Палиндром

Рассеянно и без явной цели, он бродил меж высоких рядов Дома Книги на Новом Арбате. Та, что стояла у стеллажа с макулатурным чтивом, казалась неуместной в окружении низкопробного ассортимента – в ней угадывался более широкий потенциал, что подтверждал томик Джона Апдайка в руке. Движимый этим тайным знаком, он обратился к ней, соблюдая привычную для себя дистанцию. Место показалось знаково подходящим. Девушка – достойной его общества. После обязательных в подобных случаях фраз, они отправились гулять.

Перед уличной скамейкой, на которой они устроились,  раскинулся широкий сквер, омываемый живописными видами. Находясь на холме, они имели удовольствие любоваться вечерней Москвой и звездным небом над ней.  Девушка действительно оказалось умна, интересна и начитана. Ее невероятная притягательность не таила за собой искусственного усилия – молодость имела роскошь не притворяться.  Надя – так ее звали, училась на психолога, любила сноуборд, Барселону, Мураками и, на его взгляд, была чересчур цинична для своих молодых лет. Впрочем, это не противоречило его теории о смене человеческой ступени развития. Он полагал, что именно ее поколение будет первым шагом к преображению менталитета нынешних людей на более высокий интеллектуальный и духовный уровень. Поэтому, нигилизм и небрежение к общепризнанным ценностям, являли собой трудный процесс перевоплощения. Он поспешил поведать ей об этом и об избранности некоторых незаметных на первый взгляд людей, к коим причислял, разумеется и себя. Закончив, он махнул рукой в сторону космоса:
-  Посмотри, как мерцает звезда – меняет красный цвет на зеленый...
- Ага, как светофор… Хватит пороть всякую хрень, философ, докуривай - я замерзла!
Земной и жалкий в своем неведении мужчина, свел бы все в шутку и подыграл незрелому кокетству юной спутницы, но то, что обычно для всех было неприемлемо для него. Далее размышлять о глубинах мироздания в этот вечер он предпочел в одиночку. В районе пересечения Кутузовского проспекта с Третьим Транспортным Кольцом, в отталкивающе неуютном просторе, он распрощался с милой и строптивой Надей. Раздосадованный и возмущенный ее непозволительной фамильярностью, он мрачно улыбнулся мысли о том, что молодежь, олицетворяющая новую ступень развития, притаилась за иными книжными стеллажами. Он же пал жертвой ложного сигнала, в образе романа «Бразилия» Джона Апдайка, хищно сжатым ее наманикюренными ноготками и опрометчиво купился на  бессмертное очарование молодости. Как давно он восхищался Апдайком, Маркесом или Булгаковым! С высоты сегодняшнего положения это выглядело слабостью, инфантильным восторгом несмышленыша. Теперь он читал только документальные исследования, мемуары и биографии почивших тиранов, поражаясь, насколько схематична и мелка художественная литература в сравнении с документами эпох. Размышляя таким образом, он неуклюже задел плечом незнакомку, извинился но, вновь не разглядев лица, поспешил прочь…

После, будущий психолог Надя прислала ему смс-сообщение – этот безвкусный, вздорный и модный способ передачи мыслей.  «Ты мне понравился, зря ты так… может, я бываю прямолинейна, грубовата и неженственна, но я нормальный человек, умею ценить людей и мне правда хотелось узнать тебя... Не стоит в твоем возрасте делать поспешные выводы…»
Наступление весны бодрило и воодушевляло – не терпелось сбросить, как приютившиеся на плечах хлопья снега, ощущения гулкой и аморфной зимы. Вместо воспоминаний о новогодних праздниках случайно завалялись, словно пыль на дне карманов, необязательные для истории выплески веселья, рассыпанные, как конфетти и прочая мишура по первой неделе января.
Первого числа утром зеркало в лифте было уже разбито – кто-то явно не порадовался своей постновогодней морде. Спускаясь вниз от дамы, где провел ночь, он изучал паутину трещин и соглашался, что его веселье на поверку оказалось вымученной имитацией. Слабовольной податливостью возбужденным тычкам в спину, подталкивавшим к принятой традиции празднования, склонением перед стадным забегом к приторно обильным застольям. В тесном пространстве лифта он не обратил внимания на незнакомку – зашел, не поднимая глаз, неприветливо буркнув поздравление. Так и разошлись по свежему снегу.

Снова и снова его догоняли обеспокоенные трели мобильника и  настойчивые призывы в трубке к задорным продолжениям экспериментов над печенью. Весело и настойчиво, друзья приглашали –  в кабак, на дачу, кататься с горки на лыжах или просто – на заднице. Между тем, друзья быстро утомляли – у каждого своя жизнь, семейные заботы и скучные новости о них.  По-настоящему их связывали только воспоминания о прошлом. Он не видел смысла сидеть и предаваться воспоминаниям и не испытывал в этом нужды. Краем сознания он помнил, что когда-то, непостижимо давно, он был другим и, возможно, избежал участи стать таким же, как друзья – предсказуемым и умиротворенным обывателем. Холод, сдержанность и все более проступавший сквозь кожу аскетизм, появившиеся в нем некоторое количество лет назад, понижали градус всеобщего внимания и он не раз ловил на себе пытливые взгляды когда-то близких людей. Они, словно пытались напомнить ему о временах, когда он искрился оптимизмом, источал радость, был заводилой и душой любой компании.

Собственно, не только друзья - люди раздражали в целом. В праздники и рабочие дни. Пустым, приземленным, бесплодным жизнелюбием. Отключив мобильный, он расположился дома в привычной и уютной атмосфере, наполненной атрибутами исключительно собственного существования. Когда-то он был женат и супруга, как явление, причиняла ему странную и сладкую боль, поднимавшуюся горячей волной от центра груди к границе висков, где волна разливалась окончательно острыми брызгами под сморщенным лбом. Эклектичное заболевание любовью, отвлекало и тяготило неповторимым привкусом напраслины. В те времена, когда эмоциональное восприятие жизни било через край, где друзья, любовь, пиво и рок-музыка были только навсегда и только так, женитьба выглядела естественным выражением любви как таковой. В противовес усредненной архитектуре будней, рутины и серости, жена являла собой воплощение солнечной стороны мировосприятия, средоточием его чувственности и протестной романтики молодости.  Однажды, он обнаружил, что благоверная не желает быть красивым атрибутом гармонично расставленной им вселенной, оказалось, что ее мечты вполне земны и предсказуемы. Она предала его, призывая жить, как все. Любовь, свившись клубком, как обреченный и напуганный зверек, пережив ряд перевоплощений, став странной, сладкой болью и перестав быть болью, исчезла навсегда в холодной пасти равнодушия. Теперь он не мог представить, что кто-то будет хозяйничать в его жизненном пространстве, даже в материальной его части, в четырех стенах его жилища. Короткие и безопасные приливы тепла, подобные трепетному тлению догорающей спички, доставались ему от женщин, осмелившихся ждать от него большего, чем он собирался дать.

После напрасной прогулки с Надей, ближе к пасхе, в дружеском реверансе перед ним склонился силуэт мечты – давно забытой эфемерной субстанции. Он удивился, что на его выхолощенном и рационально проложенном курсе осталось пространство, чтобы мечтать. Он запретил себе подобные атавизмы. Мечта выпорхнула из впечатляющей глубины прошлого и он поспешил с лучшим другом на концерт Роджера Уотерса. Одного из духовных отцов Пинк Флойд, отколовшегося от основной команды века назад. Это было помпезное свидание с сединами вечности –  музыка великого Роджера влияла на него с пятнадцати лет, когда ее существование в СССР отрицалось вовсе, а увидеться довелось лишь теперь. Слишком поздно для восторга, но необходимо для выкладывания индивидуального паззла. Когда он направлял бинокль на долговязую фигуру Роджера, ему казалось, что их взгляды встречаются. Он не сомневался, что так и было на самом деле и они оба об этом знали втайне от всех. Когда-то от этой музыки ныло сердце, мучительная многолетняя самоидентификация, близнец поиска смысла жизни, бросала в сладостные метания от так и не найденного ответа. Ему снова вспомнилось, что когда-то он был другим и снова удивился себе прежнему, как абсолютному незнакомцу. В юности думалось, что Пинк Флойд – это предтеча чего-то важного и просторного, что вдохновит на яркое будущее. Сейчас это выглядело нелепым бредом. Сидя на трибуне в гуще нескольких поколений восторженных поклонников, он холодно и уверенно кивал самому себе - Пинк Флойд существует только для того, чтобы стать симфонией к эпохальным путешествиям по вселенной его мыслей. Одой его разуму… Это открытие возбуждало и примиряло его с ревущей толпой. Его восторг был эксклюзивным. Благодарю тебя, старина, Роджер, ты постарался на славу! Друг без колебаний согласился с его мнением, в то время как взгляд его пронизывало сочувствие и горечь последнего свидания. Они не виделись двенадцать лет и после концерта совершили пеший переход через добрую половину центра. От друга веяло не до конца распознанным, необременяющим богатством, нездешней благостью. Океанский загар, ровная волна выгоревших волос, холеная ухоженность, умиротворение в жестах и снисхождение во взгляде. Он терпеливо слушал новости последних лет, не проявляя истинного интереса. С легкостью и небрежностью временного гостя, с беглым интересом странника. Бросая взгляды за фасад Покровки, туда, где раскинулась линия горизонта, он словно напоминал, что скоро умчится прочь и забудет обо всем. Они успели поговорить о многих важных вещах, прежде чем друг продолжил свой путь.

Одиночество - как высшее состояние духа, некий эквивалент отрешения и презрения несовершенных законов социума, не пропускало летнее солнце на опасную близость к его сердцу, давая возможность оставаться здравомыслящим и рассудительным.  Он никогда не считал гордыней наслаждаться гармонией собственного мира в одиночку. Возвышенное самокопание, поиск единственно верного смысла бытия, среди сотен мнимых смыслов, пестование собственной исключительности, занявшие место животных, приземленных желаний  – все это он воспринимал, как проявления высшей нирваны. Как некий пропуск наверх, туда, где скоро укоренятся люди новой формации.

Когда данные природой в придачу к разуму земные желания, не имевшие для него практического смысла, толкали отвлечься от чтения книги самурая или мемуаров давно почившего диктатора, он испытывал чувство брезгливой растерянности. Вожделение и сексуальные фантазии, посещавшие его в коротком промежутке между бодрствованием и погружением в сон, воспринимались, как физический недостаток. Кто-то из друзей подсказал ему посетить сайт знакомств. Рассчитывая на отправление естественных надобностей, а может, как знать, на судьбоносную встречу, он несколько дней прозябал на этом отталкивающе откровенном ресурсе. Череда незнакомых лиц соискательниц виделась ему ярмаркой женских влагалищ разной степени доступности. Алчные обладательницы заветного лона бесстыдно и агрессивно предлагали ему весь спектр самых деликатных услуг.  Тошнотворные физиологизмы, будничность таинства, натурализм предполагаемых действ убивали все желания. Он с отвращением отгораживался от унизительного зова плоти, отвлекая себя умственными медитациями. Решить проблему в одиночку, как это делают старшеклассники, запершись в комнате, он считал недопустимым, приняв временную личину эдакого монаха в миру. В лице развеселого сайта, мир разевал свою смердящую пасть, лишь усиливая яркость светлой стороны, коей для себя являлся он сам.

Однажды ему улыбнулась удача – в пугающе гигантском торговом центре познакомился с миловидной соседкой. Их, набитые ассортиментом тележки не поделили проход между прилавками и он позволил себе сдержанную шутку, принятую соседкой бласгосклонным наклоном головы. Новая знакомая была старше нахальной книголюбки, но умела вежливо слушать. В ее внимательном взгляде мерещилась загадка. Но загадочной она оказалась ровно настолько, насколько позволяли колдовские маски ее имиджа. Шарм и незаурядность прятались в складках ее, со вкусом подобранной одежды и по мере освобождения от оков, она все больше напоминала неоформившуюся особь, в своей интеллектуальной непорочности, неспособную постичь смысл его откровений. Она любила суши, подводное плавание и Сомерсета Моэма – причем, именно в  заданном порядке и не отвечала высоким требованиям соискательницы. Помимо обязательной красоты, ей было должно обладать многими и многими качествами. Но даже невозможное совпадение всех его требований в одной женщине, не являлось поводом близко подпустить ее к себе. Туманный и размытый образ пресловутой соратницы рисовался ему неточными штрихами наброска. Что-то вроде послушницы, фанатичного адепта его псевдорелигии. Люба, так ее звали, искала дальнейших встреч с ним, напоминая о себе шаловливыми и раздражающими своей неэстетичностью смс-сообщениями. Погожей субботой он любезно согласился пройтись с ней по центру. Они отмеряли круги вокруг Патриарших Прудов, он открывал ей тайны своей мудрости пастыря, когда она неожиданно и грубо оборвала его монолог:  «Вы удивительно самовлюбленный тип! Когда вы улыбались последний раз? Где ваше дружелюбие, тепло, нежность, наконец? В постели вы так же учтиво сдержанны, как и сейчас, секс для вас – лишь прелюдия к вашим бесконечным речам, полным самолюбования. Вы раздуваетесь от собственной мнимой значимости и не замечаете очевидного! Говорите со мной о мудрости пастыря не как с равной, а как с овцой.  Но вы не пастырь и даже, не пастух! А я, между прочим не меньше вашего интересуюсь природой вещей. И просто хочу быть  счастливой!»

Они разошлись в живописных экстерьерах Бульварного Кольца, как раз в тот момент, когда незнакомка поворачивала за угол Малой Бронной улицы. Посылая вослед Любе всепонимающий прищур, сдобренный полуулыбкой снисхождения, он прощал ей простое и неприкрытое желание как можно дольше побыть рядом с ним. Отдавая должное ее правильной литературной речи, он по-отечески жалел ее. Изначальное безразличие к тому, что она говорила, о чем мечтала, думала и умела ли думать вообще, предоставляло ей лишь одну ипостась – бесконечно и восторженно слушать его. Внимательно и благодарно. Бурные и примитивные реакции увешанные, как вешалка, мечтами о счастье, он воспринимал с тем же деланным сочувствием, что профессиональный медик - капризные жалобы тяжелобольного. Какие бы нелепые сюрпризы ни подкидывала ему жизнь, его восприятие останется экзистенциальным, а перфекционизм  - бесконечным…

Посреди июльской сиесты, он, наконец встретил незнакомку. В те дни жара или умственное напряжение не давали ему заснуть до рассвета, теребя беспричинными приступами страха. И он полагал, что общение с этой девушкой избавит его от неприятного беспокойства. Он не мог знать, что именно ее толкнул плечом на Новом Арбате и сопровождал в лифте новогодним утром. Она читала книгу и не обращала внимания на окружающих, словно была одна в этом залитом солнцем дне. Как это состояние было свойственно ему самому! Книга была с нужного стелажжа, более того, он прихватил с собой ту же самую - от удовлетворения он даже крякнул. Теория о новом человечестве вновь заработала. Их шезлонги на платном пляже в Крылатском, оказались рядом. Не без удовольствия, обычно недопустимого и суетного, он созерцал ее, почти обнаженное тело. Удивлялся чистоте своего созерцания. Поначалу списывал это на эстетическое наслаждение всем совершенным. Погружаясь все более в забытое и волнующее возбуждение, он освежал градус вожделения купанием. Они сошлись легко и быстро, обсуждая книгу, которую по совпадению одновременно читали. Речь в этой выверенной и созданной для, несомненно, посвященных, книге шла о крестовых походах, Святом Граале, тайных обществах, оккультных корнях Третьего Рейха и сталинских мистиков из НКВД. Несколько дней подряд их шезлонги оказывались рядом. Он не спрашивал ее имя, потому что оно было ему откуда-то известно. Но произносить его вслух он, как ни пытался – не смог. Больше ничто не омрачало их дружбу. Он делал паузы, давая ей высказаться, позволял себе шутить, улыбаться и два раза рассмеялся. Внутренне ужасаясь переменам в себе, он с несвойственной беспечностью отмахивался от тревожных сигналов. В пятницу вечером чинно пригласил ее к себе, в свой аскетичный храм, в свое убежище на холодный лимонад собственного приготовления. И она без раздумий согласилась.

Когда огромная брюхатая туча зловеще нависла над полоской пляжа, намекая отдыхающим на некомфортное окончание праздного дня, они двинулись в сторону его дома. На пыльную Москву обрушился дождь. Капли воды на лице и струи под ногами придавали их пути романтический флер.  Что-то подобное он видел в одном из пустых фильмов о любви и даже испытал сам в унесенном прошлом. Они вымокли и брели уже никуда не спеша, не прячась от грозы. Потом, после душа, завернувшись в полотенца, пили холодный лимонад и смотрели в окно. Симфонические раскаты грома, широкие полотна непогоды снаружи, подчеркивали силу тишины и уюта внутри. Он наслаждался невиданными составляющими, ранее посещавшими его по отдельности. Гармония, симметрия, покой, верная, мощная наполненность и женщина рядом.
Короткий миг близости напоминал кессонную болезнь. Он словно выныривал из мрачной темной глубины к животворящему солнцу. Обрывками изображений мелькало его собственное лицо из доисторических времен. С широко распахнутым жадным и счастливым взором первопроходца и мечтателя.

Пока осень хлестала дождями, целовала мир бабьим летом и затем растеклась киселем затяжного ненастья, он прочел несколько книг о мировом заговоре и заблудился в лесу. В начале октября они отправились с ночевкой на его дачу. Намеревались утром сходить за грибами. Из своего прошлого обличья он позволил оставить в себе эту иррациональную, но трепетную тягу к тихой охоте. Нетерпение толкнуло их на короткую разведку в лес перед самым закатом. Прогуляться перед сном и примериться к завтрашней охоте. Грибы, что стали попадаться, заманивали дальше в лес. Они не заметили, как заблудились. Смеркалось по-осеннему быстро. Запихивая приступы паники глубже за пазуху, он вел ее неизвестной петлистой тропинкой, цепляясь за нее, как за символ цивилизации, абсолютно не зная, куда она ведет. Когда совсем почернело вокруг, принялся искать навигатор в мобильном телефоне. Электронное чудо указывало противоположное направление. Вернулись на несколько километров в чащу. Навигатор развернуло строго в обратную сторону. Он не знал, что делать дальше. Мрачный непроглядный лес, призрачно озаренный странными свечениями, протягивал кривые когтистые лапы к их головам, злобной старухой цеплял за рукава, окатывал детским ужасом от глухого уханья за спиной, бросал в жар резким хрустом ломающихся веток, будто кто-то неведомый наблюдал за ними. Его желудок свело судорогой, паника дрожью металась в членах, ноги сложились, как у летнего стульчика и он жалкой грудой рухнул на землю, болезненно уколов зад острой кочкой. Спонтанный позыв к мочеиспусканию и дыхание, свойственное запыхавшейся болонке вырвали из глотки бабий всхлип.  В одну короткую секунду ему открылась поразительная правда – он всего лишь живое существо из плоти и крови, отчаянно напуганное и беспомощное. Воздвигнутые им гигантские монолиты мыслей, своими масштабами олицетворявшие величие и высоту его личности, разлетелись во мраке несущественным хламом. Яростное, жгучее, исступленное желание жить и оказаться в теплой безопасности жилища, превращали его в обычного смертного, одного из тех, кого он планировал великодушно спасать и вести за собой. Его даже не беспокоило, как отталкивающе он выглядел перед ней. Она стояла над ним, на твердых ногах, деловито подбоченясь. Через миг раздумий, оглядев тьму со всех сторон, она опустила руку на его плечо, с той мягкой твердостью, как это обычно делают старшие наставники, многоопытные отцы, бывалые друзья.
- Слушай свое сердце, - молвила она так спокойно и ободряюще, что в нем наконец, проснулись несмываемым позором унижение, безграничный стыд и отвращение к себе.
Он шел первым, пытаясь хоть так воскресить свое уничтоженное реноме. Предательски незаметно накатывали приступы рыданий и он яростно душил их. Остервенело сплевывая, и скрепя зубами, он понимал, что теперь для него лучшим выходом было навсегда остаться там, где потерял лицо. Они молча прошагали обратно до места, где их сбил с толку навигатор и в нескольких метрах впереди, глаза, по-звериному привыкшие к темноте, распознали бледно-серую преграду,  преобразившуюся в железнодорожную насыпь из светлого гравия. Теперь он знал, что до дома десять минут пути. Ноги заплетались от опьянения свободой, вырвавшись из зловещего лесного плена, ему хотелось немедленно забыть о своем позоре. Ржавый привкус во рту и неконтролируемый хаос в мыслях остерегали его открывать рот. На просторе они впервые подняли головы и увидели звездное небо.
- Смотри, - прохрипел он и осекся. Но, прокашлявшись, все же рискнул, - Звезда мерцает зеленым и красным.
- Да… Вижу… Как красиво. И как до нее далеко… Но мы ее видим…
Она была спокойна и легка, будто не блуждала несколько часов по темному лесу. Он же был способен только на молчаливый кивок и вымученную улыбку.
 
На следующий день лес был удивительно красив и приветлив. Невероятно теплый и ясный для октября день, поливал мощными потоками света просеки и по изумрудному мху скакали солнечные зайчики. Наряженные осенью в карнавальные цвета, деревья праздновали последнее тепло в году.

После лесного приключения и неприятных открытий о своем естестве, ему необходимо было побыть одному. Предвосхитив его желание, она оповестила по телефону о неожиданном и немедленном отъезде в далекие края. Он сосредоточился на приятных воспоминаниях и чтении книг. Изредка выкапывал в интернете запрятанные в россыпях рекламы и порнографии артефакты. Вспоминал концерт основателя Пинк Флойд, небрежно развалившегося в кресле друга с неземным умиротворением на лице, пляжные беседы с ней, чье имя не мог произнести, лимонад, грозу, хлеставшую в окно. Моменты самодостаточного и первозданного… нет, не счастья, конечно, но умиротворения. Созданного усилием мысли из ничего. Он помнил все до волнующих мелочей - запах ее кожи, вкус лимонада, ее мокрое плечо в миллиметре от своих глаз и то, как соблазнительно выглядели ее колени. На одной был полукруглый шрамик – маленькое напоминание о велосипедном детстве.
Но как ни пытался забыть, помнил и ее дыхание за своим плечом в кромешной лесной тьме. Не оформившись в слова, в образе беглых мыслей, ноющей болью в висках, отдавалась неприятная правда – это она спасла его в лесу. Она не поддалась панике и не позволила себе испугаться. Ее спокойствие и ободряющий совет вывели его из тьмы. Она была рядом, и в радости, и в беде. Всегда в нужный момент.

По мере того, как день ее отъезда и лесные страхи все дальше скрывались в прошлом, слова, которыми он оживлял свои мысли при ней, вернулись к привычным и сдержанным обозначениям. «Слушай свое сердце» - что могло быть несуразней подобного совета? Он просто собрал железную волю в кулак и вывел ее к свету из тьмы. И не стоило благодарностей – сама природа наградила его званием спасителя. Вернувшись с непривычной и никчемной территории эмоций, он снова обратил взор к собственной исключительности и понял, что, возможно созрел для миссии. Он так и не решил для себя, почему он стал тем, кем стал. Он также не был уверен, что только историческая ситуация выплюнула на вершину власти неудачливого и закомплексованного художника или несостоявшегося семинариста с высохшей рукой. Или их предтечу – уроженца города Симбирска. Скорее, он склонялся к тому, что это они сами, усилием внутренней харизмы и данной им судьбой миссией обрушили на мир шокирующие испытания.

Окончив альма-матер в другой жизни, когда еще мечталось о любви и морском ветре в лицо, он, волею слепого случая, выбрал удачную и подходящую работу. Приобрел определенную известность, имел возможность изредка озвучивать свое отношение к разным событиям через масс-медиа. Раньше это воспринималось, как необременительный довесок к профессии. Выбравшись из леса и соскоблив с себя слизь позора и трусости, он окончательно восстановился и пришел в норму. Отчаяние, постигшее его в лесу – лишь одна маленькая и допустимая слабость, не влияющая на высокие задачи, которые ставит перед ним судьба. Он создаст свою партию. Он созрел для большого шага. Его неожиданная для многих активность в блогах не прошла незамеченной. У него уже появилась небольшая группа поддержки, которая неуклонно растет на благодатной почве массовой растерянности. Он умело пестует в новых адептах выгодные и удобные для воплощения своих идей настроения. А прежние рутинные выступления в прессе станут регулярными. Он был уверен, что с легкостью добьется высшей цели. Он воплотит в материальном мире свои открытия и не повторит чужих ошибок. Миссия. Мудрость пастыря. Он защитит людей, это несмышленое стадо от многих напастей и от самих себя. Он сделает мир правильным и геометрически совершенным. Новая ступень развития. Новое человечество. А неизбежное количество жертв, иначе говоря, недостойных, отсеянных из нового общежития, списанных с нового корабля, он воспримет с удовлетворением и спокойствием истинного творца. В минуты абсолютно бесстыдного самооткровения, когда он обнажался не до привычной наготы, а с удовольствием, имевшим оттенки оргазма, сдирал с себя кожу - больше всего ему хотелось ненавидеть и уничтожать этот несовершенный мир. И желательно – у всех есть слабости – вместе с ней, идеальной и совершенной хранительницей лесного позора и вкуса лимонада. Он знал, что она бы не согласилась. Он бы и не признался…

*     *     *

Лица ее собеседника не было видно. Она говорила отрывисто – не успела отдышаться после долгого перелета:
«Его не спасти… Я это знаю давно… Пыталась много раз… Он беседует с духами умерших друзей, игнорируя живых… Снова и снова, бесконечное количество раз, он выдумывает меня, когда удушающий страх опять лишает его сна…. Выдумывает меня, вместо того, чтобы поднять глаза и встретиться с моими земными воплощениями… Лишь имитирует мужской интерес, даже не пытаясь разглядеть в женщинах человеческие черты, которых лишен сам…Его жизнь предсказуема, ее можно прочесть одинаково с обеих сторон… Закольцованный на самовозвеличивании, он будет пестовать ненависть… Ее так много в нем, что хватит на всех… Он слишком далеко зашел и его не вернуть… Он мертвее самой смерти… Он растет и больше не нуждается во мне… Он не будет пытаться вернуть меня снова, чтобы рассеять мрак внутри себя… Потому что мрак он принимает за свет… Он распускается огромным пустоцветом, воплощением ложной истины и он уже не властен над своей судьбой. Он превращается в знамя. И его подхватят, и понесут. И будет кровь… А когда он снова заблудится в лесу, совсем другом – страшном, настоящем, огромном и дремучем лесу - меня больше не будет рядом! Конец его будет жалок и закономерен. Эх! А мог бы и БЫТЬ…» - почти без горечи, но с хмурой досадой завершила она разговор, вставая. Собеседник молча кивнул. Она раскинула руки, снова и уже окончательно превращаясь в большую стремительную птицу, чей путь лежал туда, где в нее по-настоящему верят и действительно ждут, а может быть и туда, где тех, кто верит и ждет предстояло спасать от него. На благородном оперении ее крыльев играли теплые блики пока неслучившихся рассветов…