Я, Рэггеди и Зеркало Зигмунда Фрейда

«Не следует умножать количество сущностей»
Оккам.


Ничего

Уже темнело, когда на размокшей просёлочной дороге показался человек, который тихо бормотал себе под нос нечто вроде заклинаний и на ходу записывал что-то в маленький красный блокнот. Чтобы лишний раз не интриговать читателя, сразу признаюсь, что это был я.
В то время я занимался своим любимым делом. Я ходил и искал то, чего нет и быть не может. Я находил бумажный пепел, и пытался поверить, что это чья-то сожженная рукопись. Я вытаскивал из канав старые анекдоты и предания далёкой старины, до которых ещё не дотянулась бритва Оккама. Из их седых бород я выдергивал по три золотых волоса и плёл силки для неведомых зверей.
Эти ловушки я расставлял там, где случается странное: на свалках, в развалинах старых домов, возле позеленевших памятников неизвестно кому, в суфлёрских будках среди обрывков давно отзвучавших реплик, на площадях, где прежде расстреливали героев и преступников, отрицая само противостояние Добра и Зла…
Я бродил по всем городским рынкам, где само слово «обман» теряет смысл, не видя своей противоположности, – а наш мир дуалистичен, n’est pas? Я заглядывал в каждый калашный ряд , смотрел: не мелькнет ли где свиное рыло в легендарной красной свитке. Я старался выслушать каждого алкоголика, пристававшего к окружающим с жалобами на жизнь. Словом, занимался я абсолютно дурацким делом.
Но, со временем, в мои силки стали попадаться Звери, Которых Нет, и я сажал их в клетки листков моего блокнота. Клочки и пепел, разлетевшиеся по закоулочкам, собирались воедино и снова говорили на неизвестном языке. Мне даже удалось достать потрёпанный красный лоскут, которым я сразу перевязал запястье, чтобы не растянуть связки и связь времён, удерживая за шипованый ошейник дракона средней величины.
А когда все составляющие были найдены, я собрал всё и всех воедино. И увидел я крепость, называемую Бессмыслица, и понял, что в ней прячется Неведомый Зверь по имени Смысл. И я знал – чтобы найти его, надо войти в крепость. А войти туда я мог, лишь оставив за порогом разум. И я вошёл туда.
Через какое-то время я вышел, вложил в свою голову уже порядком заплесневевший разум, улыбнулся и свернул за угол. Да, я искал смысл. И что я нашёл?
Ничего.
Nihili.

* * *

Я:
...нет, это – я, а он никакого отношения к этому не имеет... Раздвоение личности – это диагноз... хотя, если подумать, у всех так бывает, только обычно это называют социальной ролью. Я не думаю, что он реален, он – всего лишь маска, символ хитрого фрейдистского желания быть хуже самого себя...
Нет, я – это я, а его я придумал... изыди, изыди...
&: «Шестнадцать кошек мы можем забить восемью битами, и у нас получится код».
 (из высказываний одного программиста).
Код? Кот?! А вот вверху что-то маячит...


Тусовка

Сначала было пусто. Совсем-совсем.
Потом в комнату вошли люди. Они принесли с собой какой-то совершенно жуткий портвейн, пластиковые стаканы и гитару, по которой, видимо, в своё время пробежало стадо слонов. Или бегемотов.
Ещё они притащили разговор, начатый, судя по всему, давным-давно. Разговор был пьян значительно больше, чем его владельцы. Его носило из стороны в сторону, он уходил от баб к великим проблемам мироздания и, подчиняясь какой-то неведомой логике, делал прыжок вниз к тривиальному безденежью и возвращался обратно к бабам. 
В это время появился я. Я особо не напряг тусовку, и потому был принят довольно доброжелательно, хотя и без особого энтузиазма. Я рассказал им старый наркоманский анекдот. Все посмеялись и наперебой стали рассказывать мне Самую Правильную Версию этого анекдота. У каждого она была своя, и нет ничего странного в том, что смеялись мы очень долго.
Естественно, был дым: без этого они не могли. Дым мешался с лексикой сомнительной цензурности и приобретал достаточную плотность для того, чтобы входившие вешали комиссарские кожанки и киллерские пальто на особо удачные его завитки. Стараясь не привлекать к себе внимания, из него материализовался Честерфильдский Кот, злорадно улыбнулся и отхлебнул портвейн из чужого стакана.
Всё было вполне обычно, все начали что-то орать друг другу, хотя все находились в одной комнате. В пол-литровую бутылку вмещалось пять океанов, в голове вертелось что-то из БГ, и Кронпринц извлекал из гитары нечто меланхолически-мистическое.
Честерфильдский Кот начал непринуждённо шутить на тему гомосексуалистов. Я сначала смеялся, поскольку остроты его были оригинальны, а потом понял, что таковыми он считает всех присутствующих, не исключая и себя. Тогда я заплакал, потому как это было зловредно, несправедливо и вообще так нельзя. Я в знак протеста перестал его слушать совсем, и стал скрежетать песню о том, как будет при коммунизме хорошо, хотя тоже не верил в коммунизм.
Айзек на то и был Айзек, чтобы всё ниспровергать. Он долго обличал все известные ему учения, начав с удачно подвернувшегося коммунизма, пока случайно не ниспроверг самого себя. После этого он на себя обиделся и долго не разговаривал с собой. Зато он перешёл на общение с окружающим миром, что для мира было ново, но не слишком приятно.
А тусовка попеременно обсуждала то Ницше, то Хвоста. Договорились на том, что Ницше был прав, а Хвост сдулся. О сдутии Хвоста особенно усердно говорил Айрон, и точку в споре поставил сам Хвост, объявив Айрона лохом. На том и постановили.
Внезапно мы обнаружили на дне бутылки Бесконечность и Сакральные Знаки, и поняли, что это – Истина. Тогда мы возрадовались, и свели пять морей к нулю, который тоже немножко Бесконечность, только перекрученная обратно. И тогда мы поняли Истину, и почувствовали что Марвин – жив. Нам явилось видение Канта и Ницше, которые сделали так, что случились шестидесятые, а Кот превратился в улыбку, явно принадлежавшую Бобу Марли.
И было так долго, а потом внезапно кто-то открыл окно. И растворился сначала Честерфильдский Кот, затем его – или Марли? – улыбка, а следом бесследно растворился и я. Остальные ещё немного пошумели и тоже разошлись…

* * *
Рэггеди:
...да пошёл он знаешь куда?! Если знаешь за собой, что псих – так или молчи, или лечись, и нечего философски мычать, мол, все такие... а я, между прочим, реальней некоторых буду. Как чего припечёт – «это не я, это не я», а в остальное время – «он всего лишь маска»... или вон башку святой водой пусть польёт, авось да изгонит дьявола.
Не надо сваливать на меня свои грехи. Он – это он, а я сам по себе.
&: «В конце концов, всё тайное становится явным».
(из устава сотрудников Тайной канцелярии).
Обычно это происходит слишком поздно.

Эволюция

 Эволюция, знаете ли…
Вот вам доводилось спотыкаться на ровном месте? Я имею в виду, в трезвом состоянии? Так это не просто так. Это вы споткнулись о странное существо, смахивающее одновременно  на крупную крысу и мелкого кенгуру. Не видели? Никто не видел. И я знаю почему.
Давным-давно они были вполне видимыми, но очень стеснительными. Раса маленьких существ с огромным комплексом неполноценности. Ну, честно говоря, они и впрямь были не красавцы. И потому они всегда старались быть незаметными. А потом они собрались на совет, и стали думать о том, как бы им избавится от душевных страданий.
И мудрецы этого народа заседали три года. И решили мудрецы, что нужно стать невидимыми. Сначала народ их не понял, но потом решил, что так будет лучше. И так, путём длительных тренировок, наглядной агитации и активной пропаганды, они стали совершенно прозрачными. Эволюция, знаете ли…
Казалось бы, что хотели, то и получили, живи да радуйся. Они и радовались. Долго. Сменяли друг друга поколения, изменялись нравы. И, в конце концов, очередное поколение, избежавшее ввиду своей невидимости издевательств со стороны других народов, оказалось начисто лишённым вышеупомянутого комплекса.
Само собой, им захотелось славы и известности. Стали появляться подпольные организации, на собраниях которых звучали призывы разрушить старый прогнивший насквозь мир и скинуть позорный покров невидимости. Организовывались массовые демонстрации, которые, конечно же, оставались никем не замеченными. И вот, наконец, грянула революция. Новый вождь приказал держать курс на видимость. Всем было приказано обращать на себя внимание иных народов.
Теперь подрастает новое поколение. Они твердят о своём превосходстве и стремятся к господству над миром. У них уже выросли когти и клыки. Эволюция, знаете ли…
 
* * *

Я:
За всё всегда получаешь той же монетой, какой сам платил. Теми самыми пятаками, на глазах которые... И выдуманная мной тварь смеётся надо мной – моим смехом.
Или вот трикстерство... Интеллектуальная жестокость – очень страшно. А в этом и есть основа трикстерства – лгать, чтобы тебе не поверили, если ты сдуру скажешь правду. Стоять с интеллектуалетно-серьёзной физиономией, когда над тобой смеются, – а в душе злобно смеяться самому, потому как остальные танцуют под ТВОЮ волынку, не замечая этого. Цинично острить, бросать оскорбления в лицо тем, кто любит тебя, – и кого ты любишь... Самому стрёмно и мерзко – а колесо-то уже не остановить.
Ведь платят тебе теми же неразменными пятаками...
&: «Любовь не девается никуда, а только меняет знак».
(поэт и журналист Д. Быков.)
Вот потому и хреново.
 
Сказка о драконах

Увы, красавица, я не в твоём вкусе.
Тебе лучше знать? Ха, это вряд ли. Понимаешь, тебе ведь кто нужен? Тебе нужен принц – желательно прекрасный, – ну, в крайнем случае, доблестный рыцарь. Так что я по всем параметрам отпадаю. Кто я, в таком случае? Сейчас расскажу.
Видишь, эти все легенды не с потолка взялись, у них было реальное основание. В незапамятные времена ситуация была такая, что девушек тогда было мало вообще, а если красивая – так автоматически считалась принцесса. Ну и соответственно, конкурс тогда был между всеми рыцарями да принцами покруче, чем нынче в МГИМО. Потому и приходилось им выпендриваться, чтоб среди остальных отличаться: то на турнирах рыцарских пришить пару-тройку конкурентов, то в поход отправиться чашку какую-нибудь драгоценную искать, а лучше всего – пойти и убить первого попавшегося дракона, тем более, что тварь сия зело аморальна была.
Драконы в те времена были ещё широко распространены. Выглядели они на самом деле вполне человекообразно, хотя и с признаками рептилий: гребни у них шипастые были, прикид чешуйчатый…пили всё, что способно было гореть, дым от них был постоянно, потому иногда и огонь получался…да, здорово смахивали на Вишеза, страшненькие такие. Занимались же они преимущественно тем, что издевались над мирным населением, непонятными словами ругались, да принцесс, случалось, то так крали, то заставляли отдать в качестве контрибуции.
Насчёт принцесс – драконы сами не знали, зачем они им. К серьёзным отношениям они не стремились, держали принцесс, преимущественно, за домработниц, ну и так – поговорить и всё прочее. А рыцари жутко возмущались таким положением вещей и ходили бить драконов.
Только драконам не по кайфу было в вооружённые конфликты лезть. Они спокойно выслушивали доблестных рыцарей, читавших по слогам многостраничный вызов на поединок, после чего задавали им вопрос типа: «В этом и заключается ваша экзистенция?». Большинство рыцарей обычно сдувались уже на этой стадии.
Однако хватало и тех, кто без долгих разговоров хватался за меч. У этих иногда получалось. А поскольку принцев было значительно больше, чем драконов, поголовье принцесс в скором времени выросло, принцы измельчали, а драконы постепенно вымерли.
Так что, зря ты это затеяла, красавица. Я всего лишь маленький представитель почти вымершего вида рептилий.
Ну не плачь, не плачь. А? Нет, это из другой сказки. Это только на жабах работает, а я всё-таки дракон. Хоть и маленький…

* * *

Рэггеди:
…вот-вот, так держать. Какая глубокая рефлексия! Какой типаж! Покаяние вместе с самобичеванием. Можешь высечь себя – и раз, и два, вот тебе – не трикстерствуй впредь. Хочешь в святые попасть? Не выйдет, не подходит тебе нимб. То ли голова у тебя мала, то ли рога мешают.
Нет, правда, такое раскаянье!.. «Интеллектуальная жестокость – самая страшная». Идиот, ты где интеллект-то нашёл, о твоём кретинизме легенды рассказывают, одна невероятнее другой – и все правдивые.
И вообще – заткнёшься ты, или как?
&: « Дураки… свободны от страха смерти…»
Эразм Роттердамский.
Я – боюсь. Я – дурак. Я хочу жить.

Монетка

Небо было тяжёлым и серым, а кирпичная стена – потемневшей от времени и покрытой выбоинами от пуль. У стены стоял я, а он…
Я не знал, кто он такой, не знал его имени, не видел его лица; я видел только тёмный тоннель ствола винтовки. Он стрелял. В меня.
С каждым выстрелом, с каждой пулей надвигался холод, каждая пуля была кусочком льда; от этого я застывал, замерзал, постепенно превращаясь в монолитную ледяную глыбу. Я не мог умереть, я только превращался в лёд, – и стрелку это не нравилось. Ему хотелось, чтобы меня не было, чтобы я умер. Мне уже было всё равно, я тоже хотел смерти. Но я был жив.
Последняя пуля двигалась страшно медленно, как будто её саму настиг тот холод, что был в ней. Наконец она ударилась в монетку на потёртом шнурке, висевшую на моей шее, и тогда я разбился, разлетелся на множество осколков, которые быстро таяли, становились водой, мгновенно уходящей в красную землю…
Меня не стало.

«Неправильно, несправедливо, так нельзя…»
Ребёнок плакал над мёртвым щенком. Он выкопал ему в палисаднике перед домом маленькую неровную могилу и теперь засыпал её, закапывал навсегда своего любимца.
Наконец была брошена последняя горсть земли. Ребёнок вытер слёзы, размазав грязь по лицу, не заметив. Надо идти домой.
На земле что-то блеснуло. Монетка, старая, с незнакомым рисунком. Он автоматически поднял её, сунул в карман, пошёл…

Враги считали его безжалостным убийцей, солдаты его отряда – садистом. Сам командир был уверен, что выполняет свой долг. Ему всегда везло, он всегда оставался жив. Он считал, что его спасает амулет – старинная монетка на потёртом шнурке.
Это была обычная операция, «зачистка» – так это называлось. Они уже обошли всё село, возвращались, когда раздался выстрел. Командира ударило в грудь, и он, удивляясь тому, что жив, дал очередь в ту сторону, откуда стреляли. Вскрик, звук падения…
Монетка. Пуля отрикошетила от неё. Он был жив. Командир подошёл к стрелявшему, перевернул труп. Пацан, лет четырнадцати. Здесь, в этом проклятом краю даже дети опасны.
Вернувшись в расположение части, он расстрелял троих пленных. На всякий случай. В этом проклятом краю опасны все…

Небо было тяжёлым и серым, а кирпичная стена – потемневшей от времени и покрытой выбоинами от пуль. У стены стоял он, а я…
Я стрелял в него. Я не знал, кто он такой, не знал его имени, не видел его лица. Пули впивались в него, а он всё не падал; и, наконец, он разлетелся осколками, впитался в землю водой.
Я опустил винтовку. На мгновение на небе появилось солнце, и, отразив его свет, сверкнула на моей шее монетка на потёртом шнурке…

* * *

Я:
…и какого черта. Обязательно найдётся придурок, которому даже не нужно помогать материально – достаточно научить жить. А я, кстати, и сам не умею. А тот поганец в моей голове всегда готов опошлить всё, чему бы я ни научился. Этих идиотов всё больше. И чем их больше, тем острее вопрос.
Кто Иуда?
&: «Когда я умер не было никого кто бы это опроверг»
Егор Летов
То ли брито, то ли стрижено, то ли напалмом выжжено…

Credo

С чего бы это начать?.. Извините, я закурю…слишком много курю, грешен, да…
Гражданин следователь, я же почти ничего не видел, я мало чем могу помочь. Да я и понимаю её – она, видать, ни под кого подстраиваться не хотела, а вот пришлось. Вот она и не выдержала, и того…
А я, например, стараюсь быть похожим на золотой червонец, в смысле, всем нравиться. Так меня один чувак учил, он со всеми пытался договориться, и поэтому его однажды разорвало – раз, и нету чувака. Теперь он уже далеко, и мы о нём рассказываем легенды, что вот был он героем, и был он подонком. А он просто – жил-был, тому и нас учил.
А я не со всеми, я сам по себе, просто так легче, когда вот говоришь: «Будь по-твоему», но говорить оно одно, а делать то всё по-своему получается. Это я уже сам придумал, чтоб не разорвало. Поэтому мне постоянно говорят, что, мол, вру постоянно. А я это просто, чтобы хоть что-то сбывалось…каюсь, грешен.
И мне это всё осточертело, и когда запутываюсь – да, обязательно подвернется сборище какое-нибудь, и тогда семь бед, и сразу ответить. И вместо того, чтобы ответить – психану, наору, со всеми разругаюсь – не вечно в червонцах-то ходить, разменяться на слово-серебро да брань-медь…
Никого потому никогда не осуждаю, ведь по себе меряю. И если вдруг предадут – не озлоблюсь на того: каждому по делам. И всякому, если кто слушает, говорю: если надо отречься, чтобы жить – отрекись; если то, от чего ты отрекаешься, истина, то она не пропадёт, сам же и скажешь, если будешь жив. Есть такая штука – совесть, или там категорический императив, в главном, значит, не соврёшь. А если всё то, во что ты верил – чушь и суета, тогда и вовремя ты ушёл.
Извините, всё время в сторону от темы заносит, ох и бред несу…притом трезв до чрезвычайности. Вот иногда я в компании озвучиваю то, что пишу…извините, я иногда что-нибудь пишу, графоман – это звучит гордо. Так вот, мне после заявляют: опять, мол, по пьяни писал, ан нет – я так не могу. Я просто так, ненормальный слегка, и лицо, бывает, дёргается, но это не опасно ни для кого, это так, мелочи.
Гражданин следователь, я её и не разглядел почти, как она под колёса... Я подумал, конечно, что резко она как-то шагнула, трамвай ведь ещё не подошел. А потом вдруг шум, толпа собралась, кричат про «Скорую» что-то. Нормально она выглядела, на первый-то взгляд, трезвая. Футболка на ней красная была, значок ещё такой, знаете, с именем. Не помню, простое что-то, то ли Маша, то ли Катя, если бы «Аделаида» какая-нибудь, я бы запомнил…
А вы что, её не видели? В смысле, что осталось? Там же и значок должен…
Как не было трупа? Спаслась, что ли? Ну, кровь, мало ли, зацепило, ранило легко. Слишком много? Слишком много.… Куда же она тогда?
 А что касается веры да идеек, то оно всё просто различается: если понял сразу всё, так это на самом деле суета. А если раз услышал, да не понял, да ещё раз, а с десятого раза – как лавина, и только думаешь: как я до сих пор не видел, – значит, то самое. А дальше всё просто, главное – не оглядываться… Она, кстати, тоже не оглянулась, знала, куда идет. А ты всё расследуешь, куда.… Не найти её теперь, зря это всё.
(Через некоторое время)
Ну, что, где там твой протокол? Давай, подпишу. Диктуй.
«С МОИХ СЛОВ ЗАПИСАНО ВЕРНО.»
Подпись. Дата.
 
* * *

Рэггеди:
…мессией хочет быть каждый, вопрос в том, кого прибьют гвоздями. Иудой будет тот, кто получит кусок хлеба из рук гуру. И дальше, каждый извращает по своему – вспомни, как ты вывернул наизнанку всё, чему тебя учили. На самом деле всё совсем не так: не ты учишь – у тебя учатся, чему сами хотят. Вот.
&: «Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах»
Экклезиаст
Куда уходит мысль, когда вбит последний гвоздь?

Эскапизм

Конечно же, я узнал его сразу, хотя никогда не видел его. И день совпал – тринадцатое апреля, как и предполагалось. Он ехал в одном трамвае со мной, держась за поручень двумя руками и рассеянно глядя в окно. Мне оставалось только подойти и поприветствовать его неизбежным «Хаюшки». Он обернулся, кивнул в знак узнавания и жестом предложил выйти из вагона. Я согласился, тем более что это была моя остановка.
Мы вышли, он неуверенно достал из кармана пачку «Честера», протянул сигарету и мне. Я, как человек, вынужденно перешедший на «Балканку» по причине жуткого безденежья, отказываться не стал. Покурили, молча разглядывая друг друга.
Он был чуть ниже меня, волосы более светлые, чуть более бледное лицо с тонкими, заострёнными чертами. Одежда на нём была чёрная – не траур, просто любимый цвет, – полувоенного покроя. Казалось бы, ничего общего между нами не было – а всё-таки проглядывало какое-то неуловимое сходство, ставшее ещё заметнее, когда он внезапно засмеялся.
– Ну как, соответствую? Или ты меня другим представлял?
– Соответствуешь. Да…как-то странно всё-таки видеть тебя вот так живьём… реплики за тебя придумывать не надо, сигареты можно стрелять…
– Немногим доводилось видеть плоды своего воображения, так сказать, во плоти.
– Можно подумать, ты ощущаешь себя иллюзией!
– Рядом с автором – да. У меня на этой почве даже появился огромный комплекс неполноценности!
– Это у тебя-то?

Кое-что надо бы объяснить, а то совсем ничего не понятно. Лучше будет начать с эскапизма. Бегство от действительности – штука очень распространённая. У каждого по-своему: кто просто водку пьянствует, кто круглые сутки на компе в игрушки режется, некоторые пластиковыми мечами вооружаются, а большинство так просто мечтает на пустом месте. К  таковым отношусь и я.
А зачем это людям вообще? А затем, что сами себе мы не нравимся, и жизнь наша вертится не в ту сторону, что нам нужна. Так вот и придумывает каждый идеального себя в идеальном мире.
И я тоже придумал. И когда стрёмно было, или просто скучно, я просто уходил в его мир, проживал его жизнь – так, как сам придумывал. А придумывал в деталях и с подробностями.
Дальше всё просто. Вселенная бесконечна. Любая вероятность в бесконечности имеет шанс стать реальностью. Само собой, где-то там моя идея материализовалась. И он начал жить собственной жизнью по мотивам моего сценария.
И достаточно было дописать эпизод встречи…

А мы ещё долго разговаривали о Кьеркегоре и Сэлинджере, и он рассказывал, как всё происходило тогда, когда я, намекнув на какое-то событие, оставлял его «за кадром».
– Ну ладно, пора возвращаться.
– Да, кажется, так.
– Видимо, бесполезно просить тебя рассказать о том, что будет дальше?
– Ага. Одно могу сказать: будет интересно. А, кстати…. Попробуй придумать для меня будущее.
– Я?
– Ну, у меня ведь получилось про тебя придумать. И у тебя должно.
– Ладно, прощай. Время!

Я смотрел, как он садится в трамвай, отворачивается, теряется среди толпы. А был ли он на самом деле?
А ночью я возвращался домой и видел вокруг луны яркое белое кольцо. Кронпринц, шедший рядом со мной, сказал, что это так бывает, но очень редко. А я подумал: «Кажется, у него получилось».

* * *

Я:
А хочется поверить хотя бы во что-нибудь. Это, конечно, опасно и неправильно. Просто надоело ругаться с самим собой на предмет, кто больший скептик. Я знаю, что куда бы я ни пришел, меня не ждут. Но я надеюсь, что когда кондуктор меня разбудит и скажет: «Выходите, конечная», я выйду и увижу кого-нибудь из знакомых
&: «Достаточно, если услышат немногие. Достаточно, если один. Достаточно, если ни одного»
Михаил Веллер
Необходимо и достаточно.

Мифология

Нет, дров больше подбрасывать не надо. Это что, за полночь уже перевалило? Однако…
Звёзд-то.…В городе-то не видно, а здесь…Во-о-он там – Медведица. Да чёрт её разберёт, какая, я не знаю, иди у астрономов спроси. Уже спят? Халтурщики.
А вон там …ну куда ты смотришь, на юго-востоке, там вон маленькие искорки – так это Чуваки. Без тебя знаю, что нет такого созвездия. Не созвездие это, просто чуваки такие – идут себе. Зачем? Как всегда, мир спасают. От чего? От него самого и спасают. Да тем и спасают,  что идут. Оно ведь нелегко, по небу-то идти. Они до рассвета должны добраться на другую сторону, а коли не доберутся – так и амба, значит. Помогать бы им надо, тяжело им всё-таки…
Да с каких бы это щей молитвами? Кому они на фиг были когда нужны? Не, всё проще, ты передай вон тому чуваку …темно, не вижу, кто это там сидит, да и шут с ним…передай ему во-о-н ту бутылку, можешь и сам отхлебнуть. Что головой качаешь? Слабовата помощь? Это как посмотреть. Ты ему отдашь, он ещё кому-то, так оно и пойдет, глядишь, и воевать-то не с кем будет – все люди братья, ну или сёстры, и всё такое.…В бутылке всего пол-литра, и ту я ополовинил? Так это не проблема – слышал байку про чувака, который уйму народа двумя селёдками накормил? Кстати, он тоже там по небу шагает. А ты что думал, такое дело – а он в стороне, что ли, будет стоять?
А кто ещё там? Ну сам посмотри, я-то уже плохо вижу, вот и очки даже купил. Девчонка какая-то? Ну, может быть, они иногда меняются, когда устают совсем. Нет, сколько их вообще, никто не знает, и везде свои – солнце не только у нас заходит. Не так давно, говорят, к ним опять пополнение прибыло…
Что за сволочи там орут у озера, весь настрой сбивают. Хоть бы потише, что ли….Оттягиваются, придурки. Вот так и возлюби ближнего своего….Да и эти, поди, по жизни люди неплохие, так может, поговорить бы – и тоже свои – если, конечно, вообще разговаривать будут. Сложная штука это пресловутое всепрощение. М-да, о чём это я?
Сам возьми, на скамейке пачка. Что это ты так задумался? Э-эх, что ж ты так – тебе расскажи, так ты сразу и поверил. Я-то сижу – чушь несу, мне-то всё фиолетово, а ты всё сразу близко к сердцу принимаешь, романтик хренов.…Будешь людям верить – сожрут с потрохами, и плевать им на идеалы твои с убеждениями. Да не ври!
Что, взаправду видишь? Вот оно как…. Ладно, хватит на небо пялиться, доставай вон картошку, чувак, готова уже. Эти-то сегодня дойдут, вон уже где….   

* * *

Хаузер:
Если даже никто не скажет сакральной (сакраментальной?) фразы, всё равно кто-нибудь придет и спросит: «Третьим буду?». А вы лучше подумайте над открытием Эдисона, и решите, что больше: банан или кожура?
Я:
???
Рэггеди:
Это что за покемон?!!
Хаузер:
Мне не до вас. А на третьем этаже общаги в душевой живёт призрак – спросите у него.
&: «Например, один мой пациент, двенадцатилетний истерик, не может заснуть по вечерам: его пугают «зеленые лица с красными глазами».
Зигмунд Фрейд.
Всё, во что мы верим – реально.

Плотина

Кажется, это сооружение действительно задумывалось как плотина или что-то в этом роде. Бетонный мост, железные заслонки, механизмы какие-то ржавые. Колодцы непонятные вглубь строения.
А внизу река – мутная, грязная, но ещё живая. А впереди – смутные контуры города. А за спиной – Шламки, где легенды, в которые никто не верит, играют среди зарослей камыша, груд битого кирпича, ржавого железа и прочего хлама в прятки с привидениями, которых ещё надо придумать. Налево пойдешь – там улица, где дома старые, и вообще век не тот, и за каждым углом обитает по десятку страшных тайн. Направо – там солнце заходит…
А вот и снова я – ты в последний раз меня видел, когда я разум свой плесневелый на место возвращал. Вот он, я – ничего, живой такой, пытаюсь повернуть колесо винта, который заслонку поднимает-опускает. Дело это изначально бесполезное, потому как заржавела вся эта механика задолго до того, как я появился на этот ещё довольно-таки белый свет. Но ведь кто-то всё равно должен заниматься бессмысленными делами, не так ли? Так почему бы и не мне, у меня и опыт есть.
И я доволен своей жизнью – ведь смысл не является необходимым условием для жизни. А у меня есть всё, что мне в этот момент нужно, и даже больше: я нашел на дороге монетку и купил себе семечек.
И солнце ещё греет, и ветра вроде бы нет. Странно, ветра нет, а листок, лежащий на ступеньках шевелится, будто дёргает его за краешек какой-то зверь.
Над окурком, догорающим неподалёку от листка, появилось колечко дыма необычной формы, чем-то похожее на клыкастую пасть. Листок дёрнулся посильнее, сдвинулся, затих. И то ли вода забурлила в просвете заслонки, то ли кто-то кого-то сожрал – интересный такой звук был. А листок оказался слишком близко к окурку – затлел, задымился, сгорел – а я и не успел прочитать, что там написано, то ли отчет какой, то ли протокол…
Так обычно всё и заканчивается, потому что многие вопросы не требуют ответов, а многие ответы имеют лишь эстетическое значение – как вон то облако в форме дракона, которое на запад тащится. И тут уже нет смысла рассуждать об экзистенции, и я уже отсюда ухожу, а ты, чувак, можешь в лучших традициях жанра смотреть мне вслед. Ничего интересного ты всё равно не увидишь.
Я просто стрельну спичек вон у того типа в черной форме, охранника, судя по всему. А потом пойду. Может, на трамвайную остановку, а может, на железную дорогу, до неё недалеко. Забавно будет так вдруг уехать. А, может быть, просто сверну за угол. И что там меня ждёт?
–……