В чистом колере Духа и Сына...

« В чистом колере Духа и Сына... »

(о художнике Александре Шеховцове)



    Более трёх с половиной веков Харьков, поставленный волей истории на позиции порубежья - первоначально на кордоне Московского царства и Дикого поля, а сегодня на границе Украины и России - продолжает оставаться городом со своей особой и выразительной судьбой.
   Вспомним, что Харьков по праву может быть назван городом философа Сковороды и архитектора Бекетова, филолога Потебни и физиолога Мечникова, режиссера Курбаса и физика Ландау, вспомним и скажем, что речь идёт о подлинном культурном и научном центре, уже несколько веков продуцирующем истинные духовные и интеллектуальные ценности.
   История изобразительных искусств столицы Слобожанского края тоже нестандартна и достойна внимания, исследования и обсуждения. Родина гениального художника Ильи Репина и проникновенного пейзажиста-лирика Сергея Васильковского, среда, притягивавшая к себе внимание неповторимого Михаила Врубеля, город, ставший труднейшим испытанием смутного времени для блестящей Зинаиды Серебряковой, и оставшийся на её полотнах просветлённым фоном не просто для обликов её дочерей и сыновей, а, на мой взгляд, - для человечески-вневременных ликов, - это художественный Харьков начала двадцатого века.
   Середина миновавшего столетия отмечена именами незаурядных харьковских живописцев Бондаренко, Ермилова, Косарева, Шапошникова, широко известной скульптурной пластикой Манизера и Кавалеридзе, непрерывностью и насыщенностью общего творческого процесса - и в аудиториях Харьковского художественно-промышленного института, и в неисчислимых мастерских, и в залах харьковских музеев, и в стенах старинного особняка профессионального Союза Художников.
   Приводить сколько-нибудь полный список имён сегодняшних графиков и живописцев Харькова, помеченных «лица необщим выраженьем», было бы делом и нелёгким, и неблагодарным. Их много - людей истинно творческих, хороших и разных. И было бы несправдливо в подобном перечислении о ком-то ненароком забыть. О многих, если не о каждом, следует размышлять и говорить отдельно, неторопливо и истово. Совсем недаром, опытные ценители, галерейщики международного уровня А.Глейзер и Ю.Волкогонов уже в недавние годы не раз восклицали «Да! Поистине Харьков - Клондайк живописи».
    Я благодарен случаю, - а может быть, не будет преувеличением сказать -творческой судьбе, - за те добрые и дружеские отношения, которые сложились у меня с харьковскими художниками группы «Буриме» - Александром Шеховцовым и Олегом Лазаренко в последние годы.
   Сан Саныч, старейшина этого счастливо-необыкновенного объединения, его организационный мотор, зачастую автор композиционных идей новых проектов - человек большого творческого дара и незаурядного личностного колорита. Достаточно, ещё даже не добравшись до новых и накопленных годами сокровищ его мастерской, - живописных сокровищ на холсте и орголите-картоне, - бросить взгляд на его пиратскую узорчатую бондану, на многоцветно-прихотливые грозди соцветий вдоль стен двора и дома-мастерской, чтобы сразу же почувствовать необычность и некую эстетическую насыщенность обстановки, заранее предощутить праздничность предстоящей беседы.
   У художника Александра Шеховцова - поэтическая душа. И дело даже не в том, что он порою отдаёт дань собственным стихотворным опытам, а в том, что контекст его полотен, написанных в разные периоды в очень разных пластических ключах, всегда сопряжён с подлинно поэтическим восприятием мира - образным, размашисто объёмным, то ярко-игровым и экспериментирующим, то пристально-взыскующим, устремившим взор вглубь смыслов и символов.
   Я люблю обитать в символообразущих пространствах картин Александра Шеховцова. В его светящихся пейзажах, в его неподдельно-жизнелюбивых и вдохновенных воздушных ню. В обогащающих загадках его иных, стохастических и спонтанных, идущих от интуиции полотен, где самоценность пластической находки всё же не стремится самодовлеть, но как бы ищет приближения к первичной идее,  ищет  содружества философского начала. Начала, к которому художник всегда способен лишь приблизиться, да и то - в счастливом завершении живописной работы, закольцовывая процесс-поиск неким извечно-соломоновым кольцом, некой почти неизбежной лентой Мёбиуса.
    Мне интересно жить и странствовать в мире его полотен, в его преображённых внутренним личностным светом, Иерусалимах и Дамасках, в Натальевках и Шаровках, в его спиральных туманностях и зазеркальных нуль-переходах.
    Но мне не менее радостно приходить и в реальный живой дом Сан Саныча, в его жилище, наполненное флюидами творческой личности, в его мастерскую в краснокирпичном здании, - почти на берегу заросшей ивняком неторопливой харьковской речки.
    Особенности дома ярко отражают черты характера своего хозяина - многофактурного и многоцветного, нередко, - если верить его же признаниям, - импульсивного и непостоянного. Но, вопреки всем препятствиям, всегда размашисто устремлённого к новому опыту и к творческому переживанию.
И, конечно же, здесь, в мастерской, явственно присутствуют уют и гармония.
Заслуженная гармония - искомая и изысканная. В этом дворе и в этой обители живописца-поэта не жарко и среди лоз и цветов в середине лета, тепло,- и особенно под треск поленьев камина ,- посреди зимы.
    Зимою, ещё до сумерек, с террасы на уровне мастерской, видно дальше, чем в зелёном июле. Отсюда весь мир людей, - не только родные Тюринка и Журавлёвка, - видней и обнажённей, безмерней и скудельней. А потом наступает быстрая зимняя темнота, и начинается падение снега.
Так, наверное, и возникают стихи - и о Сашиной зимней обители, и о диалоге живописца и стихотворца:

Мандарином повеял сочельник,
снегопадом, смолою сосновой.
Освежи свой подрамник, подельник,
белотканной хрустящей основой.
Замело на окраине хаты, заискрились морозом овчины.
Славно жить — до последней растраты 
в чистом колере Духа и Сына!

Простодушны, как буки и веди,
а внутри - снегирёвого цвета,
декабри, где лоснятся медведи,
калачами свернувшись до лета.
Ну, а ты, мой художник летучий,
над холстиной колдуя-пророча,
возжигаешь и вежи, и кручи
за пространствами вьюжистой ночи.

Разминая стоцветное масло,
полночь шаркает бабкою Кристи,
и покуда свеча не погасла,
скачут рыжими белками кисти.
Мышь шуршит серебристой фольгою,-
с четверга домового невеста.
Снег раздался ямскою дугою
по всем весям, от оста до веста!

   Всё же я воспринимаю живопись Александра Шеховцова по преимуществу как летнюю - яркую, щедрую, колористически насыщенную, наверное, согласно своим собственным пристрастиям. Хотя немало у него работ, в частности, раннего периода, где он находит весьма многое и в монохроматических гаммах.
   В последние несколько лет не устаю удивляться творческим десантам художников-буримистов, их выездам на пленэры - то к украинским твердыням-крепостям Каменец-Подольска, Хотына, Меджибижья, то к парусным скалам Симеиза, то к Соловецким монастырям, а то и вовсе к неблизким - но и не к чужим ведь! - христианским святыням Святой Земли, Сирии и Византии-Константинополя.
   Из всех этих поездок Александр Шеховцов неизменно привозит новые работы, и что особенно радует, щедро раскрывается всякий раз заново во всё новых своих творческих, - и философских, и пластических, - ипостасях. Воистину неисчерпаема творческая энергия этого многомерно талантливого человека!
   А свежий ветер дороги, сквозняк странничества - это и есть едва ли не главный кислород и витамин поэта, живительный калейдоскоп новых впечатлений для художника и вольнодумца, искателя магических колеров и броуновских счастливых сцеплений смыслов. Вот и отправляюсь вместе с живописцем Александром Шеховцовым, пусть пока что лишь мысленно, по своим собственным, - да и его, наверняка, тоже, - излюбленным киммерийским тропам:


Коробка красок, две любимых кисти,
таврийский мир, огромный и цветной.
Златится полдень, как алтын в монисте,
и веет в душу чебрецовый зной.
Полгорсти красок, три листа картона
упрячем в перемётную суму.
Холмы - изгибы женственного лона,
магнитный зов и сердцу, и уму.

Уйдём туда, где гнёзда вьют агаты,
где каменные башни Карагач
возносит дерзновенно и крылато,
всем ханам шах и всем купцам богач!
В коробке красок - цокот сердолика,
а радужка сферического дня
плеснула на картон три звонких блика -
от степи, что арканом пахнет дико,
от синего Ясонова огня.

  Новых тебе маршрутов, дорогой брат-художник, - живительных, влюбляющих и обновляющих! Весеннего свежего ветра в твои большекрылые холсты-паруса! Усталых и счастливых возвращений к тем, кто тебя ждёт, а стало быть, и к себе самому. И так - из года в год, из века в век. Навсегда!

2009 г.