Парикмахер часть I

Он был ... парикмахером. Наслаждаясь своим искусством, перебирал неровные пряди своих клиентов ловкими пальцами, в которых умело держал расческу и ножницы. Отсекая ненужное, до блеска начищенными инструментами, он творил ЧУДО!
        Да, он был парикмахером, но  в его голове всегда звучал Гендель и Моцарт,  Рахманинов и Бах – постоянный репертуар радиостанции «Юность», особенно в те дни, когда кто-либо из политбюро окочуривался, а так как в состав политбюро СССР входили исключительно старые пердуны, то репертуар культурно-развлекательных программ всех средств вещания, не то чтобы был истерт до дыр, даже начал поднадоедать.
        Парикмахер жил в своем маленьком мире,  но несмотря на повседневную обыденность, он был счастлив.
        Приходя на работу ранним утром, идучи по темным коридорам старого здания, где располагалась обитель Красоты, ему  был знаком каждый уголок  и закуток родимого заведения, ему всегда нравилось, как там пахло: смесь  одеколона, лака, перекиси водорода, ароматизатора белья. Именно в эти моменты в его голове рождалась новая дерзкая форма прически....
       Дамы обожали парикмахера за его божий дар и умение удовлетворить самый невообразимый каприз клиентки.   Не разу он не ошибся ни с выбором формы прически, ни с выбором тона краски, однако жизнь шла и, как стал замечать парикмахер, шла мимо него!
          В один из таких дней он, как всегда чисто выбритый, подтянутый и опрятно одетый, начал делать стрижку юноше.
        Легким мастерским движение он  опахнул клиента белым хрустящим покрывалом, и, привычно, в слух  спросив, скорее самого, «…ну-с, что мы предпочтем?..» - взглянув в зеркало, застыл.
        Юноша был свеж, румян и бодр, все его существо состояло из утренней влаги и солнечного света, а он…  Дряблая кожа щек предательски свисала  выдавала коварно подкравшийся возраст и ни какие кремы, подтяжки и прочие ухищрения и хитрости «молодости», арсеналом которых  парикмахер владел в избытке, не помогали ему обрести ту самую исключительную легкость и утонченность, которые все так не ценят будучи юным.
            Он поймал в зеркале свое отражение и остановил на себе взгляд. В сравнении с юнцом – страрый дед. От этой мысли его настроении почему-то сразу стремительно скользнуло к плинтусу. «Бля-я-я-я!..» - думал он вся жизнь, как один унылый день! Столько лет я доставляю людям радость, делая их красивыми, а о себе просто забыл...
          Так он стоял перед зеркалом, как вкопанный и смотрел на свое отражением в нем, а клиент, уже нервничая, начал постукивать тонкими пальцами по периллу кресла.
          Когда он вспомнил, сколько лет прожито зря, во имя чужих интересов и радостей, ему стало совсем нехорош, от чего он даже прикрыл один глаз, что помешало ему заметить, как именно его юный клиент исчез из кресла и уволок с собой буйную не стриженную черную шевелюру: ему по всей вероятности не очень хотелось оболваниваться.
         Не обращая внимания на мало примечательную мелочь парикмахер,  так было раздосадовался, что чуть не рухнул без чувств  на пол, однако совладав с собой, набрал побольше воздуха в легкие, затаил дыхание и с шумом выпустил наружу свое огорчение.
          Присев в кресло перед зеркалом, парикмахер задумался, куда же девалась его молодость, почему его легкие русые кудри, выпадали с ошеломляющей скоростью и стали неприятно седыми.
       Звуки, наполнявшие парикмахерскую, уже не волновали его, ровно, как и  лучи солнца. И уже не важно, что ему говорили удивленные клиенты, директор Элеонора Винихуэловна, уборщица Жанна. Казалось, что все жизненный силы покинули его тело в тот самый трагический момент, когда он обнаружил признаки своего старения. Одна всепоглощающая мысль о более глубокой стадии старости сделала его до селе счастливую жизнь обыденным существованием и окрашивала каждый момент его прозябания в мрачные тона, казалось его старость охватила все пространство во Вселенной и...в сердце у бедного  парикмахера закралась печаль-змея. Бедный, бедный  парикмахер. Он еще не знал, что есть средство и оно его ждет ни где-то за горами, за морями и не стоит оно баснословные деньги, а состоит лишь это средство из желания жить и делать жизнь свою прекрасной, но седые волосы и дряблая кожа победили желание жить.   
      Уже  поздним вечером парикмахер написал краткую прощальную записку, эпиграфом коей значилась старая еврейская мудрость «всех не перебреешь…», далее следовал текст записки «Я стар и сед, мой голос слаб…» и прочих слюно-сопливых излияний, изболевшейся за сутки, парикмахерской души,  занявших целых семь листов.  Он мог написать еще больше,  если бы не усталость, которая так часто сопровождает талантливых, но не понятых людей.
        Вот так, за столом на рабочем кресле, среди парикмахерского инвентаря, он и заснул, умаявшись от пережитого стресса. 
       С наступлением утра он преобразившись и облачившись в свой лучший белейший халат,  побежал на рынок. Среди изобилия скобяных причиндалов парикмахер нашел то самое, по его мнению «средство», что навсегда оставит его остатки если даже не  молодости, то хотя бы зрелости, еще не тронутой тленом старости.
       Пеньковая веревка была хороша: толста и увесиста, а главное совершенно новая!
      Прихватив по дороге кусок импортного, самого догого мыла,  воодушевленный суицииданой идеей, парикмахер галопом помчался назад в парикмахерскую.
        Нет, он не прибежал, он прилетел в родные пенаты и там, с радостью, одним махом, сбросив кучку журналов «для посетителей» со столика прямо на пол, поставил журнальный столик под самой люстрой, которая свисала громадой стеклянных осколков со старинного лепного потолка парикмахерского учреждения.
       Ох, как он этого хотел: его тело, еще не до конца съеденное старостью найдут, придя на работу, его сослуживцы! Клиенты будут рыдать в захлеб от потери безвременно ушедшего таланта, добрая Элеонора Винихуэловна возьмет все похоронные расходы на себя и закажет шикарный поминальный обед в престижном ресторане,  даже сварливая Жанна, и та прослезиться подметая пол подле его кресла... Но медлить нельзя, быстрей за дело!
      Ловко закинув за крюк люстры веревку, сделав надежный узел, парикмахер мастерски сплел петлю, смачно натерев его душистым мылом. Проверив и убедившись в том, что веревка скользит безупречно, он в последний раз бросив равнодушный взор на сей жестокий мир накинул благовонную петлю на шею. Со словами «…всех не перебреешь…», повесился.
        Увы, висеть и болтаться  посиневшему, с высунутым языком, его еще не старому, но достаточно зрелому и увесистому тело, было не суждено!
        Подлое тело за время созревания набрало вес 95 кг, гордость Элеоноры Винихуэловны – старинная люстра -  150 кг, поэтому огромный крюк,  ввинченный в старинный лепной потолок и державшийся буквально на «честном слове»  категорически воспротивился дополнительной тяжести. Потолок не выдержал и рухнул, что есть силы на модный кафель увлекая за собой тяжелый слой штукатурки .
        Картина живописного парикмахерского суицида потрясла бы любого, кто мог бы тайно ее  подсмотреть. Потолок, некогда имевший величаво-рококошный вид, сейчас был жалок. Мало того, что его лишили всех его драгоценных лепок и основания, к которому они крепились, так в самом центре зияла огромная дыра, ведущая возможно на чердак.
          Эксклюзивная люстра, которой так гордилась директриса, добрейшая из женщин  планеты Земля, сейчас валялась на полу, раскинув широко по полу свои стекляшки и побрякушки. Между стекляшками, побрякушками, обломками старинных  лепок сидел, не мигая, парикмахер и, в тупом недоумении, созерцал сотворенный им разор.   
        Первое, что пришло на отрезвевший ум суицидника-неудачника, это был  вопрос о том, каким же образом такая громадина столько лет удерживалась фактически на воздухе. Не иначе, как здесь замешано гнусное колдовство! Мысль о колдовстве была дурацкая, в связи с чем быстро отметенная.
       Следующий поток мыслей бессмертного парикмахера расходился сразу в трех направлениях: как выкрутиться перед начальством, как быстро замести следы, как сделать так, что бы его не заподозрили «в нехорошем».
        Обмозговывая весь ужас своего низко-падшего состояния парикмахер механически снял узел веревки с крюка, затем задумчиво и все еще не моргая глазами, смотал веревку, кряхтя поднялся. Доковылял, пошатываясь и отплевываясь, до своего стола,  он зачем то очень  аккуратно  упаковал веревку в бумагу в виде колбаски и сунул в свой шкафчик с парикмахерским инвентарем при этом практично рассуждая -  «…отдам теще на досуге…».
       Приводя в порядок свой парадный халат парикмахер и все еще пребывая в шоковом состоянии от постигшей его неудачи,  он тихо, но внятно и настойчиво повторял только одну фразу: «… ну как же так?..»
     Он не заметил крупную фигуру Элеоноры Винихуэловны, заклякшую при входе в зал.
        Яростный вопль начальства привел его, без малейших усилий медиков, в нормальное состояние.
 - Боже мой – орала директриса – я разорена… Все, все, что нажито непосильным трудом, все…
 - Это уже текст из «Ивана Васильевича» - ядовито заметил парикмахер.
- Не перечить начальству и немедленно поясните, что здесь произошло?! – орала Элеонора исступленно топая слоновьей ножищей.
- Прежде всего, Элеонора Винихуэловна, успокойтесь. Люстра – дело-то житейское – стал успокаивать директрису парикмахер, думая при этом, что этот текст он не произвольно заимствовал у Карлсона, который жил на крыше.
- Черт, что за ерунду я несу? – продолжал думать парикмахер, а его рот привычно продолжал лгать и льстить  достопочтенной даме.
     - Дело в том, что я, по-обыкновению, явился первым на работу (Элеонора насторожилась, ее огромная бесформенная грудь напоминавшая два полиэтиленовых пакета наполненных водой, перестала колыхаться, так как она не любила, когда подчиненные ей начинали напоминать о своих заслугах во имя ее предприятия ибо за перечислением достижений  тут же следовало требование о повышении зарплаты) ну и, как обычно, стал готовиться к работе  не обращая внимания на какое-то странное потрескивание (у Элеоноры отлегло от сердца – прибавки к зарплате не требует). Так вот, прибираю я, значит, журнальный столик и вдруг трах… Сколько тут пролежал не знаю, но видимо около получаса, а потом пришли и Вы. Вот и все.
       Слияние проблем во едино дало положительнейший результат. Ложь удалась!
        Он еще отпаивал страдающую директрису фиточаем, когда в зал подобно вихрю ворвалась сварливая Жанна, как всегда в серой косынке из-под которой торчали растрепанные пасмы неухоженных  волос, в синем халате почему-то всегда в допотопгых калошах на босу ногу, с ведром и шварой в руках. О, Жанна! Ее грозный клекот поверг директрису и парикмахера и невообразимый ужас.
- Да не едрить ли вашу Матрену – пробасила свирепо Жанна.
- С вечера ить чистота была, а щас шо я вас спрашиваяю вы тут устроили а,  или кто будет убирать, када клиент придет?
     Директриса, несмотря на свою роскошную слоновость умудрилась тихонько улизнуть в свой кабинет прихватив чай, а парикмахер стал успокаивать Жанну.
- Ну что ж Вы, Жанночка, так разволновалисть. Здание старинное в каждую минуту может рухнуть, чего уж там греха таить, сейчас я Вам помогу прибрать.
      Пока парикмахер рассыпался в любезностях перед Жанной, она, внимая его бреду, времени не теряла и хозяйской рукой подняла люстру, пристроив  ее в подсобке, подальше от глаз посетителей. Со знанием дела достала из бездонного халатного кармана огромный пакет  мусорный пакет стала собирать обломки эпохи рококо и парикмахерских суицидальных надежд. Через 10 минут зал сверкал стерильной чистотой и уже наполнялся клиентами.
        Новый рабочий день набирал не шуточные обороты: зашумели фены, заговорили парикмахерши, защелкали ножницами и расческами, зажужжали машинками для стрижки волос, в воздух полетели аэрозольная пыль туалетной воды, в уголке маникюрши зажглась лампа и запахло лаком! 
        Жизнь победила! Единственное, что осталось неприятным напоминанием об утреннем происшествии – зияющая дыра в потолке.
       Всем было и не в домек о намечавшейся, но столь неожиданно сорвавшейся трагедии. Всю правду знал лишь парикмахер  и поэтому он испытывал какую-то странную вину  перед всеми, но особенно перед Жанной, этой твердокаменной женщиной.
         Парикмахеру очень хотелось сделать ей что-то приятное, особенное и он решился.
        Жанна, как обычно неустанно подметала у кресел остриженные волосы  клиентов, а он исподволь, наблюдал за ней. Что-то в ней было такое, что привлекало парикмахера, но что?.. Мать семерых детей, без мужа, без  любовника, без мамок и нянек, живущая в коммуналке, работающая сутками на трех работах, не имела ни единой свободной минуты. Итак, что он в ней нашел? Отвлекшись на минутку от созерцания Жанны, он вновь взглянул на нее и ужаснулся: волосы! Да, да! Именно волосы Жанны – они были в ужаснейшем состоянии. Возможно не мытые неделю, не знавшие расчески, так кое-как прилизанные и схваченные растянутой замусоленной резинкой.
      -  Любезная Жанночка, а не сделать ли вам укладку? – тихо поинтересовался парикмахер.
      Его вопрос настолько был неожиданным, что просто обескуражил ее.
- Дык, я … ета, таво, вроде никуда не собиралася?! – изумилась Жанна.
- Так давайте соберемся… Прямо сегодня вечером… Возьмем до и пойдем в драматический театр после работы! Все равно же каждый день ходим мимо, а у них там билеты всегда есть!
- В театр?!..  – затрепетала Жанна.   
-Ну да…
- О, театр, как я давно не была там! Да, я согласна ради театра даже сделать стрижку!
- Тогда вперед!
         Жанна сорвала с себя грязный платок,  с сердцем хватила о пол ведром и веником и бросилась в кресло парикмахера с неистовым энтузиазмом.
        Не долго избирая образ своей Галатеи, парикмахер мастерски принялся за дело: отмыв и просушив Жаннину паклю, он отсек приличную ее  часть, когда заметил, что волосы послушные и упругие, а главное не требующие  перманента! Они сами улеглись в красивые завитки… Прическа удалась на славу!
         Счастливая Жанна была вне себя  от радости, а парикмахер слегка был обалдевшим от того, что видел теперь перед собой молодую симпатичную  и внезапно расцветшую женщину. Окрылившись своим преображением, Жанна, метнулась в ближайший Секонд-хенд и недорого приобрела эксклюзивное вечернее платье.