Sed libera nos a malo...

(Рассказ писался в пять утра при почти полном незнании церковных обрядов, имена понтификов я брала из головы, и потому прошу добрых христиан, буде такие прочтут это, не кидаться на меня с криками и факелами. По поводу этого рассказа я готова принимать только конструктивную критику, остальное, не обессудьте, будет удаляться)

_____________________


Слухи просачивались отовсюду - выползали из щелей в стенах, шепотом передавались от одного человека к другому, блуждали по Ватикану, как слепой по лабиринту - утыкаясь в стены, но все равно находя лазейку.

Слухи множила запертая дверь покоев Папы Римского Иоанна IV. Последние несколько дней к Верховному понтифику отваживался заходить только его преемник, Павел. Остальные же укоризненно и испуганно качали головами, осеняя себя крестным знамением. Мечущийся в жару Иоанн бредил - и раз за разом повторял только два слова: "Бога нет". Почти никто не сомневался, что в Папу вселился демон, а жар был лишь последствием борьбы понтифика с исчадием ада, а значит, помочь ему было нельзя - хотя на колокольнях ежедневно звонили колокола, а за здоровье Папы служились мессы.

Против болезни, которую может излечить только лекарство, молитвы бессильны, но Папа бредил и повторял: Бога нет, а значит, не лекарствами нужно было лечить Великого Понтифика.

То ли Папа оказался слаб духом, то ли демон был слишком силен, но 12 марта, лета господня 1243, Папа Римский Иоанн IV скончался, и был похоронен с великими почестями - но и в великой тайне.

Его преемником был назначен двадцатилетний Павел, нареченный Вторым.

***

Одеяние было необычайно тяжелым, заставляя переставлять ноги почти с ювелирной осторожностью. Павел вспомнил, с каким неторопливым достоинством передвигался его наставник, и с трудом подавил улыбку, тронувшую уголок губ. Выходит, не только в благообразности было дело...
Павел был необычайно юн для своего сана, обладал живым, быстрым умом и искренней верой в Господа. Каждый раз, прислуживая Иоанну на мессе, он поражался удивительно просветленному лицу наставника, и свято верил, что тому открывается какое-то только ему доступное Божественное Прозрение. А потому сам готовился с достоинством отслужить свою первую мессу и принять Божий Дар...

Главная зала, в которой всегда служил мессу Папа Римский в этот день казалась Павлу особенно торжественной, светлой и высокой. Косые лучи солнца падали на центральный проход, ведущий к алтарю, образуя очерченный солнцем коридор.

Неторопливо поднявшись к алтарю Павел развернулся, поднял руки, вздохнул...

Трижды звякнул колокольчик, призывая всех, кто находился в зале, подняться.

Месса началась.

Минута тянулась за минутой, и Павлу казалось, что вот-вот он поймет что-то необычайно важное. Чувство переполняло счастьем, заставляло счастье плескать через край...

Отзвучало последнее "Amen", молящиеся замерли, замер и Павел. Минуло мгновение нестерпимого ожидания, за ним другое, третье... И Павел вдруг с ужасом понял, что ничего не ощущает .

Ничего не происходило.

Десяток глаз выжидательно смотрел на него с той стороны алтаря, и разум смог загнать смятение в глубину. Павел улыбнулся, и трижды осенил молившихся с ним людей крестным знамением, следя, что бы не дрожали руки.

... Дорога от залы до Папских покоев никогда не казалась новоиспеченному Понтифику такой долгой.

***

Павел резко сел в кровати, рывком отодвигая полог, от чего тот жалобно треснул. Понтифик спустил ноги с кровати, и прислушался к себе. Ровно билось в груди сердце, босые ступни ощущали дуновение сквозняка, гулявшего вдоль пола. За окном горели в небесной синеве россыпи звезд. От сна не осталось даже тени воспоминания - только неясное, смутное беспокойство, словно упускаешь какую-то важную деталь, без которой все остальное теряет смысл. Павел встал с кровати, опустился на колени, перебирая в дрожащих руках четки... Слова "Pater Noster", раньше помогавшие успокоиться, путались в голове, заползали одно за другое, играли в чехарду, словно издеваясь над понтификом. В отчаянии Павел слишком сильно дернул четки, перемещая бусину из правой ладони в левую, и те рассыпались по ковру темно-синими стеклянными каплями.

Вскочив, Павел быстрым шагом пересек комнату, облокотился о подоконник, и ухватил за горлышко стоявшую на нем бутыль вина. Бутыль была пуста.

Павел хлопнул ладонью по подоконнику. Отзываясь эхом на этот стук, скрипнула дверь, и в покои вошел сухой невысокий старик. Старик был не то нем от рождения, не то дал обет молчания, и потому был последним из прислуги, кого Павел допускал в свои покои.

Поклонившись, старик протянул понтифику новую бутыль.
Павел сделал несколько судорожных глотков, и бессильно опустился на низкий табурет, стоявший рядом. Старик тенью стоял у стены, согнувшись в полупоклоне.

-Иди, - одними губами велел Павел. Старик молча удалился.

Уткнувшись лицом в ладони, понтифик думал о жуткой правде, открывшейся ему ещё тогда, на самой первой мессе, которую ему довелось служить. О правде, которую он столько времени пытался не признавать, списывая все на свое неумение, молодость, может, на недостаточную усердность...

Божьего Дара не существовало. Не существовало никакого прозрения, хотя каждый раз понтифик заставлял себя улыбаться и троекратно осенять тех, кто молился с ним, крестным знамением. Вспоминая, как ночами запирался в покоях Иоанн, и как не пускал к себе никого, кроме немого старика, Павел мог с уверенностью сказать, что делал Папа за закрытой дверью, ибо сам делал то же самое - пил и пытался молиться. Пытался - потому, что раз от раза молитвы превращались просто в череду слов, направленных в пустоту.

Бога не существовало.

Бредивший Иоанн говорил правду, и теперь ответственность за эту правду лежала на плечах нового понтифика, который погибал под её тяжестью.

Утро застало Павла на том же табурете у окна. С рассветом зазвонили колокола, возвещая начало нового дня, и в покои тенью скользнул немой старик, что бы помочь Павлу облачиться.

Чувствуя, как привычно давит на плечи тяжелая ритуальная одежда, Верховный Понтифик, Папа Римский Павел II, принял решение.

От решения веяло непереносимой жутью, от которой деревенели мышцы. На негнущихся ногах Павел пересек комнату, и потянулся к ручке двери. Он знал, что как только выйдет из этой комнаты, решение нельзя будет изменить, как знал и то, что этой правды ему не простят, как не простили её Иоанну. Слишком многое держалось на том незнании, что хранили в себе один за одним те, кто занимал этот тяжелый пост.

От дверной ручки, казалось, тоже веяло холодом. Павел осторожно коснулся отполированного металла.

- Нет, - вдруг раздалось у него за спиной. Павел вздрогнул и отдернул руку, словно ожегшись, и медленно повернулся.

Старик смотрел на него и улыбался.