Серебряная свеча

      Богема пила третий ящик вина. На улице пахло воском, и повсюду лежали гвоздики, они не увядали… лежали на сером осеннем асфальте. Лёня Штиль – немного свихнувшийся после смерти любимой жены актрисы, писал портрет с зеркала и виртуозно мотал головой под разволновавшуюся скрипку Мони Лилипутцера. А многим хотелось вальса или петь степную грустную цыганщину.
       Дочка Лилипутцера вошла зажечь свечи. Черноволосая, маленькая, вставала на носочки и подносила серебряную маленькую свечку ко всем остальным, и чем больше свечей воспламенялось, тем ярче были её карие, дёгтевые глаза.
        Богема привыкала ко всему, что ей предлагали: стихи, скрипка, Штиль, иногда подвывающий и вздыхающий. Когда вошла дочка Лилипутцера, он проводил её долгим невразумительным взглядом, а потом улыбнулся, просветлел. В открытое окно проникал запах воска и дождя… вздымалась и нежно опускалась занавеска. Горели свечи. Девчушка повернулась к нему и улыбнулась… зубы белоснежные, как чеснок, губы матовые тёплые нежные и глаза , как маковые зёрнышки, которыми она через десять лет будет сводить с ума мужчин. Жена Лёни была голубоглазая, и поэтому эта девчушка стала для него иной стороной счастья, просто прелестная ангелоподобная, не напоминающая о молодой жене, а дающая свет… она сама как свеча, от которой можно питать тепло.  Моня сел на колено перед дочерью, продолжая играть, она рассмеялась, запрокинула голову, и пышные чёрные волосы копной упали за спину, оставив прядь на щеке. Она поправила её маленькой ручкой и закружилась возле отца.   
         Девочка танцевала и смеялась, от ее взмахов платьем гасли свечи, никто из богемы не мог бы себе позволить так выделываться на поминальном обеде, но девочка, ребёнок… она словно освещала своим искристым смехом, блеском еврейских раскосых глаз всё вокруг.
Стемнело… и запах воска сменился приближающимся дождём.  Лёня заснул, уронив голову на свой рисунок. Полночи ему снилась жена, собирающая с серого асфальта гвоздики. Шёл дождь, а её волосы оставались сухими…
Лёня проснулся. Светало… И холод медленно вплывал в комнату. Подоконник залило дождевой водой, и она капала на пол, монотонно и печально, выстукивая, словно женщина, уходя, спускается по лестнице. Лёне на мгновение показалось, что он всё ещё спит… поднял лицо и посмотрел прямо в собственную переносицу. Зеркало обманывало его, в душе было прохладней, чем в глазах. Это хмель ещё не сошёл. Ещё горела одна свеча. Он потушил её.
Штиль услышал, как заскрипела подъездная дверь и по своему не обыкновению, также тихо со скрипом затворилась, не хлопая. Кто-то заботился об его сне и открытом окне.  Лёня поднялся, снёс недопитую бутылку вина ногой, но даже не слышал звона стекла, подошёл к окну. Прикосновение ладоней к холодной дождевой воде на подоконнике отрезвило его. Его встречало синее утро, тишина двора и самая печальная осень. Он увидел, как от его дома медленно удаляется Моня Лилипутцер, в шляпе и мантии, прижимая скрипку к груди и прикуривая сигарету, а за ним бесшумно плыла его дочка, в синем клетчатом пальтишке… Она обернулась. Лёня помахал ей не смело рукой. Девочка одёрнула папу за руку, что-то попросила. Моня отдал ей что-то не большое. Девочка полезла в свою маленькую сумочку и зажгла серебряную свечу, подняла её над головой, и синее продрогшее свежее утро… потеплело.