Джоконда СССР. Пролог

                “Сколько уже дней наших и предков наших
                Протекло через этот Твой, никогда и ни в чем
                Неизменяющийся, всегда настоящий день <…>
                А сколько и еще придет их в разных видоизменениях,
                каковы бы эти изменения не были.Ты всегда и неизменно один и тот же;
                и все наше прошедшее и все наше будущее у Тебя совершается в
                вечно   настоящем.
                … Не скажут ли мне, что эти времена, прошедшее
                И будущее также существуют: только одно из них
                [будущее], переходя в настоящее, приходит непостижимо для
                нас откуда-то, а другое [прошедшее],переходя из настоящего
                в свое    прошедшее, отходит непостижимо для нас куда-то,
                подобно морским приливам и отливам? И в самом деле, как могли,
                например, пророки, которые предсказывали будущее, видеть
                это будущее, если оно не существовало? Ибо того, что не 
                существует и видеть нельзя <…>
                Итак, надо полагать, что прошедшее и будущее время также
                существуют, хотя непостижимым для нас образом.”


                Творения Блаженного Августина   
                (Аврелий Августин. Исповедь. )   

 
ПРОЛОГ

БРАТ.
     В тот год лето было отвратительное. Во-первых, и май был холодный, тогда как в мае у нас всегда тепло, наоборот, в июне становится холодно и идут дожди. А тут практически не было и мая, а в июне наступили такие холода, что ночью примораживало. Жена у меня уехала работать в пионерлагерь и когда я привез ей свитер, она вышла ко мне и вся дрожала, так дрожала, что я почувствовал как стучат ее зубы и трясется подбородок, когда я ее поцеловал.

Парень, бывший вратарь столичного клуба, по-видимому, одурел от радости, что стал телекомментатором и вел репортажи из рук вон плохо; он слишком навязывал свои мнения, которые, конечно, считал непогрешимыми, а когда тебе объясняют игру как мальчику, становится неинтересно и неприятно. Кроме того, он был маленький, гордый, чернявый коротышка, похожий на обезьяну, и я не видел человека, который был бы им доволен. И вот надо же такому случиться, что именно его послали на чемпионат и он вел оттуда свои дурацкие репортажи.

Я шел на работу под дождем. Везде на тротуарах образовались огромные лужи и по бокам их – жидкая грязь с протоптанными в ней хлюпкими тропинками. Чертовски было зло, что постоянно приходится замарывать новые ботинки, и я старался выбирать дорогу там, где не было этих луж, но они были везде – оставалось только клясть городское хозяйство и смотреть как перебираются через лужи молоденькие девочки в мини-юбках, стыдливо перебирая своими стройными ножками, обутыми в блестящие туфельки на крепком греческом ремешке вокруг изящных щиколоток.

СЬЮЗЕН.
Сьюзен – американка. У нее чистая нежная кожа, белокурые волосы, энергичный, решительный характер, и в общении с мужчинами она смела и независима. Она получила образование в Европе, прекрасно говорит по-французски. Она вернулась в Америку и читает лекции в колледже. Большей частью по вечерам, она остается одна в своей квартире, хотя она очень привлекательна. Сьюзен чрезвычайно умна, к ней просто страшно подступиться. Впрочем, Том однажды смог.
Был теплый летний вечер и Сьюзен стояла на автобусной остановке. Она была одета в белый спортивный костюм, который она привезла с собой из Парижа. Он очень к лицу ей, этот костюм: белые обтягивающие брючки и короткая курточка. Сьюзен стройна: высокие длинные ноги, мягкая линия груди, подобранные волосы.

- Простите, мадам, простите, может быть, вам покажется, что я навязываюсь. Ведь только за сегодняшний день я в третий раз беседую с вами. Но я поспорил с ребятами, что не побоюсь к вам подойти, чтобы пригласить вас на коктейль в нашу компанию. Только не отказывайтесь сразу. Честное слово, мы постараемся, чтоб вам не было скучно. Нет, нет, мы не замучим вас расспросами. Никаких танцев. Наоборот. Ведь мы собираемся в бейсбольном клубе. Там весьма приличная публика. Уверяю, что вам можно будет пойти. Уверяю вас… Вы можете мне не верить, но вы нам очень и очень нужны. Я открою вам секрет, мы задумали одно небольшое дело и хотим посоветоваться с вами. Поверьте, мадам, хоть вы у нас и недолго, но, честное слово, мы уже привыкли к вам, мы сразу вам стали доверять.
Глаза у Тома чистые, ясные. Глаза ребенка. Красивый, рослый, ухоженный мальчик. Может быть, в самом деле пойти? Я бы не сказала, что мне не нравятся мои ученики. Во всяком случае, я никогда не видела подленьких скользких улыбок, даже когда читаю им на самые опасные темы. Впрочем, не очень-то и обжигает меня, когда кто-нибудь из них, все-таки, пытается заглянуть мне за блузку. Все взрослые ученики всегда немножко влюблены в молоденькую учительницу. Тем более, что большинство преподавателей в колледже, все-таки, мужчины. Ну и что? Разве мне это немножко не нравится? Но ведь это все не то. “That is not what I meant at all. That is not it, at all. Ведь это все не то, в конце концов, ведь это все не то.” Да. А как дальше? “… И так ли нужно мне, в конце концов, да так ли нужно мне в конце закатов, лестниц и политых улиц, в конце фарфора, книг и юбок, шелестящих по паркету, И этого и большего чем это… Я кажется лишаюсь слов…”
Жак пишет, что не верит, будто бы в Америке у меня до сих пор нет любовника. Будто бы женщина не может прожить без мужчины. Это мужчины не могут без женщины. Господи, как я противоречу самой себе, даже не самой себе, а той маске, которую я ежеутренне надеваю. “Искусство и эротика”.
Это еще надо посмотреть, а какой у вас в этом свете опыт, мадам? Но всегда ведь хочется чего-то великого, обжигающего. Спокойно. Что это я? Надо быть проще. А по утрам, натягивая колготки и с трудом заводя руки за спину к лопаткам, чтобы застегнуть сзади лифчик, иное приходит в голову…

ЗАМЕТКИ НА ЛИСТКАХ КАЛЕНДАРЯ.
Дни шли за днями и калейдоскопировали в памяти томительной чередой прошедшего: белым фартуком школьницы, теплым мокрым вечером с густым запахом тополей, порхающей над солнечной поляной бабочкой…
Каждый день ровно в полдень он заходил в библиотеку и в течение часа листал журналы. Счастье? Оказывается это всего-навсего вещества, вырабатываемые организмом, для которых на поверхности нервных клеток существуют специальные рецепторы, которые воспринимают также морфий и другие наркотики. Но воздействие эндорфинов на свои рецепторы неизмеримо более могучее. Канадский физиолог Г.Селье открыл гормональный механизм стресса, то есть гнев, голод, агрессивность вызываются определенными гормонами. Вот что он вычитал сегодня в журнале “Проблемы кибернетики”.
“Гормональное воздействие вынуждает мозг к функционированию, определяет направление, интенсивность, характер и изменения его деятельности, а стало быть, мозг похож не на вольного кормчего (кибернос), свободно управляющего ладьей, сообразуясь лишь с меняющимися условиями плаванья, - он скорее похож на капитана, управляющего судном под дулом пистолета.”
Черт его знает, какие мысли приходят в голову. Мне рассказывали про одного человека, которому врачи предписали ежевечернее совершать моцион. Он гулял перед сном. Потихоньку собирается, обувая одну ногу, потом другую, не отрываясь от телевизора, натягивает свитер, приглаживает рукой волосы. Жена с улыбкой, обращенной еще к телевизору:
- Петюнчик, мне погулять с тобой?
- Ну что ты, милая, не надо. Я ненадолго. Пройдусь, как обычно, своим маршрутом.

Он выходит из дома. Вдыхает в легкие воздух. Пахнет дождем, мокрой листвой, землей. Невдалеке шумит дорога. Он садится в автобус второго маршрута и через пару остановок выходит вблизи завода, неподалеку от своего гаража. Абсурдно. Он еженедельно спускается в яму в гараже и ворует собственные помидоры. Он вскрывает банки ножом. Помидоры сочные, холодные. Иногда он берет немного картошки и печет ее на костре. Чтобы пробраться в пристройку, где он все это проделывает, надо пройти по узенькой тропочке сзади всех гаражей. Внизу обрыв, сюда редко кто приходит, пристройка ведь только у него, он в абсолютной безопасности, его никто не видит. Да, собственно говоря, увидеть его просто невозможно. Ведь делает он это не напоказ, все это жуткая тайна, он прячется в кустах, ему страшно. Возможно, это психическое отклонение? Нет, он нормальный человек. Работает в СКБ начальником отдела.
Руки можно вымыть на колонке. Угли надо тщательно затоптать и хорошо бы помочиться на них. Темно. На небе мерцают звезды. А вот теперь можно и домой. Жена ждет его, вяжет.
- Ты что так долго сегодня?

Он берет в хлебнице хлеб, достает из холодильника масло. Другие-то делают хуже. Некоторые, например, занимаются онанизмом тайком от жен. Впрочем, любовницы и все такое прочее – про кого это?  Это какой-то роман. Разве и теперь в наше время такое бывает? Бушующие страсти, испепеляющая любовь. Как восхитительно.

А дети ежевечернее под наблюдением мам играют возле дома в песочек.

Некоторые очень не любят здороваться и проходят очень быстро в подъезд, когда на лавочке много народу. В самом деле, это неприятно. А почему?

Плутон – остаток погибшей планеты с высокоразвитой цивилизацией, существовавшей между Марсом и Юпитером.

13 марта 1930 г. американец Клайд Томбо (Tombo) в обсерватории Флагстаффе открыл Плутон.

Атмосфера Земли подобна огромной воздушной линзе. 6 июня 1815 г. жители бельгийского городка Верне наблюдали фрагменты битвы при Ватерлоо.

27 марта 1898 г. немецкий корабль “Матадор” увидел за 1700 км. От него борющийся со штормом парусник. И это при полном штиле! Изображение может передаваться по природным волноводам.

Фата Моргана – фея, сестра короля Артура – способная вызывать миражи.


ЛЕОНАРДО.
6 июня, в пятницу около 13 часов Леонардо наконец приступил к живописи в Палаццо. Вся подготовительная работа была закончена. Все было сделано так, как ему хотелось, помост выструган и надежно укреплен, направляющие прилажены как надо, выдолблены, и клеть, движимая по ним на шарнирах, управлялась механическими лебедками, которые он с Томаззо и плотниками неоднократно испытывал и проверял. Двигалась клеть теперь хорошо и легко, удобно перемещаясь в разных направлениях вдоль и вверх по стене, совсем даже не прикасаясь к штукатурке. Пожалуй, он был больше доволен этим сложным помостом с передвигающейся клетью, чем уже переведенными и наколотыми на стену картонами, работой, выполненной для него учениками: Марко и Джанпетрино. Сам он в этом деле почти не участвовал, довольствуясь указаниями, а иногда и кричал на учеников тонким срывающимся фальцетом.
Сегодня он пришел к стене один. Он долго расхаживал по огромной зале, меряя ее шагами, которые гулко раздавались в тишине, а потом позвал Джакомо, залез в клеть и начал писать. Никто больше не был допущен в залу и Леонардо против обыкновения работал довольно быстро и уверенно. Через три часа, когда он положил кисти, собравшись сделать передышку, погода испортилась и подул сильный ветер. Затем зазвонил колокол, ударами которых тяжущихся призывают в суд, а проникший в помещение быстрый ток воздуха опрокинул банку с водой, и банка разбилась. Полил дождь и продолжался до вечера. Небо потемнело и на улице стало темно как ночью.
Он вышел на воздух, задул пламя свечей и, облокотившись на руку Джакомо, побрел домой в приход Сан Джованни, где они жили все это время. Было холодно и он зябко кутался в плащ, подбитый куньим мехом.
Да, время шло вперед неостановимо. Недавно он сделал свинцовым карандашом несколько автопортретов и сознательно углубил на них черты проступающей старости. Возможно, что соревнование с молодым Буонаротти отнимет у него последние силы. Фресковая живопись уже не притягивала его к себе. Кто не знает, что он взялся за эту работу только ради денег, только ради того, чтобы пробиться к султану. Правда и здесь он вновь пустился в эксперименты и испытывая новую технику, открыл несколько чудных секретов. Опыт описанный Плинием, блестяще удался. Воск и камедь придают краскам неповторимый блеск, не говоря уже о долговечности. Главное, надо будет равномерно прокалить стену, когда живопись будет закончена.
Он споткнулся о камень, выступивший из мостовой и Джакомо заботливо поддержал его. Ему стало неловко. Он высвободил руку и зашагал чуть быстрее, выпрямив грудь и расправив плечи. Он шел прекрасный, огромный, величественный. Густые, косматые брови нависали над зоркими глазами, длинная седая, тщательно расчесанная борода опускалась на широкую мощную грудь, а высоко лысеющий лоб прорезали глубокие морщины. Камни на мостовой после прошедшего дождя были скользкие. Салаи ускорил шаг и поровнялся с Леонардо.

- Ну что, мой Джакомо, сегодняшние плохие предзнаменования, кажется, опять помешают нам успешно закончить эту работу в срок, как на то надеются господа из Синьории.

- Если бы вы, маэстро, чуть больше доверяли нам, вы бы уже сегодня пригласили и Марко д’Оджоне и Джанпетрино и других, и мне бы доверили работать на помосте с кистями в руках.  Даже Пьеро ди Козимо и Бартоломео Дела Порте, о которых столько болтали, когда мы приехали сюда, что они переняли не только ваш стиль, но даже и стиль вашей одежды, даже они вчера в компании художников возле Санта Мария Новелла смеялись над вами, говоря, что Леонардо уделяет гораздо больше внимания плотникам, чем стене, будто он задумал ее длительную осаду. Они говорили, что если так и дальше пойдет, то ни у кого уже не хватит терпения.

- Не хватит терпения! – воскликнул Леонардо. – Не хватит терпения, - повторил он. – Так что же им нужно? Чего они ждут? Может быть, вместо великого произведения они ждут от меня ремесленной поделки с раскрашенными деревянными фигурками, подобно тому изображению на сундуке, которое я видел в доме Альдобранди, куда меня притащил Содерини, чтобы я взглянул на это дерьмо школы Учелло как на образчик? Глупый сброд все еще полагает, что замысел в живописи не стоит ничего, что художник работает над произведением, как наемный портной над платьем. Так я скажу тебе, Джакомо, а ты передай им всем, что плох тот художник, который ни в чем не сомневается. Он достигнет немногого. Замысел – вот что главное, запомни это, Джакомо. Когда сделанная вещь превосходит замысел художника, цена ей небольшая. Когда же замысел значительно выше создания, творение искусства может совершенствоваться бесконечно.

Салаи вспомнил груды никогда нереализованных чертежей в комнате маэстро, кипы рисунков с замыслами неоконченных композиций, сотни различных изделий из металла, воска, кожи и дерева, сработанных руками мастера; повернутые к стене и непросыхающие холсты, которые Леонардо нескончаемо совершенствовал.  Он вспомнил многое из того, на чем неоднократно наживался, продавая тайком от мастера некоторые рисунки, приборы и чертежи, на которых лежала неповторимая печать замысла учителя и которые так и не дождались своего совершенного воплощения, оставаясь набросками – к ним мастер надеялся  еще вернуться, увы…

- Да, знаешь ли ты, мой Джакомо, что я уже вижу эту фреску в красках, да! Она будет ужасающе великолепна! Все лица надо сделать красноватыми. Эта красноватость  должна лежать и на аркебузьерах, на их вооружении и пусть эта краснота, чем больше она удаляется от своей причины, тем больше и теряется.  Всё должно быть полно воздуха, смешанного с оружейным дымом и с пылью. У передних фигур надо сделать запыленными волосы и брови и другие гладкие места, способные удерживать пыль.

Салаи слушал и молчал. Не было вещи на свете, в которую бы он не поверил, если о ней говорил учитель. Он давно уже не сомневался, что благородным, прекрасным рукам Леонардо, силу которых он так хорошо знал и неоднократно испытал на себе, подвластно в мире все. Не было в мире, кажется, ничего такого, на что маэстро не захотел бы взглянуть, а после того как взглянул и пытливо изучил, не захотел бы улучшить и усовершенствовать.

«Главное не в том, - подумал Салаи, смотря прямо в глаза учителю, - что тебе не удастся завершить эту работу. Главное в том, чтобы доводя начатое до конца, интересы твои не пресеклись бы другими делами и не пленили бы твою душу новым несчастьем, от которого тебе, как Вечному Жиду, никогда не избавиться.»

- Завтра с утра мне пораньше сходить в Палаццо и все приготовить для работы? – спросил кротко Салаи. – Заказать туда обед?

- Нет, - отрезал Леонардо. – Завтра я уезжаю на несколько дней в Прато к мессеру Алессандро Амадори. А ты отправляйся к Зороастру и делай все, что он тебе велит.

- Хорошо, мессер, - снова кротко ответил Салаи.

Они прошли не по Кальцайолли, а по виа дель Проконсоло, пересекли Корсо, оставив в стороне площадь Республики и вскоре вышли на Пьяцца дель Дуомо к собору, прошли вдоль его могучих стен, поблескивающих в сумерках своим геометрическим узором, миновали Кампаниллу и остановились возле строения напротив Сан Джованни, возле низких дубовых дверей, украшенных висячим молотком в виде звериной головы, из пасти которой свисало массивное железное кольцо. Салаи несколько раз ударил молотком в дверь. Им открыл слуга и почтительно поклонился, пропуская их в комнату. В просторной, увешанной музыкальными инструментами и восточными коврами комнате было прохладно. Леонардо приказал растопить печь. Слуга принес охапку дров и сухого валежника. Чиркнула спичка и через несколько минут маленькое пламя заиграло на поленьях. Сухие дрова мгновенно занялись и огонь начал с гудением разгораться, изгоняя из печи застойный воздух. Язычки пламени шаловливо выскакивали то сверху, то снизу, будто играя. Переодевшись в красный китайский халат, Леонардо поближе присел к огню и задумался.
Раскаленные поленья в печи с треском выбрасывали целые пригоршни разноцветных искр, которые устремлялись вверх, разгоняя темные тени и причудливо освещая струганные брусья потолка.
Огонь дает свет и тепло. В огне заключена великая тайна, великая загадка, которую даже он, Леонардо, не в силах разгадать. Он смотрит на пляшущие языки пламени, на разламывающиеся поленья, на угли, помигивающие синими и фиолетовыми красками, и в огне, мнится, видит образы прошедшего. Огонь – это жизнь и смерть, он убивает и рождает, ничто не в силах устоять перед огнем, который разрушает любые формы и перерождает вещество. Он помнит потрескивание смоляных факелов и зловещее шествие ночных стражей, позвякивающих оружием; тысячи тысяч свечей в грандиозном миланском замке на великолепном празднике Беатриче, когда каждая из многочисленных башен Castello Storresco была ярко озарена, бросая в ночное небо снопы искр и освещая окрестности. Он, устроитель фейверков, главный механик праздничных зрелищ и добрый сказочник юной феи удостаивался чести развлекать эту девочку, которая по вечерам, приглашая его к себе, иногда до того расходилась, что прыгала к нему на шею и целовала его в обе щеки, чтобы потом, гордясь и любуясь им, называть его перед гостями “мой Леонардо”. 
Огонь пожирает всё. Огонь – это время. Он помнит и гробовую бледность лица 24-летней герцогини и тот роковой новогодний бал, когда она посреди ночи, навсегда удалилась с танцев, почувствовав родовые схватки, а через три часа родила мертвого ребенка и умерла сама, истекая кровью, которую так и не удалось остановить. Он помнит неутешные рыдания герцога Моро, отчаянное избиение лекарей и астрологов и сполохи костров встревоженных горожан, собравшихся лагерем вокруг замка. С той смерти всё и покатилось под гору.

- Знаешь ли, Джакомо, о чем я тебе загадаю? – прервал свое молчание Леонардо, внимательно посмотрев на ученика, сидевшего в сторонке и также любовавшегося огнем. – О том, что многие будут заняты тем, чтобы отнимать от той вещи, которая тем больше будет расти, чем больше от нее будут отнимать.

- Знаешь ли, Джакомо, о чём я говорю? – снова спросил Леонардо.
- О яме, - пробормотал Салаи, потому что уже слышал эту загадку.

А Леонардо снова уже отрешенно смотрел на огонь и думал о несбывшихся надеждах, о грандиозном “Коне”, глиняные черепки которого теперь валяются в миланской пыли. Он думал о непрерывной череде смертей, свидетелем которых его сделало время, о недавней смерти отца, о предстоящих опытах, которые ему предстояло свершить, чтобы проложить пути в будущее, в будущее, которое всегда кажется таким прекрасным…
Огонь постепенно угасал. Салаи спал, свернувшись калачиком. Леонардо встал, подошел к большому резного дерева столу с выдвижными ящиками под ключ, достал одну из своих тетрадей и записал:
“Простодушные народы понесут великое множество светочей, чтобы светить на пути всем тем, кто утратил зрительную способность” (О мертвых, которых не хоронят).
Он только что придумал эту загадку и никому ее еще не загадывал.  Пожалуй, только самому себе. Но он знал, что на нее надо ответить. Впереди еще много… впереди еще целая бездна времени. Прежде чем уехать надо будет повидать Томаззо и поторопить его с испытаниями. На этот раз летательный аппарат непременно должен удаcться.
“И взлетит впервые огромная птица с вершины чудесной горы Чечеро. Весь мир тогда преисполнится изумления, а гнезду родному той птицы в писаниях вечную славу и хвалу воздадут…”

На башне Синьории пробило полночь.