Колымчане

                КОЛЫМЧАНЕ

                ПОБЕДИТЕЛИ  и  побежденные!
Разношерстный народ подкинула на Колымские просторы Сталинская система после славной Победы в Великой Отечественной войне. Ощутимо поредело за военное лихолетье население этого края. Повымерли зэки первой волны. Уложил их в вечную мерзлоту голод, непосильный труд, жгучие морозы. Забрала война вольнонаемных специалистов и прибывших в эти края по комсомольскому призыву.
Прислала Система на перевоспитание очередную партию “винтиков” коммунистического рая. Среди них бывшие власовцы, националисты всех мастей от лесных братьев до бандеровцев и простых полицаев. Были “победители”, провинившиеся в эйфории  вседозволенности в освобожденных от фашизма странах,  или по прибытию домой. Были гражданские, получившие  за обычную бытовуху, вплоть “за колоски”. Были воры в "законе" и вне закона,  вольнонаемные инженера и служащие, охрана и прочее. Эта малая часть классификации людишек, собравшихся, в основном не по своей воле, для ударного коммунистического труда в суровом крае.

                Ударный труд  Кости Одессита.
Планов громадье! Партией поставлена задача, в кратчайшие сроки построить дорогу от удобной морской бухты Охотского моря до Омсукчана, а затем до основного колымского тракта Магадан-Хандыга.
В августе сорок пятого в тихий залив севернее города Магадан вошли корабли с пятью тысячами рабов. Красота поражала даже их потухшие глаза.
Берег вначале крутоват, но затем в виде ровной площадки полумесяцем, оконтуренной крутыми сопками. С левой стороны контур заканчивается скалой, стоящей обособленно от мыса и имеющей схожесть со слоном с опущенным в воду хоботом. Возле ушей каменного природного изваяния восседает мальчик – погонщик. Кажется, еще мгновение и слон поднимет свой мощный хобот и побредет в море купать ребенка.   
И вроде, как специально, время прибытия кораблей выбрано наиболее удачно. Именно тогда, когда яркие летние раскраски переплелись с сочными  осенними мазками. На сопках в арьергарде уверенно стоят короны бронзово-зеленого стланика, под склонами, искусно выкрученных прибрежным ветром - архитектором  расположились золотистые лиственницы. Словно под круговой защитой между лиственницами и стлаником скромно разместились кусты рябины, окутанные воздушными косынками, с  бордовыми, будто нарисованными лаком для ногтей, гроздями ягод. Вся эта прелесть возвышалась возле густого кружевного ковра из  предосеннего разнотравья, непролазных клумб  иван-чая,  зарослей жимолости, шиповника и другого мелкого кустарника. С одной стороны площадки, словно юбилейный рубль, поблескивало небольшое пресное озерко, из которого в сторону грозного рыка морского прибоя радостно бежал бойкий ручеек – щебетунчик.
Залив  в районе Вилитийской равнины, наверное, за такую броскую красоту и был назван “Пестрая Дресва”.
Вот с этого пятачка суровой северной красоты  для большинства прибывших зэков началась дорога в вечность.

До утра  корабли стояли на рейде, а с первыми лучами солнца началась массовая выгрузка. И работа закипела. В считанные дни были сооружены две зоны: первая -  из ряда аккуратных рубленых домиков для охраны; вторая - из бараков наспех слепленных из корявой местной лиственницы. Одновременно со строительством лагеря начались работы по прокладке дороги: где надо возводились мостики через бурные ручейки с водицей, словно слеза людская и мощные деревянные мосты через протоки и реки. Где требовалось на ломик, кирку и лопату вырубались в серых скалах хмурых северных гор площадки, а в низинах вообще выстилались рядком поперек дороги бревна из местной лиственницы и засыпались скальным грунтом, доставляемым на тачках. Нормы были жесткие, поставленные в прямую зависимость от суточного пропитания заключенного: выполнил норму - получай полную пайку, выполнил на 80 процентов - получай 80 процентов пайки и т.д.
Километровые участки дороги по требуемому  стандарту принимал лично “комиссионно” начальник лагеря, полковник Таланов. Он приезжал на служебном виллисе рядом с водителем сажал бригадира, ответственного за участок дороги, наливал и   сверху приборной доски машины ставил стакан водки. Так ехали они по сооруженному участку дороги. Если водка не расплескивалась, начальник разрешал  бригадиру ее выпить, если хотя бы часть выплеснулась - бригадира расстреливали.
Костя поскреб пятерней  затылок. - Вот какое испытание досталось нашему поколению. Вам сейчас легче, для вас главное помнить об этих ужасах и осознавать, в какой исторической местности проживаете.
- Я что-то не понял? – Направив свет своего светильника  на  Костю, спросил проходчик Сашка Капканец, - ты же вроде не сидел?
- Вот всегда ты такой въедливый, видимо все “заушники” такие наглые! – Беззлобно  проговорил Костя, одновременно намекая на заочную студенческую жизнь Александра.
Практически все в проходческой молодежно-комсомольской бригаде строящейся шахты “Кедровская” знали основные этапы  жизни  пятидесятилетнего бригадира и, когда он травил байки, просто улыбались.
Костя до войны в Одессе слыл классным вором-домушником.  Загремел бы он в тюрягу, к бабке не ходить, но началась война и Костю соответствующие органы поставили перед выбором: либо в зону, либо добровольцем в нашу непобедимую Красную Армию.
Костя выбрал второе. Прошел он всю войну в полковой разведке, дослужившись до старлея. А уж иконостас….  Любому на зависть, только боевых орденов пять штук.
Демобилизовавшись, Костя вернулся  в Одессу. Погулял несколько месяцев и, поистратившись,  не стал менять  свою специальность, а приступил к старым делам. Взяли его в конце сорок пятого, но, учитывая большие заслуги перед родиной сажать, не стали, а в начале сорок шестого сослали на Крайний Север.
Посмотрел Костя на все, что творилось в зонах на Колыме  и, резко пересмотрел свою жизненную позицию. Стал Костя передовиком в  ударном труде строителей коммунизма. Правда и здесь на передовом рубеже сумел пристроиться довольно удачно, бригадиром. Проходка горных выработок является высокооплачиваемой, но  наиболее трудоемкой и темпы работы многие не выдерживали даже в сорокалетнем возрасте, а Косте уже за пятьдесят….  Но он выбрал для себя определенный объем работ, связанный с доставкой в забой материалов. Суетливая работа, зато  половину смены на поверхности, потом спуск материалов в шахту и доставка до забоя в “козах” и вагонетках электровозом и всегда в первую смену. Главное в течение всего цикла можно часто отдыхать. А уже в конце смены он обычно оставался в забое с работающим звеном проходчиков и травил им байки.
- Там я, конечно, не сидел - продолжал свой рассказ Костя, - да я же вообще не сидел, а в те края попал в сорок  шестом и как раз по первости начальника лагеря  на виллисе возил.
- В охране, что ли состоял? - Попытался уточнить Сашка.
- Да какая охрана! Сам почти  заключенным находился. Один прокол и загремел бы по другую сторону колючки. Ну и зараза же ты Сашек. - Ругнулся очередной раз Костя, а про себя подумал: “Да….! Молодежь уже нашего брата не понимает и насмехается. Вот закончим проходку штрека и пора  мне на пенсию…”.
Лукавил Костя! За ударную проходку и досрочное завершение работ по строительству шахты корячилась бригадиру Звезда героя.
Не оценили. За героический труд дали Косте ТКЗ (орден Трудового Красного Знамени). Расстроился Костя и действительно ушел на пенсию, а его никто и не держал.

                Правда,  о Быченкове – Егорове.
Крепильщика Николая Теряева временно направили машинистом конвейерных установок. В ту ночную смену он только начал зачищать от штыба приводную головку конвейера как подошел горнорабочий очистного забоя Егоров и спросил: - Слышь! Николай у тебя куска цепи и серьги не найдется? Надо лебедку закрепить, а в нише ни черта найти не могу.
Николай слегка смущался Егорова. При встрече он всегда тушевался, вспоминая, как оконфузился перед ним. Его, тогда еще начинающего трудовую деятельность в шахте, мужики подговорили обратиться к Егорову  так: “Эй, носяра! Уточни фамилию свою Быченков или Егоров ты?”.
Егоров выслушал слова молодого неразумного шахтера и, что-то буркнув,  ушел. А мужики, уговорившего Николая обратиться к Егорову с такими словами, громко и долго ржали. Это гораздо позднее  Николай узнал, что только за первые слова, которые он сказал  Егорову, в зоне запросто мог  получить от него заточкой в бок. Нос у него действительно был гораздо солиднее хозяина. Сам он маленький, тщедушный, а вот нос…!
Пока Николай суетился возле забута, вытаскивая из-под затяжки цепь от скребкового конвейера и соединительную серьгу, Егоров терпеливо ждал рядом. И вдруг началась общая посадка кровли отработанного пространства четырех камер.
Николай вжался между крепью, а Егорова, словно пушинку вместе с угольной пылью, штыбом, мусором, волной воздуха кинуло за приводную головку конвейера и вдобавок накрыло конвейерным рештаком.
Когда закончилась посадка и, колебания воздуха прекратились, Николай подскочил  к Егорову, откинул рештак и спросил: - Живой, все цело?
- Живой вроде, - ответил Егоров, - вот только каску оторвало от коногонки и закинуло куда-то.
- Ладно, ты ищи ее, а я наверх. По  очистным камерам пробегусь,  живы ли ребята там?
Николай быстро промчался по сборной печи, заглядывая в каждую камеру и лебедочную нишу. Все устья камер с одной стороны были основательно  запечатаны глыбами породы. ГРОзы, слава богу,   все в добром здравии, только слесаря дежурного основательно потрепало, да  горнорабочего Антона, но они самостоятельно подались на-гора.
Николай вернулся к пересыпу. Егоров сидел на ящике с инертной пылью и методически раскачивал головой в вязаной шапочке, но без каски, видимо не нашел.
- Что плохо тебе, ничего не повредил, а? – Спросил еще раз Николай.
- Да вот все удивляюсь. Опять живой! Уж сколько за жизнь треклятую предвестников смерти было не перечесть.
Николай прошел вперед по штреку и в метрах тридцати обнаружил слегка помятую каску Егорова. Он отдал ее хозяину, но тот безучастно крутил ее в руках даже не взглянув. И вдруг начал рассказывать. Видимо экстремальная ситуация всколыхнула в тайных загашниках его души  наболевшее, вновь открывая кровоточащие раны.
- Николай! Наверно не случайно мы с тобой живые остались? Предупреждает нас Всевышний. А с другой стороны меня он можно сказать с начала войны предупреждает и наказывает за непослушание.
В сорок втором мы стояли  на высотках подле одной деревеньки, которая гусаком вытянулась в сторону немецких укреплений. Немец активности не проявлял, и мы тихо сопели в своих окопах, и от тишины этой стали немного расслабляться. В один прекрасный день вызывает меня командир взвода и говорит: "Слышь, Андрей! Комроты нам с тобой боевое задание дает. Бери из своего отделения надежного бойца и айда в деревню за самогоном”.
Прихватили мы с собой тушенки, соли, сахару сели  на трофейный мотоцикл с люлькой и махнули в деревню. В первой избе нам объяснили, что самогон держит только дед Василий на другой стороне деревни. Делать нечего поехали поближе к немцам. Дед сидел на крылечке и вроде даже не удивился нашему приходу: “Чего вам ребятки”? - Спрашивает.
-Нам бы самогончику, мы заплатим! - Отвечаем хором  и показываем вещмешок с дефицитным товаром. Ну, проходите в избу,  попробовать надобно товар, вдруг хорошим не покажется, будет у меня на душе грех.
Широким жестом приглашает  дед, а сам суетится, глаза блестят и от нашего вещмешка оторваться не могут.
-Некогда нам дед, сам понимаешь... служба!
-Негоже солдатушки не попробавши брать, не по-людски это.
Делать нечего вошли мы в горницу. Дед пошукал в кладовке выносит бутыль мутной жидкости, плеснул нам первачка, поставил бутыль по середине стола, миску квашеной капусты, вареной картошки: “Угощайтесь родимые, а я вам пока бидончик огненной водой наполню”.
Дед куда-то на улицу вышел. Потом заскакивает в избу, бледный весь, бидончик  в руке трясется, самогон расплескивается: “Соколики бегите, немцы”!
Мы шасть из избы. Я с бидончиком в люльку. Да, куда там. Они первой же очередью командира взвода и моего солдата  сняли. Руль у моего бойца свернулся влево, и  мотоцикл аккуратно так перевернулся только слегка примяв меня в люльку, даже полбидончика самогона осталось. Немцы меня тепленьким, с прохладным самогоном и захомутали. Ржут главное, бидончик отобрали, пьют огненную воду, брызжут мне в лицо, словно на рубаху перед глаженьем.......
Промантулил я по их лагерям всю войну, высох весь, но жизненной силы не утратил. А уж когда войне шею свернули, да нас в лагерь для перемещенных временно определили для  проверки личностей, я  вообще духом воспрял, всем телом чуял, что скоро домой. Но не тут то было.
Сосед у меня по нарам такой тихий с вкрадчивым голосом попался: “Ну что, - говорит, - служивый домой скоро”.
Я радуюсь, аж конечности немеют: “Домо...й”!
- Ты мне лучше скажи служивый, а как тебя в плен то взяли?
- Так и так! - Отвечаю.
- Побеги были, или хотя бы попытки?
- Нет!
- В лагерях какую службу нес?
- На общих работах, а в конце войны в столовой уборщиком пристроился.
- Да...., плохи твои дела. Минимум на восстановление Донбасса лет на десять  упекут.
Испортил мне поганец настроение. А когда я совсем закис он и предложил мне фамилию другого пленного взять. Это теперь я прикидываю, что он мне свою фамилию гад подсунул, а сам за того, про которого рассказывал, спрятался. Но разрисовал все очень правдиво. Говорит, что знал этого человека, взяли его в плен контуженным, у него три  побега и жил до войны он в глухой смоленской деревеньке, которую сожгли немцы, родственников у него нет. Шлепнули его после третьего неудачного побега. И главное эта сволочь, сосед мой по нарам,  утверждал, что очевидцем был расстрела.
Запугал меня сосед опасностью попасть опять на нары, вот и поверил я ему.  Убедил он меня, я и ляпнул на проверке рекомендованную фамилию. Это потом уже, когда допросы  с пристрастиями начались, я  на отступную пошел, но только себе напортил. Оказался Быченков предателем. Его в лагерях внедряли к подпольщикам или готовящимся к побегу. Вынюхивал он все, а  потом  сдавал мужиков немцам. Вынудили меня чужой фамилией подписаться, спасло только то, что военные действия уже прекратились, а по условиям мирного времени  меня не расстреляли. Но зато дали по полной программе:  двадцать пять и пять  Колымы, да еще пять поражения в правах…..
Прибавил я по дурости своей  четверть века лагерей, и винить вроде некого. Восемь лет отсидел, да червонец свою фамилию возвращал. Слава богу, что теперь хоть детям  настоящая моя фамилия  останется и то хлеб.  Может у них жизнь лучше  получится?

                Плацдарм  бульдозериста Семена Кривошеина
Решето ночного Колымского  неба затянулось морозной дымкой. Ртуть в градуснике опустилась ниже пятидесятой отметки и там замерзла.
Бульдозерист Семен Кривошеин оттолкнул конус угля от течки, подогнал бульдозер к тепляку, где располагалась слесарная, поставил на малые обороты бульдозер и вошел в помещение.
- Теперь время есть и чайку попить и погреться, - сказал он вроде как, оправдываясь и, добавил: - Что это за работа. Час  поработал, два отдыхаешь. Вот у нас на прииске, такой лафы не было. 
Он мазутными руками взял с верстака мятую в грязной обвертке карамельку, развернул, аккуратно  положил ее в рот и стал аппетитно запивать  жидким чайком. Попив чаю, закурил и, стрельнув взглядом на молодого вертлявого ученика слесаря Сергея Гармаш и пожилого степенного слесаря-ремонтника Венциса Страйгене, не спеша возившегося с  разобранной коробкой передач от "дэтешки", начал говорить.

- Мне все говорят, что я молодо выгляжу, а я ведь с сорок второго в пехоте прошел, до исполняющего обязанности командира роты дошел, но на Одре у Зелена-Гура споткнулся.
  Моей роте была поставлена боевая задача, с ходу занять плацдарм на другом берегу. Подошли к берегу, и я  даю команду: - Рота! За Родину, за Сталина, вперед! И сам первый в весеннюю реку бух…,  а плавать то не умею. Побарахтался у берега минут десять, да выбрался обратно, благо хоть табельное оружие не утопил.
Быть мне в штрафном батальоне или в этих краях досрочно в землю лечь за невыполнение приказа командования, но рота моя задачу выполнила, потому меня только разжаловали. Войну я закончил старшиной.
Семен замолчал. Еще раз глянул на Венциса и добавил: - Ну да!  Кому я жалуюсь?  Мы же с тобой Венцис по разную сторону баррикады были. Ты,  на сколько я слышал, в литовском легионе состоял, и вроде, говорят, офицером был. Но я не в претензии. Кто из нас прав, кто виноват, время показало. Вон твой дружок Антон, - Семен махнул рукой в сторону главного наклонного ствола, по течки которого с грохотом сыпался уголь. - В шахте, как проклятый раб вкалывает, а говорят, что разведшколы у себя и у немцев закончил?   Здесь, в этих суровых краях  наши судьбы состыковались и уж никуда не деться. Надо находить точки для соприкосновения и понимания.
Венцис промолчал.
Семен, понимая, что не ту тему затронул, переключился на другую:
- На прииске бульдозеристы вкалывают до умопомрачения это точно. Двенадцать через двенадцать и все время с опущенным отвалом на бульдозере. Зато зарплата не в пример шахтной.
- А что же там не остался,  раз зарплата большая? - Съязвил Сергей.
Семен хмуро глянул на шубутного Сергея. – Ты, я так понял из двоечников,  которых после восьмого из школы вытуривают. Так не елозь здесь, а учись у опытного слесаря надежной мужской профессии, в жизни пригодится, без куска хлеба не останешься, - указывая на Венциса, проговорил Семен, потом махнул рукой и добавил: - Хотя толку от тебя я гляжу ни на грош. Как у нас на фронте старшина один говаривал: “Вон у артиллеристов лошадь пять лет пушку таскала, а стрелять так и не научилась”.
Сергей захихикал, достал пачку сигарет, закурил.
А Семен уже серьезно стал говорить в свое оправдание.   
- Да вот обстоятельство так сложились, что вынудили меня уйти с прииска, но я не жалею. Я ведь на прииске в Ягодинском ГОКе бригадиром бульдозеристов состоял.
Наша бригада ближе к весне стала готовить полигон для промывки песков, к лету на такой площадке пески быстрее оттаивали. После того как мы расчистили  от снега и кочкарника  площадку и стали вгрызаться в вечную мерзлоту, то открылась нам страшная картина: вся вскрытая площадь была завалена голыми трупами, и нож бульдозера срезал с них выступающие части лиц, рук, ног. Части тел собирались впереди отвала и вращались вместе с мерзлым торфом и льдом.
Мы всей бригадой возмутились и отказались от такой работы. Пошли по начальству и  вынудили руководство прииска принять решение о приостановке варварских вскрышных работ.
Вечная мерзлота безвестные трупы заключенных ГУЛАГа сохранила до наших дней в первозданном виде,  как будто  вчера  закопанных, но кому они были нужны в реальной действительности? Может руководству прииска или комбината, от которых  требуют только план? Они даже о живых трудягах не успевают задумываться.
Может нашей бригаде? Для нас этот конфликт  с руководством  обернулся развалом коллектива, и мы в глазах окружающих приобрели известность, как жалобщики, лентяи и  скандалисты. В конечном итоге мы только значительно ухудшили свое   материальное положение,  о моральной стороне  вообще не говорю....
А может руководству области, или страны нужны были еще не обглоданные северными хищниками или съеденные червями человеческие тела? Сколько таких импровизированных могил по матушке России удобрили и без того плодородную земельку, в том числе и в районах рискованного земледелия? Да...., хреновая начинка в историческом Российском пироге двадцатого  века!
Вот вам итог чего мы добились! В мае на то место руководство прииска направило  неприхотливую рваческую старательскую артель. Они весь этот слой с мертвыми телами сгрудили в ложбину, прикрыли торфом и  за сезон  на том бывшем кладбище намыли больше двух норм золота на каждого. Вот радовались, наверное.
А я вот здесь, у вас! – Закончил свой рассказ Семен, показывая на себя пальцем и глядя на Сергея Гармаш, - но не жалею абсолютно.
Венцис Страйгене оторвался от кропотливой работы, старательно вытер ветошью руки, заварил свежего чая, достал аккуратно завернутые пакетики с карамелью,  печеньем и пряниками, разложил на развернутую на верстаке старую газету и  уважительно предложив бульдозеристу: “Попей свежего чайку Семен”.

                Свобода  и любовь  по колымски.
Красивая цифра пять. Прямо завораживает она нас, видимо не даром  в учебных заведениях страны эта цифра, принята высшим балом при проверке знаний. А пятак под пятку на счастье или приложить его на фингал под глазом?
Именно в пятидесятых - на Колыме начали освобождать зэков, сидящих по пятьдесят восьмой статье. “Политические”, поэтому освобождали в основном мужское население лагерей. А вот те, кто во время войны на стороне врага с рвением служил, тех тоже освобождали, но без права выезда. Проще говоря, паспорта не выдавались. Народ расселялся  возле шахт, приисков, ремонтных заводов и мастерских по всей Колымской трассе, обычно в тех местах, где сидел.

        Это были самые исполнительные, молчаливые работники и дома вели себя тихо. Свободный труд, свой угол, возможность потреблять алкоголь, иногда посещать клуб для просмотра кинофильма, если подвезут пленку, заниматься рыбалкой, сбором грибов и ягод. Вот, пожалуй, и вся реальность и радость освобождения.

В это время для  вольнонаемных специалистов наступил совершенно иной этап жизни. Престижность представительниц прекрасного пола, из-за их малого количества, возросла стократно. Некоторые незамужние быстро сориентировались и стали за значительную плату устраивать вечера стриптиза в колымском варианте. В жилом  помещении вечером собирались одинокие мужики, пили вино, курили, слушали пластинки, а перед ними женщины снимали свои грубые одежды. И мужикам, десятилетиями не видавшим мягких желанных женских тел,  вполне хватало для выделения  влаги не только из носа и рта.

Горный инженер Николай Иванович Васев не доверял своей жене. Он понимал какая обстановка сложилась в шахтном поселке. Пока большинство рабочих находилось в звании зека, все вроде бы обстояло нормально. Пригнали из зоны шахтеров, после работы отправили обратно, тишь и благодать. А вот, когда   они поселились по соседству, Николай Иванович потерял покой. Он стал замечать блудливые искорки в глазах своей жены. Она  стала тщательней следить за собой, сняла свой засаленный халат, сменив его на облегающее тело новое платье. Жена не работала, а вела домашнее  хозяйство, времени вагон,  действительно загуляешь.

Стал Николай Иванович, уходя на работу, закрывать жену в квартире на замок и всегда с пустым помойным ведром в кладовке. Дома тогда были приземистыми одноэтажными хибарками, с маленькими, наглухо запечатанными оконцами  и миниатюрными форточками в них. Сантехнические удобства имелись на свежем воздухе в виде обычной  деревянной уборною с двумя отделениями. Такие дома  сохранились  до наших дней. А по круговым отметинам на ягодицах у женщин, от длительных посиделок зимой на помойных ведрах, их земляки узнавали на южных пляжах. Когда инженер приходил с работы, он выпускал  жену по естественной надобности в туалет, и вот там она успевала ему  наставлять рога.
 
Открылось это случайно в один прекрасный день, когда у инженера после посещения шахтерской столовой произошла “авария” с животом.  До дома он не чувствовал, а дома прихватило. В ожидании возвращения жены из туалета он немного помаялся, прохаживаясь из угла в угол и сжимая ноги, вызывая этим резкие боли, урчание и бульканье в животе. Но природа взяла верх.  Не дождавшись возвращения жены, он сам ломанулся в соседнее отделение колымского клозета и..., прослушал заключительную арию сексуальной туалетной оперетты.

Нарушение баланса между мужчинами и женщинами порождали нежелательные реакции, и даже трагедии в Колымских поселках. И вот когда прошел слух, что будут массово выпускать из женских лагерей, одинокие, истосковавшиеся по женской ласке мужики, начали дежурить у ворот этих лагерей. Смешно до слез, но даже ночами дежурили. Каждый холостяк готовил  гнездышко: наводил порядок в своем месте проживания, организовывал постирушки, заготовлял продукты, припрятывали деликатесы, некоторые даже женскую одежду покупали.

И день икс наступил. Каждый греб в охапку более менее понравившуюся женщину (хотя б по возрасту большого разрыва не было) и тащил в свои “хоромы”. Кто был посильнее, моложе, порезвее, тем достались молодые и красивые, а вот таким, как Егорову  - с дефектами и постарше.  При росте метр с кепкой Егорову досталась на голову выше худая одноглазая тетка лет на пять старше его, а потом, с годами,  она еще и растолстела и стала похожа на чемодан.

Некоторые, со временем насытившись сексом, тихо расстались, но большинство сохранили семейные узы, обросли детьми, общим скарбом и   остались заложниками Колымы. Позже “прибалтам” разрешили краткосрочные отпуска в свои республики для решения семейных проблем. Они практически также, из-за дефицита времени, не слишком то, разбираясь, брали из многодетных семей и, как правило, без кормильцев, слегка повзрослевших девчушек и привозили в колымское "царство".
Демографическое равновесие восстанавливалось очень долго. В шахтерских поселках, оно не восстановилось вообще.


                Последний, из второй волны.
Сашка Капканец в Колымские долгие зимние времена  боролся с тоской и приступами безнадежности. Его изводили суровые длинные зимы, тяжелый посменный шахтерский труд, отсутствие нормальных цивилизованных культурных мест для полноценного отдыха. Спасало Александра  учеба в Московском институте на заочном факультете. После второго курса стали обязательными полугодичные сессии  и зимой Александр на месяц, а иногда и на больший срок выезжал в среднюю полосу. Этого заряда ему хватало продержаться до лета, но период перед зимней сессией был ужасно длительным и, душа его изнывала, страдая тоской.
И в тот короткий зимний день Сашка Капканец  стоял в ожидании рейсового автобуса у неказистого окна на остановке Старого Кадыкчана. Остановка представляла собой маленькую дощатую засыпную хибарку из одной комнатки с грязным, устеленным окурками  вперемешку с грязью, плевками и соплями, полом. В остановке была слегка плюсовая температура. Сашка, чтобы не прозевать рейсового автобуса, пытался сквозь замерзшие стекла окошечка, больше похожего на амбразуру, разглядеть в морозном тумане, укатанную машинами заснеженную дорогу. 
Кроме Александра в остановке обитал еще один «пассажир». На Колыме  их называли не иначе, как бывший интеллигентный человек, а сокращенно бич, с большой буквы. Это подобие человека было одето в тон пола настоящей остановки блестящий от грязи и высохшей на рукавах слюны и соплей, драный полушубок. Гармошкой на нем сидели сальные ватные штаны и стертые до дыр, видавшие не мене чем конец сталинской тирании, валенки. У таких подобий человека трудно определить возраст, но этот явно тянул ближе к шестидесяти.
  Бич сидел на единственной липкой от грязи скамейке, приставленной к противоположной стороне, и что-то бормотал  себе под нос. Затем он очнулся из полузабытья, мутным взглядом осмотрел помещение и сфокусировал свой взгляд на Александре. Глаза  его  приняли осмысленный вид, а лицо  скривилось в подобии улыбки: «Слышь парень! Ты не смотри на меня с таким омерзением. Были и мы когда-то рысаками, ядрена вошь. Я в сорок пятом самым молодым деканом в институте числился, из армии даже отозвали. Биологию в то время преподавал, мне прямая дорога  в доктора наук и  академики была. Это потом жизнь скрутила за язык мой длинный. Дай мне пару рублей, и я тебе такое стихотворение поведаю, что ты в жизни подобного не слышал и вряд ли когда услышишь».
Заинтриговал Сашку бичара, и он ему ответил, что в наличии имеет только рубль с копейками, а  еще надо до дому добираться, но рубль протянул.
Эта братва обычно не попрошайничала. Они, как правило, перебивались случайными заработками, типа разгрузки товара в магазинах или сдавали бутылки, но Сашкиного соседа по остановке видимо припекло. Глаза его загорелись, он почти вырвал злосчастный рубль и кинулся в магазин.
Бич резво вернулся   с литровой банкой воды. Он в помещении нашел еще одну банку, грязную, забитую окурками, вытряхнул  из нее мусор, слегка сполоснул,  достал из кармана треугольную бутылочку уксусной эссенции и начал колдовать.....
- Когда стихотворение то расскажешь, - буркнул Александр, наблюдая за  манипуляциями бича с двумя банками и уксусной эссенцией.
Бич осторожно отставил банки и заговорил: «Сейчас, пока пойло подоспеет, я тебе перескажу, студент один мой написал, а может я сам. Не помню автора».
Бич встал, голос его дрожал от какого-то внутреннего волнения или просто от постоянного похмельного синдрома. Он так и начал декламировать дребезжащим простуженным голосом, вздрагивая всем телом, неестественно задрав голову, подбоченясь грязными, словно в перчатках распухшими руками. Закончив говорить, он залпом выпил горючую смесь, крякнул и вернулся в прежнее положение на скамье, сознание  вновь спряталось  в грязную голову бича.
Александр удивленно уставился на подобие человека и замер в ожидании неминуемой его кончины.
А бич посидел еще минут десять, затем резко встрепенулся, скинул с головы слипшуюся от грязи разодранную кроличью шапку, обнажив желтую, как бильярдный шар голову и выскочил на улицу.
Александр остался в одиночестве  прокручивать в мыслях услышанное стихотворение и, пытаясь запомнить, чтобы  потом дома записать.
Добавляя выхлопными газами над дорогой тумана, к остановке подкрался  автобус. Александр заспешил к нему и, хотя  торопился, но краем глаза заметил, что бич сидит на завалинке автобусной остановки с непокрытой головой, его желтая гладкая лысина   была потной, и от нее обильно валил пар. Это в пятидесятиградусный то мороз?
Александр ехал домой в поселок Арес и всю дорогу вспоминал рифмованные слова, сказанные странным подобием человека, но когда приехал, то записывать не стал; запомнил на всю оставшуюся.…
Прошли годы. Александр окончил институт и, поработав немного горным мастером на шахте, вернулся в свой родной Донбасс. Тоска перестала его мучить, он остепенился, женился, сделал неплохую карьеру, став начальником производственного управления объединения, но  слова бича вспоминались.
Если бич о себе говорил правду, то его поведение в реальной жизни означало протест. Протест системе, протест человеческим законам жития, протест самой разумной жизни. Он в труднейший период своей жизни сломался, не прошел испытание и опустился. Опустился до безобразия, до потери почти всех человеческих  качеств. И в этом виде он выглядел живым примером слабоволия, но не слабоумия и потому слова бича будоражили душу Александра.
Сначала этот наивный набор слов  забавлял Александра Капканца, затем, с годами, он стал находить в них новые значения, иные свежие оттенки. Накапливая жизненный опыт, все острее и острее чувствовать, что это не просто набор слов, а соединительная формула между жизнью  и смертью, а может еще больше - молитва для продолжения бытия, для борьбы за существование, смысл жизни и смерти. В тяжелые времена эта формула вставала перед глазами и, прокрутив ее в себе, Александр чувствовал облегчение. Слова, произнесенные практически уже не человеком, а непонятно каким существом, становились магическими для Александра.  Вот  как  звучат они, спустя двадцать лет:
Что человек! Винтик в механизме бытия.
Внутри начала и конца во времени вращаясь,
                страдает маленькое Я.
Да, человек! Ты царь природы, бог прогресса.
                Весь мир у ног твоих....
Что выше?   Выше   МЕССА!
Свободу, власть ты ощущаешь.
          А главного не  понимаешь….
          Код  жизни  в генах  заключен.
Нейроны скованы в границах.
Руководит всем этим   ОН!
А кто? Ты прочитай на лицах.
На  лицах  тех,  больных  детей,
                уродов, нищих у церквей.
У мертвых в цинковых гробах.
И осознаешь смерти страх!


                ПОСЛЕДНЯЯ   ВОЛНА   на  Колыме!
Третьими  были совершенно другие людишки. На высвобождаемые рабочие места  двух предыдущих людских этапов стали прибывать, в большей своей массе честные труженики, не умеющие воровать или приворовывать, но и не желающие жить в нищете, платящие алименты, просто романтики.
Ввели на Севере вместо прогрессивной оплаты труда коэффициенты и надбавки за длительность проживания, заполнили магазины тряпками и продуктами. Снялся народ с насиженных мест и двинулся в суровые места за лучшей долей. Как мало человеку надо было в социалистической реальности? Поманили рублем и он рад хоть в “полымя залезть”.
Колымские места начали осваивать вольнонаемные, да так что устроиться на высокооплачиваемую работу стало проблематичным. В шахтерских краях преобладающим населением стали выходцы с Украинского Донбасса.
Работа, семейная жизнь, взаимоотношения людей на Колыме - это все распространенная на просторах России проза.
Много народа привезло с собой или здесь подверглось заразной эпидемии рыболовства и охоты. Работа, семья у них перешли на второй план. Общение с первозданной природой стало наивысшим смыслом их жизни. Многие ради этих увлечений оставались в суровом крае. Как говорится: «Если работе мешает рыбалка, то оставь  работу». Вот и про этих людей  разговор.

                Олигарх  Виктор Редкокаша.
У Виктора Редкокаши настало время осуществления самой главной мечты. Всю свою жизнь он страстно желал накопить такое количество денег, чтобы потом на всю оставшуюся…..  И все для этого делал: учился и познавал все премудрости бухгалтерского учета, работал. Пятьдесят тысяч рублей именно тот минимум, который хотел накопить Виктор. В шестидесятых-семидесятых годах заработать такую сумму было почти из области фантастики, но потому мечта  требовала полной самоотдачи и наивысшего упорства в достижении цели.
Будучи бухгалтером, он старательно изучал проводку средств от  реализации готовой продукции, их возвращение  в виде приобретенных товаров, то есть все нюансы дебета и кредита. И познав, начал крутить вот из-за этого и погорел в конце пятидесятых, получив срок на полную катушку с конфискацией. Ведь главное, мечту почти осуществил. Курс денег тогда еще один ноль имел, и Виктор почти накопил пятьсот тысяч, а вот  вовремя остановиться не смог. Взяли Виктора соответствующие органы и загашник его нашли. Не повезло!
А  складывалось  все прекрасно. Устроился на мощный завод, быстро сделал карьеру. За три года прошел путь от счетовода до главного бухгалтера. И не растерялся перед пузатыми, довольными начальниками, быстро нашел взаимопонимание с руководителями трех предприятий – одного поставщика и двух потребителей продукции завода. Пошла копеечка, вот уж не повезло…..
Отсидел свой срок Виктор на Колыме и, прочувствовав на собственной шкуре свой промах и недальновидность, рисковать больше не стал, а решил   заработать желаемую сумму честным путем. После освобождения из лагеря остался он на Колыме, устроился на шахту “Кадыкчанская” крепильщиком, затем окончил курсы мастеров-взрывников. Работа не пыльная, можно сказать самая интеллигентная из рабочих шахтерских профессий. Цикл мастера-взрывника заключался в производстве взрывных работ в забоях у проходчиков и в камерах у ГРОЗов. Время на это отводилось не более половины смены. В летние периоды, например Виктор, успевал после работы съездить на своем стареньком мотоцикле за грибами или ягодой и сдать дары природы в  кулинарию при ресторане, а мужики в это время только со смены возвращались.
Каждый год осенью Виктор брал очередной отпуск, хотя многие колымчане годичные очередные отпуска копили зтри года. Такая льгота была только у северян. Отработал два с половиной года и отдыхай, балдей целых шесть месяцев. А Виктор каждый год, получив отпускные, отправлялся на прииск к золотишникам и подрабатывал там бухгалтером. Там, он за   свои законные отпускные дни, успевал произвести расчеты артельным бригадам и сам заработать приличную сумму за аккордный подряд.
А вот в зимние времена Виктор на работе  не  упирался, берег силы. Пашут проходчики, скинув свои ватные куртки на сквозняке и холоде: расчищают место для бурения в забое, обуривают его, заряжают аммонит, протягивают звонковку, снимают троса от лебедки и часть вентрубы, чтобы взрывом не порвало. А в это время Виктор, сидя на противопожарном ставе в устье штрека, накинет на себя несколько курток проходчиков и сидит нахохлившись. Своей задачей он считал только  детонаторы в аммонитные патроны вставить, да к взрывной машинке звонковку подключить  и после предупредительных звуковых сигналов машинку крутануть.
Звеньевой Сашка Капканец частенько ему предлагал, мол, давай Виктор возьми лопату, погрейся, покидай породу на перегружатель? На что Виктор неизменно отвечал: «Не…. дорогой Сашок! Я лучше дрожать  буду, пока не согреюсь». Или: «Если хочешь поработать? Ляг, поспи и все пройдет».
Сашка не мог понять такого отношения к работе. Сам он вкалывал до упаду. При этом, не надо забывать, учебу в институте на заочном, общественные нагрузки на работе? Времени на сон не всегда хватало.
Виктор ближе к шахтерской пенсии, то есть к пятидесяти годам, стал наиболее прижимист. Начал он ходить вне работы исключительно в  шахтерской спецодежде, экономя деньги на приобретение тряпок. Продал свой старенький мотоцикл, чтобы деньги на бензин не тратить и собрал из старья велосипед для сохранения прибыли от сбора «даров природы». Он очень умеренно стал питаться: обедал в шахтерской столовой, в меню завтраков и ужинов  входили черный хлеб и частенько пустой жидкий чай; в выходные дни либо бесплатно столовался  у вдовушки Нинки Нестеренко - поварихи шахтерской столовой, либо находился на вольных хлебах, сидя целыми днями  в своей комнате  шахтного общежития.
Нинка  подкармливала скупердяя, рассчитывая выйти за него замуж. Как не крути, а мужик обстоятельный, не пьющий, не курящий, экономный.
Она ему часто намекала на постоянную совместную жизнь, но он осторожно отнекивался, ссылаясь на свою мечту. Нинка в то время  только взяла сорокалетний рубеж, и вопрос уютного семейного гнездышка ее еще волновал. В молодости она попала в аварию, и у нее был перебит нос, как у боксера. Сама она стройная и лицом ничего, а вот нос все портил, и жизнь ее всю перекорежил. На месте перелома была вмятина, с синим шрамом, ничем не прикроешь, так как на «лицевой стороне» находится и вроде как показателем запущенного сифилиса представляется.
Когда Виктору Редкокаши оформили пенсию, и он уволился с шахты, Нинка решила проявить настойчивость. Виктор был зажат в угол, и от него потребовалась  конкретность  в вопросах совместной жизни.
- Да ты знаешь, - бормотал в оправдание он, - я ведь деньги хранил в банке и сейчас все перевел в банк на родину в Ворошиловград. Я хотел лето поработать на прииске, чтобы себе на дорогу и нормальную одежонку заработать. - Потом помолчал и промямлил: - Нам на дорогу.   
Нинка  женским чутьем поняла, что мужик ускользает. Если уедет на прииск, то уже вряд ли вернется на шахту, а напрямки рванет на свою злосчастную родину. Тут уж она взяла быка за рога, вернее Виктора  за грудки и поставила вопрос ребром.
Короче  уволилась Нинка и собрала свои пожитки для отъезда. А еще на расчетные купила она Виктору более менее нормальную одежонку: костюм, рубашку, шляпу, плащ, полуботинки, носки и носовой платок, черт возьми, наконец! Купила она до Москвы  на свои кровные и билеты на самолет.
            - Я тебе все верну. - Уверял ее  Виктор, - как только приедем, верну.
  Возможно,  и вернул бы, только дорога до Ворошиловграда слишком тяжелой получилась. На автобусе они добрались до районного центра город Сусуман, затем для экономии на другом автобусе четырнадцать часов до Магадана, хотя самолеты местной авиалинии тогда уже летали.
В те времена рейсы из Магадана до Москвы были с посадкой для заправки в Красноярске. Пять с половиной часов до Красноярска, тридцать-сорок минут на заправку и пять  часов до Москвы.
Не удалось Виктору преодолеть этот рубеж, сказались его спартанская жизнь и отсутствие опыта перелетов на самолете. На Колыму Виктора этапировали с порта Ванино до Магадана на корабле, так что на самолете первый раз в пятьдесят лет получилось. Не выдержало сердце, и скончался он в городской больнице Красноярска.
А Нинка вернулась снова на Колыму, хорошо хоть заведующая столовой место работы сохранила.

                Официант поневоле.
В диспетчерской шахты существовал импровизированный небольшой мужской клуб. Здесь у дежурного во время третьего наряда, особенно в зимние вечера, собирались: слесарь участка вентиляции Иван Григорьевич; сменный инженер, который принимал наряды у горных мастеров; заходил я - заместитель директора по производству; иногда послушать байки или самим рассказать, на несколько минут, заглядывали главный инженер, главный технолог, начальники участков энергетик и механики.
У слесаря Ивана Григорьевича для северных краев был сложный маршрут. Он, при любой погоде, обходил вентиляторные установки  шахты чистил их ото льда и мусора, смазывал, короче обслуживал, а, вернувшись в конце смены, в диспетчерской заваривал крутой чай, отдыхал и отогревался, мирно беседуя с дежурным диспетчером. Жгучие колымские морозы укатали Ивана Григорьевича, свалив его в простуде на амбулаторное лечение.
Начальник участка вентиляции вынужден был договариваться с главным механиком, чтобы обязанности Ивана Григорьевича возложили на другого слесаря. Выпала «честь» подменять  Владимиру Есипенко - мужику с явной ленцой. Он сразу же ополовинил маршрут предшественника и исполнял работу неспешно, заглядывая в мастерские, гаражи и теплушки на техкомплексе, то есть  места, где бытовала плюсовая температура, и обследовал за смену менее половины вентиляторов. За эту хитрость и медлительность  диспетчер Лев Викторинович Мыльников его недолюбливал и внимания, в части угощения чайком после смены, не оказывал.
И в этот раз Есипенко зашел в диспетчерскую неуверенно, помялся у перегородки, отделяющую вход от диспетчерского пульта, тихо доложил о положении с подачей воздуха в шахту, еще постоял, переминаясь с ноги на ногу и, на удивление скромно   и просительно проронил: - Богом клянусь Викториныч! Расскажу тебе, как я официантом у медведя по осени служил. До сих пор никому ни гу-гу, как партизан  молчал. Неудобно, да и стыдно, что я, можно сказать сам царь природы, перед какой-то животиной шапку угодливо ломал. Налей только чайку Викториныч  для затравки, ладно?
Мыльников поморщился, недовольно, словно приговоренный на эшафот, прошел к тумбочке и слегка подогрев воду в чайнике, налил в кружку, плеснул небрежно жидкой заварки, «вторячка». С таким же выражением лица и также нехотя он поставил на стойку перед Есипенко кружку с этой бурдой и коробку с   крошками от рафинада.
Есипенко, не замечая недовольного вида диспетчера, снял шапку, расстегнул бушлат и с удовольствием приступил к чаепитию, вроде как, забыв травить байку. Но, похрустев крошками рафинада, опорожнив почти всю кружку и основательно отогревшись, приступил к рассказу: - По осени мы с брательником за хариусом обычно далеко не ездим. На слиянии Эмтыгея в Аян - Юрях выхожу я, а брат возвращается к третьему прижиму, оставляет там машину и ключи от нее прячет в укромном месте. Короче брат  рыбачит, продвигаясь в сторону второго прижима, а я  прохожу свой маршрут, сажусь на машину и еду ко второму прижиму, забираю брата и мы с рыбой почитай возле  дома.
В тот  злополучный день мы  так же поступили. Рыбалка хорошая наклевывалась. По руслу как никогда ручейника кучно несло, в ямах он скапливался, что для хариуса величайший праздник живота. Радуется хариус, танцует и под и над водой, разнообразя свой праздничный стол ручейником и поденкой. Я еще половину маршрута не прошел, а уже почти полный канн  рыбы и берет главное то на мушку то на мормышку с оголенным ручейником, то сразу на обе приманки.
Канн у меня видали? Почти два ведра рыбы помещается. Я его сам из морозильной камеры холодильника соорудил.
Продвигаюсь дальше, уже без суеты, не спеша, бросаю снасть, оборудованную только мормышкой, чтобы из глубины покрупнее экземпляры  доставать.   
  В одном месте на излучине реки вода с разгону ударяется о крутой берег и бурно уходит в перекат. Высокий берег от удара воды местами обвалился вместе с кустами, воду крутит, на поверхности воды воронки пляшут и затягивают пену и яркие осенние листочки, глубина приличная. Я у переката со стороны косы забрел, сколько болотники возможности  позволяли, кидаю под противоположный берег снасть. Крупняк прет, несколько минут и канн полон. Попробовал за голенища сапог рыбу класть, но неудобно: мешает стоять, подсекать, мокровато.
Страсть, азарт с потрохами меня слопали. Стал я хариуса на берег выкидывать. Приметил в одном месте косы между галечником прогалинку из песка, вот в ту  сторону и стал метать пойманную рыбу.
Кидал, кидал, но клев на мормышку начал постепенно стихать. Поставил вновь две мушки выше поплавка, закинул снасть, однако чувствую, вроде кто-то сверлит взглядом мою спину. Оглянулся…., и обомлел! Сидит на косе медведь, дожевывает последнего хариуса, выброшенного мною  на берег и на меня недовольно так хмуро зыркает.
Бежать! Впереди глубина, по течению - мощный перекат, а сзади - недовольный медведь. Тут еще хариус небольшой на мушку зацепился, я его кинул медведю, он рявкнул довольно.
Так я и пахал услужливо на медведя: поймаю хариуса - кину на косу,  сорвется, либо долго не клюет, - приходилось из канна доставлять к столу лесного рэкетира свежатину. В противном случае он яростно недовольство проявлял, даже  по косе к берегу подходил и лапой об воду шлепал.
- Ну и как ты из этой ситуации выкрутился? - Спросил недоверчиво Мыльников.
- Да, просто повезло, - махнув рукой,  ответил разопревший от чая и эмоционального рассказа Есипенко. - За мной еще несколько рыбаков поднималось, разговаривали  между собой громко, шумели, пробираясь через кустарник. Медведь услышал приближение людей, недовольно прорычал и вполне сытой неспешной походкой, с чувством собственного достоинства, виляя лоснящимся задом, словно девка крутыми бедрами, удалился в кустарник.
Здесь-то я уже маху не дал, как жиманул до машины напрямки по кочкарнику и кустарнику, только пятки засверкали, благо канн мой ощутимо потерял в весе.
- Брешешь ты все! – Воскликнул Лев Викторинович.   
- Вот тебе крест, истинная, правда! - Перекрестился Есипенко.
- Вообще-то действительно на слиянии медведь этой осенью шалил. - Поддержал я Есипенко, - только  не взрослый, а молоденький, видимо недавно от матери откололся в свободное плаванье. Гулял он там и после отдыхающих объедки подбирал. Я сам видел, словно бездомная дворняга  по помойкам,  он по берегу шарахался. В теплые времена на выходные в тех местах много отдыхающих собирается, прекрасные, красивые места, только уже загажены.
-  А для меня в тот момент любой медвежонок хищным громадным матерым зверем чудился бы, - уклончиво ответил Есипенко, - страху я натерпелся на полные штаны….
- Ты с таким  бы усердием   и рвением вентиляторы обслуживал, как  медвежонку задницу лизал. - С иронией грубо сказал Мыльников и отошел к диспетчерскому пульту,  добавив на ходу. - Греха из-за тебя не оберешься! Я теперь от каждого звонка из шахты вздрагиваю, вдруг шахтеры от недостатка воздуха задыхаться начали….


                Горе  медвежатники.
Борис Лимарев слыл степным человеком. Его детство и юность проходили в Даурских степях, где от его дома до ближайшей речки Аргунь  более тридцати километров. Какая уж тут рыбалка, а охота на крупного зверя вообще отсутствовала.
В армии Борис служил на Чукотке и там после службы  остался на строительстве Билибинской АЭС. Те суровые бедные края, да ударный комсомольский труд, тоже не располагали к спортивному интересу лова рыбы и охоты.
Вот только когда бригаду монтажников, которой руководил  Борис, перевели в Магаданскую область на Мяунджинскую тепловую электростанцию для ввода дополнительных двух котлов, с последующим обслуживанием всего оборудования  станции, тогда и проснулись у Бориса инстинкты рыбака и охотника. Но первоначально рыбака. Лов хариуса и серюка истинное наслаждение. Вылов этой рыбы требует не только умения и сноровки, удачи, но и элементарного риска.
Первозданная природа Колымы впаяла в себя опасность   бурных рек, с их коварными перекатами и порогами разной степени сложности, крутых морозов, когда стынут даже глаза,  и реальную опасность встречи с дикими животными, в лице медведя, волка, рыси.
Осваивая науку рыбалки на Колыме, Борис уяснил, что желательно иметь навык охоты на медведя. Мало ли какая встреча с ним может произойти, тем более Борис лелеял мечту заиметь водомет и в верховьях реки Хинике построить зимовье.
Через приятелей вычислил Борис опытного медвежатника. Познакомили его, те же друзья с крепким сибирским мужиком «кержаком». Долго его Борис обхаживал: сошлись семьями, праздники вместе справляли, в общем, подружились, и уломал  Борис медвежатника «сходить на дело». А уж как они сходили, про то Борис сам поведает:
- Довезли нас до ручья Балаганного и мы, чисто перпендикулярно от дороги в сторону Хабаровского края, двинулись к  зимовью моего напарника. Зимовье километров за пятнадцать от дороги находилось. Туда и шлепаем по осенним блондинистым кочкам в низинах, да через сопки переваливая, обходя вечнозеленый стланик. Идем, а  напарник, так дружески по плечу меня иногда похлопывая (мол, не робей, у нас все схвачено), рассказывает  о своих охотничьих подвигах.     Первого то я медведя, дружок мой дорогой Борис, завалил, когда еще пацаном был, лет четырнадцати-пятнадцати не более. В осенний перелет водоплавающей выпросил я у батяни его любимую двустволку курковку и рванул на охоту. Километров за восемь от села на старице оборудовал себе лежбище  на вечернюю и утреннюю зорьки.
Там старица в виде озерка осталась, с одной стороны крутой бережок в кустарнике и кочкарнике с осокой, а с другой  - гольный песок и галечник бугорком. Вот в нем то и вырыл я лежачий окоп, дно сухой травой устелил, палочки из ивняка по борту натыкал, сверху батяниным дождевиком накрыл.  Классный скрадок получился. Кинул я подле себя в воду манков - двух чирков и одну крякву, а уже смеркаться стало. Жду. Небо черными тучами укрылось на ночь,  Луны не видать, а все равно хорошо, лежать удобно, можно и покемарить, тепло, уютно. Дремлю, мечтаю.
Ближе к рассвету,  вдруг  слышу, у противоположного берега хлюпнуло, потом еще и еще. Вроде как табун крупной утки сел или гусей, ядрена феня, и крыльями они еще об воду хлопают. Но ведь ни черта не видно, хоть глаз коли. Чо делать? Ума не приложу, однако своими мозгами прикидываю, если на звук под тот берег бабахнуть дуплетом, може чо и получится. А…..! Была, не была, ночная птица точно с  рассветом улетит, авось попаду. Прикинул я, прицелился на звуки хлюпанья, да как жахну из двух стволов тройкой и двойкой…..
А с того места, куда дробь легла,   страшный рев пошел, как забурлит вода, да вроде бы в мою сторону, так я со страху, как  стреканул вдоль речки, аж километра за три только остановился. И как это я через кусты и по кочкам то не переломался, да почему вдоль речки сиганул,  не могу смякитить, до сей поры. Но факт остается фактом, сижу,  весь трясущийся от страха и усталости, мокрый, почти в кромешной тьме и думку гадаю: только за одно ружо батяня до полусмерти запорет, а еще  дождевик, манки….. Не, делать нечего, надо вертаться. В темноте, среди кустов наломал сушняка, развел костер, благо спички из кармана не вывалились при моем беге с препятствиями. У костра   веселее утра дожидаться и тихое журчание речки опять же успокаивает, даже кимарнуть удалось.
С рассветом, когда туман слегка рассеялся, стал я осторожно к своему лежбищу подбираться. Подошел, слава тебе Господи, все на месте. Ружье перезарядил и хотел манков уже снимать,  гляжу, а у противоположного берега какой то бурый холмик. Ближе подошел, и глазам своим не верю, аж перекрестился, медведь вниз головой лежит, одна задница из воды торчит.
Потом, когда мы с батяней на тракторе к тому месту подъехали, заарканили, да вытащили мишку, выяснили, что я ему глаза зашиб. Перебил я медведю глаза, когда он воду лакал, ринулся он вперед, да и утоп.
Вот так то, дружок мой дорогой.
Травит байки мой напарник, а у меня волосы  шапку,  вязанную, на голове приподнимают, озираться  начал почище начинающего водителя в центре города. А вот после рассказа, как он последних медведей замочил, у меня вообще почти все тени от лиственниц на бурых зверей стали похожи.
- Это мы когда уже белковали с моей Марьей.   Была у меня лайка, помесь якутской с сибирской. Отлично работала по зверю. Да вот, какая-то падла сумела  ее выманить из моей теплицы и в зону к зэкам на прокорм и на унты сопроводить. Узнал бы кто, задушил собственными руками тварь.
Ну, да ладно, я же о другом. Идем мы с ней по проторенной лыжне, проверяем капканы и петли, а в стороне густой такой колок стоит. Все я к нему приноравливался. И однажды, дури хватило же, протаранил туда лыжню.  Пробиваю лыжню, а сам смотрю, какие следы, какое зверье в колке обитает. Нормально все, живность имеется. Но в одном месте моя Марья зубы оскалила, порыкивает, загривок дыбом. Гляжу! Бугорок из снега, как копна сена и парок из него идет. Понятно, медведь отдыхать залег до весны. «Ну, чо Марья! Потревожим лохматого, а то все бока наверно отлежал». Понимает меня Марьюшка и, вроде как соглашается, «давай мол»!
Вырубил я сподручную лесину, подмышки левой руки взял, в правой - вот эта моя вертикалка с жаканами. Нормально. Стал я работать. Тяжело одному то медведя поднимать. Шуровал, шуровал лесиной, пока рука отниматься не стала и пар от меня, как из той берлоги не попер, но медведя поднял. Вылазит он, я его аккуратно дуплетом уложил, стою разглядываю….. И в это время второй медведь выскакивает….. Я и обомлел. В одной руке держу бесполезную лесину, во второй -  ружье с пустыми гильзами, в виде короткой палки получается.
Задрал бы меня медведь, это точно, к Фросе не ходить….. На задние лапы встал и уж ко мне собрался.
Спасла тогда меня Марья. Как кинется она в ноги к медведю и давай его мотать по кругу, хватая то за ляжки, то  за пятки. Короче, дала она мне время оклематься от страха неожиданного, перезарядить, да завалить второго. Сама побитая вся была, но хозяина спасла. Почитай в моем активе одиннадцатый и сразу же двенадцатый медведи появились. У…, гады! - Кому-то погрозил кулаком мой напарник. - Узнаю, кто мою собаку отдал зэкам, завалю, как тех медведей.
 А у меня уже поджилки трясутся и по паре медведей в глазах при ярком осеннем колымском солнце.
Гляжу я, или чудится мне, на перерез нам медведь идет. Я так, сразу же севшим, сиплым голосом прошептал: «Медведь»! И сам резво так на лиственницу вскарабкался с полной выкладкой, аж упрел. Забрался на вершину и сам себя успокаиваю: «Первого медведя я, конечно, испугался, но не все такие смелые, как мой напарник. Посмотрю с верху, как опытный медвежатник брать его будет, с какой позиции  и куда стрелять, с какого расстояния и т.п.».
Сижу прочно на лиственнице, наблюдаю, действительно медведь в нашу сторону вышагивает, да такой огромный, ну раза в три больше, чем я однажды в зоопарке видел. Подходит  неспешно эта животина почти вплотную к моему дереву. Странно, никто не стреляет! А он у соседней лиственницы останавливается и начинает обнюхивать чье то ружье. Глянул я на верхушку соседнего дерева, батюшки мои! Напарник мой, «профессиональный медвежатник» сидит, весь бледный, местами зеленый от страха. От земли метра на два у лиственницы ветки отсутствуют, видимо мой напарник с пожитками своими, из-за этого забраться и не смог. Молиться я, неверующий Фома, начал: «Господи пронеси, боженька родимый, помоги…..».
А медведь обнюхал ружье, повертел в лапах, лизнул у цевья, не понравилось ему человеческое изделие убийства и он прикладом об лесину, как треснет. Приклад вдребезги, мой напарник - в ауте. Как он удержался на дереве, ума не приложу.
Медведя, не даром царем зверей  кличут, существо обстоятельное, но в своих походах по своей территории к этикету и сноровке туристической не обучен.  Повернулся он к рюкзаку моего напарника и не стал искать узел на веревке, развязывать, взял да и разорвал рюкзак почти пополам.  Вывалился из рюкзака весь недельный провиант охотника. Медведь перво-наперво пакеты с крупой, мукой, солью, сахаром разорвал, перемешал, почмокал чуть, чуть. Не понравилось.  Банки с рыбой и тушенкой пораздавливал и, можно сказать, тоже без всякого удовольствия пожевал. На водку и соленое сало вообще не обратил ни малейшего внимания, а вот сгущенка и какао с молоком ему дюже понравились. Брал он банку между лап, садился на крутую  свою задницу, задирал к небу клыкастую пасть и давай из банки  лепешку делать и поглощать внутренности, причмокивая  от удовольствия. Пошуровал еще минут двадцать возле нас, да и пошел своей дорогой «турист земли колымской».
Посидели мы воронами на деревьях с напарником еще с часок и начали спускаться осторожно.
Убивается мой напарник над разбитой любимой своей вертикалкой, мнет изодранный рюкзак, бормочет себе под нос: «Говорили мне опытные медвежатники, что тринадцатого надо с профессионалами брать, клюнул я на твои просьбы, позору теперь не оберусь».  И зло так на меня смотрит. 
А я озираюсь, все ли нормально. Нет! Кажись, медведь возвращается. Мяукнул я тем же сиплым голосом на счет царя лесного и мигом на верхушку дерева. Смотрю, и напарник мой  на своей родимой лиственнице восседает, легкий такой, опять без амуниции. Посидели еще для уверенности с часок, да спешно (какое там «спешно» - рысью) вернулись на дорогу попутку ловить.
                *   *    *
И все-таки, Борис осуществил свою мечту. Приобрел   водомет и гараж для него на Эмтыгее, построил со своим другом - участковым милиционером поселка энергетиков, зимовье в верховьях реки Хинике и каждое лето отрывались они там, на лоне первозданной природы: рыбачили, собирали ягоду, грибы, иногда охотились на пернатых. Только вот зимовье  их больше на крепость от медведя походило и кладкой мощной и крышей острой и печкой большой металлической у входа, раскаленной до красна на ночь скорее для охраны, чем для тепла и запасным (аварийным) выходом под нарами…..
А на медведя специально ходить Борис после того случая зарекся.
Страшнее человека зверя нет. Разбуянился очередной раз молодой отпрыск в пьяном угаре, издеваясь над домашними и соседями, пришел в очередной раз участковый утихомирить буяна, да и получил кухонный нож между лопаток.
Выстругал Борис из лиственницы мощный крест, лаком покрыл,  установил у зимовья в память о друге  и каждый приезд под крестом ставил стакан водки, с краюхой хлеба сверху….. А ружье он спрятал в сейф на вечное хранение.
 
Жаба  заела!
Осень замаячила вокруг своего экватора, слегка перевалив его. Природа Колымского края активно стала готовиться к изнурительному   глухозимью. Лиственницы оголили свои ветви, обнажив их для пушистых белоснежных варежек. Кустики голубики потеряли свой зеленый наряд, оставив  на бледных стеблях только одиночные сморщенные, словно резко состарившиеся, голубенькие ягодки. Трава на кочкарниках пожухла и раболепски поникла перед суровыми зимними доспехами. И только вечнозеленые веточки брусники с бордовыми каплями ягод, распластавшись вокруг лиственниц среди полумертвых от страха  желто-серых своих собратьев по флоре, вызывающе и  в то же время беззаботно ожидали наступление крутых морозов.
Мы уже собирались домой: упаковывали рюкзаки, складывали в мешки теплые вещи, снасти и рыбу, наводили порядок в зимовье и  вокруг, убирая мусор цивилизации из полиэтиленовых и бумажных пакетов, консервных банок, окурков. Борис Лимарев готовил водомет к трудному переходу до Эмтыгея по опасным перекатам и порогам разной степени сложности реки Хинике.
Рубленая из корявой местной лиственницы просторная с прихожей  избушка Бориса стояла на небольшом «теплом» мысе в верховьях этой северной реки. Каждый ряд сруба был старательно пробит сухим мхом, крыша покрыта двумя слоями шахтной вентиляционной трубы. Внутри помещение имело спартанский вид: большая металлическая печь, обложенная валунами и обмазанная  местной красноватой глиной; дощатый стол, отполированный руками рыбаков и охотников и намертво пришитыми вокруг стола скамейками на 6-8 человек; в половину высоты и поперек всего зимовья сооружены нары из той же лиственницы, но обшитые дощечками от ящиков. Нары застелены толстым войлоком, который в изголовье был сложен в несколько рядов. Было даже несколько старых видавших виды ватных и шерстяных одеял. На стене у стола был прибит  в виде полочки ящик из-под облицовочной плитки для НЗ из соли, пакетов с крупой, пучка стеариновых свечей, и пару коробок спичек. Вот, пожалуй, и весь интерьер зимовья.
Заканчивалось наше трехдневное пребывание на лоне природы. Мы уже уложили вещи и завершали уборку территории, как из-за поворота вынырнул водомет. Опытный водитель, видимо неоднократно причаливал в этом заливе у зимовья. Это было видно потому, как он уверенно с разгону пробился к другой стороне самодельного небольшого причала, разламывая, словно ледокол уже почти в два пальца стеклянный панцирь заберегов. Из водомета степенно сошел довольный розовощекий Анатолий Голец - крепильщик с нашей шахты, за ним с визгом радостно сиганули на берег две собаки: мать Фрося, чистокровная сибирская лайка и непутевый годовалый ее сыночек Шустрик – полукровок с обычной дворняжкой.
Водитель  передал Гольцу  вертикалку 12 калибра «ТОЗку», мощный рюкзак и мешок с теплыми вещами.
-Щас еще Андрей подойдет, - сказал Голец, пыхтя от напряжения, но вытаскивая на крутой берег сразу все свои вещи, – там у меня основные шмотки. Подсобите их вытянуть до верху, а мужики?
Голец родом с Приморского края. В тех местах есть целые села переселенцев с Украины, прибывшие еще на заре девятнадцатого века. Но, проживая более двадцати лет на Колыме, у Гольца выработался своеобразный сленг из украинских, сибирских  выражений и местных слов «по фене», а также иных словечек, привезенных на Колыму народом со всей страны. Да и не только у него. Народ здесь перемешан: бывшие зэки со всех уголков нашей необъятной; массовая миграция шахтеров Донбасса и Кузбасса за тем самым длинным, который рублем назывался; одиночки со всех республик - за ним же окаянным.

                *     *     *
Второй водомет был  под завязку набит вещами Гольца. Мы замучились таскать ящики с углем и провиантом, канистры, ведра, оцинкованное корыто, мешки, еще, черт ее знает что…..! Как выяснилось, Голец готовился в этих угодьях белковать до весны.
Зимовье Бориса Лимарева для Гольца являлось центральной базой. Здесь он отдыхал, устраивал  помывку всего тела горячей водой, готовил  более сложную пищу и даже излюбленный борщ (картошка, свекла и капуста прекрасно хранились на дне залива, в проруби), слушал радио,  в близлежащих зимовальных ямах ловил хариуса и серюка.
А основная территория  охоты вбирала в себя не менее 80 км по периметру и 7 маленьких, рубленных из местной лиственницы хибарок максимум на 2 человека. Голец первоначально растаскивал по всему маршруту продукты, делал  ревизию зимовьям и при необходимости  ремонтировал их, заготовлял дрова, старательно, начиная с первого снега, пробивал кратчайшую  лыжню. Затем из основной базы делал обход, устанавливал капканы и петли, в общем робил. Такой вид промысла приносил Гольцу ощутимую прибавку к основному заработку.
                *   *   *
Вроде бы год не високосный, но почему-то именно в тот сезон охота у Гольца не заладилась,  хотя и складывалось все  удачно.
Неожиданно в конце декабря незадачливый охотник-промысловик появился на работе в бордовых с синевой и шелушащихся, из-за отмирающей кожи, отмороженных пятнах на лице и шее, запястьях рук. 
- Что случилось, почему вернулся, ты же говорил, что остаешься до весны? - Удивленно стал я  расспрашивать, не замечая его вида. - На тебя вроде не похоже!
Но Голец замялся, стал, как нашкодивший детсадовец, отворачиваться, попытался увернуться от ответов репликами типа: «Чего там! Да так надо было». Пришлось мне его почти силой затащить в свой кабинет.
- Ну, рассказывай, что случилось? - Повторно потребовал я.
Голец, еще помялся для виду и начал свой рассказ, постепенно распаляясь. - Вот я сам себе гутарю, чо мне впервой промышлять то? Только вы ушли на водомете, я обследовал ближайшую окрестность, понатаскал хлопчиков - собачек своих, чтоб нюхом зверя брали, и стал настраивать белкование. Зараз к праздникам ноябрьским насторожил весь маршрут, да рыбки в зимовальных ямах взял прилично, поди, думаю справно поживлюсь, в натуре. Но вот сподобилось же, змеюка подколодная искусить меня, жаба окаянная заела. Чо следует признать, жадность як девка красная?
Голец замолчал. Он долго сидел, скособочившись на стуле, видимо прокручивал в своей памяти рассказанную тему и, переживал снова. Я терпеливо ждал. Голец встрепенулся и продолжил: - Век воли не видать, мамой клянусь! Хорошо я в одну вылазку пушнины взял, а еще до середины маршрута не дошел. День тогда ближе к концу продвинулся. Мерзлый блин солнца за деревья уж начал прятаться. Смотрю я в одном месте, зараз на моей лыжне, волки олешку задрали. Подошел, а он лежит теплый, парок от него и кажись, еще ногами сучит, як живой.
Хлопчиков, собак  то я своих, тушками пойманных зверьков кормлю, почитай по половинке на брата три раза в день, что бы они живность резвее шукали. Получается они при свежем мясе, а я, можно сказать, с самого дома его  не видел, окромя тушенки. Не долго думая,  чаго уж там! А, была, не была! Крутанул я башкой своей дурной по сторонам не видать хозяевов оленя. Нет их нигде. Взял я тогда осторожно чистенько срезал одну заднюю ляжку с олешки, тряпочкой обернул и в рюкзак.
Вечером, как заварил! С сухим укропчиком, лавровым листом, перчиком…. Аромат! Хоть в обморок падай, все б съил. Устроил праздник брюху своему и собачкам, помощникам своим, не обглоданных костей подкинул, да   спать завалился. Чо еще треба человеку?
Только вот  со следующего дня начался у меня сплошной кошмар.
Иду по лыжне, а стая волков, как падла какая то, кто сзади, кто по бокам бегут, стреляют на меня желтыми глазами, клыки, словно прокуренные, мне кажут. Спрячусь в зимовье,  они вокруг всю ночь бегают и воют до рассвета. Утром выйду, а вокруг хаты тропы от их следов почитай крепче моей лыжни утоптаны.
Хлопчики мои скулят, скребутся в двери. Стал я их с собой в хату забирать, а они от тепла слабеть стали, работают по следу погано. На одном особо длинном переходе, чтобы  до темна успеть я поднажал, младшой хлопчик слегка отстал от меня, так они, падлы, враз его  разорвали на куски, тявкнуть не успел.
Чо я только не делал. В зимовьях по несколько дней ховался, почти не высовываясь, тушки зверьков на лыжне оставлял, выслеживал, и стрелять пытался по ним, засады специально устраивал, все  без пользы.
Один раз в дуло своей вертикалки специально оборудованный для белкования  ствол мелкашки вставил и  зацепил матерого волка. Попал ему прямо в ляжку. Говорят, что другие волки раненного своего собрата раздирают и съедают. Да не фига! Он кусает свою ляжку, зализывает. Потом, спустя несколько дней, я приметил его, он по моей лыжне ковылял. А другие зверюги еще более осторожными стали и злее.
На центральную базу пришел, гору рыбы размороженной  им, сволочам насыпал (это Голец то?), выжидал и там несколько ден, хоть бы чо! Не отходят от меня и все тута. Открыли на меня почитай охоту, как люди на них с флажками.
И решил я тикать, пока живой и силушка осталося. Собрался и хай чо буде, спозаранку рванул по руслу. А они, як привязаны, продыха не дают, чуток приторможу,  нагоняют, почти в затылок дышут. Так до самого Эмтыгея и спровадили падлы. Уже до  избы Василия Урсола в темноте подошли с Фросей, а волчары то с берегов то с сзади глазами, як противотуманными фарами нас слепят. Дюже я за ту дорогу притомился.
Голец замолчал, глубоко и часто дыша и вибрируя всем телом, словно снова в стылый мороз  полсотни километров пробежал. Потом, слегка успокоившись, добавил: - Волки, волки,  людям бы их законы. – И вдруг без перехода предложил: - Слышь, Николаич! Может, ты у меня капканы купишь, а? По дешевке отдам (это Голец то и по дешевке?!). Весной вдвоем сходим по маршруту, я тебе и капканы по акту и хаты, и скоромные места сдам, давай а? Сам, свою ситуацию понимаю, здесь мой промысел закончился, не простит мне это зверье злосчастный кусок оленины.               
Я отказался от предложения Гольца, сославшись на то, что теперь те капканы никому добра не принесут, да и охотничий маршрут его  промысловикам минимум на пару сезонов заказан.               
  Однако Анатолий Голец (не будь он Гольцом) весной кому-то втюрил свои капканы, сдал маршрут, а сам отправил домашний скарб контейнером, забрал семью и выехал в Приморский край на родину своих предков.



                Шурпа  через  форточку.
Случай такой  действительно имел место.
Сюжет этого рассказа, словно две подобных картинки,  на которых следует найти определенное количество различий. И в рассказе вполне можно насчитать  больше дюжины противоречий или прямых нарушений правил общежития и охоты.
Но будь благосклонным читатель, ибо это происходило в начале девяностых, когда в магазинах прилавки и стеллажи, а главное склады  находились в оголенном  состоянии.  Карточную систему распределения жизненно необходимого товара присовокупи, народ истерзанный дефицитом. Картина враз упорядочится.
Дары природы в виде грибов, ягоды, рыбы, живности всякой, которая в Колымских краях и реках обитала, стали ощутимой прибавкой к скудному столу семей золотодобытчиков, шахтеров, строителей - многих жителей этих суровых мест.
У Сереги тоже большим подспорьем для семейной скатерти  самобранки   являлось  его увлечение охотой и рыбалкой, да  еще он в своей страсти высокого профессионализма достиг.
               
                *     *     *
Серега – удачливый охотник, да и по жизни, наверное, тоже. Его так и называли «везунчик».
Пойдет Серега с друзьями на открытие охоты ходом  около поселка по озеркам, завадушкам или  вдоль ручьев утку погонять. Все несут с охоты одного, двух, кому повезет - трех чирков. А Серега - с пяток мелких уток и, глядишь, пару крупных: чернеть, шилохвость, свиязь, грохоля…  Ну нет еще крупной, не подошла еще перелетная с Чукотки, а у Сергея, пожалуйста. Или вместо крупной утки, вдруг тянет глухаря, или несколько куропаток. «Откуда»?! Удивляются мужики. - Да вот заглянул  в тот ельник, а они сидят там смирненько. - Неопределенно машет рукой Серега.
Или на «зеленке». Хоть  Колыма и сурова, но совхоз для подкормки буренушек тогда поля активно разрабатывал и овес вперемешку с горохом выращивал. Вроде лето на севере короткое, с другой стороны в это время  ночи практически отсутствуют. Все в два раза быстрее растет. А денег тогда не жалели - плановое хозяйство. Успевал овес с горохом подняться, даже местами созреть. А коровы за это «золотое» молочко преподносили северянам.
Так вот, на этих полях по осени славно охотились. Перво-наперво разгонят охотники местную утку. Расшугают ее бедную так, что носится она  шрапнелью по всей округе, шарахается от всякого движения или прячется подальше от человеческого жилья.
Бьют ноги мужики по полям бес толку - нет уток, а Серега несет пару чирков. «Откуда»? - Да так, на одной луже пару  приметил, скрадывать, правда, пришлось, но результат на ремне.
Зимой на куропаток, глухарей, зайчиков соберутся Сергей опять с трофеями, а напарники, как правило, только следы за весь день изучат либо, в лучшем случае, в отдалении стайку куропаток засекут. 
И на работе ему везло. Начнут, какой то дефицит разыгрывать в бригаде (в те времена почти все дефицитом было). Накидают в шапку бумажек скрученных, в одной из которых имя вещи той «редкой» записана. Так, Серега даже пытался после всех жребий брать, все равно товар ему доставался.
И когда он прихватывал к основанию перекрытия стеновую плиту, а надо сказать он на стройке сварщиком работал и классным сварщиком, кстати, был, стропы крана отцепились, и он вместе с плитой полетел на землю. И тут ему страшно повезло, не раздавило его в лепешку, а только тазобедренные кости слегка повредило, поломало. Подлечили его маленько в больнице и с костылями и гипсом на непотребном месте, выпроводили домой на амбулаторное лечение, с назиданием, чтоб разминал мышцы, нагонял квартирный километраж.
Повезло!
Гуляет Серега по квартире. Улица   дугой, как китайская стена, стоит на взгорке за поселковым советом. Пятиэтажный дом его крайний, упирается в лес. А дальше, в застойные времена, вроде бы наметили строить пионерский лагерь, но только слегка расковыряли землю, да свайное поле оконтурили.
Шагает на четырех ногах Серега  по квартире, с тоской заглядывая в окно на пушистый сверкающий снежок: «Вот сейчас бы на зайчиков и куропаток лыжи навострить». Сделает почетный обход комнат Серега, отдохнет на кухне, утрет пот и снова по кругу и с тоской в окно.
Солнце, бледным недопеченным блином, возникнув за вечно будущим  пионерским лагерем, медленно и неохотно в сизом тумане карабкалось по небу.
После пятой ходки по квартире Серега, наконец, то отметил, что солнце перестало бросать прямые лучи в окно, зависнув над домом. С исчезновением  с поля видимости отмороженного светила, что-то изменилось в пейзаже за окном. Присмотрелся Серега, батюшки мои! Напротив окна метрах в тридцати от дома, на развесистой и ласково укутанной пушистым снегом корявой лиственнице, сидит глухарь, а может, почудилось и ворон там отдыхает на колючей ветке от трудов праведных? Нет, точно глухарь.
«Что делать, что делать, что делать?  Это не ко мне, это к господину Чернышевскому». Бормочет себе под нос Серега, а сам, как заведенный, волоком стремянку к антресолям, там у него от Сережки младшего - сыночка одиннадцатилетнего баламута, ружье, боезаряды, прочая опасная амуниция охотника укрыта.
Забрался кое-как на стремянку, костылями помогая, ах ты напасть,  то какая? В спешке забыл ключик от замка, которым закрывал дверцы антресоли. Снова кое-как вниз, больно же, но надо терпеть. Ключик в руках, опять поход к антресолям возобновляется: вверх, вниз, - больно же! Отмечает про себя Серега, что спускаться ему больнее, но делать нечего.
Отдышался, пот со лба стер потными руками, руки вытер о рубаху под мышками, собрал ружье. Левый ствол по привычке зарядил патрон с единицей,  правый – патрон с двумя нулями и медленно к окну.
Слава Богу! Глухарь  на прежнем месте, форточка открыта. Ах ты, черт! За стремянкой надо вертаться. Но, наконец, то и стремянка на месте, подъем в вверх, осторожно ствол в форточку,  дальше дело техники. От первого же выстрела глухарь камнем вниз и из снега один хвост веером.
Теперь обратный процесс: осторожно вниз (больно же!), стремянку волоком к антресолям, ружье разобрать, спрятать в чехол, дойти до стремянки, забраться на нее, положить ружье и патронташ, закрыть и осторожно вниз....
Короче, только ключик спрятал в укромное место, младший шалопай уже из школы прибыл и над звонком  изгаляется. Почти ползком к двери, впустил сына в дом. Младшой, раскрасневшийся, весь в снежной порошке, как в известке, видимо, ни одного сугроба от школы до дома не пропустил. Сразу  с порога портфель в одну сторону, шапку в другую, пальто…..
- Да погоди ты, подожди раздеваться то, надо за мясом сбегать. Видишь, дома то хоть шаром покати! - Говорит, почти кричит Сергей старший.
Сын недовольно скривил лицо, зашмыгал носом но, поняв суть дела, стремглав устремляется на улицу.
- Шапку, шапку то одень. - Какое там!
  Всего лишь миг и крупный глухарь уже без перьев и кожа его палится на таблетках сухого горючего на лестничной площадке.
- Что это за запах у нас в подъезде? - Устало спрашивает жена Светлана, по возвращению с работы и брезгливо морщит свой красненький от мороза носик, - пожар был?
- А вот ты в кастрюлю загляни! - Довольный собой, гордо отвечает Серега старший.
В уютной теплой кухне стоит стойкий аромат наваристого супа из глухаря.
А младший Серега, сытый и довольный, хитро улыбаясь, сложил из перьев птичьего  хвоста широкий веер и как придворная дама, помахивая им у груди, склонился перед матерью в шутливом реверансе.
Как рукой сняло у Светланы  усталость напряженного рабочего дня и нахлынувшую тревогу  за мужа и сына и она, глядя на своих кормильцев, весело смеется.
Повезло!

 
                РОМАНТИКИ И ФАНТАЗЕРЫ.
Романтиков, фантазеров со временем на Колыме стало полно. Плевать им на природные катаклизмы, начхать им на морозы, на комаров, на жизненные неудобства, на тяжелый труд, на убогость. Они, по крайней мере, внешне, гораздо спокойнее воспринимают семейные дрязги и неурядицы, конфликтные ситуации на работе.
Им здесь нравится жить. Они горды, что получают приличную зарплату. Они страшно довольны,  что могут общаться с первозданной природой, выезжать в длительные отпуска на «материк».
Такие люди и видят больше и чувствуют острее,  фантазируют и рассказывают интереснее.

Невезение-везение!
     Как же все произошло?  Я вдруг ясно осознал, что избавился от наносной на душу шелухи, от густой пелены, заволакивающей мой разум. Я обрел уверенность в своих силах и воочию ощутил, выходящую на поверхность всю базу накопленных знаний.
     Платон утверждал,  что человек ничему  не  научается,  он  только вспоминает, в человеке есть нечто изначально в нем заключенное.
     Хотелось бы с ним поспорить. Те приобретенные знания и опыт, которые годами валяются на пыльных стеллажах памяти,  иногда выходят наружу. И человек восторгается своими возможностями, ему представляется, что это в нем было заложено гораздо ранее, чем он приобрел отображение  себя.
     А я вдруг понял и охватил взором весь свой объем знаний,  главное, не напрягаясь в любую минуту, могу им воспользоваться.  Мы часто не можем вспомнить элементарное, казалось бы,  находящееся  рядом,  вроде  бы резко  возникает  преграда  до глупого смешная: «Ну, я же хорошо умозрительно представляю этого артиста, а вот фамилию никак вспомнить не могу, склероз проклятый замучил».
     У меня исчезли все барьеры к собственному объему  знаний и комплексы забывчивости.
     И еще!  Я вполне реально воспринял,  что в соседнем измерении существует  информационное  поле и если кому-то удается из него черпануть, например композитору, то у него получается гениальное  произведение, а если творит, опираясь только на свой профессионализм - выходит посредственное. Хотя «черпание» из информационного колодца без  достаточного уровня профессионализма путного тоже ничего не получается.
     От уверенности  в  своих силах, в своих знаниях,  в своей исключительности, от высокого чувства собственного достоинства я стал спокойным и внутренне свободным. Моя нервная система отлажена как механизм точных часов, мой разум полностью переключился на самоуправление и самостоятельность.
     Я стал без предрассудков, самим собой, именно таким, какими все мы должны быть.
     Но все-таки как же это произошло?

                *     *     *
     На работе  Николай  нахватался  отрицательных эмоций.  Так скупой гребет все под себя,  непутевый отдыхающий  обгорает  от  чрезмерного усердия в  приеме солнечных ванн,  или начинающий электросварщик ловит «зайчиков» от контакта электрода с металлом.
     Сначала его пытался вывести из себя просьбой подписать коллективную жалобу на главного инженера бригадир проходчиков. Его бригада вела проходку по  коренным  породам,  и он добивался завышенных расценок,  а главный инженер уперся.
     Николай терпеть не мог ябедничество, лесть, подхалимство и кляузничество, особенно в письменном виде. Он так посмотрел на бригадира,  с таким пренебрежением ответил, что бригадир спешно ретировался.
    Затем на  него вороном налетел начальник участка и долго распекал (видимо с подачи бригадира) за допущенную в четверг аварию. Весь  смысл яркой речи начальника участка сводился к тому,  что если смена Николая Иванова хотя бы на одну сотую процента завалит месячный план по  добыче  золота,  то  автоматически из горных мастеров Николай становится проходчиком.
     Мало приятного получать шишаки  незаслуженно.  До  слез  обидно, когда из-за недееспособности руководства приходится страдать «стрелочнику» - сменному горному  мастеру. Практически  из  области фантастики за четыре дня вытянуть план участка уверенно лежащего на боку, из которых пара дней для Николаевой смены являются выходными.  Хоть костьми всей сменой на пески ляжешь,  толку будет пшик,  так что переход в проходчики можно понять вопрос решенный.
     При возращении со смены домой Николай окунулся  в  новый  эмоциональный заряд из отрицательной энергии. Жена,  словно с большим усердием сделав домашнюю заготовку, яростно приступила продолжать  воспитательный процесс своего, видимо ненавистного муженька,  требуя от него повышенного внимания к  собственной персоне и семье.  Ее требования сводились к выполнению истинно мужских обязанностей, типа приготовления обедов,  мытья посуды и пола, текущих ремонтов,  стирки белья и ухаживание за детьми.
     Ближе к вечеру Николай ощутил себя полностью созревшим. Его  нервная  система  разбухла  от отрицательных эмоций и чтобы окончательно не пойти в разнос, не сломаться под грузом убийственной энергии, он лихорадочно собрал рюкзак.  Побросал туда нужные, а больше лишние для охотника предметы.  Взял ружье, патронташ и, уже не слушая веские раздражительные доводы жены, вышел на остановку автобуса.
     Добравшись на  рейсовом  автобусе до развилки на Хандыгу, он одним махом прошел пару километров и сел в ожидании попутной машины.
     Вообще-то  представлялось маловероятным,  что по этой почти безжизненной, избитой выбоинами грунтовой, петляющей по сопкам дороге, с односторонним  движением,  с  небольшими  «карманами»  для  разминовки встречных машин, да еще в пятницу вечером может кто-то проехать. Но Николаю  повезло.  Не прошло и двух часов,  как старенький видавший виды газончик с молодым водителем и единого  с  ним  возраста  пассажиркой, взвизгнув тормозами и, подняв клубы пыли, остановился возле незадачливого охотника.
     Высунувшись из кабины и блеснув частоколом слегка прокуренных зубов, водитель крикнул: - Люблю охотничье племя. Садись в  кузов,  там кайф и на рубль дешевле.
     Без лишних разговоров Николай забрался в  кузов  и  устроился  на груде, явно из-под цемента,  мешках.
    - Остановка по требованию, - продолжая зубоскалить, крикнул водитель, - по нужде сигналь кулаком в кабину, а главное действуй по обстановке.
     Машина рванула с места, тарахтя, визжа, скрипя и аритмично подпрыгивая на  ухабах. От  безумной тряски Николай стал плохо соображать. Ему казалось, что его внутренние органы оторвались и самопроизвольно болтаются, неприятно булькая  в животе, стремясь вырваться наружу. В тот момент, когда тошнота подступила к горлу,  а мозг метрономом стал отстукивать секунды до обморока, он лихорадочно забарабанил по кабине.
     Водитель резко затормозил.
     Николай сделал несколько попыток пробить  головой  передний  борт машины и, уже окончательно теряя соображение, дополнительно хлебнул сгущенной дорожной пыли  вперемешку с цементом и до сипоты закашлялся, что слегка отрезвило голову.  Эта мера позволила ему почти на автопилоте вывалиться из кузова и через пару десятков минут сообразить,  что он остался жив и цел. Еще немного отдышавшись, он пошел перпендикулярно дороге,  прыгая с кочки на кочку,  иногда переходя на излюбленную позу земных четвероногих существ.
    Отмахал он  порядочно, ночь  приблизилась  на расстояние вытянутой руки. Николай выбрал место для ночлега,  наломал сушняка,  развел  костер, разогрел тушенку и приготовил чай. Все было сделано со знанием дела и на уровне высокого профессионализма таежника. Короче для  сна  время  осталось предостаточно.
     Крайний Север у несведущих  людей  ассоциируется  с  грозной жесткостью и мучительной нестерпимой продолжительностью морозных дней. Но лето здесь прекрасное и оно более запоминается, ибо до безобразия короткое, мал золотник да дорог и из-за своей малости, лето бесценно. И хотя летом дни бывают не только теплые, но и жаркие - ночи никогда.
     К рассвету, основательно продрогнув, Николай,  не разжигая, костра, согрел  себя  сухим пайком из сала и хлеба и интенсивным ходом, куда глаза глядят.
     Ближе к  полудню  в  очередном   распадке он заметил оленей. Они, не спеша, хватая на ходу с пожухлых кочек траву, двигались  вдоль сопок в сторону небольшого озерка, находящегося в конце расширяющегося распадка.
     Николая охватил  азарт  добытчика, он  захватил его всего до дрожи тела. Оставив рюкзак на приметном месте, перекинув ружье в правую руку и, пригнувшись, он кинулся наперерез оленям. Расстояние  между  ними  быстро сокращалось. Николай уже наметил место у кустарников, где  вполне  можно  остановиться  для  прицельного выстрела  и ускорил бег. В нескольких метрах до отмеченного места Николай споткнулся о кочку и, пытаясь удержаться на ногах,  стал  хвататься за кустарник. Шум на сопке насторожил оленей,  они на всякий случай резво отбежали метров на тридцать вдоль маленького ручья и снова мирно начали пастись. 
Николай понимал, что  спокойствие оленей  чисто внешнее впечатление, ибо вожак сейчас особенно внимателен, настороже и любое движение или подозрительный шум снимет все стадо  с места.
     От такого  невезения Николай в сердцах выругался,  слезы от обиды выступили  на  глазах. Единственным  выходом  он  посчитал скорость   и стрельбу  на ходу. Он вскочил и, что есть духу, кинулся в сторону оленей, но, не пробежав и десяти метров, провалился в яму, успев в последний момент  отбросить  ружье и ухватиться за обгоревший корень, висящий на краю ямы.
     Первой его  мыслью  была,  что он попал в медвежью яму-ловушку. Но откуда она может взяться? Подобный вид охоты на Крайнем Севере не практикуют.
     Он попытался для определения глубины отверстия посмотреть  вниз, но  корень подозрительно затрещал.
    - Это конец, - Николай заскрежетал зубами, - Это конец!
     Он напрягся и попытался одним рывком из последних сил подтянуться и ухватиться за край ямы,  но корень с хрустом обломился и Николай полетел вниз. Он даже не летел, а как-то скользил, словно по густо смазанной воронке. Отверстие сужалось и, в конце концов, Николай застрял, прочно закупорив дыру. Ноги его оказались свободными;  патронташ, складки куртки, свитера и футболки сбились в единый обруч,  удерживая тело от падения дальше.
    - Влип, ну и влип. - Подумал Николай.  Помощи практически ждать неоткуда. В этих местах вряд ли ближайший  год  появится  разумное  существо. Есть от  чего впасть в уныние.  Но что же так и сидеть пробкой пока основательно не похудеешь? Нет, надо бороться, решил Николай.
    Он стал ногами прощупывать пространство,  и  определил, что  вокруг ног  пустота. Тогда  он высвободил правую руку и быстро начал ощупывать края воронки. В одном из углублений он наткнулся на гладкий  наполовину впаянный камень. С трудом, обрывая пальцы в кровь, Николай раскачал камень и вытащил. Он пропихнул камень между складками  одежды  и  опустил вниз  но, сколько не прислушивался, не услышал стук камня о твердую поверхность. Камень упал в бесконечность.
     Николай задрал голову,  чтобы оценить обстановку  сверху. Ощущение  было, что он  находится в конце трубы, где с другого конца выглядывал пятачок пронзительно голубого, до слез желаемого неба.
     Чувство безысходности усиливалось.
    - Да, ситуация! Что же это такое? - Думал Николай, пытаясь  успокоить свои нервы. - Может старая заброшенная штольня или скважина, а может природный феномен? Надо бы обследовать эту пустоту.
     Первым делом  он попытался подтянуться вверх и хотя бы расправить одежду и снять патронташ. Это ему удалось, но стоило того, что он не удержался в устье дыры и с криком полетел вниз.
    Удара он не ощутил,  а мягко, словно на перину, опустился в густую похожую на жирную сажу пыль. Так вот почему не было слышно удара камня.
     Николай встал. Над ним на расстоянии двух,  двух с половиной метра виднелось отверстие, из которого лучился далекий дневной свет.
     У Николая ослабли ноги, он весь задрожал и прислонился к борту ямы, в таких переплетах ему бывать не приходилось.
    - Главное не терять  голову,  хладнокровие,  надо  проанализировать создавшуюся ситуацию, еще не вечер. - Пытался успокоить себя Николай.
     Он опять глянул в отверстие и вокруг себя и сделал вывод: - Вся эта хреновина с морковиной смахивает на громадную колбу,  вкопанную в землю, из этой западни точно не выбраться. Он спиной прислонился к стене и сполз  на корточки, сжав ладонями голову.
     Страх все-таки сбил его с ног. Он стал лихорадочно на четвереньках ползать по мягкой жирной саже вдоль стены, тереться правым плечом об нее,  а больше биться, не чувствуя боли.
     Уже заканчивая круг пробежки в позе льва, Николай наткнулся на небольшое отверстие  в стене. Появилась надежда, от которой Николай моментально успокоился. Он снял куртку и, привязав ее бечевкой к ноге, протиснулся в отверстие.
     Русло пещеры петляло то, раздваиваясь,  то, смыкаясь, образуя тупиковые ложные лабиринты, то становилось ровным как стрела, но намека на выход на поверхность не было. Более того, временами казалось, что  пещера уходит вглубь  матушки-земли. Николай заползал в тупики, снова выбирался, пятясь назад, словно рак. Куртка сбивалась,  мешала обратному  движению, изводила его психику. В крепких породах стенки лабиринта были оплавлены как будто мощной струей плазмы,  на дне находился приличный слой сажи.
Николай смертельно устал,  одежда превратилась в лохмотья, на руках и коленях образовались болезненные ссадины, эти места онемели и кровоточили. Трубочист, в сравнении с  Николаем, выглядел бы элегантнее. Он задыхался,  пот слепил глаза, хотя в кромешной тьме от них было мало проку.
     Силы, а вместе с ними и мужество начали покидать Николая. Мучительно хотелось  встать,  расправить  уставшие  суставы,  вдохнуть  полной грудью чистого,  кристального  северного  воздуха  и,  наконец, хотелось просто увидеть Солнце, ласковое небо и попить холодной воды.
     Возможно, от  усталости ему начали казаться впереди проблески света, он чисто интуитивно заторопился, заскребся о дно пещеры, продвигаясь почти по-пластунски.
     И действительно, после непродолжительного сужения лабиринта Николай приблизился к помещению, освещенному голубоватым светом.  В помещении, подобно тому, в которое провалился Николай, но раз в пять больше, в центре стоял светящийся шар. У бортов помещения и в непосредственной близости с шаром копошились маленькие странные  существа. Часть  из них небольшими плоскими фонариками освещали борта или дно помещения. На месте освещения грунт, начинал бурлить и, на его поверхности,  появлялись самородки и крупинки золотого песка. Другие существа проворно наполняли золотом небольшие пакеты и подносили их к лучам прожекторов,  исходящих от шара. Пакеты словно по конвейерам скользили по лучу и исчезали в шаре.
     Производительность была сумасшедшей. Вся структура добычи цветного металла на прииске по сравнению  с  увиденным  выглядела  примитивным, каменным  веком. Николай забыл обо всем. Все, что касалось добычи золота, увлекало его до полного отключения от реальности. Однако в  данном случае страх не хотел уходить из сознания Николая.  Чтобы его случайно не заметили он начал потихоньку углубляться в лабиринт, но куртка сбилась в комок, мешая пятиться. Николай чертыхнулся,  уперся руками о край пещеры, пытаясь отодвинуться.  С края пещеры посыпался грунт.
     Работающие существа  заметили  его. Они засуетились,  несколько из них кинулись к входу в лабиринт и направили свои фонарики на  Николая.
Николая  охватил ужас. Он еще раз судорожно уперся о край, пытаясь углубиться в пещеру,  противно завизжал,  затем успокоился. Ему захотелось спать, мышцы размякли, по всему телу прошла волна приятной истомы.
     Он не чувствовал как вылетел из лабиринта, как лежал возле шара, а маленькие существа колдовали над его одеждой и телом. Николай не  видел, когда  была  закончена погрузка пакетов и, маленькие существа исчезли в шаре.
     Шар вытянулся в форму гофрированного шланга. На носу этого предмета засветился прожектор,  голубоватый луч которого приподнял Николая и он полетел  впереди шара-червяка.  Он снова преодолевал лабиринт,  но уже в луче холодного света.  За этой странной процессией земля затягивалась, лабиринты исчезали, оставляя припудренные сажей шрамы.

                *     *     *
У Николая  долгое время оставалось желание удержать приятные сновидения, но они неудержимо, словно туман, рассеивались, очищая мозг. Он проснулся окончательно,  но еще лежал с закрытыми глазами,  вставать не хотелось. Он повернулся на спину и  почувствовал  некоторое  неудобство. Подавляя недовольство, он открыл глаза, приподнялся и сел на кочку. Оказывается, спать ему мешало ружье,  хотя он отчетливо помнил, что выронил его в другом месте.
     Николай встал, осмотрел одежду. Одежда была чистой, без видимых повреждений, к ней только прилипли стрелки золотистой осоки, обильно укрывающей кочкарник, словно париками. Руки  и колени тоже были целы,  без царапин.  Он снова сел и сжал голову ладонями, пытаясь вспомнить подробности происшедшего с ним.
     Солнце скатилось  на  верхушки лиственниц  и сохранялось ощущение, что Николай совершенно недавно приехал на попутке и, отшагал  несколько километров до этого странного места. А может он, просто проспал весь день?
     Николай огляделся для ориентации  на местности. Теперь он четко представлял, где оставил рюкзак. Николай, еще немного посидел на удобной кочке, затем отряхнулся, взял ружье и  заспешил по склону  сопки к рюкзаку. В спешке он не заметил возле кочки, на которой сидел,  несколько  странных пакетиков и небольшую плоскую черную коробочку, отдаленно схожую с фонариком. Торопясь к рюкзаку он совершенно не чувствовал, что карманы его куртку тяжелы, словно в них прописались бруски свинца или золота.
 
                СИЛА  ПАМЯТИ.
А может  все это,  правда.  Один случай описывался в нашей местной районной газете «Горняк Севера». Проходчики шахты “Кадыкчанская” в сопке возле автобазы проходили штольню  для поселкового  холодильника и однажды в ночную смену увидели светящийся шар?
Под утро в ту смену звено проходчиков отдыхало у костра, чаевничали. Тишина, покой и именно в это время появился светящийся шар. Он летел поперек распадка, но потом, как бы заметив у костра людей, остановился, повисел  несколько минут на одном месте и  направился в их сторону. Проходчики с перепугу спрятались в штольне. И сидели там почти до конца смены.
А светящийся шар завис над входом в штольню и долго находился в таком положении, видимо изучал конструкцию.
На проходчиков тогда начальство наехало: «Мол, хоть и сменный план выполнили, а могли гораздо больше сделать».
Я тогда исполнял обязанности председателя шахтного профкома и, мне их выручать пришлось. - Сказал  Сергей Шабанов и добавил, - Времени то сколько прошло? А как сейчас помню возбужденные взгляды ребят. Ну не могли они так классно разыграть сцену встречи с неведомым….
Виктор и Алексей Петрович недоверчиво глядели на Сергея.
Их было четверо. Рабочий день закончился. Они, в кабинете Алексея Петровича, их непосредственного начальника, наспех нашинковали колбасы и сыру. Решили, так сказать,  принять по сто грамм на дорожку. Что б путь до дому был плавней.
- Да! Точно  был такой случай. - Подтвердил слова Сергея Антон. Они оба были с тех мест, а Виктор и Алексей Петрович чистокровные москвичи.
- Я после этого на выходные в свой «огород» по Эмтыгею на резинке спускался. - Продолжил Антон свой рассказ.  - Лет пять  в тайне я от других держал этот участок - небольшой колок с черной речной смородиной. Старожилы черную речную смородину называли не иначе как «колымский виноград». И, действительно, листья у этой смородины крупные, по конфигурации  виноградные и гроздь ягод сравнима с рясными гроздьями Изабеллы. Только у смородины  плоды в несколько раз меньше, но такие же продолговатые, водянистые, с мелкими семечками и каждая ягодка покрыта голубым налетом.
Я один раз делал из речной смородины вино - царский напиток получился. Правда, сам только попробовать успел, жена моя с подругами быстренько его оприходовали. Но в основном я эту смородину перетирал  с сахаром, и вкус был изумительным, совершенно не схожий с перетертой черной горной смородиной.
Однако, кажется я  увлекся. Сел, можно сказать, на излюбленную тему, а тебе! Нет бы, меня остановить? - Антон укоризненно глянул на Сергея и продолжил с придыханием рассказывать. - Так вот, место то было,   вроде как заговоренное: кто пешком за смородиной ходил вдоль Эмтыгея на это место не попадал, кто на лодках спускался тоже, почему-то не выходил на него, мне только оно раскрылось случайно.  Маршрут я четко знал три, максимум четыре часа, на лодке спускался не спеша с ловлей хариуса, останавливался на ночь на косе  напротив «огорода», а с утречка набивал пару ведер смородиной и до дому.
И в тот раз дежурная «вахтовка» привезла меня к поселку Арэк на слияние ручья Долгий с Аркагалинкой, накачал я лодку и в путь. До своего места дошел без приключений.
Повезло мне с водой, чистая была, видимо в верховьях реки Аркагалинка на угольном разрезе работники отдыхали, а в верховьях ручья Долгий,  золотишники не вели промывку песков. За пройденный маршрут поймал штук тридцать хариусов. До косы добрался нормально. На косе из завалов сушняка натаскал на чистое место дров и устроил пожег. Брусничных веток с рубиновыми, как капельки свежей крови,  ягодками по бровке берега нарвал, рыбу почистил, часть пожарил, а  оставшуюся отправил в уху.
Люблю я уху с перловой крупой, картошкой, лаврушкой, ядреным перцем и другими  специями. Сварил уху, отставил, поел жареной рыбы, затем поостывшей ушицы полторы миски уговорил с  черным хлебом, пока в горле не забулькало. Пожег, отодвинул, на него еще добавил дров, котелок с водой придвинул, а место где первоначально был костер, капитально промел метлой из ивовых веток, чтоб ни одного уголька не светилось. Протоптал место пожога для полной уверенности  сапогами, постелил сверху раскаленных голышей ветки ивовые  и ватную куртку поверх положил. Вода в котелке подоспела, заварил  чаю  с брусничным листом, ягодки ложкой подавил для большего вкуса и аромата, попил свежачек в прикуску с сахаром, глядя на бездонное черное как угольный пласт небо,  усыпанное жемчугом из звезд, и лег спать.
Тепла от нагретых голышей вполне хватало до утра, только в начале, даже через ватную куртку пропекает. Потому первых два - три,  часа сверху только одеялом укрываешься, а когда поостынет земля на пожоге, наоборот: половину одеяла под себя, куртку сверху и до утра в тепле.
В этот раз, ближе к утру я слегка зазяб, встал, подкинул в костер дровишек, поставил котелок с чаем, попил холодной юшки от ухи. Сижу жду, когда чаек-вторячек  согреется. И вдруг, вижу, светящийся шар летит поперек лощины, остановился над речкой, повисел на одном месте и в мою сторону подался.
Я не то что бы испугался, но слегка засуетился: зачем-то котелок с чаем отставил, нож охотничий из ножен вынул, потом снова вставил. По маршруту в «огород» я обычно ружье с собой не брал, хотя осенний охотничий сезон уже открыт был, мешает сбору даров колымских. Брал я с собой только удочку, пару ведер для ягоды, канн под рыбу и несколько сигнальных ракет.
Подошел  к рюкзаку, копаюсь в его внутренностях, а в это время бесшумно опускается светящийся шар метрах в пятидесяти от меня, и даже не шар, а полусфера. Выходят из нее два существа и направляются медленно в мою сторону, и по мере приближения ко мне, полусфера начинает тускнеть, потом вообще погасла.
Я сигнальные ракеты достал, перекладываю из руки в руку, жду.
Подошли двое, молча кивнули мне и сели на бревно напротив костра. Я сигнальные ракеты кинул опять в рюкзак, покопался в нем еще для виду, достал сахар и запасную  кружку, сделанную из банки рыбной консервы гуманитарной помощи американцев, подхожу к костру. Подкинул еще дровишек и в ярком пламени рассмотрел мужиков. Сидят они в ватных телогрейках, таких же  штанах и стоптанных кирзовых сапогах. Возраст их неопределенный, но видно, что загнанные они от непосильного, наверное, труда и ежеминутного унижения, а может, мне показалось в кумачовых всплесках пламени.
Молча котелок с ухой холодной приподнял, показал на него, вроде спрашиваю: «Будете»?
Они с достоинством утвердительно кивнули. Поставил на костер котелок подогреть, хлеба по краюхи отрезал, подаю. Они хлеб вроде бы взяли, котелок с теплой ухой рядом с собой поставили, ложки из-за голенищ сапог достали и вроде как хлебать стали.
Сижу молча, опять жду. Закончили они есть, я им по кружке чаю горячего налил, по куску сахару подал.
Они руки о кружки греют и чай вприкуску с сахаром вроде бы пьют, а лица седой щетиной покрытые, каменные, ничего не выражают, только отблески огня в глазах.
Не выдержал я и спрашиваю, как из пулемета: «Откуда вы, куда путь держите, кто вы»?
Они так с достоинством сидят молча, я уж грешным делом подумал, что немые, но один  четко так отвечает: «Мы прошлое из будущего и дорога наша бесконечная»!
А второй добавил: «Вы ответственны перед нами и в долгу у нас».
После этих слов они оба с явной укоризной посмотрели на меня.
И все! И приплыли, и расспрашивать вроде бы не о чем. Сидим опять в тягостной тишине, только журчание речки слегка слышно и все.
Посидели они, еще немного молча, приподнялись, вроде как уходить  собрались, но один снова заговорил, только тихим показалось мне с назидательными интонациями в хрипловатом, словно от хронической простуды, голосе: «Спасибо за угощение. После нашей встречи по желанию ты можешь  видеть будущее любого человека, но только при непосредственной близости и индивидуально.  Запомни это и бережно относись к дару, свое будущее тебе не узнать. Прощай».
Они медленно двинулись в сторону своего летательного объекта, заложив руки за свои ссутулившие изможденные спины. Меня еще поразило, что они идут по сыпучему гравию как профессиональные охотники, когда зверя выслеживают; тихо, вообще бесшумно. При их приближении полусфера стала разгораться, сияя голубовато-оранжевым светом и освещать ближайшую округу. Они подошли к объекту, как по команде повернулись и помахали руками, словно  космонавты на орбиту собрались.
Я ничего не мог понять и сидел до утра у почти погасшего костра, тупо глядя на сполохи умирающего пламени на углях. Переламывая усталость и пудовую тяжесть в голове, когда забрезжил рассвет, я начал собирать свои пожитки и только тут заметил, что уха не тронута, а полные кружки с чаем стоят на бревне и рядом около кружек нетронутый хлеб и сахар. Абсолютно ничего не понятно? Голова раскалывалась. Я  быстро закончил сбор  пожитков, подкачал лодку и за два часа дошел до второго прижима. Вытащил лодку через старицу на берег, слегка просушил, за две ходки перенес  собранные вещи к дороге, поймал попутную машину и к полудню был дома. Проспал я не менее суток и если бы не на работу, спал бы еще столько же.
Долго я выходил из окутывающего мою голову вязкого густого тумана и сейчас, наверное, полностью не освободился от него. 
Сомневаясь в реальности встречи с пришельцами, я проверил свои возможности предвидения на окружающих. Слава Господи, хватило ума не заглядывать в будущее своих родных.
Ты, наверное, Сергей помнишь случай на шахте с молодым ГРОЗом  молдаванином?
Сергей утвердительно кивнул.
- Я его смерть увидел в ярких подробностях за месяц. Ох, как я мучился этими видениями и, они меня отпустили только тогда, когда подобное на самом деле произошло.
Смерть была, хотя  почти мгновенной, но ужасной. Он, молдаванин, у себя в забое под сопряжением в бухту сворачивал кабель от электросверла, а  в это время все анкерное сопряжение с  пачкой угля и породы рухнуло на него. Молдаванин молодой, горячий, почти выскочил из опасного места, но ему расплющило голову. Тело оказалось свободным, а голова под завалом и он, инстинктивно отползал от места обрушения, а в конечном итоге отполз от собственной головы на несколько сантиметров. Отполз, упираясь руками и ногами и, в такой позе застыл. Так  и нашел его горный мастер.  Страшная смерть.
Второй случай я увидел с водителем Василием, с которым мы частенько ездили на зимнюю рыбалку в Якутию на озеро Алысардах. Я увидел, как он утонул. Когда машина ушла под лед, видимо растерявшись,  он в панике рвал   войлочный утеплитель с заднего стекла кабины своего старенького ЗИЛа, сдирая с пальцев ногти, бился в предсмертной агонии. А в это время его пассажир открыл окно правой дверцы и спокойно выплыл.
За две недели до этого случая я не выдержал и, путаясь и заикаясь, попытался предостеречь Василия, но он рассмеялся мне в лицо и отмахнулся как от назойливой мухи.
И я совершенно отчетливо осознал, что человек всегда считает себя бессмертным и пытается не допускать даже доли сомнения, отторгая из разума такую мысль. Вот почему древние греки не уставали повторять «мэмэнто мори», помни о смерти. Древние мудрецы пытались приучить современников к мысли о смертности и жизнь оценивать  осознанным отрезком бытия, ее конечностью. Явно им это не удалось.
Было еще несколько случаев, но я принял безоговорочное решение, и приобретенный дар предвидения спрятал в глубокие закрома души, силой воли загнал его вглубь.
Почему у меня появился такой дар, почему только индивидуальное предвидение, почти как у цыганок? Мне он абсолютно ни к чему, он только мешает  жить.
Сомнения терзали меня. Уже через неделю после встречи с этими существами,  я сговорился  с тремя надежными сослуживцами, и мы спустились на лодках к моему «огороду». Как я им объяснил, что решил наконец-то сдать в долгосрочную аренду свой садовый участок, между прочим, на том маршруте, по которому они за сезон минимум пару раз проплывают.  А сам тайно надеялся, что еще встречусь с пришельцами и уж точно не отпущу,  пока они не ответят на раздираемые  мою душу вопросы.
Но на косе отсутствовал какой-либо намек на  посещение пришельцев. Я обошел всю окрестность, перебрел через перекат на противоположную сторону, все было тщетно. Отсутствовали вмятины от посадки летательного объекта и прочие следы. Хотя я не спал и пялил глаза в разные стороны всю ночь, она  прошла тихо и спокойно. Все было бездарно и наивно. Ягода меня интересовала мало, но я все-таки набрал пару  семилитровых капроновых ведер. А уж  мои приятели повеселились в сласть.
Через полгода я на постоянное место жительство перебрался сюда, но мысли о пришельцах и здесь не оставляют меня. Почему они явились ко мне в образах заключенных и именно ко мне? Ведь понятно, что если стану рассказывать о  встрече с ними, то все подумают, что у меня на бок «съехала крыша». Почему все, что они ели и пили, осталось нетронутым? Значит они фантомы! А потом, я все время думаю, о значении сказанных ими слов  и хочу понять их, осмыслить: «Мы прошлое из будущего, а  дорога наша бесконечная. Вы ответственны перед нами и в долгу у нас».
И вот сейчас я постепенно начинаю осознавать смысл  слов пришельцев. Колыма - это сотни тысяч неуспокоенных человеческих душ. Тех чистых еще не созревших душ, бессмысленно замученных системой коммунистического перевоспитания, которое заключается в непосильной работе на суровом трескучем морозе, полуголодной жизни в промороженных бараках. Ликвидация производства на Колыме является преступлением по отношению к их памяти, к их мученическому пребыванию на земле, а те, кто безропотно покидает Колымский край, являются предателями  созидательных дел невинно осужденных. Наверное, потому и с укоризной смотрели на меня те, прилетевшие на огненной сфере, два фантома.
Мы с тобой Сергей предатели! И нет нам оправдания и прощения,  нет оправдания и тем, кто продолжает ликвидировать золотые прииски, шахты, ремонтные заводы и мастерские, целые поселки и города суровой Колымы. Предатели и те, кто заварил всю эту кашу, кто безмозгло развалил могущество страны, по крупицам собранное мучениками нашей Родины.
Мы утрачиваем память о безвременно ушедших соотечественниках, а те, кто приедет в северные края после нас, не будут иметь памяти о предшественниках и им совершенно  станет наплевать на могилы и кости, замученных системой здесь людей.
Антон замолчал, понурив голову, неуютно ему было в урбанизированном городе. Сергей дружески похлопал его по плечу: - Не расстраивайся так Антон! История развивается по спирали. Будет и на Колыме праздник. А память, что ж  - это та категория, которая со временем из болезненного состояния просто переходит в историческую статистику. А статистика уже не будет так будоражить сознание. Есть ложь, есть сверх ложь и есть статистика. 
Алексей Петрович налил еще по рюмке: «Давайте мужики помянем всех, кто на Колыме сгинул. Ведь и москвичей там не одна тысяча пропала». И выпив, добавил: «А главное, Антон, не где мы живем, а как! По совести или нет».


                МИР  ГАЛЛЮЦИНАЦИЙ.
«Разве можно допустить, чтобы мечты детей не сбылись? Поэтому я как мать и советский человек сердцем голосую за мораторий, за жизнь без страха».               
                Л. Яковлева, бригадир фабрики
                ремонта и пошива одежды.

Леонид Маркович увлекся романом. Словно сама юность в круговороте первой любви, отнимающей мысли, чувства, желания и бросающей их в бездну  страсти, он становился заложником своего произведения.
Работа над рукописью продвигалась медленно. Он постоянно что-то переделывал, одни главы полностью разрушал и на обломках создавал совершенно новый сюжет. В других перестраивал предложения, шлифовал их, или как сам  с гордостью выражался: «Снимаю фаску с понравившихся выражений». Обычно, закончив  вторую главу, он не спеша брался за шлифовку первой, наброски третьей, затем за переделку второй  и так по кругу. Сюжетная линия романа стала рыхлой, разорванной спутанной в непонятный клубок, запутался и сам горе автор. Совершенству нет предела.
Леонид Маркович отошел от семейных проблем, бытовых неурядиц, от  проблем на работе. Десять лет службы на одном месте, на одной рядовой должности сделали свое дело, породили в нем махровую инерционность.  В нем росла внутренняя неудовлетворенность, но преломлялась она через призму неудач в творчестве.
Первым естественно сломалась жена.
- Когда ты, наконец, перестанешь бездельничать и займешься делом? - Настойчиво стала спрашивать она, ворвавшись в его комнату-берлогу.
Леонид Маркович сделал удивленное и одновременно страшно недовольное лицо и почти раздраженно прошипел: - Это я то бездельничаю? Я не разгибая спины, тружусь, забыв о выходных и  отпусках. Думаешь, воплощать свои замыслы в жизнь относятся к категории ничего неделанья. Я пишу историю Крайнего Севера. Такой пласт поднять одному без посторонней помощи, думаешь легко? В твоем лице я хотел бы видеть союзника и помощника, а не противника.
Теперь наступила очередь удивляться жене. Она прямо задохнулась от  негодования. - Ты считаешь вот это бумагомарательство своим истинным призванием? Ты инженер на чиновничьем поприще, а не инженер человеческих  душ. Твое призвание технологические процессы в машиностроении, у тебя для этого правильно поставлены голова и  руки. Именно руки у тебя золотые и предназначены для ремонтов оборудования, поделок из дерева. Посмотри  пристальней на себя и на свои реальные возможности, а также посмотри внимательно на своих детей, живущих можно сказать без отца, глянь хотя бы краем глаза на квартиру, которая без хозяина неуклонно превращается в хлев. Ответь мне, когда ты вернешься в семью, когда, наконец, займешься бытом и, когда мы поедем отдыхать?
Тирада педагога-жены неоправданно затянулась.
- Бумагомарательство, да? – Пожалуй, это все, что воспринял из длинной речи жены Леонид Маркович. - Хорошо, я тебе прочту, кое-что из своих вещей и ты поймешь, что это серьезно, это и есть мое настоящее дело.
- Только не это, только не это, - испуганно замахала руками жена, избавь меня, пожалуйста,  от своей графоманской бредятины. Достаточно того, что из-за таких горе писателей как ты невозможно выбрать хорошую для души книгу.
Леонид Маркович обиделся окончательно, его трясло от незаслуженных обвинений, явного унижения, оскорбления человеческого достоинства и еще черт знает чего. В подобных случаях он переставал разговаривать с женой, начинал, как ребенок дуться на нее и старался, когда находился дома,  питаться в одиночестве и всухомятку. Всем своим видом он показывал страдания и  вынужденность такого существования в сложившейся среде.
Такие особи встречаются в поездах дальнего следования, в гостиницах, санаториях, домах отдыха. Совместное проживание с такими людьми становится форменным адом, вокруг таких представителей племени разумных громадное поле из отрицательных эмоций, пожирающее положительные. Окружающие стремятся, порой на уровне подсознания, покинуть такую среду.
Леонид Маркович достиг вершины совершенства в создании гнетущей  обстановки и этим доводил своих близких до неистовства, до форменного помешательства. Приходя домой с работы, он переодевался в спортивный костюм, мылся и закрывался в комнате, где или писал, или просто часами сидел глубоко задумавшись. Иногда в своей берлоге он вяло жевал бутерброды, ранее прихваченные  по дороге с работы   или украдкой сделанные на кухне. В такие дни он не допускал даже слабой искорки сомнения в классическом уровне своих опусов. Он благотворил себя и поэтому считал  правым судить близких, особенно свою жену.
- Надо же, -  думал он, распаляя неприязнь к своей жене, - не прочитав ни строчки, полностью отвергла  мое детище, мой вымученный, можно сказать меченный кровью,  роман. Это его особенно до крайности возмущало.
- Хотя бы поинтересовалась сюжетом романа.
Здесь Леонид Маркович слегка лукавил, но даже себе в этом не хотелось признаваться. Не допуская сомнения, он такими рассуждениями доводил себя до точки кипения.
Постоянно поддерживая в себе обиду и неприязнь к жене, Леонид Маркович выстоял неделю.
В субботу, когда осеннее Солнце теплыми лучами настоятельно стало приглашать на лоно природы, в оранжевый лес, где еще можно наткнуться на пенек, похожий на огромный букет хризантем от дружного семейства опят, на одинокий подберезовик, рясный кустарник калины, Леонид Маркович демонстративно заперся в комнате, достал любимую рукопись и стал  ее перелистывать.
- Неужели бумагомарательство, неужели так плохо написано хотя бы здесь: «Сергей начал спускаться в распадок. Кочковатая, скованная первым морозцем, северная земля позванивала, скрежетала  под ногами наждачной бумагой. Трава на кочках пожелтела, спуталась, отдаленно напоминая неухоженную копну пшеничных волос. Вся округа замерла в ожидании снежного покрывала.
Сергей знал, что в распадке протекает ручей, в заводях которого вполне могут хорониться стайки чирков. При приближении к ручью шаги Сергея  стали осторожными, дыхание прерывистым. Он весь напрягся, пригнулся, держа на изготовке  ружье. Густой кустарник на берегу ручья от резкого порыва ветра или от взлетающей стаи уток зашатался, зашумел. Сергей вскинул к плечу ружье и почти дуплетом выстрелил на шум и стал лихорадочно перезаряжать ружье.
И вдруг он совершенно отчетливо увидел как из-за кустов, куда он не глядя выстрелил,  вывалился мертвый человек с обезображенным от дроби лицом. Сергей, от неожиданности охнув,  присел на корточки. Реальность стала смыкаться с жутким ярким воображением. Всем своим сознанием он остро ощутил последствия произошедшего. Из искорки больного воображения разгорелся мощный бушующий пожар, пожирающий действительную реальность. У Сергея заныло сердце, он всем своим существом ощутил всю безысходность, тоска и холодный туман страха окутали его. Сергей застонал и, скрючившись, свалился на землю. Из ослабевших рук  выпала двустволка, пробив прикладом ледок между кочками. Из пролома выступила вода, пропитывая одежду Сергея и проникая к бесчувственному телу.
Сергей постепенно стал приходить в себя, ощущая холод от мокрой одежды. Красочное воображение легким дымком улетучивалось из воспаленного мозга.  Безысходность, тоска, страх распались на составные и словно весенние ручейки  зажурчали, очищая и просветляя  исковерканный мозг и душу. Тело начало заполняться покоем, умиротворенностью, тихой радостью. Подобное состояние бывает после тяжелого кошмарного сна, когда проснувшись еще какое то время находишься под впечатлением видений, но уже ощущаешь, что это не явь и купаешься в колыбели легкого блаженства от улетающей грубой тяжелой нереальности.
Сергей открыл глаза и замер, тупо взирая на веточку брусники с тремя красными, словно кровяными капельками, бусинками ягод, неестественно прилипшей к торцу кочки. Затем он медленно приподнялся, еще полностью не осознавая, и до конца не веря своим нахлынувшим ощущениям, на ватных ногах обошел кустарник. Действительно выпавший из-за кустарника мертвый человек всего лишь плод его больного воображения. От безудержной радости, захлестнувшего восторга он запрыгал, заплясал, истерически засмеялся».
Леонид Маркович, дочитав предложение, самодовольно усмехнулся.
Может и есть слабые места, взяла бы да  подсказала, а то на тебе, не читая приготовила отрицательную рецензию.  Будто продолжая спор с женой, воскликнул Леонид Маркович. Он продолжал подкидывать в топку своего раздражения все новые и новые аргументы из тяжеловесных обвинений.
- А вот здесь разве слабо написано, - пролистав рукопись, стал читать Леонид Маркович: «Время задремало. Томительное бездеятельное ожидание в очереди к врачу раздражало Сергея,  теребило внутри него нервные струны. Берегите время, оно соткано из суровых нитей нашей жизни. Где то услышанное, или прочитанное выражение очень нравилось Сергею. Он старался следовать такому принципу и в моменты вынужденного ожидания в очередях, начинал психовать. Совершенно короткие мгновения даны человеку, присутствовать на земле. Какой объем  времени  бездарно улетучивается! Простаивание в очередях, ожидание транспорта, да и сама поездка в транспорте - это прямые потери времени. «Время, время, в чей власти ты»?
Невропатолог, не отрываясь от бумаг, жестом предложил Сергею сесть. После длительной паузы, опять не отрываясь от бумаг, врач спросил: «На что жалуетесь»?
Сергей попытался объяснить свое состояние на охоте, но вдруг понял, что его слова неубедительны, они не раскрывают всю сущность  его болезни, потому что еще сам полностью не осмыслил симптомы и не перевел их в слова.
Врач с интересом глянул на Сергея: - А может вы перебрали? – Спросил невропатолог и для убедительности своих слов провел пальцем у подбородка.
Сергея обожгло необоснованное подозрение, он жутко покраснел и зло буркнул: - Не употребляю!
- Хм, - почувствовав обиду пациента, врач встал и прохаживаясь по кабинету начал рассуждать в слух: - То о чем вы рассказали из области фантастики. Это действительно плод вашего воображения. Скорее всего, у вас нервное истощение и скорее всего вам просто следует  хорошенько отдохнуть.
- Я вернулся из отпуска два месяца назад.
- Ну да, конечно! Тогда скажите как у вас в семье?
- Я не женат.
- Вот, вот! А вас не пугает  и не угнетает холостяцкая жизнь?
- Нет.
- На работе?
- Нормально.
- Давайте, все-таки я вас осмотрю?
После осмотра невропатолог снова сел за стол и спросил: - А сами в чем видите причину своего ненормального состояния?
- Мне кажется, что основной причиной является моя увлеченность. В последнее время я очень глубоко изучал материалы по локальным войнам и выявил чисто интуитивно некоторую закономерность. Изучением этих материалов я довел себя до изнеможения и в пике этой работы впервые почувствовал слияние воображаемого с реальностью. Но тогда дело до отключения сознания не происходило и я небольшим усилием смог выйти в реальность, т.е. побороть симптомы этой  болезни.
-Вот, вот именно побороть. - Подхватил врач и не давая продолжить быстро заговорил сам.  - Вы предчувствуете наступление подобного состояния и вам просто необходимо активно концентрировать свою волю, сжав ее в кулак, для жесткой борьбы с галлюцинациями.
- Да…., вот…., - пытался  что то сказать Сергей, но врач словно глухарь на току: - Больше читайте художественной литературы, но только исключите символистов, продолжал говорить врач, - возьмите еще раз отпуск, отдохните в санатории, больше бывайте на природе, ходите на рыбалку, охоту, благо у нас большие возможности уединиться.
- Да был я на охоте, там все и произошло, - не выдержав, громко сказал Сергей.
- Вот и прекрасно. А сейчас я вам выпишу лекарство. Постарайтесь достать неотропил, довольно эффективное средство, принимать нужно  по две капсуле три раза в день, беллоид ежедневно по четыре драже  и как рукой снимет. А если не сумеете приобрести это лекарство, то просто попейте валерианки.
Все, все, извините меня, но абсолютно нет времени, - провожая до двери, тараторил врач, - сами понимаете.
Невропатолог сунул Сергею рецепт и почти вытолкнул из кабинета, прокричав: «следующий».
Сергей вышел на крыльцо поликлиники. В мозгу молнией сверкала только одна мысль: «Отделался, вытолкал с обрывком бесполезной бумажки, козел».
Неудовлетворенность от приема у врача стали последней каплей в наполненном до краев котле раздраженности. Злоба захлестнула психику, отрицательные эмоции захватили власть и стали править свой бал. Он вдруг ярко представил, как  хватает за плечи самоуверенного врачишку и начинает его трясти. Он с ожесточением трясет врача, тот бьется головой о стену, по белоснежной стене сочится кровь. Врываются люди и оттаскивают Сергея от безжизненного тела врача. Люди с осуждением смотрят на Сергея, а он трясется всем  телом.
Сергей застонал и, скрючившись, рухнул с крыльца. Воображаемая ситуация слилась с реальностью. Он отчетливо осознал всю нелепость настоящего положения, всем телом ощутил осуждающие взгляды, всю бездонную пропасть свершенного и безысходность, когда   поздно что-либо исправить. Щемящая тоска и страх захлестнули его.
Испуганная медсестра ворвалась в кабинет невропатолога и захлебываясь и глотая окончания слов громко прокричала: «Там ваш пациент у крыльца валяется!».
Настойчивый стук в дверь отвлек  Леонида Марковича от рукописи. Он встал и, подавляя желание грубо выругаться, распахнул дверь.
Не обращая на рассерженный вид  Леонида Марковича, вошла жена и сразу стала  раздраженно говорить: - Тебе бесполезно, что-либо объяснять. За  все черные годы нашей совместной жизни я в этом убеждалась неоднократно. Но все-таки еще раз попытаюсь заняться этим неблагодарным делом. Буду откровенна, мне в течение последней недели удалось в твое отсутствие прочитать эту рукопись, - она указала на стопку бумаг, которые держал Леонид Маркович.  - И, о Господи! Поверь мне, с полным основанием умоляю, прекрати заниматься бумагомарательством, займись делом. С первых строк твоего романа сквозит надуманностью, просто сумасшедший  отрыв от реальности. Здесь, - жена с брезгливым видом ткнула пальцем в рукопись, - горы, я тысячу раз  повторю, горы орфографических и стилистических  ошибок, наивного несовершенства, казуистики и простой примитивности, а главное абсолютно неинтересный сюжет. Убедительно прошу тебя, не показывай никому эту бредятину, чтобы, не дай бог, окружающие не узнали о твоей безграмотности и серости. Например, ты совершенно неверно трактуешь физику воображения и соединения ее с реальностью. Это невозможно, ибо реальность категория  вполне материальная и плод больного воображения способен слиться не с реальностью, а с ее отображением. Смехотворное сравнение земли с наждачной бумагой. И таких неточностей и откровенной глупости хоть пруд пруди.
Еще раз прошу тебя заняться делом.
Леонид Маркович остро ощутил щемящую тоску, безысходность и страх. Он сгреб рукопись и молча кинулся к мусоропроводу. Дверцу мусоропровода заело. Леонид Маркович, с каким-то неистовством  дергал ее, обламывая ногти и не чувствуя боли. Он рвал на мелкие кусочки свою рукопись, и запихивать в приоткрытую дверцу мусоропровода. Он старался как можно мельче изорвать листы, боясь, что кто-то составит их, склеит и прочтет. Он начал боязливо оглядываться, ему стало казаться, что он рвет  телесное, то, что страстно ненавидит. Руки стали липкими, вроде бы в крови. Ему уже мерещится, что он весь забрызган кровью, он пытается ее стереть, но только размазывает ее по одежде и открытым частям тела. Он кожей чувствует осуждающие взгляды родных и соседей.
Леонид Маркович застонал и, теряя сознание, скрючившись,  рухнул на цементный пол, выпуская из ослабевших рук остатки рукописи.

«И вот теперь над всеми детьми планеты нависла смертельная угроза. И мы, матери Земли, во весь голос требуем: во имя будущего, во имя мира - остановите новую войну!».                К.Дегтярева,работница,                мать пятерых детей.



                Петранник
                2000 год