2. Пробуждение

............      
         Толян проснулся от своей старой болезни, которая потчевала нерадостным пробуждением ослабший организм на протяжении многих лет. Он почувствовал, что лежит в чем-то сухом, мягком и теплом. Открыл глаза - темно. Прищурился - темноту хоть ложками кушай. Ощупал себя - почти голый, в одних трусах:
          «Наверное, я в чистилище. Решают, куда меня. Хотя и так знаю - в котле будет вариться мое бренное тело», - подумал Толян и резко повернулся. Острая боль врезалась в виски: «Стоп! А там с похмелья  тоже болеют?  Я думал, там вообще не пьют. Или как везде?»
         - Ууу! Где я?! - простонал он.
         - В дупле, - спокойно ответил чей-то голос.
          «Шутник», - подумал болезный.
         - А в чем это я лежу? Шерсть или пух?               
         - Во мхе, - ответил голос.
         - Дружище, - поинтересовался Громов, - а в дупле и во мхе - это где?
         - Во мне, - прозвучало в ответ.
         - Да я всю жизнь вовне. А все же?
         - В моем дупле, во мховой купели...
         - Хорошая у тебя купель, теплая, а мох мягкий и пахнет свежескошеной травой с клевером, - похвалил Толян. - Только темно, как у негра в жо...  Ну, в общем, как под одеялом без фонарика.
         - А ты выныривай из купели-то, - гоготнул голос, напоминавший говорок известного, ныне покойного юмориста-губернатора.   
         

  Вынырнув, наш герой увидел просторное слабо освещенное помещение неправильной формы. Неправильным было все: потолок свисал замысловатыми коростами; с одной стороны сходился овальными сводами на «нет», а с другой - уходил куда-то в темноту. Все вокруг было причудливым и немного сказочным. Стол - пень, стул - пенек с высокой корявой спинкой - эти мебеля были украшены всевозможными наростами, переплетающимися корешками. В стене две небольших ниши: из одной струилась вода и, стекая по стене, исчезала, не достигая пола; в другой что-то поблескивало. В дальнем углу стояло что-то пушистое, напоминающее пуфик, из светлого седого мха. На  полу цвел травяной ковер разноцветными меленькими цветочками. Гость опустил босые ноги в траву и ощутил такое блаженство, что на миг забыл о пошатнувшемся здоровье.
         - Какой палас у тебя знатный, - хрипло выдавил комплимент Толян.
         - Чего, чего?!
         - Ковер…
         - А то! Дед очень любил. Старенький был, ноги шибко болели, - проурчал, довольный похвалой, невидимый хозяин и вдруг неожиданно спросил:
         - Маешься, дурила?
         - Еще как,  - со стоном проблеял страдалец.
         - Вот ведь страдаешь, болеешь, … а пьешь и пьешь, пьешь и пьешь.
         - Потому и пью и пью, пью и пью, что жидкая. Была бы твердая, то грыз бы и грыз, грыз и грыз, - огрызнулся болезный.
         - Неужто грыз бы? - не на шутку удивился хозяин. - Тогда садись к столу! Там, в большом сростке - тарель золотая. Возьми ее.
         Гость протянул дрожащую руку.
          - Да не в том, где родник, а в другом, который побольше.
         Зимний пешкодралец сунул руку в отверстие и нащупал тяжелую тарелку, наполненную чем-то твердым и холодным.
         - Что это? - плохо соображая с похмелья, поинтересовался Толян.
         - Медовуха, - ответил хозяин. - Ты же хотел грызть?! Грызи!
         - А, разыгрываешь! - усмехнулся гость и осторожно понюхал содержимое тарелки. Действительно, пахло медом и алкоголем. Осторожно лизнул - язык примерз мгновенно.
         - Ы ио элаешь?! - спросил он одними губами, так как язык оказался под арестом.
         - Ты же хотел твердую. Грызи! Как жидкое твердым обернуться может? Только заморозившись! - объяснил хозяин дупла.  - Ну, да ладно! Подноси миску и рожу свою похмельную к  огненному кряжу!
         Толян, шлепая пятками, подошел к кряжу.
          - Ты нагнись ниже, я жару поддам!
          Гость встал буквой Z над толстой корягой, торчащей прямо из пола, и со спины почувствовал себя неуютно. Кряж покраснел, от него потянуло жаром и оттаявшая медовуха медленно стекла с языка в тарель.
          - Ну что, гостюшка, садись за стол! Перелей оттаявшее в ковш и скажи, чем закусывать будешь, - гостеприимно пригласил басистый голос. - Есть клюква в меду, брусничный настой, яблоки моченые да капуста квашеная.
          Гость сел на пенек с затейливой спинкой, опрокинул ковш в себя и утерся тыльной стороной ладони. В животе потеплело, в голове просветлело, глаза прояснились. Облегченно откинувшись на спинку стула, поинтересовался:
          - Кто хоть ты? Покажись, представься.
          - Дуб я!
          У опыленного медовухой гостя отвисла челюсть и упала на худосочную грудь. В голове затерялся немой вопрос:
          - Ду...? Ду...?
          - Дуб! - закончил за него голос.
          У Толяна завертелся рой мыслей в киселе мозгов: «Та-ак... Я, наверное, жил другой жизнью и благополучно умер. А это эксклюзивный гроб или склеп для новых русских - с родничком, капусткой и медовухой. Но если я - новый русский, то почему голышом, без золотого креста во всю грудь, без ствола и без мобилы? А дуб, наверное, пуленепробиваемый?».
          - Так ты - дуб-гроб или дуб-склеп? - просипел он сквозь зубы.
          - Дурила! Я - Дуб-Дом, - громко рассмеялся Дом-Дуб.               
           «Дурдом! Вот где я!.. И мне сейчас вкололи глюкозу от психоза. Микстура рассасывается и у меня начинается глюконат мозга. А на самом деле я сейчас лежу, привязанный к больничной койке в палате №6», - подумал он и поскреб макушку.
          - Я - в психушке? Где же медбратки и медсестрички. И где коллеги - друзья по палате?
          - Это у вас палаты, комнаты, кухни и залы, а у меня дупла, - последовал ответ. - Совсем вы, человеки, о себе не помните. А в незапамятные времена лесные люди жили в дуплах больших деревьев. И строить не надо и ремонту никакого. У людей семейство, к примеру, прибавилось - и дерево подросло, а в нем новое дупло образовалось. Ухаживали они друг за другом: дерево кров давало, а человек  ценное удобрение поставлял.  Язык тогда был един. И звук был - слово, а слово - звук. Один язык на всех: и у людей, и у зверей, и у птиц, и у растений. И была тогда единая блажь и гармонайзия. Потом звук начал расслаиваться. Это случилось, когда люди у молнии огонь выкрали. Вот тогда и наступило время резонанса. Находится он в обертонах, которые вы, люди, давно уже слышать разучились. И каждый обертон стал звуком. И мир единонеделимый распался на резонансные мирки. Ибо, как в писании сказано, «сначала было слово... », а сейчас только словечки, - с грустью поведал Дуб.
          Монотонный голос Дуба убаюкивал, погружая в дрему опохмеленного Толяна. Он умиротворенно всхрапнул и зачмокал губами.
          - Ну, захрюкал, словно хряк перед забоем! - нарочито громко рявкнул Дуб.
          Толян встрепенулся, словно заснувший на уроке школяр перед училкой:
          - Где это ты такой фигни начитался?
          - Кто ты есть? Какими делами занимаешься? - игнорировал вопрос Дуб.
          - Я - холодильных дел мастер. Был электриком, плотничал, таксовал, - медленно протянул Толян. - А по жизни нравится мне больше всего заниматься музыкой, песни писать. То есть - немножко музыкант.
          - А шел куда?
          - В деревню Моргалиху. К матери, - с грустью поведал Толян.
          - Чего же не дошел?!
          - Ну, чего рассказывать! - Толян пошкаблил подбородок. - Заплутался.
          Полчаса ушло на рассказ о лесном приключении. Дуб молчал и слушал, думая о чем-то своем, но вдруг неожиданно перебил:
          - И сильно тебя шарахнуло?
          - Аж в воздухе завис! - с чувством произнес Толян.
          - Ух, ты! Как сливочно-мармеладно…Ну что, налить еще? - спросил Дуб подозрительно подобревшим голосом. - Только закусывай!
          - Не откажусь, - промурлыкал гость.
          - Вставь ковш в нарост и погодь, пока налью…
          После повтора гостю стало совсем как в гостях.
          - Ну, чего расселся! Пойдешь на экскурсию по мне? Начнем сверху. Вставай, - ласково ворковал Дуб.
          - А пошли! - согласно мотнул головой повеселевший постоялец.

....
(продолжение http://www.proza.ru/2012/01/18/92)