потом – подружка завелась. Когда ты не на работе, ты с ней. Это так просто! Что лучше, институт или женщина? Нормальный человек, конечно же, из вежливости выберет институт. Но не ты. Нормальному человеку далеко до тебя, как до Луны. Ты выберешь, конечно, гулять, или ещё какую-нибудь ерунду. Только не женщину. И не институт. Впрочем, ночью женщину можно. И днём можно, если уж на то пошло... днём даже лучше: хорошо видно. Только не вечером. Надо будет её однажды попросить прийти днём. Да, точно, вместо ИСИ. Или пригласить её остаться на ночь... Только не вечером. Вечером расчеты. Или гулять... «Знакомая фишка, – прерывает ход твоих размышлений собеседник из воздуха, твой студент. Когда я не на работе, я с моей подружкой, а когда я на работе, я думаю, как бы мне поскорее собрать вещички и айда к моей подружке. И в институте... А о работе я вообще никогда не думаю. Я на работе мечтаю...» «Вот-вот, – добавляешь ты, уже более уверенно, – у меня много работы. Вот, всего пару часов перерыв – и вперёд, за журнал!» Он: «а вы в 3-d работаете?» А ты: «не, нет, сейчас уже не работаю, нет, ну разве что немного совсем...» И тут тебе начинает сниться работа над жидкостью – в 3-d, в соответствии со всеми законами физики, со всеми красотами, микрофлорой... Ты моделируешь раковины, моделируешь водоросли. Здорово получается, вот уже перед тобой целый подводный мир. Монитор как аквариум. Реально! И вот уже и ты сам в нём. Всё такое зелёное! Светится! Фосфорической пены озаренье зацвело. Вот как! А ещё – вот так! И вот так! Не, ну работа тебя захватила, реально. Здорово! А-а-а-а! Вот это то, что надо! А раньше ты просто был не в себе. Во как! Вот это – то, что доктор прописал! А сейчас ты вне себя. Вне себя от восторга. Вот! Вот какая хорошая картинка получается!


Дата забыта:
Во сне может быть ностальгия от несоответствия освещения реальному времени года. Это прекрасно, но как-то странно, когда в декабре видишь лето, пусть даже всего лишь... только так.


Сны 18/19.XII
Во сне ты едешь на метро с вокзала, с похмелюги. Только что вышел из поезда, хочешь спать... В общем, ты совершенно беспомощен. Утешает лишь то, что эта пытка не вечна. Полтора часа можно и потерпеть. В метро ты каким-то образом едешь сидя (хотя тут достаточно людно). Ещё неизвестно, что лучше в твоём состоянии – сидеть или стоять... Ты хочешь лежать. А что совсем отвратительно, так это то, что ты ошибся линией и направлением, и уже примерно полчаса едешь впустую. Точнее, безнадёжно удлиняешь и так уже до сумасшествия долгую дорогу обратно. Ветка, вроде, оранжевая, но какая-то чудная: там и станций-то таких нет. Сплошные лишние. И никаких вам переходов. Пакость! Всё же ты выходишь, делать-то нечего. Развернулся, перебежал, поехал обратно. Как же гадко! И тошнит. Назад уже посвободнее, сел... И отрубился. Проспал переход. Вот ...! Вещи ещё тяжёлые... Вроде, слава Богу, ничего не спёрли. Разворачивайся, поехали назад. Сквозь ночи тоннелей. Вдоль лишних станций. Которых тут отродясь не было. Вдоль жутких залов, которые появились тебе назло.
...А потом вы с каким-то прапорщиком рыли лопатой землю около Московской: ты служил в стройбате.


19.XII
День относительно плодотворный, купил Желязны в Олимпийском и заинтересовался. Нет, заинтересовался-то я раньше, но для меня было лёгкой неожиданностью – не той, о которой, возможно, некоторые подумают – то, что можно писать и так. И получится интересно. Про Амбер: другого Желязны я сколько не брался, дочитать никогда не мог.
Ещё вечером посмотрели кино «Эмили». Прикольно.


Дата забыта:
Философский кот: чем его не корми – всё одно выдаёт. Выбор не богат. Хорошо ему! Такая универсальность...


19.XII
Луна и Марс – в моём воображении пока ещё самые чистые и самые хрустальные первозданные монастыри. А Земля, сверкающая обнажённым роскошеством падшего Эдема, прельщает меня – наряду с тем, что она прекрасна – ещё и обилием прямых линий и законченных форм... и сюрреалистических шестнадцатиэтажных домов, пусть даже, на первый взгляд, исключительно функциональных.


Дата забыта:
Покитрон Альфа (приснился)


Дата забыта:
Заметил такую вещь: чтобы сочинить позицию – особенно длинную, вроде тех, что предназначены для поэмы «Кровь нерождённой Кадо», я – когда уже знаю, о чём пойдёт речь и уже осознаю невербально её контекст – бывает, минуты на три прерываю работу. Отдыхаю, но потом вербальная интерпретация происходит достаточно бурно: практически ни о чём не думая, я фиксирую всё на бумаге в течение трёх минут. Конечно, получается всего лишь грубая форма для обработки и полировки, но обработка и полировка – дела технические. А вот создание формы – это акт творческий, хотя ему предшествует неопределённо длинный период нарождения. Всё происходит циклами.
Пара таких позиций в теченье дня – это уже что-то. Потом я часто переставляю позиции, решаю, о чём рассказать сначала. Заканчиваю вещь обычно быстро (по крайней мере, активную, творческую фазу работы над ней). Последние пять позиций, кстати, вовсе не обязательно те, что в конце, рождаются уже по инерции, очень легко. Вещь их хочет. По существу-то они оказываются уже решенными, их толкают к рождению их подруги.
А вот отлаживанье, огранка готового «творения» может затянуться чуть ли не на полгода. Причём с этим спешить не надо: подожду пока с немедленной публикацией и тому подобными хитростями. Речь идёт о том, чтобы создать вещь отнюдь не сиюсекундную. Ради такого удовольствия как не подождать! Тем более что мы все – люди рабочие. Если очень уж опубликовать руки чешутся, отвлечёмся от этого желанья на более приземлённые, займёмся заработком.