Про потапа

Старик поближе к огоньку,
А пес поближе к старику,
Сидят они и радуются оба.
«Песня про собаку»
В. Берковский.
               
               
   
   Все по закону. А то. И не надо их придумывать, не человечье это дело. Друзья уехали. Несчетно раз расставался, все равно, влом. Тут еще дождь занудный. Переехал на правый берег, на примеченную загодя площадку, занялся лагерем. Я про что, тент натянул, и дождь прекратился. Скажите, что не закон. Под тентом поставил палатку. Убрал, как мог, мусор, оставленный, да еще и втоптанный туристами, рыбаками, засранцами нашими соотечественными, дристун на их организмы. Сжег, что горело. Соорудил столик, скамейку из прибитого к берегу плавника. Прицепил антенну к транзисторному приемнику «Альпинист 405» 1974(!) года выпуска, покрутил настройку и поймал «Маяк». Умели, ведь, делать.
   Построгал салатик, выпил стопку за новоселье, хыкнул, оглянулся. Да. Один. Не потому, что ребята уехали. Потапа нет. Я есть, вода шумит рядом, Умба река то есть, лодка «Полина» со мной. А Потапа нет. Этот лохматый сопровождал меня двенадцать лет в охотах, походах, рыбалках, да, чего там, по жизни сопровождал.
   Вчера ….               
   План был такой, первую неделю отпуска я решил провести на реке, половить рыбки, послушать лес, воду, может страниц несколько написать сподобится. Борисыч с Анатольичем отвезут меня на место, посидят вечером у костра, утром уедут. А я пять дней поживу на диком берегу красивой реки.
   Сегодня согласно плану едем. К дороге надо относиться правильно. Большинство людей по пути в отпуск нетерпеливо считают оставшиеся до цели часы и километры. Спешат. Я нет. Шагнул за порог и вот она цель, дорога, путешествие, отпуск. Мои друзья, уверен, солидарны со мной. Это про дорогу туда. Отношение к дороге обратно гораздо сложнее. Ну, да ладно, едим мы, едим. Под колесами убитая лесная дорога, за окнами июньское зеленое буйство северной тайги, в салоне бывалого «бобика» разговоры не менее бывалых путников. Борисыч настоящий урожденный помор. Люлька, описанная им в младенчестве сотни раз, нынче экспонат краеведческого музея. И биография у него незаурядная. Анатольич профессиональный полярник с тремя зимовками в Антарктиде за спиной, не считая арктических посиделок. Я тоже не за печкой сидел, видывал и небо с алмазной крошкой и бульончик из натуральных мышей прихлебывал в охотку. На троих нам сто восемьдесят лет, есть что вспомнить, чем душу потеребить. Среди прочих разговоров про географию, друзей, женскую несправедливость вдруг повис вопрос полярника:
   -Михалыч, а где Потап-то? Почему без него поехали?
   «Блин, где? Лучше бы не спрашивал».
   Случалось мне уехать из города, куда собаку? На два-три дня определить с детьми договорюсь, при больших сроках выручали друзья. У Борисыча на базе шикарная конура, от нее провод, по проводу цепь, сто квадратных метров под лапами для прогулок. Опять же нужду справить в любой момент, что очень важно в преклонном собачьем возрасте. Еды от пуза, ведь красавчик у всех и везде в любимчиках. Еще покачеврежется, то буду, а то сами ешьте. Суки местные непрочь в гости наведаться. Красота. Раз в неделю с цепи отпускали. Погуляет денек и к миске.
   Так и в прошлую осень. Раз отпустили, вернулся, два, на третий пропал. Ездили, высматривали по закоулкам, не нашли. Украли вряд ли, кому старпер нужен. Может погиб, а может по своей воле ушел умирать, говорят, собаки так делают. Двенадцать лет для крупного пса долго.
   -Может я его предал? Второй раз.
   -Конечно, он тебя искать пошел -  «утешил» Анатольич.
   -Но я хотел, что бы ему лучше было - промямлил в ответ.
   -Порвали его в сваре, он же подраться сам не свой, видел кобели какие на соседских складах. Алабай, вон, на ходу у «Волги» крыло прокусил. И нечего пустое молоть - оборвал Борисыч наши сопли.
               
   А начиналось самым мистическим образом, судьбоносным даже. Лет этак семнадцать тому назад я осваивал Терский Берег, люблю который до сих пор, и каждый год хоть на три дня, а то и три раза по три дня, заскочу на побережье Белого моря, на реликтовые можжевеловые террасы. В лето, о котором идет речь, я лазил по Порьей губе, уникальном участке берега, местами заповедном. В заповедник я, понятное дело, не поехал, встал на берегу озера Плотичье. Поставил сетку, и бороздил акваторию с удочкой и спиннингом в поисках рыбацкого счастья. Напарник Коля испытывал удачу на берегу на коврике у костра, и поймал на три окушенка меньше моего, ноль то есть. Но это потом выяснится.
   Так вот, шлепаю веслами по воде, шлепаю, на берег уже поглядывать начал, слышу лает. Собака. Можете верить, можете нет, сразу понял – моя собака. По наитию, наверное, или сверху подсказали. Судьба, короче. Зачалился, точно, встречает Мыкола, а у ног его вертится симпатичная лаечка. Остренькие ушки, маска с бровками-пятнашками, хвост бубликом, а на груди манишка белая. Годиков двух отроду.
   - Вот приобрел по случаю для тебя, ты же хотел собаку.
   - Да…, но…- будущее мое горе уже ткнулось влажным носом в ладонь и стало собакой при хозяине.- А …, Найдёной будешь.
   Это потом я узнал, что кандалакшские мужики привезли ее в лес на расстрел за многие-многие грехи. Напарник спас псинку, и больше двух лет я потом терпел бесчинства этого исчадия. Ладно, неслух, еще и воровка каких свет не видывал. Пакостила без конца, без счета, изощренно. Украденная человеческая еда пряталась в залежах кладовки, в гостиной под диваном, в детских кроватках под подушками. В дороге, если украсть и заныкать не удавалось, сжирала запросто два килограмма вареной колбасы, следом печенья пару пачек и бичпакетов вдогон. И не в том ужас, что группа охотников на три дня оставалась без харча, машина становилось не пригодной к поездке. Ни один здоровый организм не мог удержать в себе такое количество еды, даже наилучшего качества.
    Другая беда. Если вовремя течки она не получала своего, то длилось это наказание месяцами. И кончалось все равно по ее сценарию или пометом вы****ков от бродяжек помойных, или ложной беременностью с разодранным вдрызг под устройство норы нашим супружеским ложем. А у жены то я причина порушенной мебели.
    На охотах Найдёна работала пятнадцать минут. До первого выстрела, потом бежала к машине, мол, с меня хватит. Поколачивал я эту красотку, но слегка, сучка все-таки. За то меня, кормильца, спасителя своего, зараза цапала всерьез. И опять получала. Трогательные отношения зашли в тупик.
   Избавиться от той, которую приручил, нет - приютил, стало моей главной мечтой. А в качестве компенсации за муки, взять от нее щенка. Попытки повязать вражину с путними рабочими кобелями, проваливались ее «сучьей мудростью» и ослиной упертостью. Женихов мною выбранных игнорировала из всех своих подлых дамских сил. Троим мужикам в ответственный момент не удержать под кобелем, так не вертелась. А вечером того же дня сбегала к задрыгам уличным и на тебе, хозяин, через пару месяцев мешок пискучих шариков, топи. И так чуть ли не каждые полгода. Даже, когда я все-таки выбрал и оставил одного щеночка, ладную Панночку. Увела дочку со двора, бросила где-то и вернулась. Догадывалась, поди, про мои планы. Помучилась моя семья. Да. Но родился Потап. А тут и соседи в Карелию на охоту собрались. Попросили одолжить лайку охотничью на недельку. Отдал. С условием, что вернутся без нее. Вроде как в шутку. Так и вышло. Причем по найдёниной инициативе. Зараза сперла стопку из шестидесяти(!) блинов и на всякий случай исчезла. Навсегда. Кому то в подарок.

   Посидел за думками, и пошел с удочкой на речку испытывать рыбацкое счастье. Ловилось так себе, да много ли одному надо. Это раньше на проглота зубастого не наловишься. Взял кумжинку неплохую товарную, тройку хариусов. Хватит.
   С реки вернулся за полночь в самых экстремальных условиях. Хоть и светло, но пошел дождь, и камни намокли, скользко, ужас. Не шагал, семенил, балансировал, осторожничал, как мог. С весом в центнер и переопериванными ногами до беды куда ближе, чем до лагеря. А перелом, или вывих в нагромождениях скальных плит и обломков, кердык. Чего лесом в обход не пошел?! Оставалось метров сто до дома, с маху лицом вниз в курумник среднего размера бэмс. Голенью, косточкой об острое каменное ребро. Полежал в страхе  и боли, встал, пошел, пошлось. Спасла многослойная одежка, голенище сапога, да слой бинтов эластичных.
    -Повезло - подумал, прохромал двадцать метров  и снова грохнулся.- Ешкин кот!
   Опять повезло, очки только разбил, ладно, запасные есть.
   В ночь наварил ухи из улова, посолил в запас. Под шум дождя и «радио Маяк» поужинал, улегся кое-как, заснул непросто.
    Спалось тревожно, без охраны ведь. Правда последние пару лет за самим сторожем приходилось приглядывать. Под старость дружок глохнуть начал, тормозить в решениях и поступках собачьих. Но вид имел бравый бодигардовский, незнакомцам боязно, мне покойно.
    С утра гам, моторки, гости, беспокойство. Кончилась моя робинзонада. Жалко, конечно. Да делать нечего. С каждым годом все теснее на земле людям, даже в заполярных дебрях.
    Новое знакомство оказалось полезным и весьма. Малец с примитивной удой и с искренним сочувствием разъяснил, что устроился я так ловко и уютно на засадном месте рыбинспекции. Отсюда государевы люди из-за кустов высматривают рыбачков, потом быстро спускают на воду катер с мощным мотором и ловят нарушителей.
   Подумал крепко, запишут меня в нарушители или помилуют, не в том дело. Впереди выходные, народу на речке прибавится, побыть одному не удастся. Эх-хо-хо. Собрал лагерь: тент, палатку, газ, плиту, надувной матрас, коврик, спальник, кастрюли, сковороду, продукты, одежду, снасти и проча, загрузил лодку. Переехал опять на левый берег, нашел укромную губку с вековыми перезревшими деревами-великанами. Напряг последние дедовские силенки, перенес скарб поглубже в лес, поставил лагерь. Фу-у. Не так живописно, воды не видать, но укрыто, тихо. Вот и славно.
   Вечером гулял. На реке ревут все те же движки, орут люди, активно досуг проводят. А я бродил по лесу с раздумками в голове, благостью на душе и любопытством в глазах. Родной край все-таки.
   На Кольском севере много рек. Со многими знаком. Разные они по воде, по берегам, по происхождению. Поной самая продолжительная река рождается из ручьев болотных. Ручьи становятся речками, сливаются и вот вам батюшка Поной, могутый, целеустремленно режущий полуостров в широтном курсе. Цель Горло Белого моря.
   Умба другая, совсем другая. Меж двух, когда-то диких девственных горных систем озеро огромное, глубоченное, чистейшее, увы тоже когда-то. Из озера широким зашейком вытекает река и пошли каскады, плес-порог, плес-Падун, да какой. Каждый год принимает людские жертвы, грозен, беспощаден. Дальше опять плес-порог, плес-порог. Порог Разбойник на вид грозен и шумлив. Многометровые скальные плиты, гранитные(?) кубики с избу размером придают величавую красоту и грандиозность Божьему творенью. Голубые водяные валы и сливы устрашают размерами. Но прост в прохождении, держись струи и всех делов. Ходил я его… с Потапом. Да-а. Красивая Умба на Разбойнике.
   Долго бродил, далеко. Благость сменилась грустью, грусть злостью. Уроды! Лицемеры! Мальчишка с тремя хариусами по кустам прячется. А в пойме реки, особой природоохранной зоны, делянки с вырубленным лесом, варварски порушенным, развороченный пропитанный машинным маслом дерн, тракторные дороги, мятые бочки, мусор, непроходимые завалы брошенных стволов, неубранных сучьев. Берег убитый за бабло. Твою мать.
   Вернулся в свой уголок, неведомо как уцелевший от топора. Ужин не осилил. Раньше и вопросов не возникло бы, куда остатки девать. Рядышком всегда сторожил то ли меня, а скорее пищу, обжора Потап. Да-а. Потап, Потапина.

    Стал я хозяином серого шерстяного комочка, с красивой маской на мордочке, и шкодными глазенками. Сын кандалакшской Найдёны и новгородского Сигнала. Назвали Потапом. Был похож на медвежонка и бегал смешно, толстая пушистая попа так и норовила обогнать головенку. Пота-а-п.
   
    Место себе он выбрал сам в старом кресле в моем кабинете и особо жизнь не портил. Конечно, какашки, писяшки, перегрызенные провода, книги про животных любил драть в клочья. Без этого не бывает. После Ники, моей первой лайки, в квартире пришлось ремонт делать. Нынче помогали дети, Ване ступило девять, Мане семь лет, выгуливали, кормили, воспитывали ответственно своим девяти-семи годам.
   Не знаю на сто процентов, но думаю, что прав, к тому же и Церковь наша отрицает наличие души у братьев наших меньших. К животным отношусь с функциональной точки зрения. Завел собаку, кошку, козу, значит должен быть толк. Защита там, молоко, общение, наконец. Но толк от них требую я, а не наоборот. Мой умный пес понял сию данность лет после шести. От родителей ему достались стать, мощь, красота и непутевый мамашин характер. Был бит, был обласкан в воспитательных целях, и снова был бит. Проблемы педагогики мучили нас взаимно до зрелого собачьего возраста. А проблемы кобелиного IQ всю жизнь. У него не получалось решить первого самого простого кинологического теста на сообразительность, раскрутить поводок по кругу. Более того, привязанный на пять минут к дереву или забору, он обязательно всегда, именно всегда, запутывался так, что хозяину приходилось попотеть, освобождая скотинку. Выйду из магазина, даже лапы поводком обмотаны, специально не получится.
   -Тупое чудовище, ну, тупица, бестолочь – шепчу злобно, распутывая, под хихиканье прохожих.
   Чудовище положит башку на толстые лапы, поднимет брови домиком, посмотрит умно, да еще и вздохнет сочувствующе:
   -Ну-у-у…- говорить собаки не умеют, но слышу.
   «Ко мне», «нельзя», «лежать», «ищи» знаем, думаю. Ладно, вырастим. А рос красавцем. Этакий собачий мачо. На улице незнакомые заглядывались, знакомые спрашивали:
    -Где взял? А еще есть?
   Раньше о чем думали. Шестеро в помете было. Предлагал.
   Наступил ноябрь. Зверю девять месяцев. А мне нужда в Питер на десять дней уехать. Жена против Потапа, большого, непослушного. Сам упрашивал, дети уговаривали.
   -Нет. Убирай куда хочешь.
   Сколотил будку на работе, купил достаточно сухого корма, договорился с коллегами. Так предал его в первый раз.
   Уехал, вернулся. Потапа нет. Рассказали, на пятый день после отъезда затосковал дружок, отказался есть, пить, потом вовсе сбежал. Кобель западносибирской лайки в девять месяцев на вид взрослый и грозный, а в действительности ребенок беззащитный. Искал, искал я его, оба города объездил, базы, поселки дачные. Ищи-свищи, не нашел. Поплакали с Ваней, с Маней, поругался с женой, но виноват-то сам: «вот и вышли на первую охотничью тропу». Да-а. Смирился и почему-то был уверен, не пропадет. Молодую породистую собаку приберут к рукам.
   А ведь нашелся, чертяка. Через те же роковые девять месяцев, летом за тридцать километров от города на отдаленном руднике. Было так.
   Из Питера приехал на побывку мой старший сын Михаил, получилось соблазнить юношу в поход по хибинским горам на недельку. К месту старта взялся подбросить приятель на своей «Газели». Иван с Марьей поехали нас провожать. Часть дороги проходила по закрытой территории промзоны. Подъехали к шлагбауму, выхожу показать пропуск охраннику, а него пес здоровый на цепи, бросается, лает.
   -Осторожней – кричит охрана – укусит, сейчас сам подойду.
   Вдруг задняя дверь распахивается, вылетает доченька, любовь моя глазастая, да на шею собаке:
   -Потапушка, хороший мой, Потапушка, нашелся.
   Тут уж ломанулись все. Подбежал я, вывалился из машины Иван, забыв, что он флегматик. Пошла кутерьма. Потап на всех прыгает, мы его обнимаем, крики, вопли, рты до ушей. Ну елы-палы.
   
   Охранник с остатками подозрителбности спросил про особые приметы. Рассказал про привычный вывих на правой задней лапе. Маленький Потапка играл с дочкой, спрятался под машиной и упал в гаражную яму. Носил по врачам, не помогли, остался чуть хроменьким. По радостному поводу отдал сторожу бутылку водки, на том поладили.
   Потап стал третьим участником нашего похода. И к стати. С собакой в диких местах комфортнее, тем более с родным Потапиной.
   С первого дня экспедиции наш третий участник не переставал нас удивлять. Во-первых, он за день наматывал километража раз в десять больше нашего. Радость движения у бывшего цепного пса била фонтаном. Во-вторых, сжигая столько калорий, он восстанавливал их за счет нашего пайка, рассчитанного на двух человек в горных условиях. Лопал как мы оба вместе взятые. Что делать, затянули пояса, супчики разводили пожиже, побольше в рацион грибов включили, ягодки полуспелые тоже пошли в ход. «Вперед наверх, а там…». А там удивил нас в-третьих. Пес по отвесным скалам скакал, что твой архар, не испытывая ни малейшего страха высоты. Ну и собака, скалолазно-проглотная.
   В будущем он проявит и другие удивительности. На фабрике бегал по реечным пустым маршам от отметки минус тринадцать до плюс тринадцать и обратно, никто его не принуждал, не обучал, так, из любопытства и задора песьего. Переходил реки по скользким бревнам, бывало и развернется над ревущей стремниной, со стороны смотреть страшно. Служебных собак подобным фишкам годами учат и часто без пользы. Еще драться сам не свой, неважен размер противника, порода, да и сколько оных. Один ввязывался в драку со стаей бродячих собак, и разбегались бандиты.
   В город вернулись как и не было разлуки. Мишутка уехал. А мы зажили вдвоем в маленькой однушке.
   Охотились мало. Меня убивал его поиск, метров семьсот. А голосина, будь здоров. Поэтому, пока я бегал, задыхаясь, дурные марафоны, глухари улетали, дабы не оглохнуть по-настоящему. Но брали, двух-трех за сезон брали. Мало, конечно, но что поделаешь, азартен, сучий сын. До анекдотов доходило, до слез, точнее, моих слез.
   Рыбацкий лагерь на берегу далекого лесного озера. Костер, палатка, столик, собака серая рядом на бугорке возлежит картинно. Лепота. Автор старательно постирал, перебрал рыболовные сети, аккуратненько развесил на шнуре между деревьями. Сел в сторонке, закурил, любуюсь на работу: « Ай, молодца», про себя, естественно. Белочка прискакала на сосновую макушку, красивенькая.
   -Цок-цок. Цык-цык.
   Чуть слеза от умиления не накатила. Вернее накатила через момент, и совсем не от умиления. Зараза, эта рыжая, не про меня цокала. Скучно ей в лесу, видите-ли, без собачьих беснований. Охотничек азартный взвился и молнией к дереву. Сети…, поплавочек к поплавочку, колечко к колечку, чистенькие, полдня кропотливого упорного труда, стали громадным коконом для лохматой визжащей скулящей «куколки». Беда-а.
   Охрану меня, моей семьи, моих друзей, он сам назначил себе основной функцией. Тут шерстяной дружок как-то сам разбирался без советов, когда требуется его вмешательство, а когда справляйтесь сами. По характеру дружелюбный, спокойно вел себя в человеческом окружении, Даже позволял панибратство с посторонними. Но в квартире, когда я открывал двери на звонок, подбегал и вставал рядом, мол, тут я, хозяин, все под контролем. В городе на улицах вообще не обращал внимания на мимошедшую публику. В лесу, в деревне не пускал в лагерь, в дом. Лаял, кидался якобы, но до моего появления, потом только опять стоял рядом, контролировал. Проявлять настоящую агрессию Потап каким-то шестым собачьим чувством умудрялся именно в нужные моменты.
   Возвращаюсь на машине с рыбалки с другом и сыном, зимой, уставшие, разомлевшие, до дома чуть осталось. Надо завезти друга, путь через арку. Дорогу перегородила компания отморозков, голов пять-шесть. Посигналил – повернули головы, ухмыльнулись, стоят. Газанул на выжатом сцеплении, будто рвану сейчас. Перепугались, шарахнулись в стороны, обиделись, ломятся в двери. Правой рукой перехватил поудобней монтажку, Сергею:
   -Выскакиваешь после меня и дверь постарайся закрыть, что бы Ваньку не достали.
   Левой открываю дверь, задача ударить первым.… И на тебе, через левое плечо пасть с оскаленными клыками по три сантиметра и рык конкретный, не лай, а рык. Подонков смыло как в унитазе, даже с пассажирской стороны.
   -Всех делов, хозяин, поехали.
   Вот тебе и тупой.
   Другой пример. Лето, жара, окна «Нивы» открыты. Подъехал к универсаму, вышел. На правом сидении знакомая, на заднем Потап, на панели мобильник. Как только я скрылся в магазине, нарисовался тип шклявый, есть такая прослойка общества с конечностями на шарнирах и в наколках.
   -Хозяйка, дай позвонить, позарез надо, на пару секунд – руку тянет через окошко.
   Девушка растерялась. Зато Потап без паузы:
   -А не пожалеешь, р-р-р – конечно, но смысл тот, доходчиво.
   Разводчик споро ушагал от греха, серый опять развалился вольготно на штатном месте, но обязательно выразительно вздохнул:
   -Горе с вами – вздыхать со значением у него хорошо получалось.
   И все-таки, тупой собака. Ворюга. Отучал, отучал, бестолку. Гены. Причем дома, живя на лоджии, имея свободный доступ на кухню, он двери открывал и от себя и на себя, надо, ручку повернет, не трогал ни колбасу со стола, ни сыр из холодильника. В лесу же, когда нас больше чем двое, приходилось съедобное прятать и запирать. Простой такой:
   -А чего это ты на меня подумал.
    Еще несколько лет назад в обычай было каждую осень проводить недельку  на Верхнеканских озерах. Совмещали охоту, рыбалку, сбор ягод, чаги, калгана и просто общение с осенью. С Потапом, конечно, куда без него. Он нас и там удивлял. Наварили ему рыбного ссора, окуней, плотвы, щук, полный пятилитровый котел. Воды чуть, одна рыба. Пусть мальчик кушает сегодня завтра, на три дня всяко хватит. Съел все сегодня, зараз. Тупо-ой собака. И после этого еще пачку печенья спер, приготовленную для человеческого завтрака. Наказать надо было непременно. Это же наглый вызов коллективу. Привязал виноватого коротко, очень коротко к березе, на ошейник намотал порванный пакет от продукта. Сиди, вот теперь до вечера, думай. Дойдет же когда-нибудь до серого лба, что воровать для него не грех, не преступление, а просто нельзя, аксиома. Я же не могу, летать, вот эта щучина петь, Потап тырить. Вечером, в темноте за ухой разлили по стопке. На закуску по бутерброду с колбасой. Сказали тост, выпили. Протер усы, теперь занюхать, хвать рукой – нет бутерброда. Там, сям пошарил, нет. Ну, скотина. Не-ет, доктор Павлов не все про собак знал. А из кустов мне телепатируют:
   -Не я это, не я. Серега это твой, Серега.

   Затворничество продолжилось. День выдался солнечный жаркий. На воде суета, лодки, люди, мое предыдущее место занято, значит, рыбинспекция. На речку идти расхотелось, ловлю я правильно, но общаться с кем-либо желания никакого. Не для того в лес забирался. Погулял по лесным дорожкам, нашел родник, подъезд к самому порогу и весьма благоустроенную стоянку на симпатичном бугре. Да-а. Еще лет десять назад места здесь были глухие, потаенные. Потом начали лес рубить, дороги проложили. За лесорубами потянулся другой люд. Нынче ходить пешком на рыбалку у нас не принято, вот и нарезали проезды до «колеса в воду». Хорошо народу, удобно. Воде и лесу наоборот. Оскудели угодья, оскудела река.
    Побрел дальше. В километре от берега, в нетронутом таежном уголке нашел ламбинку, окруженную болотом. К урезу подошел с трудом. Дернина под ногами ходуном. Страшно. Раньше приходилось проваливаться и не раз. Как-то даже без сапога вернулся. Надо было слегу взять. Но обошлось. На глаз озерко, вроде, глубокое. Померил поплавочной снастью, больше метра. Заманчиво. Достал спиннинг с блесной вертушкой. Пятнадцать забросов и ничего. Поставил колебалку. Опять ничего. Осталось испытать удочку. Выставил глубину, червяка подсадил толстого бойкого. Помыл руки, достал сигарету. Вообще-то, я почти не курящий, но бывают ведь ситуации. Прикурил, забросил подальше. Вот и наступила красота. Поплавочная рыбалка веками культивировалась у всех народов, на разных материках. Есть, есть что-то в этом не производительном процессе притягательное. Правы Сабанеев с Аксаковым. Курю в кайф, любуюсь по сторонам, на лес, на воду, на большой яркий поплавок. А тот торчал сторожко, торчал, да и поплыл в сторону и наутоп. Оп-па-а, подсекаю, подматываю катушку, вытаскиваю. Окушок, приличный вполне. Значит, сообщается озерко, скорее всего подземным ручьем. Потому и окунь грамм под двести, а не черныш с палец. Подарила мне ламбинка еще троечку экземпляров и час тихой радости. И на том спасибо.
   В обитель вернулся мокрый от пота, искусанный комарами и мухами. Озаренный мыслью, что пищевая не пирамида, а кольцо. Птичка и рыбка ест комарика, я ем птичку и рыбку, комарик ест меня и т.д. .
   Забрался в палатку, там пекло. Разделся. Для сквознячка открыл вход, и о ужас, мириады кровососущих самых разных мастей, но с одной общей целью, полками, дивизиями ринулись на меня голого. Зажег спираль. Помогло. Спасся от всех, кроме громадного шершня. Тот вломился в чужой дом, что твой мент участковый. Кое- как выгнал газетой. Отдохнул, подсох, сел писать, а тут еще один гость. Паук здоровенный красивый. Прямо под карандаш лезет, грамотей местный. Смахнул, пишу, опять лезет и  одну лапку волочит. Эх, моя вина. Как можно нежнее прямо на листе перенес на улицу. Забегая вперед, скажу, что через полчаса хроменький опять вернулся, пришлось прописать на свою площадь. И осматриваться всякий раз при движении, не раздавить чтоб.
   Расстарался обедом из трех блюд. Уха, салатик, чай. Поел вкусно и сытно, полежал, почитал. Хорошо. Опять за дневники взялся. Конечно, в первый день за столиком на свежем воздухе приятней было. Но за последние два знойных дня кровососущих гадов прибавилось до невозможности. Съедят на раз, не успею и страницы набросать.
   Хорошо то, хорошо, да не очень. На реку ехал, а сижу в кустах. Ног не намочил. Была, не была, попробую. Собрался. В двадцать три часа по разведанной дорожке вышел на порог. По берегу крадусь аки тать, а ведь окрест земля родная, не тыл врага. Нет, зря шел. С верхнего лагеря рыбинспекции порог до середины просматривается. И внизу лагерь, катер с водометом, не туристы. Обнаружил, как в анекдоте, в последний момент, когда чуть лбом не уперся в вышедшего до ветру, дооглядывался. Ретировался, вроде незаметно. С этой позиции порог виден тоже до середины, но вверх уже. Короче, не светило мне жаренной хариусятины.
   По дороге домой завернул на окуневую ламбинку. Не угомонится было старому пердуну. Опять удочка, опять спиннинг. Ноль. Зато сморчков набрал с десяток. Не сезон, но вполне приличные грибочки. Сгодятся. В палатке махнул с горя водки, закурил, да и опять Потапа вспомнил.

   Главное его достоинство тащить сани. С двух лет начали приучать. Многих трудов стоили сии уроки нашему семейству. Сошью очередную шлейку, не запрячь. Втроем с Ваней с Маней и с горем пополам взнуздаем. И что. Ляжет на спину, живот подставит:
   -Сдаюсь, бейте, но не пойду.
   Годков с четырех процесс потихоньку пошел. Не без хитрости с моей стороны, но  постепенно собака становилась ездовой. А хитрость вот в чем. Заметил, гуляя в городе ли, в парке, за гаражами, любит дружок тащить меня за поводок по своим песьим делам. Ладно, думаю, на улице тебе это не пройдет, а вот на лестнице, поднимаясь домой на пятый этаж, пожалуйста. И польза двойная, ему физподготовка, а мне шагать полегче, тянул здоровяк на совесть, с азартом даже. Хрипит, буксует со скрежетом когтями по плитке, но мышцы бугрятся, и прет. Команды придумал. Для старта:
   -Вперед!- И «подбадривающую» -пошел! Пошел!- голосом предельно суровым.
   Использовал новые команды и в прогулках по горам.
   Настал черед саней. Выходим на лед. Продеваю поводок от ошейника через лямку саней к себе в руку. И «вперед», и тащим. Но два отрицательных момента имели место на этом этапе. Первый, у нас при одном аллюре разные скорости движения. Надо или мне бежать, под него подстраиваясь, (а не надо). Или ему плестись, спотыкаясь через лапу, на меня глядя. Второй нюанс. Тянуть на ошейнике неудобно.
   Приобрел заводскую шлейку. Учимся сначала гулять по городу в шлейке. Получается. Но пока я рядом. Как только оставлю, засовывает правую переднюю лапу под грудную лямку, а назад никак. С необъяснимым постоянством именно правую переднюю под одну и туже лямку, всегда. (Помните, я говорил о его феноменальной способности запутываться.) Падает на бок и ждет меня спасителя. Ту-упо-ой собака!
   Приучив тянуть меня на шлейке на пятый этаж, дело на льду пошло веселее. А после своих семи лет Потапина дал очередной повод гордиться им.
   Выходим на лед, впрягаю, даю команду:
   -Вперед, на рыбалку – и дружок с санями полными рыбацкого снаряжения уносится в километровую даль, оставляя хозяина далеко позади. У зимней рыбалки в наших краях есть своя особенность. Рыбаки кучкуются в палаточных городках, на одном только им известном «уловистом» месте. Пес бежит до ближнего и ждет меня. Догоняю и если нам дальше, опять:
   -Вперед, на рыбалку.
   Публика, провожая удивленными взглядами хибинского маламута, не раз подкалывали :
   -Он у тебя и лунки бурит?
   До лунок не доходило, конечно, за то ночью грел. Ночь, мороз спим в палатке. С одной стороны горелка пропановая фырчит, с другого бока туша шерстяная тепленькая, никакие холода не страшны. Но! При своем обжорстве этот гад портил воздух просто едучими газами. Или терпи, или замерзай. Ну, не гад, разве.
   На одиннадцатом своем году, за два года до пропажи Шерстяной такое представление устроил для рыбаков на базе губы Кислой, что …. Лучше по порядку.
   Весна, озеро Имандра, мы с Потапом на льду в пяти километрах от берега. Корюшек наловили знатно, пора домой. Собрались, пристегнул напарничка к саням, даю команду «вперед, к машине» и провожаю взглядом упряжку, уносящуюся вдаль по снегоходному путику. Встречные и попутные люди и снегоходы само собой расталкивались по сторонам. В Кислой губе на базе дорога дальше шла по асфальту, стоянка через сто метров на горке. Когда я спустя час дотопал до машины, застал следующую мизансцену. У моей машины Потап сидит, сани стоят, а вокруг мужики хохочут. Рассказывают. Вылетела собака с упряжкой на асфальт на середину проезда и прет. Ладно машины его объезжают, но в горку по шершавому тянуть не хватает одной псовой силы. Беда-а. Давай он орать. По этой части, к слову, способностями обладал выдающимися.
   -Да, помогите, же. – «У-у, а-а»- если точнее, но поняли его.
   Один из свидетелей вцепился в лямку.
   -Куда тащим то? – по-русски спрашивает.
   -Да вон «Нива» красная, не видишь что ли. – Отвечает на чистом собачьем.

   Чертяка. Вот сижу тут один, кукушек слушаю. А в обычай бывало с ним по душам поговорить.

   Практиковал раньше, да и нынче вот, одиночные продолжительные походы. В напарниках только Потап. Мало в городе с утра до ночи вместе, на работу часто брал, дак и в лесу месяцами только с ним общался, ну с лодкой «Полиной» еще. На шестом году общения голосовые команды утратили свою надобность. Хватало жестов. А говорили мы с ним на общие темы, житейские, философские. Больше я говорил, он любил слушать. Лежит, на меня смотрит, внимает, отведет глаза в сторону на пару секунд и опять на меня. А то и кивнет, да вздохнет вовремя, бестия лобастая.
   -Что дружок, прошли мы порог то, не обкакались.
   -Да.
   -Сейчас лагерь поставим, кашки сподобим.
   -Да.
   -Любит Потап кашку?
   -А то.
   Или у костра в сумерках, затягиваясь сигареткой:
   -Эх, Миня, Ваня, Маня, кровиночки мои, как вы сейчас, скучает по вас папка.
   -Да-а.
   -А своих то помнишь?
   -Не-а.
   Сплавлялись с ним по реке Большой, Потап уже совсем старенький как всегда на носу лодки. Должен лежать, а он встает, интересно ему понимаешь ли, а мне порог читать как. Раз положил, два, он за свое, встает и загораживает. Треснул веслом, и вся недолга. И первый раз услышал, как он заплакал. Полчаса, наверное, тоненько так, жалобно, по стариковски. Просил тогда прощенья, просил, он простил, конечно, толку. Самые больные раны от близких, самых близких, от меня. До сих пор сердце рвется и кляну себя.
   Но все равно, тупой собака. Не надо ему тепла домашнего, миски полной еды, хозяина справедливого, подавай волю вольную, да сучек облезлых и текучих. Хотя для этих самых целей отпускал его на фабрике, гуляй, люби сколько хочешь. Мало. Удерет в городе «Митькой звали». По неделе вылавливал. Хорошо город маленький, знакомых и моих и Потапа, кто в курсе наших заморочек много. Звонят чуть не сразу, видели там то. Беру кого-нибудь из детей, ко мне виноватый не подойдет, едем, заманиваем, наказываю. Через месяц другой все сначала. Тупой покупался еще на такой прием. Подъеду, распахну пассажирскую дверку настежь и два коротких пи-пи. Ездить он любил. Залетает в салон мухой, как и не шкодил. Тут уж, раз сам вернулся, шлепну газетой для протокола, что б понял, и мир.
   Но случалось и наоборот, мне в укоризну. Зашел в бар за кружкой пива с друзьями пообщаться. Потапа привязал снаружи на положенном месте. Минут тридцать-сорок меня не было, вышел, нет собаки. Не удрал. Поводка, привязанного на классический узел, тоже нет. По узлам он спец, но запутать. Выходит, сперли добряка. Позвонил в милицию. Меня не поняли. Позвонил знакомым «хулиганам», примчались через пятнадцать минут. Засранец, я говорил, пользовался всеобщей популярностью. Пацаны опросили присутствующих, отвели в сторону девчонку-посудомойку, уехали. Через полтора часа привели под мои очи двух балбесов армейского возраста, кто людям жить мешают. Но собаку те успели пнуть на улицу, предупредил кто-то. Объяснили охломонам умеренно, что чужое брать вредно для здоровья. Но дружка то нет. Одно расстройство, эх. Вечером друг звонит:
   -Иду мимо бара, а там Потап сидит, а бар закрыт. Что случилось?
   Пойми его, был на свободе, нет, вернулся, да не домой, а на место где оставили. Вот тебе и бродяга. Потап он и есть Потап.
   Отпустил его на фабрике на три-четыре дня погулять, супружеский долг исполнить. Не все ж зверю на поводке в городе. На эти дни он приспосабливался жить у девчонок на КПП, а бегал по всей территории, да, сдается, и подальше. К нему прибегали сородичи отношения выяснить, или сам куда рейды делал, прием использовал всегда один. Нашел стаю, вломил вожаку, взял чего хотел, на другой день домой. Незатейливо, но интеллект в таких ситуациях ни к месту. В тот раз встретилась ему стая полудиких, а может и вовсе диких собак, кои развелись нынче не на шутку и леса опустошают нещадно. Именно стая. Со своими правилами и уставом. Растянули бедолагу организованно всем скопом, как медведя, и принялись рвать, убивать. Еле успели охранники палками отбить. Вызвали меня. Приехал, забрал. Раны серьезные. Два дня пес зализывал себя, на третий завонял все-таки, загноились. Месяц с ним по врачам, уколы, обработки, мази. Выкарабкался. Только ухо левое повисло. Ну, ничего, к красоте и благородству прибавился шарм ухарский.

   После вчерашних походов и ночных посиделок спал до двенадцати дня. Это хорошо. Плохо в моем возрасте спать мало. В божьем мире за полупрозрачной стенкой палатки опять солнце и угрожающий гул от сонмищ алчущих моей крови. На речку бегом, быстро-быстро ополоснулся, набрал воды и так же вприпрыжку на базу. Зажег спиральку, сварил вкусный кофе, не спеша откушал кефирчику. Отдых благополучно продолжился.
    На воде подозрительно тихо. Проревели два-три раза моторы до обеда и больше за день ни звука. То ли переловили и разогнали всех рыбаков, то ли в засаде сидят. Меня хитрого ждут. Сижу и я, сочиняю, точнее, вспоминаю и в тетрадку записываю. В шестнадцать часов пообедал, разгадал кроссворд, полежал томно, лес послушал. Лепо. Ближе к вечеру засобирался на порог. Сегодня то может пофартит, зацеплю кого-нибудь трофейного. «Пофартило». Вешались форельки стограммовые, да такие же хариусята. Отпускал без сожаления, даже с необъяснимой злобной радостью. «Да пошли, вы». Видать, приличные особи или изъяты, или переколоты. Сменил три вертушки, зацепил и оборвал дорогущий воблер. Снова прицепил вертушку.
   Кинул метров на двадцать вверх в буруны, Так, без надежды, для успокоения совести, мол, сделал все, что мог. И… удар!
   -Елы-палы. - Тащу, фрикцион жужжит. Тащу, жужжит.
   -Е…. - Не тащу, не жужжит.
   -Е…. - Зацеп. Надо перейти выше по течению, попробовать отстегнуть. Стандартный прием. Додумать не успел. Опять зажужжала катушка, сама. Мой «зацеп» пошел антинаучно вверх наискосок в струю. Даже показалось, что видел толстую черную спину. Не, впрямь, показалось. Или нет. Ладно, что делать то? Смотает запас шнура и прощай трофей бесценный, и блесна за двести рублей и леса за пятьсот. Да фиг с ними, прощай удача, прощай вера. Бздынь! Проща-ай. Ослабевший остаток лески поплыл вниз. Откусила, наверное, или фрикцион заклинило. У нас, рыбаков, не принято себя винить.
   Но это не все. Работая спиннингом, я поплавочную удочку поставил за дерево, что бы не таскать лишнее. Там она и будет стоять, пока кто-нибудь, идя в кустики по нужде, не набредет. Я ее не нашел. Разбойник меня поимел на …, посчитаю:
   -Так …, так …, так. Много, короче. Оправдал свое прозвище.
   Да, Бог с ним. Лето! Лето наступило. Почти неделя в лесу. Удалась по большому счету. Пора и честь знать. В городе старенькая матушка, хоть и под присмотром взрослого внука, но ….
 
   Отношения пса и бабули особая статья. Мария Васильевна баловала обжору, кормила вкусно и до отвала. В мясо морковку для витаминов, капусту для хорошего стула, водичку холодную « сей секунд»:
   -Все всухомятку да всухомятку. Пей, хороший мой, пей.
   Тупой собака хлебал без края и тут же просился на улицу.
   Объяснял, объяснял, что вываленный язык это радиатор для охлаждения от тепла в квартире, и пьет он потому, что вода холодная. Нет:
   -Я мучить собаку не позволю. И ни какой он не тупой, да Потапушка, ум-м-мничка, ум-м-мничка.
   Умничка же эту тему как мог убедительно подтверждал. Занимал в коридоре лежачую позицию, с которой мог контролировать кухню, спальню и гостиную, и смотреть хозяйке в глаза максимально умным и преданным взглядом. Я то был уверен, что тут как раз все наоборот. Хозяином считал себя пес, а бабушка для него была поваром, официантом, компаньоном. К тому же старенькая, слабенькая, без присмотра не оставишь. Кончилось сие компаньонство хорошо не трагично. Рванул кобелина как то на прогулке по своим кобелиным делам, у старушки только ноги над головой мелькнули. Чудом не расшиблась и под машину не попала. На совместных прогулках пришлось поставить крест, не смотря на протесты и мольбы обоих.
   Где я позволял ему быть полноправным членом моего общества, это в походах. Грести он не мог, но обстановку контролировал даже сопя на дне лодки и видя сны смачные. Неожиданные нападения зверя или плохого человека были исключены. А забирались мы в такую глухомань, что благополучное возвращение зависело именно от взаимодействия. Четыреста двадцать километров сплава по Поною, триста пятьдесят километров сплава и волоков по Кисеньге, Поною, Кинемуру, Варзуге, Стрельне, морю. Водные походы по Большой, Куне, Индере. Пешие по Хибинским и Ловозерским горам. Автомобильные путешествия по Карелии, средней России. Охоты, рыбалки, прогулки за грибами-ягодами. Всякое бывало. Я уже раньше рассказывал в дневниках. Выручал, без всяких оговорок, спасал даже. Чего стоит только провал в бочку на Бревенном пороге. Испугайся пес, соскочи со вздыбленной тонущей лодки некому было бы писать эти строчки. А когда медведь на меня бросился, а в ружье дробовые патроны. На доли секунды счет шел. Это у меня. Дружку и долей не надо было, хватанул громадину за бок и погнал вспять. Таким ярым не видел его даже в драках.
   Нет, оговорюсь, вредил, тупой собака. В комариногнусиный период забираемся с ним в палатку, перед сном зажигаю на ненадолго спиральку, нечисть дохнет, тушу химию и баиньки на пару в тиши и благодати. Просыпаюсь среди ночи закусанный, заеденный до крови, до мяса, тоже и с балбесом лохматым. Ворочается, скулит, чешется. Глядь, а вход, что на липучке распахнут, оне видите ли прогуляться изволили. Тупица.

   В эту ночь выспался, проснулся сильный, довольный. С потерями смирился, не в удочках жизнь. В пороге, да, в реке, в деревьях, в небе, что бескорыстно и щедро одаривает отшельника чистейшей голубизной, да в отпуске только начавшимся.   
   Не спеша в раскачку собрался. Перетащил скарб на берег. Накачал, спустил на воду «Полину». Уложился, оглянулся напоследок.

   Мой чертяка одноухий среди множества прочих обладал еще одной уникальной чертой. Перед уходом, отъездом, покиданием места привала, злыдень вероломно исчезал, пропадал напрочь и все. Свистишь, кричишь бестолку. Нервов погублено не меряно. В протоках Поноя посреди кинемурских болот в центре Кольского полуострова я обреченно метался по берегу, орал дурным голосом:
   -Потап, Потапушка, ну где же ты?
   Разжег дымный костер. Нет урода. Стреляю в воздух, один патрон, другой, третий. На выстрел любая лайка все бросит, но прибежит. Нет. Проходит час, еще час и еще.
    -Да, пропади, ты, пропадом.
   Не от большого ума, со злости и от психу прыгаю в лодку, трогаюсь, скрипя зубами, и…
   Вот мы:
   -Можно сесть?
   -Урод, нельзя же так.
   -А я чо, я ничо, ладно тебе, - и хвостом по сторонам дык-дык, - нормально, нормально.
   То ли радоваться, то ли запинать напарничка до полусмерти. Конечно, радуюсь, но тихонько, грозно нахмурив брови.
   -Садись, горе мое.
   Но каюсь, было дело, пинал друга. А как не пнуть.
   Идем по тротуару, по левому краю, напарник еще левее. Поздняя осень, под ногами слякоть, вокруг уныло. Вдруг Потапу стало весело и нескучно, справа из-за угла сучонка вынырнула. Балбес прыгает к ней, поводок между нами натягивается…. А на обгон нашей связки тоже справа уверенно, как ракетный крейсер, пошла пышная яркая русская женщина. Не будь все так резко, глядишь, и обошлось бы. Но ведь крейсер, инерция. В последний момент хватаю мадам за что успеваю, выпуклое такое, благополучно удерживаю, и получаю по лицу. Яркая русская уходит. Я киплю самоваром, Потап мечется, опустив башку, собаки очень хорошо чувствуют трепку. Подтягиваю, гада, подтягиваю, тот упирается. Но деться то некуда. Получай! Моя нога взлетает, попадает в петли поводка, что набирал секунду назад, путаюсь, дергаюсь, теряю равновесие и грохаюсь в грязищу.
   Да-а. Не понял я тогда знака.
   Сопровождали мы с ним друзей туристов на перевал Северный Чоргор. Я гид, лохматого пенсионера охранником взяли. Доохранялся. Ведь под ногами крутился все два часа. Последний взлет на перевал по крутому снежнику. Люди «взлетели», дурачку же снег не понравился, полез в обход справа по скалам, промахнулся и оказался на пятнадцатиметровой отвесной стене. И орет:
   -Вай-вай, спасите, снимите!
   Не только орет, по краю бегает, а из-под лап камни вниз летят. Попадет таким, мало не покажется. На грех группа туристов питерских с той стороны нам навстречу топает и прямо под стену. Я наперез:
   -Осторожней, наверху тупой собака камни скидывает, жмитесь к той стене.
   В ответ от фасонистой дамочки без возраста:
   -Собака тупая? Это у хозяина мозгов нет, довел животное. Бедня-яжечка.
   После такой благодарности я, уже два года дедушка, весом сто пять килограммов, полез вверх по камину снимать беднягу. Не удалось. Обходить вниз-вверх сил не осталось. Позорище кончилось благополучно. Почти. На обратном пути Потап, как ни в чем ни бывало, присоединился к нам «охраняемым» и весело скакал поодаль до базы.
   У домика, привязывая нервотрепа к дереву, вспомнил дамские реплики в свой адрес под стеной, зубами скрипнул, да как пнул предателя по основанию хвоста. Попал по сосновому корню и сломал мизинец на правой ноге. В начале летнего отпуска.
   -Господи! Ну не прав я, не прав, палец то зачем ломать. – Хотя, грех роптать, Ему наверху виднее над кем длань простирать.

   Еще раз оглянулся. Никто нервы не треплет. Да-а. Погреб.
   На месте уже ждал Борисыч. Перекусили, уложились. Пора. А шея почему-то неподвластно головой вертит: «да где же этот олух». Да-а. Поехали.