Шинель

     В мае  1970 года,  в  конце  третьего  курса  обучения  в училище,  у  нас,  согласно программе, должны были  состояться  полевые  занятия  по  выполнению  комплексного упражнения  по  связи. Сейчас  это  назвали бы  выполнением  курсовой  задачи. А  тогда, в училище, мы  должны  были  на  практике  показать то,  чему  мы  научились  за  три года. Уже  не  за  горами  были  выпускные  экзамены, приказ  и  звание  «лейтенант».
    Еще в  училище  нашу роту  расписали  по  расчетам  автомобильных  радиостанций, радиорелейных станций,  экспедиции,    кросса  и  другим  элементам  учебного  полевого узла  связи. Меня  записали  в расчет   КВ радиостанции  Р-820. За  2-3  дня  до  выезда  мы  тщательно  готовились к комплексному  выезду. Готовили  и  проверяли  укладку снаряжения  и  имущества  радиостанции,  необходимую  документацию  по  радио обмену, свое  личное снаряжение и  необходимые   вещи. Мы с нетерпением  ждали выезда.
    Наконец, наступил  день  выезда. Как всегда, ранним  утром   объявили  сигнал  тревоги,  но  на  этот  раз  мы все   отправились  на  учебный   полигон, где  в  готовности  стояла   вся  автомобильная  техника. Быстро разместились  и   организованной  военной  колонной  отправились в путь.
       Место  для  развертывания  узла  связи   находилось  примерно  километрах  в  сорока  от   Харькова,  в  глубокой  лощине, поросшей лесом, с  объемными  нишами  в  пологих  склонах, закрытыми  сверху  огромными  деревьями. Короче,  идеальное  место  для  размещения  и  маскировки  большого количества  техники.  Вокруг  лощины  рос  густой  лес. Но  при  всех  положительных  свойствах,  лощина  имела  один, но  существенный  недостаток:  она  была  глубока,  и   антенны   радиостанций не  имели  большого  возвышения  над  местностью,  что  так  важно  для  качественной  связи. Нас  в расчете  радиостанции  было  пять  человек,  не  считая  штатного  начальника  радиостанции,  старшины  сверхсрочной  службы  Строкова. Он  только  выполнил  функции  водителя и больше в  наши  действия  не  вмешивался.
    В условиях   комплексных  занятий  все  курсанты выполняли определенные  задачи.  Мой  друг,  командир  отделения, сержант  Гудзь  Володя  исполнял  должность  начальника  радиостанции,  имел  право  выбора  позиции. 
- Поставим  станцию в  поле, наверху,  -  заявил  Гудзь.
Мы  попытались  возражать:  далеко от узла связи,  неудобно и прочее,  но  Гудзь   обладал твердым характером  и на наши сетования заявил коротко: - “Выполняйте приказание!”. Старшина Строков  ничего не сказал, но одобрительно кивнул  головой.
   Выбрали позицию  радиостанции  на опушке леса,  наверху,  невдалеке  от  лощины, с просторной  поляной  под  антенное  поле.
   Поскольку обстановка  была  приближена  максимально  к  боевой,  то с  первой  же  минуты  после  остановки  автомобиля  на  позиции   мы  начали  развертывание  радиостанции,  счет - то шел  на  минуты, все  наши действия  фиксировались  докладом  руководителю   занятия,  с  записью  в  журнал  боевых  действий.
   Кто  хоть  раз   участвовал  в  развертывании  автомобильных  средств  связи,  тот  знает,  что  в  таком  деле  не  бывает  мелочей. От   заземления   кузова  самого  автомобиля,  до  фидерного  разъема  на   антенном  полотне,  которое  должно  висеть  на  высоте 18  метров.  Конечно, самым  сложным  было  установить  две  антенные  мачты. Сказать, что  это трудно, значит сказать очень  мало.    Эту  операцию  мы  выполнили  самой  первой,  затем  развернули   дизельный  агрегат автономного  электропитания. Как   только   была  установлена  малая  штыревая  антенна, и   проложена  телефонная  линия  на  кросс,  сержант  Гудзь  доложил  о готовности радиостанции  к  работе.  Виктор  Мошник   из  Запорожья, отличник,  специалист  второго  класса,  сразу  же  по  команде открыл  радиовахту   и  начал  работу  в  сети.
 По  условиям комплексного занятия,  чем  раньше  развертывалась  станция  и  открывалась  радиовахта, чем  больше  был  суточный  суммарный  обмен  информацией,  тем  выше оценивалась  работа  экипажа  станции.
     Нашу  работу  в  радиосети   обеспечивала  вторая  половина  курсантов  нашей  роты, которая  осталась  в  училище  и работала  со  стационарных  радиостанций  в  учебных  кабинетах.
    К тому  моменту,  когда  остальные члены  расчета  закончили  развертывание  остальных  антенных  устройств, замаскировали позицию станции,  Мошник успел   набрать в  суммарном  обмене  около десяти  радиограмм. Затем   открыли канал  БПЧ (буквопечатающей)  связи и,  наконец, совместный   БПЧ  и слуховой  телеграф. В сети  работало  одновременно  два  человека: за телеграфным  аппаратом  и  в  слуховом  телеграфе.
   Мы по  очереди  не  успевали  носить  в  экспедицию  отработанные  радиограммы  и  получать  нагрузку. Азарт боевой  работы увлек нас настолько,  что  мы  даже  забыли  вовремя сходить за  ужином.  О чем  нам  и напомнил  дежурный  по  полевой кухне.
    К  концу  первых суток  учений  наш  экипаж  шел  впереди всех  с  большим  отрывом по  суммарному обмену. Все  было  замечательно,  но  к вечеру  следующих  суток  начался  дождь,  противный,  мелкий  и густой.  На качество  радиосвязи  он  особо не  повлиял,  а  вот  для   нас   лично,  создал  ряд  неудобств. За пищей  надо  было  ходить к  полевой  кухне, через  поле,  спускаться  по  скользскому  склону, а затем с полными  термосами возвращаться обратно. И все это  под  непрекращающимся  дождем.
   Ночью  вторых  суток, я   с очередной пачкой  отработанных  радиограмм отправился в экспедицию.  В темноте, под  дождем, я  стал  спускаться по склону, ноги  мои  предательски  разъехались  на мокрой  глине  и, я ускоренным  темпом добрался  до низа  лощины  на  “пятой точке”. Шинель  моя  сзади  была  “уделана”   в глину  до  такой степени,  что перед тем, как  зайти  в  будку экспедиции, шинель мне  пришлось  снять.
  Утром я с полчаса  оттирал  и  отскребал  глину  с несчастной шинели. Но, как оказалось,  это было только  начало  злоключений с моей  шинелью.
  К   концу  третьих  суток  учений,  дождь, наконец,  прекратился.  Шинели  наши  к этому  времени  промокли  до такой  степени, что совершенно  не  грели,  стали жесткими  и тяжелыми. И вот  к  этому  времени  пришла  очередь  и мне  заступить  в наряд  по  полевой  кухне. Со  мной  в наряде оказался  курсант  Браткин  Юра, из  одного  со  мной  классного  отделения, парень  с ленцой,  но любитель  быть поближе к кухне.
    Работы у  кухни  начинались  очень  рано. Надо было  разжечь  огонь  в топках  котлов, а после трех  суток  непрерывного  дождя,  это было сделать непросто. Сухих веток и  сучьев  в  лесу поблизости  не  было,  их  уже  успели  собрать  раньше. Первый  котел  мы  разожгли,  огонь разгорался, от котла  шло  приятное тепло. И тут  мне  пришла  в голову  мысль  посушить  у  котла  свою  шинель. Разумно, не  правда  ли?  Я  приложил  шинель  к  котлу,  в самом дальнем  от  топки  месте. Сказал  Юре,   чтобы  он  присматривал за ней.
 -  Ладно, посмотрю  -   нехотя  отозвался  он.
    И я отправился  в лес  собирать  сучья,  посуше  и  покрупней. На  обратном  пути,  еще не  доходя  до  кухни,  я  почуял  неладное.  От кухни, сквозь  лес,  ветерок  тянул  запах  паленого  сукна.  Сломя  голову, не  выбирая дороги,  продираясь сквозь кусты,  я с охапкой  сучьев  помчался  вперед.  Но  было  уже поздно. Я схватил  шинель,  от  которой  вместе с  паром  шел  уже  густой  дым   и  отбросил  в  сторону. Запах горелой шерсти  от нее  шел  такой,  что нельзя  было  рядом  стоять. Юрка  крутился  тут  же  рядом  у  котлов.
 -  Что же  ты  не  убрал  шинель  от котла? -   возмущенно спросил  я  Юрку.
- А я  и  не  заметил,  что  она  горит,  -  растерянно  ответил  он.

    Когда  шинель  перестала  тлеть  и  остыла, я  стал  ее  вертеть  в  руках.  Все было  безнадежно:  у  шинели  выгорело  правое  плечо и  правая  половина  спинки.
      Правый  рукав  держался  только на  швах  под  мышкой. Я  беспомощно  опустил  руки. До выпуска из  училища  оставалось  три  месяца,  еще  впереди  были  наряды,  а я  остался  без  шинели!
    Из  наряда  на  позицию  станции  я  возвращался  в  самом  отвратительном  настроении. Но  на  этом мои  неприятности  не  кончились. Когда  вечером  я  попытался  устроиться  на  ночлег  в станции, укрывшись  шинелью,  меня  с  возмущением  выгнали: так она сильно  воняла. Пришлось  ее  спрятать в рундук,  под  кузовом  машины.   В  оставшиеся дни  комплексных  учений мне  пришлось  брать шинель у   других. Надо  ведь  было и ночью  радиостанцию  охранять.
   Проблемы с шинелью  продолжались и дальше. Когда станцию  свернули, рундук  пришлось  освободить, и опять я  стал  искать, куда  мне ее деть,  так как  внутри  станции  ее везти  никто  не  соглашался.
- Убирай  ее отсюда  -  заявил  Мошник,  - провоняла  все  на свете!
- А  куда же  мне ее   девать?
- Куда  хочешь,  хоть в свой  вещмешок!
- Зацепить ее вместо  флага  над  машиной!
Короче,  весь  экипаж  издевался  надо  мной  как  хотел,  но мне  было  не  до  шуток.
-    Ладно, пойдем  со мной, - сжалился,  наконец,   Строков,  - положим в ящик для запасной канистры, а канистру возьми в будку,  все равно весь бензин сожгли.
     По  возвращению  в  казарму   я  доложил  командиру  роты,  майору  Брюхову о  случившемся.
- Будете  платить  за  порчу  военного  имущества,  заявил  он.
- Платить, так  платить, удрученно  ответил я  и  отошел  в  самых  полных  расстроенных  чувствах.
На  этом  мои  мытарства  с  шинелью  не  кончились. Сержант  запретил  держать  шинель  на  вешалке  на  своем  месте,  старшина  роты  не  хотел  ее  брать  на  хранение  в  кладовую,  других  подходящих  помещений  в роте  не  было!  Наконец   я  уговорил курсанта  Ротаря,  ответственного   за  приборочный  инвентарь,  положить  шинель  в  наружной   кладовой,  рядом  с  лопатами, граблями  и  метлами. Там  шинель  лежала  до  последнего дня  учебы.  Все  эти  дни  я  с волнением  в сердце  ожидал,  когда  же мне  напомнят  о  моей  шинели,  и сколько  из  моего  лейтенантского  жалования  вычтут  за нее.
Уже  когда  пришел  приказ  о  присвоении   звания  «лейтенант»,  старшина  роты  объявил  на  построении: -  Всем  сдать  шинели!  Я сходил  в  кладовую,  взял   эту  трижды несчастную  шинель,  свернул  ее так,  чтобы  не  было  видно  горелого  места,  и  стал  в общую  очередь  на  сдачу.  С безразличным  видом  я  швырнул шинель  в общую  кучу,  а  старшина  роты  даже  смотреть на нее  не  стал,   а только  поставил  отметку  в списке.  Мне  стало  даже  обидно -  столько  переживаний   и  никакой  реакции. Но я  промолчал,  полагая,  что еще рано  успокаиваться.
Наступил  день  получения  выпускного  жалования. Расписываясь  в  ведомости,  внимательно  посмотрел  на  сумму свою  и  своих  друзей.  У  всех  сумма  была  одинаковая.
-   А  как же   шинель?  -   спросил  я  у  старшины.
- А  что, шинель? Сдали  на  тапочки  для следующих  поколений  курсантов! – улыбаясь,  ответил  он,  - ты что,  не  знал,  что ей  срок  три  года?
Мне  осталось  только  облегченно  выдохнуть:  - Нет!

Ко всему рассказанному  остается  добавить,  что  в  тот  полевой  выход,  в  роте,   подобным  образом   подгорели  пять   шинелей,  мы, “пострадавшие”,  даже  сфотографировались  вместе, но, к сожалению,  фотографии  мне  не  досталось.

         10.09.2003 г.   

P.S.  С тех пор прошел  сорок  один  год. И я должен с прискорбием сообщить, что Витя Мошник уже ушел из жизни. Светлая ему память!