Глава 5

 
                Последним спортивным увлечением Максима стало самбо. Он показывал неплохой результат и старался не пропускать ни одной тренировки даже летом. Однажды вечером пришёл домой и услышал, как отчим с кем-то оживлённо беседует на кухне. Максим знал, что матери дома нет. Татьяна Васильевна уехала в деревню, заболела престарелая тётушка и ей была нужна помощь. Сергей Михайлович воспользовался свободой и пригласил приятеля на рюмку чая. Такое бывало иногда. Из кухни выплывал сигаретный дым, отчим не курил, и своим гостям курить не позволял. «Что это за особенный гость сегодня», – удивился Максим. По-видимому, мужчины «чаёвничали» уже давно, и гость начинал раздражать хозяина:

            – Вот для чего ты так вырядился, Женя?

            – Это образ дервиша. Нищего по-нашему.

            – Образ! – передразнил Сергей Михайлович, – Какой ты к лешему дервиш? Всё у вас так! Русские писатели! Трёп один. Раньше на Руси юродивые были. Юродивых боялся даже сам царь Иоан Васильевич. Слово юродивого считалось гласом божьим. Сколько силы духа в людях было, а сейчас, слушать противно. О свободе и справедливости трещат все кому не лень, а сами юлят и приспосабливаются.

            – А диссиденты?

            – Вот только этого не надо. Диссиденты! Эти больше других пустозвонят. Только не здесь, а за рубежом хотят понравиться. Я же говорю, трёп один. Теперь у каждого свой шкурный интерес. И все делают вид, что не замечают, куда страна катится. Скажешь не так? Вот зачем ты так вырядился?! Раньше бы за такие дела…

            – Что раньше? Хочешь сказать – Сталина на вас нет!

            – При чём здесь Сталин, я про Ивана Грозного. Назвался груздем, так и полезай в кузов. Или нечего маскарад устраивать.

            Известные исторические личности у Матвеева всегда были излюбленной темой застольных посиделок, но имя Сталина он старался не трогать. Слишком неоднозначная фигура, до сих пор вызывала ожесточённые споры и озлобление. У Матвеева на сей счёт было особое мнение и вступать в противостояние с кем-либо желания не было.
            Максима удивил раздражительный тон Сергея Михайловича. Он заглянул на кухню, стало любопытно посмотреть на человека, который так взбесил, обычно дружески настроенного отчима. Сергей Михайлович сидел спиной, а лицом к двери расположился странного вида субъект. Незнакомец был одет в узбекский халат на голое тело, к бритой под «котовского» голове аляповатым блином была приклеена тюбетейка. Несмотря на экзотическое одеяние, мужчина был русский. Собеседники не сразу отреагировали на появление Максима. Гость сосредоточенно выслушал хозяина и тут же парировал:

             – Что мне твой Иван пусть и Грозный. Беззаветным поборникам соцреализма, иногда, удаётся говорить правду. Мало нас таких. И тут бац! Книга, бывшего политического заключенного, Александра Солоницына. Слыхал про такого?

            – Слыхал. И что? Уехал, теперь за бугром вещает, – осторожно заметил Сергей Михайлович.

            Слишком откровенничать с малознакомым человеком не имело смысла, но Приютина ничуть не смущало шапочное знакомство. Это была укоренившаяся привычка играть на публику:

            – Не скажи. Он правду озвучил. Единственный. Не про свои личные страдания, а правду, ту голую правду про всех нас скопом. Как есть выложил. Сталина уже в живых нет, а прихлебатели ещё живы. Вот и выперли выскочку из страны. С глаз долой.

            – Всё верно, Женя. Себя увидели в его рассказах. Я тоже об этом подумал. Себя они узнали. Себя…

            Человек в тюбетейке воодушевился стаканом, выпил и с жаром воскликнул:

            – Как в зеркале. Они, как думали, разоблачили культ личности вождя народов и разом отмылись все.

            – Да. А кто доносы строчил? Не Сталин же их писал.

            – А я про что. Дерьмо то у них и закипело. Все эти творческие союзы. Круговая порука. Не враги же они себе. Механизм давно отлажен, живи и радуйся. Литературные премии, тиражи, заоблачные гонорары. Даже за откровенное фуфло, между нами говоря, не гнушаются деньжищи отваливать, мама не горюй. И вдруг является никому не известный выскочка и литературные аристократы почувствовали себя плебеями. Этого ему никогда не простят.

             – Я с вашей кухней мало знаком. Читаю только писателей-фронтовиков.
 
             – Ну это каста неприкасаемых. А вот взять Владимира Семёновича. Умер Высоцкий и пусто вдруг стало. У меня сегодня душа болит, Серёга, веришь, нет! Такое чувство, словно кусок сердца оторвали.

            Максим надоело стоять в дверном проёме, он подошёл к столу и взял с тарелки бутерброд с докторской колбасой. Успел откусить, но услышав слова про смерть Высоцкого поперхнулся. Сергей Михайлович постучал ему по спине:

            – Жуёшь на бегу. Садись за стол и ешь по-человечески.

           Но Максим его не слушал, он остолбенел от сногсшибательной новости и недружелюбно покосился на странного человека в халате. Гость не вызывал у него доверия:

            – Как умер? Высоцкий умер?

            – Умер. И все молчат. Какая подлость! Олимпиада у них. Праздник портить не хотят, – гость развёл руками.
      
            Максим перевёл взгляд на отчима. Сергей Михайлович утвердительно покачал головой, и представил своего приятеля:

            – Познакомься. Это знаменитый писатель Евгений Приютин. Ты читал его повесть в журнале «Юность». А этот «юноша бледный, со взором горящим» мой сын Максим.

            Приютин слегка прищурил глаза и нарочито манерно поклонился. Человек ошеломивший новостью о смерти Высоцкого, стал Максиму как-то особенно неприятен. Этот фигляр в узбекском халате и есть писатель? Зачем ему понадобился этот дешёвый маскарад. Максим посмотрел на красивые загорелые руки Приютина и с презрением подумал о том, что фамилия у него какая-то прилипчивая. Говорит вроде правильные вещи, но чувствуется какая-то фальшь. Максим, не удостоив гостя своим вниманием, забрал тарелку с бутербродами, ушёл в свою комнату. Известие о смерти Высоцкого потрясло его. Не может быть! Включил телевизор. Там показывали соревнования гребцов, водный стадион в Крылатском был переполнен. Азартные вопли спортивных болельщиков казались странными и противоестественными. Как же так!? Словно и в самом деле ничего не произошло. Ни слова о смерти актёра. Может быть этот Приютин, что-нибудь перепутал. Пьяный бред. Максим дожевал бутерброды и выключил телевизор. Взял с полки кассету с песнями знаменитого барда, вставил в магнитофон. Легендарная хрипотца в голосе исполнителя вызвала щемящее чувство безвозвратной потери. Максим выключил магнитофон и лёг на кровать. Было слышно, что на кухне отчим продолжал спорить с Приютиным. Как вообще можно спорить в такой день – умер Высоцкий! Рухнуло что-то большое и очень важное. Максиму сделалось тоскливо и даже больно. Это была какая-то другая, незнакомая ему боль, не такая как на тренировках после захвата соперником, когда сводит мышцы и выворачивает суставы. Максим прислушивался к этой особенной боли, его впервые посетили мысли о бренности бытия. Зачем человек вообще живёт, если всё так скоротечно? Высоцкий умер! А он, Максим Матвеев, будет так же ходить на тренировки, чтобы совершенствовать собственное тело и закалять дух. А зачем? В чём цель и ценность жизни? Если в один момент тебя не станет. Раньше Максим об этом не думал. Его окружали молодые люди, даже бабушка с дедушкой были ещё живы. И жизнь казалась бездонной, как небо.

            Голоса на кухне стали глуше. Мужчины окончательно утомили друг друга, и продолжали говорить лишь по инерции. Приютин рассказывал анекдот: «Решил Брежнев по стране прокатиться, посмотреть, чем народ живёт. Сидит Леонид Ильич в купе спец-вагона, хорошо ему комфортно, зачем куда-то ехать. И попросил он шторы задернуть, а своему окружению повторять – мы едем-едем-едем. Кто посмеет царю перечить. Так и сделали. Брежнев успокоился, задремал, и думает, как же хорошо мы всё в стране обустроили».

            Сергей Михайлович даже не улыбнулся. Анекдот был с длинной бородой. Страна, действительно, задремала под стук колёс мифического поезда развитого социализма. Все это давно поняли. Приютин тоже не смеялся. Гостя изрядно развезло, и всё же стакан из руки он не выпускал. Намекая хозяину на то, что пора налить. Ходили слухи о непростом характере писателя и Матвеев даже начал опасаться, что мирно завершить застолье не получится. С Приютиным они сошлись случайно. Коллега попросил развлечь столичного гостя после творческой встречи. Сергей Михайлович согласился, думая, что такой сюрприз обрадует Максима. Общение с писателем не заладилось, и теперь ему было стыдно, что притащил его к себе домой. Приютин торопливо пил, был неряшлив, часто курил, стряхивая пепел прямо на пол. Матвееву он изрядно надоел. Приютин как-то грустно посмотрел на него, кажется, даже протрезвел в эту минуту, и произнёс то, чего хозяин дома никак не ожидал услышать:

            – Знаешь, а Советский Союз скоро развалится. Вот помяни моё слово. Мне один умный человек сказал. Строили-строили и ничего-то путного так и не создали.

            – Ну это ты зря. А освоение космоса!

            – Космос. Это, конечно, огромное достижение. Я о людях.

             – Это как у классика. Люди как люди, только квартирный вопрос их немного испортил.

              – Не только это. Сколько дерьма на свете. Откуда думаешь у меня этот прикид? Недавно вернулся из творческой командировки. С коллегами посетили одну нашу братскую республику. Познакомился там с местной поэтессой. Красивая стерва. Глаза чёрная бездна, а имя нежное как мёд – Лейла. У нас с ней бурный роман закрутился. Я от неожиданности совсем голову потерял, так втюрился в эту восточную гетеру, что даже хотел Люську свою бросить ради неё. В конце командировки, по всей форме, сделал предложение руки и сердца. Букет роз и всё такое, чтобы красиво было. Она меня на смех подняла.

            – Почему? – спросил Матвеев, скорее для проформы, он уже утратил интерес.

            – Говорит, творчество для неё лишь возможность общаться с разными людьми и весело проводить время. А замуж она собирается за сына прокурора. Родители уже договорились. Захир, так зовут её жениха. Так вот этот Захир институт заканчивает и тоже станет прокурором. Ему уже должность подготовили. В каком-то совхозном стаде две сотни баранов до свадьбы жир нагуливают. Представляешь, прокурор своих баранов в совхозном стаде держит. И там это нормально.

            – Отара.

            – Что?

            – Не стадо, а отара баранов.

            – Вот-вот. Бараны мы все. Какой к чёрту социализм! У них там как были баи, так и остались. Должности по наследству передают. Моя прекрасная гетера и говорит мне – ты неудачник и голь перекатная. Как семью содержать собираешься? Вот и вся любовь.

            – Как там в кино было? Восток дело тонкое, Петруха! Совсем другой мир. Хотя, теперь и у нас тоже самое. Ты мне я тебе. Всё это ни к чему хорошему не приведёт. Куда-то не туда завернули и не заметили. Думаю, придёт время, одумаемся.

            – Нет, Серёга. Не одумаемся. Так и нырнём в эту пропасть вниз головой. Нырнём и ещё радостные песни горланить будем. Хорошо если не поубиваем друг друга, как в гражданскую.

            Пять минут назад Матвеев считал писателя пустым местом, а он неожиданно сумел удивить его. Сергей Михайлович устыдился своего презрения к этому человеку в нелепом наряде, и почти с отеческой нежностью в голосе сказал:

            – Слушай, Женя, поздно уже. Давай я тебе раскладушку поставлю и переночуешь у нас.

            Приютин не слушал его и продолжал:

            – Ходили там по школам стихи читали, умные слова говорили. Нас как дорогих гостей угощали в лучших ресторанах города. Мы и рады услужить. Не хочу. Как она мне про баранов рассказала, ничего не хочу. И писать больше не буду. Наряд этот на рынке с местного торговца снял. Обменял по-братски на свой югославский костюм. В гостинице наголо побрился на зло всем. Меня за это на прощальный сабантуй не пустили. В номере заперли, боялись, как бы ещё чего не выкинул. Догадались, на что я им намекаю, нарядившись дервишем. Зажрались на народных харчах.

            – Зажрались-зажрались. Пойдём, Женя, пойдём на диван, тебе выспаться надо.

            – Пойдём. А я с ней своей Люське изменил, скотина. Тварь я последняя.

            – Ладно тебе Женя. Все мы бываем неправы. Пойдём спать.

            – Пойдём. Меня Люська пилить будет. Наплевать. Хоть высплюсь.

            Приютин, по всей видимости, забыл, что находится в другом городе:

            – А твоему парню моя повесть и в самом деле понравилась?

            – Да.

            – Я так рад. У тебя хороший сын.

            – Хороший.

            – А вот мы с Люськой бездетные. Это из-за меня дурака Люська аборт сделала. И нет мне прощения. Вот и корёжит меня с тех пор. Блин. Урод я у мамки с папкой получился.

            Приютин покрутил в руке пустой гранёный стакан, икнул, из другой руки у него выпала вилка:

            – А я им хоть немного, но отомстил. Ты бы видел их морды, когда я налысо побрился и напялил на себя эту хламиду. Пусть гады знают. Не всё продаётся. А ты знаешь, почему эта Лейла со мной любовь крутила. Ой. Не поверишь, там такая история. У её жениха друг сердечный имеется, тоже будущий прокурор. Скоты. И представляешь она об этом знает. Папаши двух «благородных семейств» договорились, потому что всем выгодно. Я спрашиваю. Лейла, как ты могла согласиться? А она в ответ. Что я ничего не смыслю в жизни. За то, что она прикроет позор этого Захира, вся его семья ей ноги целовать будет до конца дней. Я как дурак. А как же любовь? И тут она меня, конечно, поддела. Ты говорит по любви женился и что толку. Изменяешь своей жене. Мне и крыть нечем. Я такой же скот. Скоты мы все.

            Приютин потянулся, чтобы поднять вилку и выронил стакан. Стакан упал на пол и разлетелся вдребезги. Он пытался собрать осколки, но Сергей Михайлович остановил его:

            – Не надо, Женя. Я сам уберу. Всё нормально. Пошли спать.

            – Пошли. Я тут наговорил лишнего, если что – забудь.

            – Забуду. Поднимайся.

            После этих слов, Сергей Михайлович снова почувствовал, что этот человек ему неприятен. Не доверяет. Значит сам такой. Вызывает на откровенный разговор и тут же сомневается в собеседнике. Максим услышал шум на кухне, вышел из своей комнаты, и помог дотащить писателя до дивана. Гость повалился снопом и сразу захрапел. Отчим махнул рукой:

            – Ладно. Пусть здесь спит. Да. Совсем из головы вылетело. К тебе этот ваш новенький заходил, кажется, Борис его зовут. Просил передать, что договор на завтра в силе.

            – Хорошо.

            – Что за договор? О чём это он?

            – Собирались с ребятами за город. К Борьке на дачу с ночёвкой. У него родители в Крым уехали.

            – А понятно. Только смотрите там, чтобы без приключений.

            – Нормально всё будет.

            – Я на тебя надеюсь.

            Сергей Михайлович достал раскладушку, спальник и пошёл спать на балкон. Пьяный отчим всегда спал на диване, который теперь занял Приютин. Матери дома не было, но отчим в спальню не пошёл. Это обстоятельство немного развеселило Максима.            



               
Глава 6
                Московская олимпиада – никто не сомневался, что это будут самые честные, самые грандиозные и самые результативные спортивные состязания, какие только можно себе вообразить. Знай наших! Было вбухано много сил и народных денежек, а самые главные конкуренты (спортсмены из США) взяли и не приехали. Такой облом. Пыжились, из кожи вон лезли, мечтая продемонстрировать очевидные преимущества социалистической системы. Все мало-мальски годные для пропаганды средства были запущены на полную катушку. Мировой империализм во главе с Соединенными Штатами продолжал угрожать ядерными боеголовками. Даже всеобщий спортивный праздник умудрились превратить в арену для политических баталий. Но мы им покажем! И ведь показали! Улетающий олимпийский Мишка даже спустя десятки лет будет вызывать слёзы умиления.

            Несмотря на скандальную шумиху, развернутую в средствах массовой информации вокруг Московской олимпиады. И старательное замалчивание смерти Высоцкого, скорбная весть молниеносно разлетелась по стране. Многие отказывались верить в смерть поэта, но хорошо понимали – невозможно жить на таком звенящем нерве. Уход был предопределен. Совершенно незнакомые люди выражали друг другу сочувствие. Вы слышали!? Неужели это правда!? Высоцкий умер, то и дело слышалось в автобусах и магазинах. Значит, удалось зацепить этому человеку в душе каждого соотечественника какаю-то самую верную струнку.


            Как известно жизнь не стоит на месте. Через год Максим окончил школу и по совету родителей подал документы в политехнический. Поступить в высшую школу было делом непростым. Матвеев испытал настоящую эйфорию, увидев свою фамилию в списке счастливчиков, зачисленных в институт. Учитель Коробейников оказался прав, теперь призыва на срочную службу старательно избегали. Из Афганистана стали поступать первые цинковые гробы. Как водится, по стране блуждали устрашающие слухи об огромных потерях, о том, что высшее командование скрывает истинные цифры. Подливали масла в огонь вести от вездесущего «армянского радио» по стране ползли рассказы о страшных зверствах афганских моджахедов. На кухнях горожан всё чаще слышалось глухое недовольство. Зачем надо было туда лезть?! Что мы там забыли?

           Максим был зачислен, и в полной мере оценил свою удачу. Он с удовольствием окунулся в беззаботную среду советского студенчества. Это была совсем другая жизнь. Стипендии всегда не хватало, но родителям не составляло большого труда подкидывать пару-тройку десятирублёвых купюр, что тут же превращало непривередливого студента в миллионера на час. Устраивались шумные вечеринки, и червонцы к утру разлетались. Процесс практически не прерывался, так как обязательно подоспеет денежный перевод кому-то из друзей. Отрываться от коллектива в те годы было непринято. От избытка молодых сил и какой-то безотчётной радости бытия, Максим стал завсегдатаем тусовки. Ему было интересно всё. Уехать в другой город и жить в общежитии считалось поступить по-взрослому. И такая взрослая жизнь ему нравилась.

            Однажды, в коридоре института, Максим столкнулся с секретарём комсомольской организации. Они познакомился, когда Матвеев вставал на учёт. Козловский махнул ему рукой:

            – Матвеев, зайди минут через десять ко мне в комитет, дело есть.

            Максим зашёл.

            – Матвеев, я тут внимательно изучил твоё личное дело, посоветовался с товарищами, и мы решили оказать тебе доверие и назначить секретарём курса.

            Максим вспомнил историю с выборами в школе и сразу понял, что ни с какими товарищами Козловский не советовался. Поэтому глядя в глаза комсомольскому лидеру института, с самым серьёзным видом заявил:

            – Спасибо за доверие моим товарищам, но я вынужден отказаться.

            Козловский вальяжно откинулся на спинку кресла. Смерил первокурсника с ног до головы холодным взглядом и сказал:

            – Тааак! Дурака валяешь?

            – Отчего же. Не готов нести ответственность только и всего.

            – А я вижу дурака из себя строишь. Напрасно. Не с того начинаешь, Матвеев.

            – Ну что ты, товарищ Козловский. Я действительно ещё недостаточно освоился в новой для себя обстановке и не могу взять на себя такую ответственность. Надо осмотреться.

            – Смотри. Смотри. Только я два раза не предлагаю.

            Козловский слегка прищурил глаза и продолжал, не моргая, изучать Максима. Матвеев выдержал паузу и сказал:

            – Я пойду.

            – Иди, иди.

            Выходя из кабинета Максима так и подмывало, выкинуть какую-нибудь каверзу, но он сдержал себя. Спиной чувствовал, что Козловский продолжает сверлит его тяжёлым взглядом. Не только Максим, уже многие комсомольцы понимали, что некогда могучее молодёжное движение превратилось в пустую формальность. В фальшивую ролевую игру. Рядовым членам организации от этого было ни холодно, ни жарко. Комсомольские лидеры пользовались немалыми привилегиями и такие преференции привлекали целую армию активных карьеристов. Козловский был из карьеристов и тоже всё понимал. Матвеев гордился, что устоял перед соблазном. Это было первое взрослое решение. И он с улыбкой закрыл за собой массивную деверь секретариата.

            Через неделю состоялось отчётно-выборное комсомольское собрание. Максим с Борькой хотели отсидеться на галёрке актового зала. Но их оттуда попёрли:
             – Э, не ребята. Первокурсники сидят на первых рядах.
             – Давайте, не задерживайте старших.
             – Галёрку ещё заслужить надо.
              Это были дипломники. Ничего не оставалось, пришлось перейти вперёд. Козловский уже привычно устроился в президиуме и ждал, пока зал утихомирится. Он не забыл строптивого студента и с холодной улыбкой проследил, как Матвеев шёл по узкому проходу и устроился в пятом ряду. Секретарь не видел ничего зазорного в том, что он собирает свою команду, так делали все. Полагаться на мнение рядовых комсомольцев ему и в голову не могло прийти. Он сам получил эту должность, когда старшего товарища перевели в горком комсомола. Козловский даже не сомневался в том, что его переизберут на новый срок. Он видел эти унылые взгляды, собрались из-под палки, какой активности ждать от таких людей. Сегодня он встряхнёт этих равнодушных шалопаев. Привыкли на чужом горбу выезжать. Совсем обленились или запачкаться боятся. Что ещё хуже – презирают. Понимал секретарь, но ничего не мог с этим поделать. Сломалась махина, а где та деталь, которая срочно требует замены, никто не знал. Опытные товарищи молчали, оберегая свой номенклатурный статус, а молодые равнодушно наблюдали. Надолго ли хватит? И чем всё закончится? Козловский отогнал ненужные мысли, махнул рукой одной знакомой девушке и усадил вести протокол. Без задержки утвердили протокол собрания, и секретарь вышел к трибуне, чтобы зачитать свой доклад о проделанной работе. Говорил уверенно, с положенным в таких случаях сдержанным огоньком в голосе. Вишенку он приберёг напоследок. Козловский, как хороший театральный актёр, выдержал паузу и обведя глазами актовый зал, сказал:

            – Друзья мои! Я конечно же рад пополнению. От души поздравляю вас с зачислением! Но мне прискорбно, что среди первокурсников встречаются такие инфантильные личности, как Максим Матвеев. Ему была оказана честь возглавить комсомольскую ячейку своего потока. Он повёл себя довольно строптиво. Что же это получается, товарищи!? Если каждый будет пренебрежительно относиться к обязанностям комсомольца, что из этого выйдет. Это несерьёзно. Во что тогда превратится наша организация?

            Зал оживился, студенты стали искать глазами провинившегося. Было интересно увидеть, кто это такой смелый, чтобы нарываться на отчисление. Козловский остался доволен произведенным эффектом, и продолжил, так же твёрдо, но с нотками примирения в голосе:

             – Для начала я предлагаю поставить на вид, первокурснику Максиму Матвееву. Надеюсь, он сделает правильные выводы и пересмотрит формальное отношение к званию комсомольца. Что сказали бы о нас наши старшие товарищи. Вспомните как сражались комсомольцы на фронтах Великой Отечественной войны. Отдавали свои молодые жизни за наше светлое будущее. И вам должно быть стыдно за своё малодушие, товарищ Матвеев.

            Знал Козловский куда следует бить, закончил своё выступление на самой высокой ноте. И сорвал аплодисменты. Не ожидая такого подвоха, Максим вспыхнул и подался вперёд. Заметив это движение, Борька Тениальный одёрнул друга и, наклонив голову, шепнул в самое ухо:

            – Брось, плевать на него. Ты же видишь типичный козёл, выслуживается. И фамилия у него подходящая. Он же гад специально тебя провоцирует.

            Максим сжал кулаки от негодования, но остался сидеть на месте. Борька прав, Козловский типичный карьерист. Чем же Максим мог ему приглянуться, разве он похож на лизоблюда и бесхребетного исполнителя. Максим ещё больше расстроился от таких мыслей. Из разных концов актового зала раздались одиночные крики с предложением переизбрать Козловского на новый срок, и осудить комсомольца Матвеева. Козловский уже два года руководил комсомольской организацией института и результат его бурной деятельности давал свои плоды, какая ни есть, а поддержка у него была. Матвеев мог бы наломать дров, но Борька прав, нарываться на конфликт не имело никакого смысла. Несмотря на то, что в груди у Максима клокотало, он продолжал сидеть на своём месте. Неприятно, но делать нечего, надо переждать.

            По сложившейся в те годы традиции, студентов отправили на картошку. На тех, кто пытался уклониться от всеобщей трудовой повинности, смотрели с пренебрежением. Даже номенклатурные работники не позволяли отлынивать своим деткам. Они полагали, что их нерадивые отпрыски не переломятся, поработав в поле наравне со всеми. Барские замашки тщательно скрывались, хотя вывеска самого справедливого общества заметно потускнела. Установился некий молчаливый сговор. Верхи врали всё откровеннее, а низы делали вид, что верят. Пока не объявили гласность, ещё не знали, можно ли спорить с начальством или до сих пор опасно. Опытные товарищи помалкивали и дружно кивали на собраниях: одобрям, мол, всё. Не сомневайтесь – Слава КПСС! Обывателей веселила такая игра, а напрасно.

            Сдерживать естественное расслоение общества становилось всё труднее, но оно ещё не достигло критической отметки. Никто уже не верил в лозунги о социальной справедливости. Даже бабушки высмеивали своих стариков: «Вечно ты куда-нибудь вступишь, то в говно, то в партию». Только молодое поколение наслаждалось преимуществом возраста. Каждый выходной пригородные электрички брали штурмом. Комсомольским собраниям предпочитали туристические вылазки с тяжёлыми рюкзаками и гитарами наперевес. Сельская молодежь массово стремилась уехать из деревни на любую ударную стройку. И выполнять сезонную работу в колхозы привлекали студентов в качестве дешёвой рабочей силы. Горожанам было полезно примерить на себя шкуру сельского труженика. После работы в поле, благоустроенные квартиры казались величайшим достижением советского строя. Разумно!? Разумно. Только о проведении серьёзных преобразований боялись не только говорить серьёзно, а даже думать.

            Слова Приютина о развале Советского Союза окажутся пророческими. По стране ходило огромное количество политических анекдотов. Когда провожали в последний путь самого доброго из кремлёвских сказочников, придворные оконфузились. На глазах миллионов телезрителей уронили гроб с телом дорогого Леонида Ильича. Присутствующие вздрогнули. Плохая примета. Так и получилось, у могильщиков ещё будет возможность потренироваться. Кремлёвские старцы одни за другим начали покидать сей бренный мир.