Большая охота ч. 6

                IX
Вообще-то, капитан благоволил ко мне, я это чувствовал с первых дней, хотя и не мог для себя объяснить, с чем это связано. И вот такая перемена. Этого я никак не ожидал. Кто настучал-то?

Ну, про драку с Костырко… там разные были; вполне Просин мог - язык у кадровика что помело. Или… Что значит это: «Начальник первого отдела хотел поговорить?» Выходит, Слава Приходько вовсе не такой рубаха-парень, каким в нашу компанию является.

Но про книги… Собственно, у меня их две - настольных. Вернее, одна настольная - тот самый Эразм, о котором я капитану сказал, ее сейчас Рита читает, другая - подстольная. Вернее, чемоданная. Она на дне чемодана у меня хранится, и знают о ней на судне, кроме меня, только три человека: второй штурман Тимофеич, Рита и доктор Крестьянинов, главврач нашего госпиталя. Им я давал читать «Мастера и Маргариту» - это о ней речь.

Еще на первом курсе мореходки, в одиннадцатом номере журнала «Москва» (его наша библиотека получала), наткнулся я на роман и просто ошалел, прочитав первую часть. Кинулся за окончанием, за двенадцатым номером, а его след затерялся – «зачитали». Потом где только не спрашивал, так и не мог найти. Прослышал, что будто бы запретили «Мастера», тогда и вовсе потерял надежду дочитать когда-нибудь.

Сколько лет минуло - семь или восемь? - я уже в пароходстве работал, вернее, уходить надумал, а перед уходом в отпуск и отгулы домой махнул. И тогда Витюха Тепляшин, друг детства моего по случаю дня рождения подарок мне преподнес - самиздатовский вариант «Мастера». Я было отказываться: «а как же ты, мол, это же…» Ничего, сказал Витек, у нас в университете (он тогда горьковский заканчивал) это не проблема. С тех пор эта книжка в толстых клетчатых корках всегда со мной. «Мастер» и Эразм.

На «Закаленном» мы со старпомом корешили, хороший был парень, царствие ему небесное. Ему вот давал читать роман. Здесь, еще в мае Тимофеичу предложил. Тот читал почти месяц, а когда возвращал, сказал, что ни черта не понял. Тимофеич, он такой, ему б чего попроще.

Зато док понял. Недавно как-то намекнул, что не прочь перечесть еще раз.

Рита, когда я заговорил с нею о «Мастере», сказала, что уже читала его, тоже самиздат, но перечитывать не хочет.

Неужто кто из них троих стукнул начальству? Нет, не может такого быть! Может, кто проговорился ненароком? А я еще этому «рубахе», Славке, хотел предложить.

Стою перед иллюминатором, пялюсь в бинокль и ничего не вижу. Эти мысли будто зрения лишили. Надо кончать. Ну чем грозит мне предстоящая беседа? На китобоец спишут? - это разве беда? Вот если на берег?.. но за что?!

- Не знаю, кто настучал, - слышу вдруг голос старпома: он стоит по соседству, капитан вышел на правое крыло, - но у тебя в каюте обыск был, чего-то нашли. Так что поберегись.

Вот те раз! Никогда не думал, что на судне шмон могут устроить. Да еще втихую. Дико это!

Каюты на судах во время рейсов в принципе никогда не запираются. У нас на базе только недавно стали запирать, но в том лишь случае, если на борту появляется Гиблуха.

Эту кличку носит у нас гарпунер-наставник Коля Железнов, Николай Васильевич, несмотря на то, что для флотилии он – сущая палочка - выручалочка. В продолжение всей путины Коля, как кузнечик скачет - с одного малыша на другой, туда, где охота не ладится, где «горит» план, где, по его выражению, не работа, а гиблуха. Еще гиблухой он зовет собственное свое состояние, когда случаются затишья, а вернее, простои, наподобие нынешнего, когда наставник перебирается на базу, в свои апартаменты и пьет, что под руку подвернется, что «горит и воняет». Он бродит по судну, заглядывает во все каюты подряд и не гнушается в отсутствие хозяев подбирать с полок одеколоны, лосьоны и что там еще годится, чтобы «отравиться».

Позавчера утром, едва я с вахты пришел – просовывается в дверь рыжая разлапистая борода, и сиплый голос из оранжевых зарослей жалостно взмолился:

- Степаныч, - гиблуха, выручай.

- Николай Василич, - говорю я, - ты ж у меня вчера был, остатки одеколона забрал…

- А больше ничего нету?

- Нет. Вон если только зубной эликсир. Пойдет?

- Пойдет, конечно. Где он?

Я зашел в душевую, вынес оттуда пузырек с розовой жидкостью. Коля тут же запрокинул огромную голову и вытряс содержимое в разверстый рот. Уходя, едва не прослезился в благодарности…

Может, для меня тоже гиблуха наступает? Нет, к лешему эти мысли! До конца вахты еще двадцать минут. Надо бы…

- Боцману на мостик! Объявите там, - подал голос с крыла капитан. Старпом подошел к спикеру, объявил:

- Боцману подняться на мостик! Боцману…

- Да тут я, тут, - неожиданно в дверях со стороны левого крыла возникает пухлая физиономия Генки Шкарина. На нем неизменная брезентовая роба, короткие с отворотами сапоги и серая вязаная шапка с помпоном, свисающим ко лбу.

     Вот ведь где снова судьба свела! Воистину, мир тесен. Гешка тоже был в нашей «золотой» дюжине, направленной после мореходки во Владивосток. Хотя он, с красным-то дипломом, имел полное право в Таллине остаться. Не захотел. Да мы всегда с ним о Дальнем мечтали.

     Тут, в пароходстве, вместе аттестацию проходили. А когда до медкомиссии дело дошло – как обухом по затылку: оказалось, что Гешка – дальтоник. Это Генка Шкарин, еще на «Капелле» слывший лучшим впередсмотрящим, и потом на «Боре», где мы с ним годичную практику проходили, - и вдруг - дальтоник!

     Как он это пережил, я не знаю. Он вдруг исчез куда-то, а я сразу после комиссии в первый рейс ушел. Парни потом рассказывали, что Генка ни дня не оставался в пароходстве, сразу документы забрал: на мостик дорога все равно заказана. А вот куда подался, никто не знал.

      Я только в прошлом году его и обнаружил. Как-то дали нашему «малышу» (я тогда на «Закаленном» третьим был) добро на подход к базе. Пришвартовались, водичку с топливом принимаем, боезапас с продуктами, команда поочередно наверх, на базу поднимается - кто к корешкам в гости, кто в магазин - отовариться.

Поднялся и я - как в город, на прогулку. Выбираемся мы с капитаном и вторым механиком из корзины на ботдек, куда нас поставили, а нам навстречу из стеклянной кабины крана - Гешка, собственной персоной. Через четыре года встретились.

Когда я на базу перебрался, он поначалу частым гостем у меня был, но потом как-то отстранился.  Говорят, у него тут женщина, одна из медсестер, почти что жена. Наверное, с ней веселее…

- Где тебя черти носят, боцман? - добродушно спросил капитан, переступая через комингс в рубку.

- А я «дору» к спуску готовил. Вижу, наши канонерки засуетились вокруг – значит, работа будет.

- Молодцом, Максимыч! - капитану явно хочется хлопнуть боцмана по плечу, но он сдерживается. Стало быть, готова шлюпка?

- А як же ж, усе на-товсь, - Гена косится на Ваську. За несколько лет они тут скорешились. - Мы с дорой хоть сей момент на прогулку отправимось. Можем и еще кого прихватить. Уж больно погодка нынче гарна.

- Гарна погодка, - согласился капитан. - А потому тебе, Гена, на кране надо быть. Не разбили бы шлюпку на такой волне. Балла четыре, я вижу, гуляет.

- Так Василь Михалыч не хуже меня на кране управится. - Вася Гузий закряхтел после этих слов, прочищая горло.

- Ну добро, - соглашается капитан. - Старпом с четвертым тоже пойдут. Старпом на руль, Степаныч - на связи. Ты как, Константин Степаныч, не возражаешь? Не умаялся за вахту?

- Нет. А как же?..

- Так ведь ты не в Америку уходишь. Потолковать мы всегда успеем. Да, кто сегодня определялся? Я на карте видел обсервацию. Место точное?

- Железное место, - повеселел я. - Пять линий на рандеву сошлись.

- Ну и славно. Боцман, возьмешь еще пару матросов на свое усмотрение. На двигун ремонтный механик пойдет. Вызовите Толстоногова на мостик.

- Андрей Иваныч! - в рубку вошел начальник рации Ломакин. – «Павел Соловьев» на связи. Просит точные координаты.

- Степаныч, - капитан вновь обратился ко мне. - Выдай координаты для «Соловьева» и можешь идти сряжаться. Старпом журнал заполнит. А третьего подняли?

- Да, Петрович уже завтракает, - сообщил Василий.

Спускаясь к себе, я столкнулся на трапе с Костырко.

- Привет, Толик!

- Доброе утро! Как вахта?

- В порядке. Тебе счастливой вахты!

- Спасибо.

Переносица у него, однако, распухла, и под правым глазом синё. Наверное, обиду затаил. Он, мне кажется, злопамятный. Ну да бог с ним. На обидчивых, говорят, воду возят.

У себя в каюте я внимательно осмотрелся - никаких следов шмона не видно, все на привычных местах: книги и тетради на полке, выжигательный прибор и пара заделанных зубов тут же. На столе, рядом с пишущей машинкой - мой неразлучный Эразм - тоненькая книжонка в зеленом матерчатом переплете. Видимо, Рита заходила, занесла. Может, что-то нафантазировал старпом? Чай, набредилось с похмелья.

Достаю из шкафа ватник - в такую погоду не будет лишним; обуваю яловые сапоги - для работы в шлюпке то, что надо; на голову… а голова проветрится, не озябнет. Из рундука под койкой достаю спасательный жилет - это обязательно, хоть и неудобно в нем. Надев жилет поверх ватника, выдвинул другой ящик, где лежит мой видавший виды серый чемодан. Так, на всякий случай. Открыл чемодан – «Мастер и Маргарита» исчез. Значит, не выдумал старпом. Значит, будут оргвыводы. Только какие? Ладно, поживем - увидим.


                X

Выхожу из каюты на палубу. Отсюда видно, как многолюдно сейчас на разделочных. Слух об охоте… Хотя какой же слух! Я сам в информации говорил, что малыши начали охоту. Наверное, обе бригады раздельщиков – все с «косарями» – высыпали на палубу. Уже разинуты пасти – люки жиротопных котлов, заходили, пока вхолостую, трехметровые пилы у бортов. Все в ожидании работы - как большого праздника.

  Почти все обитатели носовой надстройки выбрались на шлюпочную палубу – нас провожать. Мы сидим в рабочей шлюпке, «дори», серьезные, даже надутые от сознания важности предстоящей нам работы. Дори – это, так сказать, по-ученому. А в обиходе она для всех нас – Дора, имя собственное. Рабочая лошадка. Или телега.

          Как, однако, трудно быть серьезным сейчас. От телячьего восторга идиотская улыбка так и лезет на лицо. Особенно когда посмотрю на Риту.

Она тоже здесь, красивая, стройная, и тоже улыбается. Ужасно хочется, чтобы и она была с нами, и я рукой приглашаю ее занять место рядом. Она сожалеюще разводит руки. Как все-таки здорово, что, кроме замполитов и гэбэшников, здесь есть Рита. Я так решил. Вот вернусь и…

- Поихалы, хлопцы! – кричит Вася Гузий из стеклянной крановой будки и мягко, даже незаметно приподнимает шлюпку над кильблоками, выносит нас за борт и начинает плавно опускать. По пути я успеваю заглянуть в чей-то иллюминатор, различаю женскую фигуру. Кажется, это Лена, библиотекарь…

Шлюпка остановилась, зависнув над самой водой. Волны, бегущие вдоль корпуса, вроде подпрыгивают, норовя поддать нам под днище. Старпом укрепил румпель, я сижу рядом с ним со спикером на груди, боцман с двумя матросами – на носу, готовые отдать тали; возле дизеля, проверяя его на холостом ходу, согнулся Леня Толстоногов. Вообще-то скоро ему на базе будет навалом работы. Вот подсоберем добычу, раздельщики из туш повырубают гарпуны, и – раздувай мехи, гармошка – закоптит, зазвенит кузня – Лешина артель править их начнет…

Боцман подает мне сигнал, и я берусь за кормовые шлюп-тали. Очередная волна подбегает под днище шлюпки, старпом рубанул рукой: «Майна!» – шлюпка резко опускается, тали вмиг ослабли, и я отдаю гак. Одновременно со мной это проделали матросы на носу, и вот уже шлюпка, движимая почуявшим свою силу винтом, бежит прочь от высоченной стальной стены борта навстречу новой прозрачно-изумрудной волне. Вот она слегка замедлилась, врезавшись в белый купон на самом гребне, и вдруг полетела быстро-быстро, словно резвые сани под гору.

Оборачиваюсь назад и только теперь, вблизи и снизу вижу, какой он огромный, наш пароход. Махина! Двести метров длины и воплощение уверенного спокойствия. Краем глаза кошусь на чифа. Он на апостола похож, бороды только не хватает. С лицом суровым и просветленным - куда похмелье девалось? -  Лаврентьич внимательно оглядывает горизонт, который то взлетает вверх, когда шлюпка скатывается в ложбину между волн, то медленно опускается, развертываясь, когда взбираемся мы.

- Вон первая тряпочка! – кричит боцман, указывая чуть влево, на трепещущий на ветру красный флажок на тонком шесте.

- Вижу! – старпом подворачивает влево. – Леня, прибавь оборотов.

Боцман уже  готовит багры, матросы сидят рядом с ним и глуповато-счастливо улыбаются друг другу, как, наверное, улыбаюсь и я…

- Дора, Волне. Дора, Волне. Прошу на связь, прием, - в мою зачарованность через спикер врывается голос капитана.

- Волна, Дора на связи, - отзываюсь не медля.

- Э-э, Дора, Волна. Значит, так и топайте. Первая тряпочка у вас прямо по курсу, другая от нее примерно в миле на зюйд-вест, а там еще три почти рядом. Мы подвернем на эти три, идем самым малым.

- Волна, вас поняли. На зюйд-вест от первой, - отвечаю я и вижу вдруг, что первая вешка уже качается у борта. Снимаю с шеи спикер, кладу на банку, чтобы не мешал работе. Работы будет много.

За два с небольшим часа мы шесть китов подвели к базе, пять кашалотов и финвала, добытых двумя малышами – «Звонким» и «Разящим». Остальные китобойцы охотятся не менее удачно. Если так дальше пойдет, за сотню нахлопают. Слова Риты пророческими оказываются.

Уже на полный ход работает разделка, парит – варит завод, жадными зевами котлов поглощая жир и спермацет – из голов кашалотов, требуху и перепиленные кости. Из шпигатов в океан стекают бурые струи – китовая кровь с водой вперемешку, и уже заходили вокруг черные клиновидные плавники - акулы, которых до этого две недели мы не видели.

     Полным ходом бежим к очередной «тряпочке», следующему киту. Это должен быть второй финвал, которого «взял» «Звонкий». За нами следом самым малым ползет база. Ей теперь нельзя ни увеличивать ход, ни стопорить машины. За кормой на линях – киты, и остановка чревата наматыванием линей на винт.

К добыче, как обычно, подходим с подветренной стороны. Самого кита почти не видно, захлестывает волной. Похоже, его плохо накачали в спешке за другими. Если бы не вешка и не бешеное кипение воды вокруг, можно и мимо проскочить. Воду мутят акулы, грызут плавники финвала. Волны медленно шевелят его хвост, и гигант, мертвый, продолжает двигаться навстречу волне и ветру.

Баграми подхватываем наплава, выбираем их в шлюпку, вытаскиваем вешку с закрепленным на ней «кузнечиком», радиобуем, и все укладываем под банки. Старпом крепит скобой к буксирной дуге линь, и вновь стучит неторопкий, но сильный дизелек – выходом на линь.

- Уфф! – можно разогнуть спину. Я выпрямляюсь во весь рост, поворачиваюсь к корме, чтобы занять свое место и… Буквально в трех метрах от меня – форштевень парохода. Старпом ничего не видит, а я потерял дар речи.

- Костя, топор! – слышу крик Генки, что-то гремит по банке – наверное, пущенный боцманом топор. Поздно. Пайол уходит у меня из-под ног, старпом, вскинув сапоги, делает сальто назад, и вот уже нет нашей «Доры», только желтыми блинами пляшут на воде пенопластовые поплавки вех – без грузил они перевернулись шестами вниз, - а между ними четыре мокрые головы. Моя – пятая. Почему пятая?!

- Лаврентьич! – кричу как на пожаре, - где боцман?

- Кажется, в шлюпке остался, - отзывается Леня Толстоногов. Чиф, обалдело задрав голову, вертится на месте, беспорядочно перебирая руками, не понимая, что произошло. Последнее, что я замечаю – оранжевый жилет, который я снял еще перед вторым китом, чтобы не мешал работать. Трижды глубоко вдыхаю и резко переворачиваюсь вниз головой.