Большая охота ч. 8

                XIII

- Степанович! – это Васькин голос. Глюки, что ли, начались?

- Куда же ты драпаешь, Степанович? – Никакие это не глюки. Это Васька кричит!

Оборачиваюсь на голос. Опять волна накрывает меня. Пытаюсь выбраться, выпутаться, как из бредового сна, а сил нет. Что-то темное нависло надо мной. Шлюпка?! Вот и все…

Я прихожу в себя на шлюпочной палубе, когда меня укладывают на носилки.

- Стой, мужики, погодите, я сам.

Васька Гузий кряхтит, вытягивая мне ноги. Запрокидываю голову – Тимофеич держит меня под руки сзади.

- Пустите, хлопцы, я в душ пойду, погреюсь.

Они отпускают меня, и я босыми ногами шлепаю по палубе к себе в каюту.  Палуба качается подо мной. На ходу стягиваю одежду, не мою одежду, бросаю ее в коридоре. Кто-то, кажется, идет за мной. Это Рита?

- Рита, ты посиди, я сейчас, только погреюсь малость…

В душевой висит туман от горячей воды. Сколько я простоял под ней, не знаю. Чтой-то со временем у меня не того. Кожа стала красной, будто опалена, а откуда-то изнутри к горлу поднимается холод. Я дышу холодом. В открывшуюся дверь заглядывает Василий.

- Степанович, давай быстрей! Там Пилюлькин уже полчаса тебя в госпиталь вызывает.

- Зачем?

- Не знаю. Может, укол какой сделает.

- Ладно, дай трико… Ты чего?

Только сейчас замечаю, что у Васьки лицо мокрое. Он плачет.

- Хорошо, хоть ты живой.

- А что, Геша?..

Вася кивает головой, утирая кулаком слезы.

- Сколько времени? – спрашиваю я. Почему-то мне очень важно знать сейчас   время. Часы по-прежнему у меня на руке.

- Скоро двенадцать, - говорит Василий, протягивая в открытую дверь трико. – А Дора наша утонула. Финвал-то выскочил из-под нас, «Звонкий» его загарпунил поновой, стали вытягивать. Финвала вытягнулы, и дуга на хвосте у него, на лине. А Дора утопла.

- Жалко, там спикер остался. Теперь без короткой связи будем.

- Бог с ним со спикером, - говорит Вася. – А вот Геша…

Рита сидит в каюте за столом. Что же я хотел ей сказать?

- Ты подождешь, Рита? Я в госпиталь и обратно. Чего там Олег беспокоится?

Рита согласно кивает. Кажется, она тоже плачет. Как же все!.. Мне вдруг тоже захотелось всплакнуть. Расчувствовался.

Доктор встречает меня на пороге госпиталя в полной амуниции, которую надевает очень редко. Лицом он похож на Чехова – при эспаньолке и усах и в маленьких круглых очках. Только вот ростом не вышел. Обычно спокойный, как слон, он сейчас странно суетливый.

- Где ты пропал, Костя? Не могу дозваться.
 
- В душе был.

- Как чувствуешь себя?

- Нормально. Только согреться не могу.

- Пойдем, - говорит док, показывая за ширму. За ширмой на топчане стоит бутылка с этикеткой «спирт питьевой», рядом стакан, уже наполненный до краев, и тарелка с горой минтаевой икры, посыпанной зеленым луком. Соленой икры!

- Пей! – скомандовал доктор, подавая стакан, и зачерпнул ложкой икру. – Неразведенный. Может, воды?

- Не нужно. – Я будто и не глотал вовсе, словно вспыхнуло что-то внутри, опалило голубым мягким пламенем. И сразу стало тепло.

- Закуси, - сует доктор ложку с икрой.

- Спасибо. Откуда это?

- Еще с минтаевой путины. Как состояние?

- Нормально. А что же с боцманом?

- Что? – переспросил Олег. – Утопление. По завязку водой залит.

- Значит…

- Значит, зря ты нырял за ним. Ты ведь за ним нырял, говорят. Хотя почему зря? Теперь у него нормальная человеческая могила будет. Родным будет куда сходить. А то… У него есть кто-то?

- Тетя Маруся с ума сойдет. Мы ведь с ним с одного двора. Их восемь в семье – четверо парней и четыре девчонки. Генка предпоследний был, младше только Борька, пацан непутевый. Остальные-то давно своими семьями живут, кто где, едва не по всему Союзу. Но восьмого марта – у тети Маруси восьмого марта день рождения – все собираются дома. Все, кроме младшего. Мы еще в мореходке учились, он за какой-то подругой в Казахстан рванул. И сгинул. Его тогда в армию должны были призвать, а он исчез. А теперь вот Геша. Он у тети Маруси любимый был. Папаша у них, тиран сущий, по-моему, вообще детей не любил. Генку в мореходку не отпускал. Ты, говорит, ремесленное закончил и хватит. Иди на завод, копейку в дом носить будешь. Сейчас слесаря хорошо получают… Не выдержит тетя Маруся. Старенькая она уже. И болеет давно. Мы с Гешкой в детстве неразлучными были,  а потом как-то отстранились. Разошлись по интересам. И как его угораздило? Когда на нас база наехала, он увидел это и мне топор бросил, чтобы я линь обрубил. Да поздно. Бросил, видно, и упал, руками вперед, под маховик дизеля. Наверное, об него и ударился.

- Вот, значит, откуда у него эта рана на лбу. Похоже, он отключился от удара, а, очнувшись, воды наглотался. Ладно, ты, Степаныч, сделал что должен был сделать. И, слава богу, что сам жив остался. Иди отдыхай. На вахту сегодня не ходи. Я позвоню старпому – он отстоит. А это забери с собой, - доктор подал мне бутылку. – Икру тоже возьми. Заодно помянете, с Василием. Они ведь с боцманом приятелями были.

- Спасибо, Маркович. Сколько времени?

- Вот же часы у тебя.

- Они перекупались, не идут.

- Брось их в спирт, полежат денек – оклемаются. А на вахту не ходи.


                XIV

По наружному трапу я поднимаюсь на свою палубу, на ботдек. Высокое солнце и свежий ветер, одинаково синие небо и океан, между которыми трудно определить границу. Вокруг нас, окунаясь носами-клювами в волну, в разных направлениях снуют китобойцы. Временами белые облачка вздуваются перед ними, затем доносятся отдаленные громовые раскаты. Охота идет. Большая охота. Вижу еще какого-то чужака – крупное сухогрузное судно, - кажется, идет к нам. Кто это? Вроде транспортов мы не ждем.
 
Иногда над водой то тут, то там вырастают, словно побеги, белые струйки фонтанов. Одинарные – кашалотов и двойные – усатых китов. Китам до лампочки, что тут у нас произошло. Да разве произошло что-то?

- Боцману подняться на мостик! – совсем обыденно звучит над палубой голос капитана.
Ну конечно же, ничего не произошло. Мне все приснилось.

Вася Гузий возникает на ботдеке.

- Меня зовут, - почему-то виновато говорит он. – Боцманом назначили.

- А как же?.. Кто будет со мной вахту стоять?

Вася пожал плечами.

- Сейчас узнаю.

- Инженеру-синоптику Гамаюновой прибыть в промысловую рубку, - новое объявление разносится над судном.

- На капчас вызывают, - кивнул Василий куда-то за спину. – А ты уже обедав, Степанович?

– Он вроде только теперь заметил бутылку и тарелку с икрой у меня в руках.

- Нет, не хочу, - говорю я. – Ты давай, как освободишься, заходи ко мне. Гешу помянем. Только хлеба прихвати.

- Я мухой. Одна нога здесь, другая тоже тут, - Вася развернулся и, скруглив спину, опустив длинные руки, по-медвежьи заковылял к трапу наверх. Я еще некоторое время стою у релингов, равнодушно глядя вниз, на разделочную палубу. Раздельщики, словно по холмам, ползают по черным китовым тушам, копошатся в потрохах мэнээсы, воют, надрываясь, лебедки, то натягиваются, готовые лопнуть, стальные шкентели, то провисают бессильно, разорвав очередную жертву. Размеренно ходят взад-вперед  длинные полотна пил, разрезая кости-шпангоуты, клубится пар из раскрытых котлов. Тошнотворный, порывами ветра он иногда заносится и до ботдека.

      Что-то беспокоит меня. Не пойму, что. Поворачиваюсь назад, чтобы пройти к себе, и только теперь замечаю пустоту, которой прежде не было. На кильблоках, где обычно покоилась «дори», висят кем-то брошенные мокрые  ватники. Теперь я понимаю, откуда это беспокойство, и спешу в надстройку.

Риты в каюте нет. Обращаю внимание на Эразмову «Похвалу   глупости». Из нее выглядывает лист бумаги. Развернул листок, читаю: «Ты очень мне нужен, Костя!»

Что это? Как это понимать? Для чего нужен? В чем-то помочь? Для важного разговора? Или это… Или она не решается сказать прямо, не зная, как она мне нужна? Что я просто не смогу без нее…

Звонок телефона заставил вздрогнуть, прервав мои мысли.

- Слушаю -  четвертый.
- Константин, - звонит с мостика Тимофеич. – Ты не шибко занят?

- Свободен, как бедуин.

- Тут к нам «Витим» подгребает, наш, пароходский зерновоз – знаешь, наверно. Капитан на пару мешков соли с ним договорился да кое-чего из харчей – до подхода «Соловьева» перебьемся.

- Поздравляю. Но мне-то что, за солью, что ли, сходить?

- Нет, я не за тем. Там какая-то женщина тебя домогается. Кажется, она у них третий штурман. Верой называется. Знаешь такую?

Разве могут быть такие совпадения?! Мистика какая-то! Чертовщина! Только вчера рассказывал Рите о ней и вот…

- Сейчас поднимусь, - положил я трубку. Но что с этим делать? Записка от Риты обжигала руку. Вложил ее назад, в книжку и пошел на мостик.

В ходовой рубке, кроме Тимофеича и рулевого Логинова, никого. Большие начальники, вся капитанская свита, которая во время охоты всегда толпится здесь, видимо, в промысловой, на дневном капчасе.

- Как охота? – спросил я, хотя меня это совсем не интересовало.

- Как в лучшие времена, - сказал Тимофеич без энтузиазма. Похоже, и его занимают непроизводственные размышления. – Сорок восемь тушек уже в котомке, - добавил он и кивнул на радиотелефон: - Тебя ждут.

- Где они? – вместо того, чтобы сразу выйти на связь, я взял бинокль и прошел на правое крыло, куда указал второй штурман, - он понял мой вопрос.

«Витим» лежит в дрейфе кабельтовых в трех от нас. Он присел в воду по самую ватер-линию – видимо, в полном грузу. Размерами зерновоз немного уступает «Владивостоку», и будь он не так загружен, его надстройка – она у него одна – была бы вровень, если не выше, с нашими. По левому его борту много людей – смотрят в нашу сторону. На крыле – четыре фигуры; двое – с биноклями. Пытаюсь рассмотреть, кто есть кто, но женщин в этой четверке не вижу. Наверное, Вера в рубке, у аппарата.

А почему это я волнуюсь так? Будто на первое свидание вышел. Ведь все забыто и быльём поросло. Да и не было ничего. Разве лишь письма. Триста лет тому назад. Да еще та встреча на «Норильске». Чего волноваться-то? Слишком уж много волнений для одного дня. Однако надо ответить.

- «Витим», «Витим», прошу на связь. Прием.

- «Витим» на связи. Кто у аппарата? – Да, это ее голос, только зачерствевший слегка.

- Вера, это ты?

- Костя! Костя, привет! Вот так встреча!

- Вера, как ты узнала? Как нашла? Откуда вы?

- Мы из Канады, с зерном. Сейчас домой, а потом на Вьетнам, в Хайфон. Мимо идем, ваши позвали. Соли у вас нет, говорят. А потом твою фамилию слышу, на весь эфир. Если бы одна, я, может, и не догадалась бы. Но когда обе – Пухов и Шкарин, - поняла, что это вы. Вы и тут вместе? А что там у вас случилось?

- Да так, маленькое приключение. Тоску развеяли. (Сказать ей или нет?)

- Костя, тут у нас под бортом ваш китобоец стоит. Наши в гости  к вам собираются – капитан с помполитом и стармех. Я тоже напросилась. Примешь гостью?

- Ну конечно. Приходи – буду рад. Заодно с Гешей простишься.

- Как это? Может, поздороваешься? Я его тоже хочу увидеть. Как он? Он тоже на базе?

- Приходи, увидишь. Его сейчас, наверное, на палубе выставят – для прощания.

- Какого прощания?! Что ты говоришь?!

- Геша свои приключения завершил. На море и на суше. Хотя ему еще дальняя дорога предстоит.

- Ты… Ты… Это шутка? Если шутка, то скверная.

- Какие, к черту, шутки! Я же не идиот, чтобы так шутить. Кстати, у вас холодильник есть?

- Есть, конечно. Иначе где бы мы продукты хранили.

- Я имею в виду большой, морозильник.

- Зачем он нам? Зерно морозить?

- Значит, вам его не передадут.

- Ты  про что? Чего не передадут?

  - Да так, это я о своем, о девичьем. Ты давай, подгребай. Гешу помянем, посплетничаем заодно. Когда еще встретиться доведется. Я тут спиртом по случаю разжился.

- Значит, это правда?

- Это точно не шутка.

- …

- Ты почему замолчала, Вера? Тебя ждать?

- Извини, Костя, я не приду. Я не могу, не хочу видеть его мертвым. Пусть он для меня живой останется. Ведь это ему благодаря… у него есть семья?

- Я толком и не знаю. Он на этот счет не очень распространялся.

- А ты сам женат?

- Я тебя дожидался, а ты скрылась в неизвестном направлении. Приходи, поженимся (кажется, спирт завершил согревание моего организма и принялся за растление личности).

- Я замуж выхожу, Костя. Вот придем домой…

- И кто же он, этот счастливчик?

- Хороший человек. Он в ДВВИМУ преподает. Астрономию. Я там учусь заочно, на втором курсе.

- Ах, да, ты ведь в капитаны собираешься, а без «вышки» теперь телеграф не доверяют. Тогда тебе нельзя замуж.

- Это почему?

- А детишки пойдут, пеленки, подгузники. Какая тут «вышка», какой мостик? Дома надо сидеть.

- Ты сердишься, Костя? Ты отказываешь мне в праве…

- Нет, все правильно. Все идет так, как должно быть. Я, наверное, тоже женюсь. Вот путину закруглим через пару месяцев и…

- У тебя кто-то есть?

- А почему и не быть? Вот, кстати, и она. Пришла бы ты сюда, я бы вас познакомил…

В рубку с левого крыла, видимо, из промысловой вошел капитан со свитой помощников и замов. Среди них вижу Риту.

- Ты извини, Вера, я ухожу со связи. Тут тесно становится.

- Ничего, ничего, Степаныч, продолжай, - подмигнул мне капитан, усаживаясь на свой плетеный трон. – Сестричку, что ли встретил? Приглашай в гости. Надо снять напряжение. Поди, понервничал, когда купался.

- Нет, Андрей Иваныч, - намек на «сестричку» меня покоробил. – Это коллега, штурман. Когда-то практиковались вместе.

- Ах, практиковались? – насмешка не сходила с лица Тащеева. – Тогда тем более надо встретиться.

- Она на вахте, - соврал я и – в микрофон: - Конец связи.

Рита вопросительно смотрит на меня.

- Можно вас, Маргарита Борисовна? – позвал я ее и, взяв бинокль, проследовал на правое крыло. Я уверен, что и Вера выйдет из рубки, чтобы посмотреть сюда. А вот и она. Похоже, она мало выросла. Только голову ее и видно над козырьком фальшборта. Видно плечи и погоны на куртке с нашивками второго помощника. Почему второго, если она третий? Наверное, недавно с другого судна перешла. Я протянул бинокль Рите.

- Посмотри, это она.

- Кто она?

- Вера. Ну, та самая, с «Капеллы».

- Не может быть! Это невероятно.

- Я тоже так думал. А вот бывает.

Рита долго смотрит в бинокль. Наконец опустила, вернула мне.

- Мистика какая-то. Ты говорил с ней?

- Да, говорил.

- И?.. И о чем договорились?

- Пожелали друг другу счастья и разошлись. Теперь окончательно. И никаких иллюзий.

- Она красивая.

- Нет, я бы так не сказал. Ей не сравниться с тобой. Но… Знаешь, что мне в голову пришло?

- Ты наверное, опять вспомнил про «Капеллу».

- Точно. Ты мысли мои читаешь. Я вот думаю, что окажись здесь сейчас тот самый Спила, ну, второй штурман с «Капеллы», или капитан Смирнов – они, наверное, лопнули бы от злости, увидев ее. А ведь не разоблачи они нас тогда, если бы мы тихо, спокойно доставили ее в Ригу, вернули домой, без всяких скандалов и газетной шумихи, она, пожалуй, ничего и не добилась бы. А теперь, я уверен на сто процентов, через три, максимум пять лет она будет командовать этим «Витимом» или другим каким пароходом.
- Я завидую ей. Ты ведь ее любишь?

- Я же сказал, Рита, все прошло, и мы расстались навек. К тому же она, считай, уже мужняя жена. Ты лучше скажи, зачем я тебе нужен. Даже очень.

- А ты не понял?

- Боюсь ошибиться. Желаемое за действительное принять. Может, тебе помощь нужна? Например, диссертацию писать. Кстати, нас метеорологии когда-то обучали. И я знаю, что такое фронт окклюзий и цирро-стратус от кумулонимбуса могу отличить.

- Сам ты кумулонимбус. Люблю я тебя, дурачина. Ты ведь это хотел услышать? А диссертацию я как-нибудь сама одолею.

- Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо.

- Что ты сказал?

- Это не я сказал, это Хемингуэй.

- И как мне это понимать?

- Когда-то давно – я еще на первом курсе учился – одна барышня так же, первой сказала мне о любви. Я тогда, от растерянности, нагородил ей кучу глупостей, и она ушла. Насовсем. Боюсь, как бы это сейчас не повторилось.

- Ты что же, растерялся?

- Я должен был первым признаться. Я давно собирался. Когда я сегодня барахтался там, мне такое набредилось! Богу молился, свечу пудовую обещал…

- Значит, Бог тебя услышал. Ты веришь в Бога?

- Не знаю. Там, кажется, верил. Но почему же он так с Гешей обошелся? И кто ответит за это? Ведь не Бог в его гибели виновен.

- Тебе не хочется меня поцеловать?

- А можно?

- Нам нужно уйти отсюда. Слишком много внимания к нам со всех сторон. Вера, кажется, все рассматривает нас.

- Да, ты иди вниз, ко мне. Я только бинокль положу.

Рита прошла к трапу, я вернулся в рубку. Капитан говорил по «Акации»:

- Значит, все принял, Григорич? Люди на борту?

- Да, тут целая экскурсионная группа.

- Ну, давай отвязывайся и подходи под левый борт. Конец связи.

Капитан повесил микрофон и посмотрел на меня.

- Как настроение, Степаныч?

- Когда мне прийти к вам, Андрей Иваныч?

- Зачем? Иди, отдыхай. Доктор тебя от вахты освободил. Да, Сергей Лексаныч, - он обратился к замполиту, - напиши-ка ему цидулю к казнокраду – пусть выдаст бутылек «Прикумского» или чего там есть, на помин души упокоенного. Вы ведь с боцманом однокашниками были? – Капитан вновь смотрит на меня.

- Мы из одного двора с ним.

- Вон как. Тогда сам бог велел помянуть.

Замполит уже протягивает вырванный из записной книжки листок: «Выдать подателю сего…»

Капитан сошел с «трона», скомандовал по судовой трансляции:

- Боцманской команде принять малыша к левому борту. Боцману подготовить к работе левый кран…

Через штурманскую, по внутреннему трапу спешу вниз, к себе. Что-то уж очень много всего наслоилось для одного дня. Так и сбрендить можно. Если бы не Олег…

- Ты почему так долго? – приподнялась Рита с дивана навстречу мне. Какая же она красивая! Решимость моя при одном взгляде на нее вмиг улетучилась. Я потерял нить нашего разговора наверху.

- Вот, - протянул я бумажку, выданную замполитом. – Мы можем праздник организовать или поминки.

- Что это?

- Это бутылка «Прикумского» или «Варны» или что там есть у казно… у начпрода.
- Ты пойдешь к нему?

- Я  отдам  это  Василию. А у нас с тобой есть спирт  и  закуска (бутылка со  спиртом и тарелка с икрой от  доктора  стоят   на  столе,  перед  Ритой). А  ещё  есть  шампанское.  Хочешь? Через  пять  дней  будет  четверть  века, как  я  осчастливил  сей  мир  своим  появлением.  На  этот  случай  берёг.  Мы можем  авансом  юбилей  отпраздновать.

- Раньше  времени  юбилеи  не  празднуют.  И  вообще, ты меня  на  пьянку  пригласил?

-  Я,  честно  говоря,  и  забыл уже,  зачем.

- Это  шутка  такая,  Костя?  Если  шутка,  то  я  пойду. Что-то  к ним  я  не теперь   расположена.

-  Извини, Рита.  Голова  кружится.

-  Ты  бы  запер  каюту  и… -  она  поднялась  и  задёрнула   шторку  на  иллюминаторе. Я  вернулся  к  двери ,  но… Где  же  ключ от  неё?  Так  он  тоже  на  столе  был,  возле  машинки. Запереть я, однако, не успел. Неожиданно в дверь коротко постучали, и в каюту вошел Тимофеич:

- Прошу добро?

- Заходи, заходи, Витя, - появление второго штурмана для меня как спасательный круг.

- Не помешал? – он вопросительно смотри мимо меня, на Риту.

- Нет, Виктор Тимофеевич. Вы никогда не мешаете.

- Я на минуту. Меня кэп к тебе заслал, Костя. Твой автограф нужен, - он протянул мне зеленую клеенчатую папку.

- Кому это мой автограф понадобился? Это что?

- Тут морской протест по поводу случившегося. Подписи свидетелей, участников событий нужны. Все уже завизировали, ты – последний.

Я раскрыл папку, читаю отпечатанный на машинке текст. Ни фига себе! «Форс-мажорные обстоятельства», «неожиданный шквалистый ветер перевернул рабочую шлюпку, при этом под ней оказался боцман к/б «Владивосток» Шкарин Г.М…»

- Это  чье сочинение? – спросил я, дочитав до конца.


- По-моему, это коллективное творчество, хоровое пение. Запевал старпом, правили кэп с замполитом. И Билли-Бонс, уважаемый капитан-наставник ручку приложили.

- Я это подписывать не буду. Я не буду их отмазывать. Цена их головотяпству – Гешина жизнь. Как это они скоренько спроворили – протест.

- Дело твое, Костя. Но они могут просто переписать, будто тебя там и не было. Еще велели отдать вот это, - только теперь вижу в руках второго знакомый гросс-бух в клетчатой обложке – «Мастер и Маргарита», - в обмен на подпись.

Что-то мне скверно стало, словно от хорошего удара по печени. Так вот почему они такие ласковые были, заботливые, как папа родный.

- Что с тобой, Костя?! – Рита вышла из-за стола, приблизилась, погладила по щеке. – Колючий какой.

- Я вообще-то извиниться должен, - Тимофеич положил руку мне на плечо.

- За что? – повернулся я к нему.

- Да ведь это я проболтался… Славке. Свой человек, думал. Говорю, у Степаныча Булгаков есть. Спроси, если почитать хочешь. А оно вон как…

- А я тоже его свойским парнем считал, сам предложить хотел.

- Извини, Костя, но… Подпишешь – замнут. Да ведь и Гешу теперь не вернешь. А упрешься, размажут, как богодула по палубе. Хотя ты для них и не богодул даже. Не объект охоты, а так, развлекалочка, мелочь пузатая. И не только ты. Я ведь тоже тут вечный второй и навек безвизовый. С дипломом КДП, между прочим. Не знаешь, почему?

- Слышал что-то про дядю в Австралии, да как-то мимо пропустил.

- Тут такое дело, - Тимофеич отпустил мое плечо. – Если форс-мажор, то полный ажур: шлюпка – как невозвратные потери, а боцман – несчастный случай. А если происшедшее – по вине экипажа, то оргвыводы с лишением всей флотилии двух премий. Тебя не поймут, Костя. Публика не поймет. Я-то просекаю, но твой протест тебе дороже. А за это, - он потряс книгой, - спишут да еще статью припечатают. Будешь правду доказывать – скажут, что это измышления в отместку за наказание. С сильным не борись, с богатым не судись. Из этой лушпайки только мастер порядочный мужик – его уважаю. Так ведь и его, за его порядочность, за экватор не пускают. И на ремонты в Сингапур он не ходит. База – на ремонт, а Андрей Иваныч – в отгулы.

- А судьи кто? – брякнул я невесть откуда взявшееся.

- Не понял, - наморщил широкий лоб Тимофеич.

- Да это я так, на твой монолог Чацкого. Но я себя уважать перестану, если подпишу. А ты будешь меня уважать, Рита?

- Я не хочу, чтобы тебя списали. А мое к тебе отношение – подпишешь ты или нет – не изменится.

- А ведь я хотел сегодня же тебя к капитану повести, чтобы обвенчал нас. Чтобы зарегистрировал, по закону.

- Ты мне предложение делаешь?

- Я бы сделал, но тогда одному из нас точно уйти придется, семейственность тут разводить не позволят.

- Ты отказываешься?

- Нет, ни в коем случае, но…

- Виктор Тимофеевич, вы свидетель. Он сделал мне предложение, а я торжественно заявляю: Константин Степанович, я буду вам верной женой. А к капитану идти… Мы на берегу, в ЗАГСе зарегистрируемся.

- Ребята! Да я… Я всю премию на вашу свадьбу отдам. Можно мне, как свидетелю, поцеловать вас, Маргарита Борисовна?

- Это как муж решит, - засмеялась Рита.

- Муж пускай бумаги подписывает да наливает. По такому случаю и выпить не грех. Черт возьми, и свадьба и поминки…

«Вниманию экипажа! – хриплый голос старпома из судового транслятора заполнил каюту. – Гроб с телом боцмана Шкарина Геннадия Максимовича выставлен для прощания на носовой разделочной палубе. На время прощания – до семнадцати часов разделочные работы приостановить. Повторяю…»

- Пойдем, - предложил Тимофеич.

- Я не пойду, - отказался я. – Не хочу видеть его мертвым.

- Но ты же…

- Я думал, что он живой. А ты, Рита?

- Я видела его утром, живым и веселым. Пусть он таким и останется в памяти. Давайте выпьем – за него и за нас, кому еще жить предстоит. Кажется, Эпикур сказал, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет.

Я налил в стаканы спирт, разбавил водой из графина.

- Говорят, что умереть – значит присоединиться к большинству. Все там будем.

- Будем, - согласился Тимофеич. – Дай бог чтобы не скоро.

Мы дружно выпили.