2 Черновики. Вампилов и Чехов

Наблюдение над двумя пьесами Антона Павловича Чехова. «Дядя Ваня» и «Иванов».

Рассуждая сегодня о сопоставлении пьес Аександра Вампилова с  комедиями Антона Павловича Чехова , невольно обращаешься к двум чеховским произведениям     – «Дядя Ваня» и «Иванов». Хотя театр Вампилова похож на театр Чехова в принципе. Тот и другой пытаются говорить о современности и человеке в ней. Драматурги создает прежде всего среду, сложную систему человеческих взаимоотношений. В центре внимания оказывается личность, которая желала бы воспротивиться обстоятельствам своей жизни (преждевременно и неверно говорить о судьбе), но не в силах – душевных и физических - это сделать. Однако через эту  личность раскрывается весь современный ( а, может быть, и вне временной, трансцендентный трагифарс человеческого существования ?). Замечу, что и «Дядя Ваня», и «Иванов» в 10-е годы ХХ1 века зазвучали весьма актуально. Неслучайно спектакль  А. Тауманоса в Вахтанговском театре с С. Маковецким в главной роли стал обладателем Золотой Маски – 2011, а фильм «Иванов» ( реж. Дубровский, в главной роли А. Серебряков) вызвал широкое обсуждение в критике.
Пьеса «Иванов» - одна из самых ранних пьес Чехова. В ней, как и в неоконченном «Платонове» , он только нащупывает главный нерв времени, подбирается к своему «хорошему плохому человеку», загадочному антигерою рубежа русских веков – Х1Х и ХХ. Действие «Иванова» разворачивается в локальных семейных обстоятельствах. Еще весьма не старый, не достигший сорокалетнего возраста человек – «непременный член по крестьянским делам присутствия Николай Алексеевич Иванов» вдруг, как бы ни с того ни с сего разлюбил свою жену – многим пожертвовавшую ради него Сарру Абрамсон, заскучал, предался  самобичеванию, утонул в пустой рефлексии. Им, однако,увлечена молоденькая девушка, дочь университетского друга – Саша Лебедева.Она страстно борется за душу Иванова, пытается – как когда-то и Сарра – многим жертвовать ради своего избранника. Но – вотще. Поддавшись соблазну начать новую жизнь с Сашей, Иванов соглашается на брак с ней. Но в день венчания кончает жизнь самоубийством – «отбегает в сторону и застреливается». В драме «Дядя Ваня»,написанной значительно позже, самоубийства не произойдет. Войницкий останется жить после пережитого «скандала» - попытки убийства собственного брата-профессора филологии. Но устремлен и он, и оставшаяся с ним Соня все-таки к смерти. Ибо желанное и обещанное девушкой в финале «небо в алмазах» - это и есть тот самый ТОТ  СВЕТ. И "отдохнуть" – не значит ли достичь полного покоя, освобождения от жизни со всеми ее ненужными и пустыми хлопотами, пошлой суетой вокруг амбиций и денег? «Дядя Ваня», естественно, может быть прочитан и интерпретирован театром по-разному. Спектакль  Туминоса в Вахтанговском театре  Москвы (мне посчастливилось его видеть в ноябре 2010 года ) предлагает на первый взгляд нечто из ряда вон выходящее. Кажется, что постановщик пошел против самого чеховского замысла, проигнорировал нечто сокровенное и для самого русского зрителя. Но поразмыслив над увиденным , осознаешь, что Туминос, скорее всего,не отошел, а именно   приблизился к автору-комедиографу. Сегодня довел до зримого абсолюта то, что Чехов уже тогда – в свое, тоже, между прочим,  рубежное время - видел насквозь. В спектакле показана отчаянная борьба одного ВДРУГ прозревшего, годами,впрочем,  зрелого человека за  смысл своего земного существования. А обрести этот смысл – значит, идентифицироваться. Понять и реализовать самого себя.  Отдать себе отчет в том, на какие поступки ты можешь решиться ради истины, какие чувства испытать, с чем разорвать категорично, с чем примириться ?... Дядя Ваня на  пике своего жизненного пути проделывает своего рода смертельно опасный кульбит : выговаривает окружающим его людям - близким и случайным -  всю правду, как он ее понимает. Больше всего достается от Войницкого его     знаменитому, но давно уже духовно мертвому брату. Взбунтовавшийся "раб"  пытается убить  того, кому покорно служил всю свою жизнь, был предан сердцем и сознанием.  Совершая этот эпатажный поступок,  дядя Ваня , безусловно, рискует сам собой. Ибо по логике вещей, за ним вот-вот должны  придти, вязать его под арест , ссылать на каторгу. Как не вспомнить героев Достоевского ? Прежде всего ,братьев Карамазовых, каждый из которых так или иначе расплатился за грех убийства –  умозрительного или реального. Но с героем Чехова, в истерике схватившегося за револьвер, ничего подобного не произойдет.  Супруги Серебряковы с летней резиденции съедут ( а дом решат выгодно продать), финансовое положение дяди Вани существенно пошатнется , а коротать зимнее время опять-таки придется с Варей . Благо она способна и к неразделенной любви (к Астрову,увы,а не к дяде Ване), и последнему утешению страждущих. Войницкий написан Чеховым как думающий человек, которому не о чем по-настоящему думать ; как тонкий эстет, которому не в кого влюбиться. Он прирожденно порядочен, но слаб волей. Его жизнь прошла  в тени своего знаменитого брата . Жизнь прошла… Ничего током не сделано. Так и вспоминается знаменитое зиловское признание  из «Утиной охоты» А. Вампилова : « Жизнь в сущности проиграна!». И вот ,чтобы хоть как-то оправдать свое существование, чтобы состояться, оформиться, воплотиться, вочеловечиться, Войницкий   позволяет себя мягко говоря оригинальные  поступки : он признается в любви красивой женщине, жене ненавистного брата. Дядя Ваня произносит жгущие ему душу слова правды и негодования. Наконец, стреляет. Осечка! Чехов ставит своих персонажей на эту единственно опасную для жизни грань – грань небытия. И именно она каким-то чудесным образом , хотя бы на какое-то мгновение способна встряхнуть и самого  бунтаря , и «болотце» вокруг него. Бунт это именно экзистенциальный, то есть крайне бессмысленный, не ведущий в итоге ни к каким позитивным изменениям его судьбы. Даже напротив , усугубляющий в итоге моральную подавленность. Это бунт от отчаяния. А отчаяние – от осознания того, что жизнь так и не случилась, не произошла   с ним.  Дядя Ваня  вынужден будет умереть заживо , так, так, впрочем, и  не родившись. Любопытно то, что в спектакле Туминоса все остальные персонажи ( кроме дяди Вани – Маковецкого) по своей сути люди – марионетки, ходячие истуканы. Они как бы застыли в своих достижениях - «пиках» :  «пик» славы, «пик» красоты, «пик» жертвенного материнства. Даже нянька , постоянно пудрящаяся и прихорашивающаяся, так, кажется, и осталась в «девушках – крестьянках», «косящих» под  светских барышень. Астров нашел свое дело – медицину, верен ему. И своему звериному инстинкту . Он циничен и зол. Морфий, алкоголь,  скальпель. Он больше имеет дело с трупами, чем с живыми и людьми. И заранее видит трупом даже своего единственного товарища по глуши – Ивана Войницкого ( «Мне же тебя вскрывать придется»).  Соня, влюбленная в Астрова, любит ,скорее всего,не его самого, а свою любовь к нему. Потому что жизнь без любви представляется невыносимой. Саша истерична, многословна. Если угодно – искусственна. Только искусство (искусственность),в том числе и  томное противоестественное желание  всегда оставаться  «несчастной в любви» можно придать ее жизни хоть какой-то смысл,  якобы  оправдать ее женское предназначение. Соня бросается в страдание с готовностью, почти с радостью. Важно ведь чтобы сердце не было пустым ! Пусть бы даже больным и истерзанным, но живым, волнующимся, ждущим... Соня,как и дядя Ваня ,в ситуации пьесы хочет доказать самой себе, что она еще жива. Он – потому что способен на крайний поступок ( убийство брата – «живого мертвеца»), она – потому что способна на любовь к бессердечному цинику, человеку – зверю.Астрову.  Их усилия выдернуть самих себя из трясины «ничего-не-происходящегого» ,конечно, окажутся тщетными. Это только трагифарс. Не более того. В спектакле Туминоса говорящий финал : Соня усердно «ставит» дяде Ване искусственную мимику идиотского блаженства. Они тупо разучивают под музыку несколько танцевальных па. У этого танца не будет свидетелей. Они протанцуют его вдвоем. Каждый для самого себя. И с ним уйдут во всепоглощающую черную бездну. Останется только полная  луна. Как некий привет от Камю  - его трагической  «Калигулы». Жизнь обманула. С жизнью они не справились. Проиграли. Печально. Чехов в «Дяде Ване» показал финал некчомного скудного событиями и перипетиями  бытия.  Такой конец  не особенно страшен тому, кто укоренился в иллюзиях собственной значимости. Иллюзии поддерживают человека на плаву. Иллюзорны достижения в науке и литературе, иллюзорна женская привлекательность, фанатичное служение идеалам и кумирам. Иллюзорна медицина ,не способная помочь человеку жить вечно. Иллюзорна проходящая ,как утренний сон, молодость. Какое – то значение имеет, может быть, только сама природа. В том числе и живые,   природные, реакции   человеческого организма : восторг здоровья, страх уничтожения, ревность, боль. Важен лес, который переживет ни одно поколение. Наверное, неслучайно им занимается  одно время с воодушевлением Войницкий, но проблема лесничеств мало трогает бездушную красавицу Елену. Значениена самом деле  имеет жизнь и смерть. Еще пережитая на грани жизни и смерти страсть. 
В человеке привлекательна   только естественность  , искренность. Любовь. Талант. Да где взять ? Куда применить ?
При сопоставлении имен Вампилова и Чехова на ум приходит ,прежде всего, самая ранняя, по сути первая пьеса А.П. Чехова «Иванов». Она далась драматургу сравнительно легко.  Молодой драматург  написал ее менее  чем за месяц по специальному заказу Корша. Премьера была встречена публикой восторженно. Но главный герой пьесы , как известно из театральных хроник тех лет, вызвал недоумения, разночтения в критике. Чехов  и сам не сразу нашел ключ к разгадке этого характера. Показательно, что он пишет свою пьесу как комедию ( прообраз всех его комедий, трудно поддающихся осмыслению в привычных канонах этого легкомысленного жанра), но в итоге меняет финал :   главный персонаж, неврастеничный интеллигент Иванов , умирает в день своей свадьбы от сердечного приступа, а не от «самострела» (как это по-чеховски  «комично» было представлено в первом варианте) . Самоубийство, вплетенное в канву  нелепого  существования, – это неприемлемое условия расчета с напрочь проигранной жизнью. Но застрелиться в мире А. П. Чехова не может ни Иванов («Иванов») , ни Треплев ( «Чайка»).  Можно предположить , что на грани выстрела в самого себя находится Соленый ( «Три сестры»),  из последних сил держится на жизненном плаву    измотанный долгом перед семьей, любовной интригой и служебными обязанностями Вершинин ( «Три сестры»). Как знать, может быть отъезд Раневской из свой усадьбы во Францию – это тоже род самоубийства ? («Вишневый сад»). А на что обречен в старой усадьбе полностью проигравший жизненную игру Войницкий ( «Дядя Ваня» ) ?   Жизнь для героев Чехова заканчивается , когда им перестает хватать сил на мечту, фантазию, любовь к ближнему, поддержания жизненного тонуса (элементарного здоровья) в самом себе. «Иванов» - первая пьеса о «лишнем человеке», который осознал (или, скорее физически ощутил )  полный крах жизнестроительства  и мается невозможностью  хоть как-то соответствовать нормам , стереотипам семейной или общественной жизни.  Пьеса, Иванов», написанная на рубеже Х1Х и ХХ столетий, оказалась как нельзя актуальной в наши дни. Показательно, что в юбилейный для писателя 2010 год театр НАЦИЙ провел фестиваль одной пьесы.  И ею стала чеховская комедия «Иванов» .   
 В рецензии Натальи Каменской читаем : «…  Театр Наций отмечал таким образом 120-летний юбилей пьесы Чехова "Иванов", впервые поставленной в театре Корша в 1887 году. Напомним также, что Театр Наций и есть бывший театр Корша. Первоначально намечалось показать пять разных "Ивановых", но немецкий вариант привезти в Москву не удалось. Четыре же: два петербургских (версии Льва Эдинбурга в Небольшом драматическом театре и Александра Баргмана в Таком театре), один тульский (режиссера Олега Трусова в Театре кукол) и один венгерский (режиссера Тамаша Ашера в Будапештском театре имени Йожефа Катоны) москвичи увидели в течение нынешнего сезона. Конечно, без конца смотреть одну и ту же пьесу, пусть даже в совершенно разных интерпретациях, решатся зрители особого рода - театральные специалисты, чеховеды, литературоведы, преподаватели и студенты гуманитарных и творческих вузов. Впрочем, на "Ивановых" в Театр Наций в большом количестве ходила не только вышеназванная публика. Опыты, например, Льва Эренбурга.  С его медицинской беспощадностью к героям, с мощной физиологической составляющей их сценической жизни нынче интересны многим любителям театра. Лирический, атмосферный спектакль, поставленный известным артистом Александром Баргманом, тоже нашел своих почитателей. А кукольный вариант чеховской пьесы и вовсе стал изюминкой, к тому же сочетание в нем кукол с живыми артистами и смешной колесной техникой рубежа ХIХ - ХХ веков неожиданно проявили в ранней пьесе Чехова и типажность персонажей, и водевильность ситуаций. Наконец, венгерская постановка знаменитой труппы, накануне московского показа сыгранная в парижском Театре "Одеон", собрала чуть ли не ползала знаменитых персон - актеров, режиссеров, чиновников высокого ранга».
 Остановимся подробнее на постановке венгерского театра. Спектакль Ашера в буквальном смысле слова потряс воображение   как рядовой публики, так и знатоков –театроведов .  Он   собрал большую критику. Из нее мы узнаем о том, что представляла собой декорация спектакля, с каким вниманием постановщик относя к чеховскому тексту , какой эмоциональный – депрессивный – отклик имела постановка у зрителей.
 В одной из рецензий на постановку Ашера атмосфера передается вполне красноречиво : «Сценограф Жолт Кхелл выстраивает на сцене грязный холл с облупившимися стенами, вывернутыми лампочками, жалкой мебелью. Пространство напоминает провинциальные гостиницы советских времен с их нищенским бытом. Неудобные продавленные диваны, ободранные стулья. Скрипучие двери, которые нельзя запереть и в которые вечно кто-то входит некстати. В гостиной Зюзюшки рокочет вода, смываемая из туалета. Быт мучителен, оскорбителен в своей неустроенности, во всеобщем нищем состоянии. У большинства в кармане явно нет ни рубля. Томятся в гостях молодые люди в безнадежном ожидании «рюмочки» или угощения. Томятся девицы «на выданье», тоскливо выставляя ножки и бюсты. Томятся старушки – бывшие неудачливые невесты, так и просидевшие век на колченогих стульях. У графа износившийся халат с дырками на под мышках. Богатство или поэзия может набросить покров приличия на самые разные стороны жизни – как роскошный халат на изношенное тело. Бедность бесстыдна. Ей нечем прикрыться, некуда спрятаться».(Ольга Егошина «Скверно вы живете»)

Скука, депрессия, социальная и душевная убогость становятся наглядными в венгерском театре. О том, что среда способна заесть человека, уже и не спорят нынче. Но остается все же открытым вопрос : какого человека она заедает ? Щадит ли лучшие человеческие типы ? Жалко ли ею  погубленных  или – «туда им и дорога», коль не имеют ни сил, ни желания для сопротивления ? Сегодня,как и во времена самого Чехова важно найти протагониста его главных мыслей о современности ? Как выглядит Иванов ? Кто он ? Что собой воплощает ? Искуплением чего ,может быть, является ? Вдруг «провинция» - это своего рода Голгофа ,на которой распинается из русского века в   век человек бессильный, безбожный, бесхитростный. Тот, кто принимает на себя – во весь свой человеческий организм ( ум, сердце, тело) этот яд опустошенности, скверну безнравственности, бесполезности, житейской скуки, что сродни самой смерти заживо ? Загадкой для читателя и зрителя долгое время оставался ( и на каждом новом повороте общественного самосознания остается)  созданный в 70-е годы ХХ века в советской России Виктор Зилов ("Утиная охота"). Таков же и Иванов у Чехова. Кто такой ?  В чем его обаяние ? В гибели ? В разъедающем душу цинизме признания самого себя полным и окончательным банкротом ? Или это болезнь только одного человека – душевно неуравновешенного неудачника ?  А, может, за ним – целое поколение, способных подвести невеселый итог : «жизнь, собственно, проиграна»?
Почему этот некогда умный, душевно тонкий , еще нестарый человек является причиной душевной гибели для окружающий   – и его любящих ! – людей ?   Возникают, согласитесь, те же вопросы, которые не оставляют нас и после знакомства с «Утиной охотой» Вампилова.

 Проницательный критик Марина Давыдова напрямую связывает венгерскую постановку «Иванова»  с «Утиной охотой» Вампилова.  В своей рецензии на спектакль она пишет: «Если переводить спектакль Ашера на язык отечественной драматургии ХХ века, можно сказать, что его Иванов - это Зилов из "Утиной охоты", только переброшенный из душной, утратившей идеалы эпохи безвременья в куда более утопичные и опьяняющие предшествующие годы и словно бы прозревающий будущее социальное похмелье. Из "Утиной охоты" (уж не знаю, насколько осознанно) перекочевал в спектакль Ашера даже образ циничного официанта, напевающего итальянскую попсу "воляре-кантаре". Здесь он тоже безымянный персонаж фона, у которого под ногами путаются все прочие комические обитатели восточноевропейских задворков и которых он бесцеремонно - одним движением бедра - отодвигает со своего пути. Даже то, что герой чеховской пьесы не стреляется в конце (каноническая версия "Иванова"), а умирает от разрыва сердца, тоже заставляет вспомнить пьесу Вампилова, герой которой так и не смог пустить себе пулю в лоб».
 Пустить или не пустить себе пулю в лоб ? Это ведь вариант гамлетовского «быть или не быть» ? На самом деле, нет. У трагикомического Чехова, как и у его прямого последователя Вампилова, нет глубокой философской – шекспировского масштаба- подоплеки. Герой не борется романтически с «морем зла», не помышляет о серьезном сопротивлении насилию со стороны людей и сил «недостойных», не страдает от предательств, измен, безлюбовности. Антигерой Чехова и Вампилова – это и анти-Гамлет. Его трудно понять в его претензиях к миру, ибо он сам – плоть от плоти эта среда. В нем – то же,что и в других, даже еще в большем объеме. И подлости, и мерзости, и лени, и бездарности. И Иванов, и Зилов, может быть, максимальное воплощение той среды, которая только таких,как они – опустошенных и обезличенных – и порождает. Они плоть от плоти свое «болото». Но при этом именно через них проходит и весь ужас осознания своего полного ничтожества , проигрыша, тупика, безысходности. И Иванов, и Зилов ,действительно, не способны отозваться ни на одну жизненную провокацию.  Или их силы быстро угасают. Возможны только минутные вспышки откровения, отчаяния, искренности. В них нет мужества разделять общую участь :  родился – тяни лямку общественной принадлежности. Служи. Работай. Нет, они не способны сколько-нибудь добросовестно выполнять свои обязанности. Зилов запустил все дела в своей конторе, с легкостью халтурит, обманывает начальство. Работа для него – разгадывание кроссвордов, приятельский треп, просиженного положенного рабочим графиком времени. Никто из его приятелей «не горит трудовой красотой», но Зилов особенно.  Он воплощенное тунеядство за государственный счет.   Иванов – «непременный член по крестьянским делам присутствия». Но статус этот -  насмешка. Крестьянские дела по определению не могут волновать интеллигента – неврастеника, озабоченного только своими бесконечными «болячками», семейными истериками и любовной нелепицей человека. Между Ивановым и Зиловым на удивление много общего. По сути,  у них одна и та же модель существования. Они вписаны в социум, имеют обязанности перед ним ( служба, работа). Оба  в свое время обзавелись семье. Их жены –Галина и Сарра – несчастнейшие существа. Зилов и Иванов  не в силах оценить жертвенность своих «половин».    Еврейка Сарра ради Иванова отказалась от своей веры, перейдя в христианство ; порвала отношения с отцом. Она буквально сгорела на огне своего чувства к человеку  , не способного к  прочному  брачному  союзу.  Находиться дома для Иванова, как и для Зилова, пытка. Но и они устраивают не меньшую пытку своим  спутницам,  мучая их своими отлучками,  принуждая к тоскливому одиночеству, ревности. От Иванова и Зилова по отношению к их близким  людям исходит только боль. Они  эгоистично могут потребовать жертвы ради себя, но сами ни при каких обстоятельствах на жертву не способны. Вспомним, что Зилов постоянно упрекает Ирину в том, что она неверна ему, что у нее есть поклонник – «друг детства». Ей в лицо он бросает грубое : «Шлюха!» Ему с самых первых свиданий важнее не душевное человеческое родство, и физическая близость. Он ведь «алик из аликов» и никогда не упустит своего личного удовольствия. То, что Ирина не решается родить от него ребенка, опасается его постоянной лжи – то же своего рода жертва . Убивая в себе жизнь будущего младенца, она ,конечно, убивает и часть самой себя. Иванов и Зилов – невольные убийцы своих жен. Они  садистки мучают  их невниманием, изменами, подозрительностью, грубым словом. Они как будто нарочно не хотят видеть в них никакого живого начала. Иванов жестоко напоминает  смертельно больной Сарре о том, что она скоро умрет. Зилов из сцены в сцену  оскорбляет Ирину. Словом «шлюха» он  дает ей понять, что как порядочная женщина она перестала для него существовать, что нет возврата к прежним отношениям. Персонажи Вампилова и Чехова низводят своих жен до самих себя. Внутренне мертвому Иванову невмоготу видеть еще живую и даже страдающую Сарру. Он уподобляет ее заранее себе – живому мертвецу . А Зилов рядом с собой не может терпеть нравственной порядочности. Ему важно знать, что все так или иначе одинаковы – фальшивы и беспринципны.
Роднит Иванова и Зилова то, что они становятся объектом первой и потому чистой любви неопытной девушки. В Зилова влюбляется студентка Ирина. В Иванова – Сашенька Лебедева. Ту и другую героиню неврастенические  «лишние люди»  готовы  признать невестами. Хотя о каких невестах при таких женихах может идти речь ? Это действительно смешно. И достойно комедии ! Смехотворность происходящего чувствуют мужчины, в них лишь на мгновение вспыхивает слабая надежда на обновление жизни. Однако привычное «болотное» существование, заиндевелость   души  берет верх. Идеалистически настроенные девушку хотят спасти своих избранников, но не тут – то было !  Иванову и Зилову просто нечем ответить им на порывы их  чистой души. И свадьба Иванова, и «смотрины» невесты в кафе «Незабудка» - это  всего лишь фарс, который оканчивается   полной неспособностью нести хоть какую-то ответственность за судьбу любящего человека. И Зилову, и Иванову умереть гораздо легче, чем приложить усилия жить. Особенно ради другого человека. Их и на самих себя уже едва хватает.
И Чехов, и Вампилов сумели создать характеры, которые одновременно сигнализируют нам и о боли одного человека, и о болезни, которой подвержено все «провинциальное» общежитие. Если есть такие, как Иванов и Зилов, значит, жизнь заражена бациллой пустоты. Это ярко выраженный кризис смысла жизни. Ее тупика. Обреченности на эгоистическое единоличное существование. Диагноз – безбожие . Человек задыхается в материалистической сетке, которую предлагает ему среда. И губит ,подминает под себя других людей, еще способных на душевный порыв. Более того, они – такие,как Зилов и Иванов, своей безнадежностью провоцируют к себе внимание, заботу, участие. Но ответить им нечем. Их сердечный потенциал – на нулевой отметке. Отношения быстро исчерпываются, любовь превращается в свою противоположность. Боль. Боль. Ничего ,кроме боли. И иронический призрак смерти, которая тоже не удается. Пытка жизни продолжается. Исхода нет.
Подводя некоторые итоге в рассуждениях на тему Вампилов и Чехов , можно сказать :
1. Чехова и Вампилова роднит изображение процесса жизни в провинциальной среде, где подлинность существования подменена привычкой к существованию.
2. В пьесах Вампилова и Чехова создаются амбивалентные ситуации, амбивалентные характеры, амбивалентные финалы. Нет откровенно положительных или всецело отрицательных персонажей. Все так или иначе подвержены разрушительному воздействию пошлости. Но при этом в каждом так или иначе сохраняется устремление к «лучшей жизни».
3. И Чехов, и Вампилов лишают и участников своих пьес, и наблюдающих за развитием их сюжетов зрителей иллюзий. Их пьесам практически не свойственны счастливые финалы. Под влиянием обстоятельств и разрушительной энергии внутри персонажей ( эгоизм безбожия) многое в их судьбе разрушается, сами они остаются в итоге «ни с чем». Но «жизнь продолжается», и происходящее так или иначе оказывается жизненном уроком. Прежде всего, для зрителя.
4. Чехов и Вампилов склонны описывать и изображать экзистенциальное состояние  действующих в пьесах лиц. Они испытывают тоску, маету, скуку и готовы порою на заведомо проигрышный экзистенциальный бунт. Драматурги показывают жизнь человека в расцвете лет, но при этом на осознанной грани жизни и смерти. И жизнь начинает восприниматься как смерть. На душевном и духовном уровне. Возникает настоятельная потребность перемен : как во внешнем мире, так и внутри самого себя. Персонажи попадают в ситуацию критической самооценки и часто эту самооценку не выдерживают, не проходят испытание на зрелость личности, теряют свою индивидуальность или так и не достигают ее.
5. Пьесы Вампилова и Чехова можно назвать в высшей степени ироничными. В них отсутствует пафос восхищения средой и героем. В пьесах зафиксировано полное «фиаско», растрата своих физических и душевных сил понапрасну : в праздности, алкоголе, эгоизме, душевной лени.
6. В пьесах Вампилова  и Чехова есть, однако, и нечто заставляющее зрителей (и читателей) надеяться на незначительные изменения к лучшему. Присутствуют в,  известной степени , идеальные моменты – цельность природы, красота души наивных молодых людей, житейская мудрость стариков, интуитивная тяга человека к идеалам красоты и добра, стремящаяся к спасению жертвенная любовь