Профессор, ли Ничто не уходит

Впервые мы встретились поздней осенью на кладбище. После дежурного привтствия он  вдруг справился о моих делах, и, словно спохватившись. представился: Антон Игоревич, профессор МГУ. Имя каким-то удивительным образом вылетело из головы сразу же, а вот слова о об МГУ остались надолго, и до самого конца нашего довольно продолжительного общения я всегда называла его Профессором.

Я почти ничего о нем не знала: ни кому принадлежит простенькая могилка с деревянным крестом, на котором не было даже таблички с именем, ни того, кем, собственно, приходится ему человек, что лежит под этим крестом. Крест удивлял меня, так как на все кладбище был один, но я над этим не задумывалась.

Первый наш более-менее содержательный диалог начался довольно нежиданно. Собравшийся домой Профессор, вместо того, чтобы просто кивнуть мне, неожиданно остановился рядом, любопытно и как-то по-мальчишески склонил голову и полуутвердительно произнес.

- Вы не плачете.

Я недоуменно вскинула голову, открывая наконец взгляд от блестящего новым гранитом надгробия, и не задумываясь поинтересовалась:

- А должна?

Тот, кажется, только и ждал моего вопроса, потому как осторожно присел на скамеечку, коими изобиловала идущая вдоль ряда могил дорожка, сложил руки на оголовье трости и с улыбкой покачал головой.

- Не то, что бы должны. Просто на кладбищах все плачут. Хотя бы поначалу.
- Откуда же вам знать, сколько времени назад я стала сюда приходить.

Профессор снова улыбнулся. Позже я пойму, что улыбка - это не просто свойственная ему вещь, а что-то такое, без чего его самого просто невозможно представить. Тогда я просто машинально отметила эту улыбчивость, машинально же разглядывая своего неожиданного собеседника.

На вид ему было, пожалуй, не больше шестидесяти. Седые волосы были не белыми, а серебристо-серыми, резко контрастируя с темными, шоколадного цвета глазами с проблесками желтизны. Аккуратно подстриженные усы и борода словно дополняли образ нестарого, но уже умудренного годами мужчины. Одет он был точно под свою внешность - в черное строгое пальто, прямые брюки, начищенные туфли и фетровую шляпу. Из нагрудного кармана пиджака, видного под распахнутым пальто, поблескивал край линз очков в простой и элегантной оправе.

От дальнейшего рассматривания меня отвлекла следующая реплика Профессора.

- Я уже много лет прихожу на это кладбище, а вы появились на нем едва ли четыре месяца назад, - он задумчиво окинул надгробие взглядом и добавил. - Кто вам этот человек?

Я пожала плечами. Как можно объяснить случаному прохожему то, чего и сам почти не знаешь? Впрочем, какая теперь разница.

Мы помолчали. Шелестела,  вихрями осыпаясь на землю, листва. На главной аллее шуршал под чьими-то ногами гравий. С шоссе долетали обрывки шума.

- Знаете, - задумчиво произнес Профессор. - Мне всегда был интересен тот факт, что на похоронах уже множество веков подряд принято рыдать, оплакивать погибшего. Между тем, если обратиться к истории, то всего какую-нибудь тысячу лет назад никому бы и в голову не пришло действительно плакать на похоронах. Другое мировоззрение, другой склад ума и характера.

Я кивнула, без особого интереса слушая эту неожиданную историческую справку. Профессор продолжал.

- А ведь все в конечном итоге упирается в веру и представления о загробном мире. Уж не знаю почему, но во времена язычества никто не сетовал, что у него что-то отбрали... Нет-нет, я вовсе не хочу сказать, что о погибших не скорбели! - перебил он сам себя. - Но всё-таки интересный поворот в психологии наблюдается.

Он поднялся, отряхивая пальто, переложил трость в левую руку и кивнул мне, приподнимая шляпу и улыбаясь.

- Было приятно с вами побеседовать. Надеюсь, я ещё увижу вас?
- Почему нет?
- Вот и замечательно. До свидания.
- До свидания.

***

Следующий разговор, такой же спонтанный и неожиданный, больше похожий на монолог, произошнл примерно через три недели. Октябрь давно сменился холодным и неожиданно снежным ноябрем, и могила стала требовать дополнительного ухода.

Сметя снег с надгробия и оббив наледь с петель калитки я соторожно присела на край холодной (хорошо хоть не мокрой) скамейки. Спустя несколько минут до моего слуха донеслись шаги и скрип снега, и моему взору предстал как всегда улыбчивый Профессор, дополнивший свой почти неизменный наряд теплым серыи шарфом и рюкзаком, котороый он нес на одном плече. Приветливо мне помахав он прошел было мимо, затем оглянулся, с каким-то наигранным ужасом в карих глазах глядя на мою застегнутую под горло легкую куртку и видный из-под неё ворот тонкой триотажной водолазки, решительно остановился, вытащил из рюкзака какой-то пакет и с не предполагающим возражений лицом протянул мне. Я изумленно подняла на него глаза, но сказать ничего не успела.

- Берите и одевайте немедленно! По такому холоду - и без свитера! Милочка, вы совсем себя не бережете!

-Но... - я зарделась, как школьница. - Профессор, мне... Мне правда не холодно...

Явно не ожидая от меня такого сопротивления ни в чем не повинному свитеру, уже извлеченному из пакета, он на мгновение замолчал, а потом вдруг... рассмеялся. Негромко, но очень искренне.

- Знаете, вы сейчас безумно напомиаете мне моих студентов. У них очень долго был забавный и навязанный жизнью стереотип, что преподавателя нужно либо ненавидеть, либо относиться к нему как к высшему божеству на планете. Значило это, само собой, то, что у меня нельзя занимать деньги, одалживать ручку, просить конспект, по которому я веду лекцию и уж конечно же ни в коем случае нельзя допускать "панибратства" навроде распития кофе за однним столом... Как понимаете, они были неправы. Так что одевайтесь, я, право, без него не умру.

Благодарно кивнув я с неимоверным удовольствием натянула свитер и поинтересовалась:

- А что вы преподаете?
- Читаю лекции по истории Средневековой Европы.

Проговорили мы не меньше получаса. Уходя Профессор решительно пресек мою попытку снять свитер, сказав, что я вполне могу вернуть его и позже.

И пригласил послушать его лекции.

Конечно же я не удержалась и пришла.

***

Обступившая Профессора после лекции толпа могла по своей шумливости сравниться разве что с Вавилонским Столпотворением. Я терпеливо ждала у лестницы, что бы не мешать. Найдя меня глазами Профессор помахалл рукой и через головы студентов попросил:

- Прошу прощния, вас не затруднит подождать меня в столовой? Это этажом ниже. Я освобожусь через несколько минут.

***

- Простите, - Профессор сел напротив меня и улыбнулся, чуь виновато разводя руками. У ребят диплом, завалили вопросами... Как вам моя лекция?
- Довольно интересно. Но есть вещи, с которыми я бы не согласилась.
- К примеру? - оживился Профессор, помешивая кофе в стаканчике.
- Вы говорите, что вера является основой любого общества, иными словами, что ни одна цивилизация невозможна без Богов. Это было первым, что вызвало у меня сомнение.
- Что ж, давайте рассмотрим это с другой стороны, - весело согласился Профессор. - Ваши аргументы, коллега?

Образование у меня было математическое, и на "коллегу" я не тянула при всем желании, но заподозрить Профессора в сарказме или демонстрации своего превосходства было невозможно, и я только кивнула.

- Вера подразумевает поклонение высшему существу, фактическое принижение себя перед ним. Оправдывает слабохарактерность, позволяя уходить в монастыри. Если хотите, отвлекает от реальной жизни. Советский Союз, между прочим, прекрасно существовал без веры в Бога.

- И, между прочим, развалился.
Но не потому, что в стране глвенствовал атеизм.

Профессор вынул ложку из стаканчика, аккуратно пристроил на салфетке, а затем вдруг неожиданно поинтересовался:

- Вы верующая?

Я инстинктвно потянулась к шее, закрывая ладонью висящий на ней крестик.

- Нет.

- Но крещеная... - Профессор задумчиво кивнул каким-то своим мыслям. - Позвольте задать вам ещё один вопрос.

- Задавайте.

- Кто похоронен в могиле, на которую вы ходите?

- Никто, - с сухой злостью, отрезала я, и ядовито поинтересовалась в ответ. - А в вашей?

- Тоже никто, - не выходя из своей задумчивости ответил Профессор. - Видите ли, могила моей жены находится много левее,минут пять идти нужно. А на эту могилу я наткнулся случайно, помнится, впервые в жизни заблудился... И вышел на неё. Если честно, заинтересовался, потому как ни фотографии, ни таблички с именем, да и крест, который судя по его состоянию ставили как раз где-то ещё во времена Советов. Я пытался выяснить, но сторож ничего не знает, а архивы, как водится, молчат, потому как на половину утерянны. Ожидание тоже ничего не дало, не смотрит за могилой никто. За то часто стал захаживать я.

- Зачем? - впадая в привчное равнодушнное отупение, но почему-то всё ещё злясь спросила я.

- Да знаете, пожалел наверное. Лежит там человек, год, другой, десятилетия... Совершенно один.

- Ваш человек, - едко улыбнулась я и ткнула пальцем в потолок. - Уже давно там. Поверьте мне, ему плевать.

Профессор поднял на меня серьезные темные глаза и, покачав головой, впервые произнес фразу, которую я ещё не раз от него услышу:

- Ничто не уходит навсегда.

***

- Знаете, а ведь вы тоже верите в Бога, - утвердительно произнес Профессор, решительно открывая калитку и присаживаясь на лавочку. Я заставила себя оторвать взгляд от надгробия и равнодушно пожала плечами.

- Нет.
- Верите-верите, - убежденно повторил Профессор. - Вы его вините. Нельзя винить того, кого не существует. Вы считаете, что он отнял у вас дорогого человека и ненавидите его за это.
- А вы - нет? - холодно уточнила я.
- Нет. Я же говорил вам, ничто не уходит навсегда. - он поднялся, собираясь уходить и вдруг остановился. - Скажите, вы плакали на похоронах?
Я подняла на него сухие глаза и сухо же ответила:
- Я ни разу не плакала. До свидания, Профессор.
До свидания, Марьяна. Не забудьте, через неделю мы с вами гуляем.

...Вообще-то меня зовут Марина. Что за дурацкая интерпритация — Марьяна?

***

Смерть - это всегда тяжело. Особенно смреть близкого человека. Я переживала её по-своему - нчего не хотела и почти ничего не делала, за вычетом необхоимого для существования минимума. Профессор рушил полугодовой уклад тупого существования, ненавязчиво привнося в пустую до того жизнь что-то живое и теплое. Но даже он не мог заставить меня заплакать, хотя я понимала, что на деле мне нужно именно это.

Увы, слёзы стояли в горле удушливым комом, жгли изнутри, но не считали нужным литься из глаз. И я существовала и терпела, часами тупо глядя на надгробие. Профессор, впрочем, всё-таки взял с меня слово, что...

***

- Мы завтра гуляем, Марьяна. Помните?
- Конечно, - я кивнула. - Вот, я вам свитер принесла. А то всё забывалось как-то.
- Да Бог с ним, со свитером. Оставьте себе. Тогда как договаривались?
- Профессор, а может... По Москве лучше? А то мне как-то неудобно заставлять вас так далеко ехать...
Глупости, Марьяна. Лучше захватите с собой термос.

***

На вокзале было шумно и очень людно - несколько электричек почему-то отходили с путей дальнего следования, и суматоха стояла неимоверная. Пробираясь через толпу вслед за Профессором я машинально цеплялась за его рукав, потому как, стоило отвлечься, людская круговерть начинала растаскивать нас в стороны. Профессор, впрочем, чувствовал себя в этом гаме довольно уверенно.

- Не отставайте, Марьяна. Или хотите я помедленней пойду?
- Нет-нет... Просто народу много, - я смущенно выпустила его рукав.
- Ничего, вон уже наша электричка стоит. Пойдёмте.

Мы вышли сразу за Филями, и Профессор тут же уверенно зашагал между домами в сторону леса. Шаг у него был широкий, но не очень быстрый, и я без труда за ним успевала. через несколько минут мы свернули и долго шли вдоль кромки леса, пока не оказались на краю довольно обширного, поросшего репейником пустыря, обведенного по краю кленами.

- Знаете, Марьяна, - как всегда без предисловия начал Профессор, - в бытность свою студентом я часто и много размышлял о вечном, ну да все мы этим грешим. И в обем-то как вы был склонен винить кого-то, кто стоял выше меня. Сами понимаете, я-то жил как раз в самый разгар атеизма, и мало что знал о Боге. Но... Но в общем-то всегда найдется, кого винить. У меня тогда по разным причинам много знакомых и хороших друзей отправились на тот свет, все-таки студенты народ вольнодумный, а вольнодумие не поощрялось. Но все равно, знаете... Когда звонишь кому-нибудь, и не знаешь, не то завтра пиво пить пойдете, не то ты за упокой будешь водку глотать в гордом одиночестве... - Профессор протянул руку, сорвал с клена целую щёточку крылаток-семян. - А потом мне кто-то сказал замечательную, просто потрясающую фразу, которая со временем помогла мне во всем разобраться... Догадываетесь, какую?

- "Ничто не уходит навсегда?" - равнодушно произнесла я. В горле снова стоял ком, но сегодня он почему-то поднимался все выше и выше мешая говорить и дышать. Глаза защипало.

- Да. И относится это не только к вещам неодушевленным, но и к людям, и вообще ко всему. Вот смотрите, - Профессор показал мне кленовые семена. - Дерево, на котором они росли когда-нибудь неизбежно сгниет или пойдет на дрова. Но выростет новый клен. И черт его знает, не будет ли это то же самое дерево. Понимаете, Марьяночка...

- Марина, - хрипло и зло поправила я.

- Простите?

- Меня зовут Марина, - громче повторила я и повернулась к Профессору. Глаза щипало уже куда более основательно, ком в горле разросся до непомерных размеров. - Да поймите же вы накнец, старый дурак! Нет ничего за смертью! Ни-че-го! И никто никогда не вернется, ни ваша жена, ни моя дочь, ни наши с вами родители - никто, слышите?! Жизнь, говорите?! Дайте сюда! - я горстью выхватила из рук Профессора кленовые крылатки, сжала в кулаке. - Новое дерево?! Не будет никакого нового дерева, потому, что в моих силах убить их, вы слышите, я их убью, не будет ничего, потому, что ни одно из них не вырастет!

Я кричала и кричала, а в моей ладони мялась, всё не желая угасать, молодая дрвесная жизнь, кленовые крылатки семян.

Профессор с едва видимой горестной улыбкой посмотрел на мои перемазанные зеленым соком пальцы, на покореженные ногтями семена, потом осторожно взял меня за запястье, заставляя разжать пальцы. Крылатки изломанными мотыльками осыпались на землю.

Ничто не уходит навсегда, - тихо повторил Профессор, осторожно обнимая меня за плечи.

И тогда я расплакалась.

Впервые за пол года.

***

Профессор умрет через несколько месяцев, просто не проснется однажды утром, и только на похоронах я узнаю, что ему было уже за восемьдесят. А  ещё через месяц я вдруг ни с того ни с сего поеду за Фили, найду тот самый пустырь, увижу на нем молоденький клен всего-то года отроду, и мне на мгновение вновь привидится мягкая улыбка Профессора и слова, которые он так любил повторять.

Ничто не уходит навсегда.