Большая охота ч. 3

V
Вторая рота роптала. Над строем повис гул недовольства, а командир роты, только что представленный курсантам, не понимал – почему.

А чего тут понимать? У всех командиры – залюбуешься, - блестящие морские офицеры – от каплея в четвертой и до кавторангов в пятой и восьмой. Даже у «маслопупов» из первой роты, таких же, что и вторая, первокурсников, командиром роты капитан третьего ранга Лосяков. Хоть и не богатырь, и вовсе вроде мелковатый, зато ладный и ловкий и все при нем – от белоснежной с золотым «крабом» фуражки до кортика – по случаю праздника. А у них, будущих штурманов и капитанов, суетится перед строем какой-то солдафон в зеленом плаще и такой же фуражке и желто-коричневых туфлях. Шубин. Григорий Яковлевич. Пехотный капитан.

Кто-то в строю уже окрестил: Григорий Яклич Желтые Ботинки. Один к одному.

Лицо у него круглое и даже как будто румяное, но при этом все в мелких морщинах. Особенно лоб под козырьком. Маленькие глазки будто паутиной опутаны. И голос у ротного такой же, сморщенный, со скрипом, как его желтые ботинки. Перед строем рычит грозно, аки лев, а подбежит к чифу, начальнику училища – ну чисто шавка в глаза заглядывает.

В общем, оскорбили вторую роту. И хуже всего эти смешочки со стороны «маслопузых», эти сочувствующе–издевательские взгляды.

Ладно, проглотим, переживем, будем вежливы, то есть равнодушны. Вторая рота успокоилась, стихла. Григорий Яклич приступил к назначениям. Старшина роты, командиры взводов и отделений назначались из курсантов, которые до поступления в мореходку уже отслужили – кто на военном флоте, кто в пограничных и даже ракетных войсках. Таких в новом пополнении училища оказалось вполне достаточно – было из кого выбирать.

Старшину роты Григорий Яклич выбрал себе под стать.

Женя Петин – так звали старшину – роста был ниже среднего, но по возрасту самым старшим в роте, и внешность имел вполне устрашающую.

В лице его была некая складчатость, вроде бульдожья, широкий, приплюснутый нос, маленькие, неопределенного цвета глазки и тонкие губы, которые не закрывались, когда он говорил, а захлопывались, как створки кошелька, на замок. Впрочем, говорил он мало, а больше командовал, как и положено старшине, хрипловатым, с подвывом лаем.

С первого дня ротные остряки обозвали его Страшилой, и в продолжение месяцев полутора – двух одно его имя приводило салажат, каковых в роте было большинство, в щенячий трепет. Покуда они его не раскусили.

До поступления в мореходку жил Женя Петин в шахтерской Горловке, в Донбассе, успел поработать на шахте – то ли крепильщиком, то ли проходчиком, затем четыре года отслужил на крейсере «Киров», последнем старом крейсере на Балтике, закончил службу в звании главстаршины на боцманской должности и, не заезжая домой, поступил в мореходку. Это было бы удивительно, поскольку все, что вдолбилось в  его голову за семилетку, почти начисто к тому времени выветрилось.  Выручили льготы для отслуживших действительную службу абитуриентов.

Однако с поступлением в училище и назначением старшиной льготы эти заканчивались.

Во всем остальном Петин был такой же курсант, как и все прочие. Преподаватели в мореходке народ суровый, с богатой жизненной практикой за плечами, и им было глубоко наплевать, кто ты есть – старшина роты, комвзвода или рядовой салага – спрос был со всех одинаков. Пожалуй, даже, командирские нашивки накладывали на их обладателей моральную обязанность – быть образцами и в учебе.

Подзакисшие мозги бывшего шахтера Петина сделать его образцом как-то не спешили. А вроде наоборот противились этому. Особенно в дисциплинах точных, наподобие математики, или технических, типа электронавигационных приборов. Что же до сопромата или теоретической механики – тут вообще была погибель.

Петин, как никто другой, был внимателен на лекциях, конспектировал все и дословно, а если не успевал, переписывал конспекты в личное время. Он до последней минуты использовал самоподготовку, а сопроводив роту в экипаж, задраившись в баталерке, долбил, зубрил и грыз такие неподатливые науки. В изнеможении далеко за полночь добирался Петин до своей койки, плюхался на нее, родимую, чтобы… напороться на ножки банки (табуретки), заботливо подсунутой под койку старшины кем-то из его подчиненных оболтусов.

Одетый в форму и бушлат или шинель – по погоде, - слегка сутулый, в глубоко натянутой на голову мичманке, Петин производил впечатление весьма внушительное. Но когда он впервые, в тельняшке без шевронов и семейных трусах поверх бледных мослов, появился на физподготовке, реноме старшины рухнуло в одночасье. Когда он, извиваясь, как килька на кукане, подтягивался на перекладине, и тщетно, когда, домчавшись до гимнастического коня с намерением перескочить через него, только упирался брюхом в торец – на большее ни сил, ни решимости не доставало, пацаны откровенно потешались над ним. А бесцеремонные окрики-понукания преподавателя физкультуры каплея Муринова, бывшего лыжника и гимнаста – тому тоже до лампочки было, что перед ним не абы кто, а старшина – они довершили дело.

Вскоре Петина, чтобы окончательно не подорвать его авторитет, освободили от физкультуры. Освободили его и от занятий строевой подготовкой, потому что на крейсере «Киров» маршировать Петина не учили. Строевой подготовкой в роте, помимо комроты Шубина,  занимался командир второго взвода, тоже бывший шахтер, бывший строевой сержант Жора Рябинин, который, пожалуй, во всех отношениях был полным антиподом Петина. Петин постепенно превращался в свадебного генерала, а начавшиеся однажды злые шутки курсантов над ним не прекращались ни на один день.

Не проходило дня, чтобы под койку старшины не поставили вверх ногами банку или не заложили в его подушку пару гантелей или двухпудовую гирю. И хотя старшина всякий раз настраивал себя на то, чтобы проверить свое ложе, прежде чем завалиться на него, он всякий раз забывал сделать это и непременно напарывался на ножки под матрацем, либо бился головой о железо под наволочкой.

И каждую ночь второй взвод, в кубрике которого стояла койка старшины, просыпался от свирепой брани и угроз ставшего совсем негрозным начальника.

В конце концов Петину это надоело, и он распорядился перенести свою койку и тумбочку со скарбом в третий взвод, где, ему казалось, опостылевшие безобразия прекратятся. Койку перенесли, Петин спокойно – в кои-то веки! – уснул, а рано утром проснулся от жуткого холода в … гальюне.

Еще во сне старшине слышалось то ласковое журчание ручейков (когда накапливалась вода в бачках для смыва), то устрашающий рев Ниагарских водопадов (во время автоматического смыва толчков), затем его прихватил атлантический шторм и куда-то понесло норд-вестом. Его и впрямь едва не сдуло с койки сквозняком, когда распахнулись настежь для проветривания окна и двери гальюна.

Еще лежа, вцепившись – чтобы не унесло – в одеяло, Петин уяснил обстановку, затем соскочил на ледяной кафель и зарычал грозно:

- Дневальный!

Как Сивка-Бурка явился на зов дневальный Пухов – а кто же еще? – серьезный и исполнительный.

- Это что такое?! – ревел Страшила, тыча пальцем в свою койку. В трусах, босиком на фоне декабрьской тьмы за окнами… у дневального Пухова съежилось сердце от жалости.

- Это койка, товарищ старшина, - сказал он с какою-то готовностью.

- А как… как… - от холода и ярости Петин не мог сформулировать вопрос.

Не могу знать, - пришел на помощь Пухов. – Я спал. Мне только по вахте передали: не будить старшину, чтобы выспался.

- А рота где? Кто увел?

- Я думаю, в училище рота, завтракает. Построением командовал Рябинин. Он и приказал…

В то же утро Женя Петин явился к Шубину и попросил освободить его от должности старшины.

- Кого предлагаешь на свое место? – сразу спросил Желтые Ботинки. Хотя зачем и спрашивал? Кого же еще, если не Рябинина?

Вечером того же дня на переходе в экипаж Петин маршировал в общем строю на «шкентеле» - в последней шеренге. Неловко, но явно с облегчением. Старшинских нашивок на его шинели уже не было: срезал сразу после разговора с комроты. С того вечера, будто по команде, прекратились шутки над Петиным, и спал он спокойно и безмятежно. Как младенец…



VI

В конце второго курса, в апреле месяце – еще не закончилась экзаменационная лихорадка – роту по каким-то неведомым признакам разделили на две половины. Одной из них вскоре предстояло отбыть в город каштанов Одессу, на учебное судно «Горизонт», другая направлялась в Питер, на однотипный с «одесситом» «Зенит». Часть курсантов, из тех, что постарше, шли на индивидуальную практику – в пароходство или к рыбакам, в «Тралфлот». Костя Пухов, не найдя себя ни в одном из списков, в недоумении ринулся к командиру роты.

- Что за шутки, Андрей Тимофеич? - сходу, без стука ворвавшись в кабинет, выпалил он. – Меня что, визы лишили?

- Выйдите вон, товарищ курсант, - сдерживая ярость от неслыханного нахальства, тихо, даже не подняв голову, выдавил Белобородов. – Выйдите и обратитесь как положено.

Костя сглотнул, будто и в самом деле проглотил что-то, вышел за дверь и, постучав, вошел снова.

- Разрешите обратиться, товарищ командир роты? – гаркнул он, вытянувшись в струну.

- Ты чего орешь? – охладил его комроты, - здесь глухих нет. Что за вопрос?

- Почему меня нет в списках на практику?

- На тебя другой список есть.

- Не понял, что за список?

- От Карл Карлыча. Тебя включили в сборную «Динамо». Через неделю в Финляндию поедете.
- А как же практика?

- Вернешься, тогда видно будет.

- Да не хочу я в Финляндию. Я…

- Что значит, не хочу?! Это ты пойди замполиту объяви. Тогда наверняка визы лишишься. Ему, понимаешь, доверяют за честь страны выступать, а он – не хочу. Как экзамены-то?

- Нормально. Астрономия осталась.

- Ну вот. А ты – не хочу. Ступай…


                *  *  *

«И стоило ради одного боя ехать куда-то, практики лишаться?» – думал себе Костя Пухов, возвращаясь назад, в Таллин. Что за встреча это была, кому понадобилась, он так и не понял. Для укрепления дружбы между народами или городами? Бои прошли в один день в спортклубе какого-то профсоюза – докеров или моряков в Турку. Именно в этот день Косте исполнилось восемнадцать, и он сделал себе к совершеннолетию подарок: за явным преимуществом в первом же раунде выиграл бой у какого-то конопатого паренька с пшеничной головой. Косте показалось даже, что тот впервые в жизни перчатки надел – так неумело, растерянно держался на ринге. Поэтому радости от победы он не ощущал вообще, а паренька даже жалко стало.
 
Тренер Карл Карлыч Юриссон отечески хлопал Пухова по спине, поздравляя с победой, а Костя вдруг заявил ему:

- Все, завязываю с этим делом. Это был мой последний и решительный бой.

- Ты, что ли, шутишь, мальчик? - бледно-голубые глаза тренера смотрели странно, исчезла улыбка с морщинистого лица.

- Нет, я не шучу, - Костя выдержал взгляд. - Я хочу штурманом стать, капитаном, а не тренером по боксу.

- Ну, дело хозяйское, - чуть помедлив, сказал Карлыч. - Конечно, жалко, но уговаривать не буду. С заменой трудно…

- А Кулев или Тепляшин? У вас такой выбор. И сюда кто-то из них мог вполне поехать. А я…
К их возвращению в мореходку рота уже разъехалась - кто куда. В экипаже Костя застал лишь Валерку Прохорова да Петина - они укладывали чемоданы, собираясь на суда.

- А где все? - потерянно спросил Костя.

- За всех не отвечаю, - отвлекся от чемодана Валерка, протягивая Пухову руку, - а мы пока здесь. Как выступил? Можно поздравить?

- Можно. А вы куда?

- Я сейчас в Копли, в рыбный порт, на СРТМ-412. Там уже Юрка Леонтьев и Жора. А Женя вот в пароходство.

- Я на «Василия Буслаева» боцманом иду, - подошел к Косте бывший старшина, тоже подал руку.

- А мне чего делать? - Пухов был словно в нокдауне.

- А ты ведь у нас салага? - с явным удовольствием или издевкой спросил Валерка. - Сходи еще раз на парусную. «Вега» здесь стоит, ждет первокурсников. Будешь у них адмиралом. Хотя… Погоди… ведь тебе… сегодня какое у нас? Тебе ведь позавчера восемнадцать стукнуло. Черт возьми! Отметить бы надо. Да боюсь, мой траулер не ушел бы.

- Ты, Костя, беги сейчас к Корсаку, - подсказал Петин. - Я его час назад в училище видел - пусть направление выпишет.


Так Костя Пухов вместе с Петиным оказались на одном дизель - электроходе и уже через три дня снялись на север, в снабженческий рейс.


- А приятно быть первопроходцем, согласись? - сказал Пухов боцману, прервав его задумчиво-мечтательное состояние.

«Буслаев» в это время сторожко вползал в очередную бухту, очередной порто-пункт - все уже сбились, какой по счету. Петин стоял, навалившись на контроллер брашпиля, готовый к отдаче якорей, а Пухов с ручным лотом на самом носу делал промеры глубин.

- Это ты про что? - спросил боцман лениво, словно кот, которому перебили сон. Вечно у этого Пуха закидоны! - Уж не думаешь ли ты, что мы с «Васей» первыми осчастливили сей богом забытый уголок?

- Может, и не первыми, но такой автограф, какой нарисуем мы, никто до нас поставить не догадался. Ты глянь-ка на эти лбы.

На крутых берегах бухты, местами поросших бурым кустарником, а кое-где присыпанных снегом, тут и там выступали широкие гранитные плиты, будто и в самом деле лбы насупившихся великанов. Они сурово озирали синюю поверхность бухты, миниатюрное строение внизу, у самого берега, и хлипко-ажурное сооружение - эстакаду, выступающую метров на сто в воду, к которой судну предстояло швартоваться.

- А это мысль, - одобрил боцман, осмотрев берега, которые до сего момента вроде и не видел, глядя куда-то то ли внутрь себя, то ли в вечность. - Завтра же сделаем.
Последние его слова сопроводил разнесшийся над палубой эфирный треск, а следом хлестнула команда:

- Боцман, отдать правый якорь!

- Есть отдать правый, - взмахнул Петин рукавицей и ухватился за рукоятку ленточного стопора…


Каких только традиций не существует на белом свете! Особенно у моряков. Народ они хоть и суровый, но при этом сентиментальный и не лишенный тщеславия. А всякие традиции есть не что иное, как дань этим качествам человеческим.

То же и автографы. Или записи в книгах для почетных гостей. Но поскольку, видимо, книг таких иногда под рукой не оказывается, а всякий уважающий себя моряк считает себя не менее почетным, чем какой-нибудь вице-канцлер или товарищ министра, то писать приходится на чем угодно - лишь бы видно было.

Конечно, приятно расписаться первым, только такое счастье нынче редко кому выпадает. Приходишь куда-нибудь в неведомую бухту - ее и на карте-то порой не сыщешь, - но, будь уверен, и здесь непременно увидишь что-то вроде: «Здесь был Петя». Или «Коля». И тогда, поскольку первым быть уже невозможно, нужно хотя бы как-то выделиться. И ребята стараются, выделяются из всех сил, оставляя память о себе. И Костя Пухов, а за ним и боцман - хоть и временный - Петин решили утереть носы последователям.

После получаса швартовых эволюций «Василий Буслаев» накрепко привязался к эстакаде, матросы раскрыли трюмы, подготовили для выгрузки снабжения стрелы, но неожиданно голубое небо над бухтой стало серым, с него посыпал снег - явление здесь привычное в любое время года, - и выгрузку пришлось отложить, прикрыв трюмы брезентом. После чего команда, естественно, задумалась над своим досугом. Костя Пухов, сразу после швартовки заступивший на вахту у трапа, коротал время в травле с местными грузчиками.

- А что, ребята, приличное заведение для отдыха нашего славного экипажа у вас тут найдется?

- Смотря какой отдых ваш славный экипаж предпочитает. Если с подогревом, то вон наверху стеклянный ящик - «Горизонт» называется, а если, скажем, кино, то это чуть дальше.

- Нет, кина у нас своего хватает, хоть вверх ногами, хоть задом наперед. А вот организмы прогреть… ты согласен, Женя? - Пухов зацепил проходившего мимо Петина. - Скажем нашим потом, что тоже на «Горизонте» практиковались.

- На каком горизонте? - не понял боцман.

- Да вот, оказывается, шинок тут такой имеется. В твоей Горловке, наверное, все забегаловки типа «смак» или «шматок», а тут – «горизонт». Как нахрюкаешься, так ридну степь до самого горизонту узришь.

- Ты брось свои дурацкие намеки. И вообще, не в названье дело. Главное - что под ним.

- Сходите - не пожалеете, - сказал один из местных. - Чего там только нет. Кроме разве варьете.

- Ну, варьете мы сами устроим, - опередил боцмана Пухов, но тот осадил:

- Твое варьете здесь вот, у трапа. И вообще, чем языком молоть, делом бы занялся - шкафут покрасил. Вахту с работой совместил - и время побыстрее пройдет. А мы с ребятами, пока выгрузки нет, сходим-таки до «Горизонту».

- Ну ты, боцман, и хват. Вы там будете водку кушать, а я тут службу правь да еще и шкафуты красить. Нет уж, пардон. Ты постой-ка здесь минуту, я - мигом.

Костя сбегал в каюту и через минуту впрямь вернулся - с книжкой в руках.

- Вы свободны, сэр, благодарю за службу. Можете теперь хоть до горизонту, хоть за него. А нам с товарищем Ремарком, - он потряс книгой, - и у трапа не скучно будет.

Через некоторое время почти вся боцманская команда, а с нею и машинная - свободные от вахт, - в пух и прах разодетые, потянулись по дороге наверх. А Костя Пухов, притулившись к надстройке возле трапа, погрузился в «Триумфальную арку».

Впрочем, чтение не мешало ему одновременно вести диалог с местными аборигенами. Он узнал, что скоро здесь заработает богатейший рудник, все будут жить в роскошных квартирах, что «аборигены» и не аборигены вовсе, а в большинстве приезжие со всего Союза. И пока здесь всех благ только вот этот ресторан да кинотеатр, да банька, а правопорядок и всякую власть осуществляют пожарные. Есть еще фельдшерский пункт - рядом с пожарной.

- Так что, если случится чего, даже кто рожать соберется, звони 01 - не ошибешься, - посоветовали Косте напоследок.

 - Так и сделаю, - заверил Костя и вернулся в книжку…


Всю ночь и почти до следующего полудня, не переставая, сыпал снег. Впрочем, и ночью и днем было одинаково светло. Вернее, сумеречно - из-за снега. Солнце только угадывалось в матовом пятне по-над сопками. Пятно это кружило по небу, словно за сопками в прятки играло. Только в послеобеденный час все резко изменилось. Снега как не бывало, заголубело небо, чистым ультрамарином засветилась бухта, и солнце, будто с него сняли матовый колпак, оказалось ярким и даже горячим.

Команда «Буслаева», не медля, приступила к разгрузке. Зашевелились грузовые стропы, заурчали лебедки, завертелся кран на корме.

Костя Пухов с полудня с повязкой вахтенного на рукаве опять маялся у трапа. Маялся и боцман Петин - видимо, сказывался вечерний поход в «Горизонт». Пухов опять сходил за книжкой и продолжил чтение Ремарка. Конечно, полезнее было бы английским заняться - им на время практики ворох заданий по разным предметам надавали. Но ломать голову над английскими текстами - разве это сравнишь с «Триумфальной аркой»?

Боцман Петин, с деловито нахмуренным лбом, несколько раз профланировал с бака на корму и обратно. Вот он в очередной раз выбрался с бака на шкафут - теперь с кандейкой голубой краски литров на пять в одной руке и маховой кистью на длиннющей рукоятке - в другой.
- Ты куда это, дракон? - спросил Пухов озадаченно. Корпус у «Буслаева» был черный, ватерлиния отбита красной киноварью, а голубая-то зачем?

- Да пойду, распишусь, - показал боцман «маховиком» в сторону сопки с ее насупленными «лбами».

- Е, а я-то и забыл совсем, - спохватился Костя. - Только ты голик прихвати да ветоши побольше. Болванов-то снегом залепило - краска плохо ляжет.

- У нас ляжет, - боцман подбородком ткнулся в грудь. За пазухой его куртки торчал большой ком ветоши. - Хотя насчет голика ты прав.

Он еще раз сходил на бак и уже в полном вооружении прокоцал сапогами по трапу, миновал эстакаду и домик диспетчерской на берегу и медленно, цепляясь за кустарник, полез в сопку.

Примерно через четверть часа Костя Пухов увидел, как над одним из выступов сопки завихрился легкий буран - боцман Петин приступил к работе. С минуту Костя смотрел туда, невольно улыбаясь, и вдруг, осененный шальной мыслью, сбежал по трапу вниз, затем на берег, одним прыжком перемахнул три ступени у домика диспетчерской и влетел во внутрь. Сидевший за перегородкой - как кассир в банке, стекла только не хватает - диспетчер, с переговорником в руке, равнодушно глянул на матроса. Телефон внутренней связи стоял тут же, на перегородке. Костя схватил трубку, набрал «01» и тут же закричал:

- Пожарная? Это с «Буслаева» говорят. Приезжайте срочно. ЧП у нас. Боцман тронулся. Не куда, а чем. Крыша у него поехала. Скалу подметает, красить собрался. Как только ни уговаривали. Но вы будьте осторожны, он, похоже, буйный.

- Что за бред? - спросил Пухова диспетчер.

- А вы выйдите на крылечко, сами и увидите, - ответил Костя и скоренько, как лист перед травой, вернулся на свою вахту у трапа.

Когда через три - четыре минуты наверху показался красный тарантас, запряженный двумя здоровенными битюгами, с четырьмя седоками битюгам под стать, в брезентовых робах и сверкающих касках, Костя собрал всех оказавшихся поблизости членов команды - «на представление».

Женя Петин, забыв про головную боль, самозабвенно хлопотал на выступе скалы и оказался застигнутым врасплох тремя громилами в брезенте. И хотя он, несмотря на видимую хлипкость свою, отбивался, как лев, и рычал так же грозно, схватка была короткой. Очень скоро боцмана, туго спеленатого, словно куль с цементом, плюхнули на телегу, и битюги, помахивая короткими, завязанными в узлы хвостами, потащили груженый транспорт наверх. Только слышны были крики боцмана: «Вурдалаки! Рвань каботажная! Развяжите! Я вас на паклю распущу!..»

Толпа на «Буслаеве», позубоскалив от души, хотя так и не поняв, что за представление ей показали, разбрелась, гомоня, по своим делам – кто к аппаратам и механизмам, кто по трюмам, а кто по «ящикам» - отсыпаться перед вахтами. И только у Кости Пухова «чесалась репа»: ведь боцман Петин по его, Пухова, вине попал в беду. Ничего себе, пошутил! Чем все это обернется? Надо срочно выручать боцмана! Но как?! Ведь Косте еще четыре часа у трапа торчать!

Выручать Петина не пришлось. Часа через два он сам вернулся на судно, измятый и злой, с лиловым фингалом под правым глазом.

- Степаныч, семь-восемь? – искренне обрадовался Костя появлению боцмана, в то же время готовый провалиться сквозь все палубы.

- Твоя шутка? – в голосе боцмана радости не слышалось.

- Извини, Женя. Не думал, что так получится.

- Ты откуда такой, Степаныч?! – изумленно спросил вышедший к трапу старпом.

- Из дурдома, - буркнул Петин, потирая глаз.

- Не понял. Из какого дурдома?

- Из нормального. Где психи сидят. Только там одного не хватает, - Петин покосился на Костю и прошел к себе в каюту.

Назавтра – уже выгрузка подходила к концу – на судно прибыл представитель местной власти, старший лейтенант пожарной службы. По его просьбе было созвано экстренное общесудовое собрание по поводу «произошедшего накануне инцидента». Шуму было много и смеху – тоже. Только двум «героям»» торжества было не до смеха.

К вечеру «Василий Буслаев» отвязался от эстакады и, выбрав якорь, потянулся к выходу из бухты, направляясь к следующему порто-пункту. Большая часть команды переводила дух после кропотливой работы. Костя Пухов перед заступлением на руль стоял один на кормовом ботдеке и смотрел на удаляющийся крутой берег с гранитными выступами-лбами. На одном из них еще различимо было красиво-голубое: «Здесь был «Вася. Буслаев»». Даты уже не было видно.

«Автограф» этот успел оставить перед отходом сам Костя Пухов. И как память о нем в его личном деле появилась запись о строгом выговоре «за ложное информирование властей».

- И поделом, - сказал себе Костя и, развернувшись кругом, пошел наверх, в ходовую рубку…