Жанна д Арк из рода Валуа 89

ШИНОНСКИЙ ЗАМОК
(вечер 10 марта 1429 года)


«Господи, кто я?»
Сцепившиеся между собой руки побелели и мелко дрожали.
«Кто я, Господи?!
Почему ты повелел мне родиться от короля и королевы, но не велел им любить меня, даже когда других сыновей у них не осталось? Или почему не забрал вместе с братьями?
А может, как мои отец и мать, тоже счел их более привлекательными?..
Но - вот я здесь…  вот я остался... И - кто я?
Король?
Нет...
Буржский королёк, который всех только потешает?
Не-ет... по крайней мере — в лицо мне никто смеяться не смеет!
Ненавистный сын, которого эта чёртова мать королева ославила бастардом?!
Ну уж нет! Ведь у меня пока ещё есть армия, есть подданные и... матушка!...
Или нет? Или она уже только «была»? И сам я всего лишь жалкий неудачник, который  не имеет другого занятия, кроме как разочаровываться в тех, про кого думал, что они его любят?..».
Напряженные локти даже сквозь мягкую подушку почувствовали твёрдую доску, на которую опирались.
«Танги... Мой Танги. Тот, что в день смерти отца первым склонил передо мной  знамя... Я сделал его управляющим двора, как прежде. Но уже давно он служит  более преданно не мне… Танги – рыцарь. И жизнь готов положить за слабого. А мне в слабости он отказал в тот момент, когда первым провозгласил: «Да здравствует король!». И, как многие другие, целиком отдал себя той, которую я называю матушкой за то, что она вернула мне семью и, как тогда казалось, подлинно материнскую любовь...
О, да, она многому меня научила! Но спроси сейчас - кто я? - и в ответ она в лучшем случае скажет: «Он тот, кто должен стать нашим королём».
Должен...
Это слово всё портит, но она его обязательно скажет. Хотя почему - должен, когда это право моего рождения?!
Я МОГ БЫ быть королём, если бы меня не учили, как править, а давали бы это делать! Но матушка никак не может простить того единственного самостоятельного решения, и потому она - везде! В Королевском совете, в Генеральных штатах... И везде - не рядом, а впереди!
Она раздает деньги и советы, и все мои военачальники - только лишь по обязанности делать это - извещают меня о состоянии дел едва ли не после того, как доложатся ей! Причем ей — уже не по обязанности, а по велению души и здравого смысла, потому что она всегда знает, что делать дальше...
А я?
Знаю ли я?
Да и ТО моё решение - было ли оно самостоятельным?..
Ла Тремуй шептал: «Убей!», де Жиак требовал: «Убей!», а когда я отдал приказ убить, вина легла лишь на мои плечи, и только поэтому я и сам теперь считаю, что поступил самостоятельно!
Нет, нет! Об убитом дяде не сожалею. Но матушка... Что она тогда сказала? «Наш король убийцей быть не может»... Не может. Но я убийца перед всем светом! Значит - что? Значит, не король?! И матушка, если вслух и скажет: «он тот, кто должен...», то про себя подумает: «кто должен БЫЛ БЫ стать нашим королём, но запятнал себя убийством»!
Как будто другие не убивали...
Но я по глазам вижу, что не простила, не забыла и словно ждет чего-то. Отстраненно, настороженно, как зверь, который вот-вот бросится. Хотя понять не могу — чего?
Чего?!!!
Снова убийства? Предательства? Или трусливого бегства от всех проблем, потому что сил моих больше нет на это непонятное положение?!
Не знаю. Но чувствую — матушка всё время настороже.
Она управляет даже моей семьёй, потому, чёрт возьми, что является матушкой и мне, и Мари!».
Шарль расцепил сплетенные пальцы, сжал ладони в кулаки и бессильно опустился на них лицом.
Мари... Преданная и вечно сочувствующая.
«Спроси у неё - кто я? И в ответ услышишь: «Мой муж, отец моего ребёнка». Она только так и ответит, потому что до сих пор уверена: в этой жизни мне нужнее всего семья!
Но так ли это?!
Семья — лишь средство продолжить род для того, кто родился королём.
Мари этого не понять. А вот матушка понимает прекрасно! Поэтому закрывает глаза на вереницу фрейлин, пользующихся моим самым пристальным вниманием, и на тускнеющую от огорчения собственную дочь. С неё станется и приказать этим фрейлинам улыбаться мне, как можно призывнее...
А может она, чёрт возьми, и приказала?!
Она — фрейлинам, а господин де Ла Тремуй — жене. И все обложили меня, как охотники зайца, с той лишь разницей, что загоняя зайца перед ним не раскланиваются и не уверяют, что итогом охоты должна стать коронация!».
Костяшки, выпирающие из кулаков, больно вдавились в лоб, но поднимать голову и открывать глаза не хотелось.
«Господи, кто я? Кем задуман для этой жизни?! Меня издавна учили, что никому ты не посылаешь больше того, что он может вынести. Но я готов вынести и больше, лишь  бы знать, что терзания, посланные мне - не отнятая тобой рука, а преддверие грядущего величия! И, если это так... если действительно так, то пусть девушка, которую я приму сегодня, ответит на мой вопрос, как будто я задавал его, глядя  ей в глаза... Вот тогда я уверую, что ОБЯЗАН! Уверую, что король и стану им — таким, какого вижу в своих мечтаниях уже давно!» 


- Ваше величество, пора, - донеслось из-за двери.
Шарль выпрямился.
Накануне, несмотря на мнение почти половины комиссии, которая высказалась за то, что девушка не в себе, и посылать к ней надо лекарей, а не учёных богословов, он принял решение об аудиенции. Но с непременной проверкой при всём дворе!
Принял сгоряча, после того, как заметил взгляд, которым обменялись Ла Тремуй и монах де Сеген, высказавшийся, кстати, за девушку. Ла Тремуй явно подобного не ожидал, поэтому не смог сдержать ни резкого движения в сторону монаха, ни разгневанного удивления. И Шарля это взбесило!
«Снова сговоры за моей спиной, снова интриги! Но я не намерен больше никому потакать, и приму эту девушку у всех на глазах, потому что, как мне кажется, только она одна ещё воспринимает меня всерьёз!»
Однако отданный сгоряча приказ привести Жанну в замок ожидаемого облегчения не принёс. Как только улеглось возмущение, на смену ему пришел панический страх: а что, если во время проверки девушка его не узнает?! Что, если склонится перед другим, даже не заметив его в толпе придворных?! Шарль уже заранее всем своим существом слышал злобный хохоток вокруг и новые сожаления, сочувствия, разочарования...
Он и уединился для этой своей молитвы, лишь бы не видеть любопытствующих взглядов, которыми его провожали с самого утра, кажется, даже собаки. Но оставшись один  вдруг почувствовал, что действительно должен помолиться. А если быть совсем точным - просто поговорить с кем-то совершенно открыто, не стыдясь ни слёз, ни сомнений, ни обид. И только с вопроса, вызванного горькой обидой, он смог начать этот полуразговор-полумолитву. И теперь лицо и тыльные стороны его ладоней были мокры от слёз, хотя Шарль готов был поклясться, что не плакал.
- Ваше величество, пора!
- Иду...
Руки он обтёр о камзол, а лицо — краем рукава.
Пора. Действительно, пора.
Шарль выглянул за дверь. Только камердинер со шляпой и его парадным камзолом в руках, да пара стражников из личной охраны. И всё! И пусто... Весь двор в каминном зале ждет развлечения вместо того, чтобы ждать здесь и сопровождать его туда преданной свитой!
- На кого же мне надеть этот камзол?
- Не знаю, ваше величество, - тут же отозвался камердинер, полагая, что вопрос адресован ему. - Но, думаю, не стоит этого делать. Я видел девушку...
- Думать я могу и сам, господин Гуффье.
А вот кстати ещё кто-то в другом крыле коридора! Согнут поклоном - пытается изобразить, что видит короля.
- Кто вы, сударь?
- Конюший Жак де Вийо, сир.
- Подойдите и наденьте эту одежду. Сегодня вас представят под моим именем.
- О, благодарю, сир! Это большая честь!
- Не думаю.
Шарль с откровенной неприязнью всмотрелся в белобрысое лицо конюшего, торопливо сующего руки в рукава его камзола с королевскими лилиями.
- Вы рыцарь?
- Нет, сир.
Одна рука уже просунута, но другая замерла на полпути — вдруг велят всё снять.
- Одевайтесь, одевайтесь, - поморщился Шарль.
И вдруг вспомнилось! Когда только приехали в Шинон, этот конюший без конца попадался на глаза, да так, что чуть было не запомнился. Но матушка сказала - пустой человек, внимания не стоит. Он вроде бы служил когда-то при её супруге, герцоге Анжуйском, и позволял себе непозволительно шутить, за что и был сослан в Шинон...
Ах, какой неудачный выбор для предстоящего розыгрыша! Теперь она разгневается и обязательно скажет что-то вроде: «Вы унизили себя этим, Шарль».
Ну и пусть скажет! Так, может, ещё и лучше.
Разве все они, отказывая ему в должном почтении, не унижают себя, служа тому, кого ни во что не ставят?!
- Я готов, ваше величество.
Шарль на своего «двойника» едва взглянул.
- Тогда пошли. И не вздумайте изображать лицом величие или достоинство, а то в наши переодевания никто не поверит.
* * *

По Гран-Карруа, круто вздымающейся на холм, где расположился замок, вереница всадников поднималась медленно из-за толпы, заполонившей улицу.
Первым ехал Коле де Вьенн, пожелавший до конца исполнить обязанности королевского посланника. Он сам вызвался сообщить Жанне, что ей велят явиться ко двору, и теперь громогласно разгонял любопытных, лезущих под ноги лошадей.
Изо всех, кто выехал когда-то вместе с девушкой из Вокулёра, в замок позволили отправиться только военным, поэтому сейчас за Жанной ехали Пуланжи и Нуйонпон, да ещё Рене со своими людьми, по-прежнему переодетый простым лучником, как и рыцари его свиты. Впрочем, последний собирался у всех на глазах доехать только до ворот, затем отстать и в сам замок войти, как можно незаметнее, пока кто-нибудь не рассмотрел его в этом, странном для герцога наряде.
Клод тоже осталась на постоялом дворе. Утром, помогая Жанне собираться, она то и дело пыталась заглянуть ей в лицо. Но Жанна глаза отводила, пока, наконец, вопрос о том, что с ней, не был задан открыто. И пришлось рассказать, как накануне, отозвав её в сторонку, Рене, точно так же отводя глаза, предупредил о розыгрыше, который готовился при дворе дофина.
- Зачем? – одними губами выговорила Жанна, на мгновение потерявшая дар речи.
- Тебя же предупреждали, что здесь всё будет не так, как ты привыкла, - ответил Рене. – При дворе тебе далеко не все рады, и скажи спасибо, что согласились принять хотя бы так.
- Но дофин…
- Тебя он пока ещё не знает. Но не жди, что его объятья раскроются сами собой даже после того, как ты его узнаешь в толпе. В этом я помогу – встану за его спиной и, отыскав меня, ты отыщешь дофина. А потом придется самостоятельно пробивать броню его зависимости от чужого мнения, и тут я уже не помощник.
Поэтому теперь, с огорчённым лицом, Жанна опустилась на стул перед Клод и беспомощно развела руками.
- Я боюсь, что не смогу найти нужных слов. Здесь действительно всё не так, и я ведь тоже совсем не знаю дофина.
Клод присела напротив.
- Ты знаешь его, - сказала она уверенно. – Невозможно столько лет прожить с мечтой о помощи другому человеку и не проникнуться его бедой. Смотри дофину в глаза, когда будешь говорить с ним и представляй, что ты – это он. Только так найдутся нужные слова. Он поймет, Жанна, не сомневайся! И всё, на что вы оба надеялись, получится. Иначе ты бы вообще здесь не оказалась…
Весь день Жанна повторяла про себя эти слова Клод словно какое-то заклинание, которое помогало ей дожить до часа отъезда. Потом она спокойно спустилась вниз, где ожидали её спутники, в последний раз проверила, достаточно ли достойно выглядит и пошла вместе с другими во двор, к осёдланным лошадям. На молчаливый вопрошающий взгляд Рене сказала на ходу:
- Я готова.
И решительно вдела ногу в стремя.
Пока ехали - не разговаривали. И толпа горожан, сопровождающая их, тоже хранила молчание.  Только изредка взлетал в холодный воздух робкий женский возглас: «Спаси нас, Дева», но и он затухал, как едва запалённое пламя свечи.
На площади, от которой повернули к замку, к процессии присоединился отец Паскерель.
- Если Дева позволит... - начал было он.
Но Жанна только кивнула в ответ без улыбки.
Она была сосредоточенна настолько, что Рене в какой-то момент показалось, будто и молчание толпы, и их собственная неразговорчивость были прямым следствием этой сосредоточенности, призванным не мешать. Но не успел он так подумать, как дорогу преградил какой-то всадник, явно просидевший не один час в трактире.
Пропустив де Вьенна, он решительно выехал перед Жанной и, пьяно усмехаясь, заорал на всю улицу:
- И это Дева? Святые угодники, она же в штанах! В таком случае и я могу назваться Девой –  у меня тоже есть штаны! Только надо проверить, что в них: может, я-то окажусь Девой посолидней.
Глаза Рене побелели от гнева. Растерянный де Вьенн обернулся, не зная, что делать. По тесной улице понеслась грязная богохульная ругань, но всадник, судя по всему, освобождать дорогу не собирался. А до замка оставалось всего ничего… Не затевать же свару в двух шагах от ворот!
Рыцари потянулись к мечам.
- Не надо, - остановила их Жанна.
Она поехала прямо на пьяницу, и лошадь его вдруг попятилась, а сам он замолчал, хотя не перестал криво улыбаться. Но наглый взгляд опустил.
«И это человек, - подумала девушка, окидывая взглядом грязный расстёгнутый камзол, давно не мытые руки и серое, обвисшее лицо. – Это – образ и подобие Божье, в котором заключена бессмертная душа?».
Клод как-то говорила ей, что смертельно больные люди становятся похожими на луну. У этого лицо хмурое, как ночное небо, где луна только угадывается, а солнца давно уже нет. Видно, ему недолго осталось…
- Ты так близок к Богу, - сказала Жанна тихо, - как же можешь говорить то, что говорил только что? Как можешь так осквернять Его волю, заключенную и во мне, и в тебе?! Да и можешь ли ты постичь эту волю, если унижаешь себя так, как не унизит и ненавидящий тебя враг? А если уже сегодня ты предстанешь перед Ним? Так же станешь глумиться?
- Перед ним я склонюсь, не волнуйся, - усмехнулся всадник, но глаз на Жанну так и не поднял.
- Аминь, - перекрестилась она. – Теперь, дай проехать.
Поколебавшись мгновение, пьяница потянул за поводья.
- Езжай, коли в ад не терпится…
Жанна молча проехала мимо. За ней —  все остальные.
И только Рене, прежде чем свернуть к другим воротам, тихо приказал одному из рыцарей:
- Позаботься, чтобы Господу этот... кто бы он там ни был, поклонился уже сегодня.


ШИНОНСКИЙ ЗАМОК
(вечер 10 марта 1429 года)
Продолжение.

В каминном зале собралось человек триста.
Ряженного шута на королевском месте восприняли с усмешками, но не такими злыми, как ожидал Шарль. Да и вообще, всё сборище напоминало обычный приём, только чуть более торжественный из-за количества прибывших на него и чуть более напряженный из-за нервозных дамских смешков и ожидания чего-то этакого, что буквально висело в воздухе.
Все наблюдали за Танги дю Шастелем, который, как управляющий двора, должен был оповестить о появлении Девы. Поэтому, как только вошедший в зал граф Вандомский тихо проговорил ему что-то на ухо, а господин дю Шастель переменился в лице, все принялись толкать друг друга локтями и поворачиваться ко входу, расчищая свободный проход до возвышения, где сидел лжедофин.
- Ваше величество! Дева, прибывшая из Лотарингии, просится быть допущенной для беседы с вами, - громко возвестил дю Шастель, ни на кого не глядя.
Зал затих.
Все присутствующие знали, что на дофина – настоящего дофина - смотреть нельзя. Однако, молчание затягивалось, и кое-кто уже опускал глаза, готовый засмеяться, а кое-кто с негодованием обернулся на возвышение: почему, в конце концов, сидящий там заставляет себя ждать?!
- А?.. Что? Мне... Да, пусть войдет, – невнятно пробормотал мгновенно растерявшийся де Вийо.
Он попытался даже что-то изобразить рукой – некое подобие небрежного взмаха – но вышло совсем уж жалко.
Танги дю Шастель сделал знак страже у дверей, они громко стукнули алебардами об пол, давая знать, что можно войти, и все в зале невольно двинулись вперед, когда, наконец, появилась сама девушка.
Пуланжи и Нуйонпона дальше приёмной не пустили, поэтому вошла Жанна одна.
Вошла и прямо на пороге остановилась, ослеплённая светом множества светильников, на которые не поскупились.
- Подойди, поклонись и скажи, для чего пришла, - не узнавая собственного голоса, подсказал дю Шастель.
Жанна сделала ещё несколько шагов мимо пожирающих её глазами придворных, и снова остановилась.
Даже не зная о розыгрыше, она бы ни за что не признала в человеке, сидевшем на возвышении, дофина. Бегающие глаза, неловко подвернутые на подлокотники руки...  Клод сказала: «Думай так, будто ты – это он», но ТАКОЙ Жанна себя представить не могла. Как не могла и начать сейчас вертеть головой, отыскивая в толпе Рене. Почему-то именно сейчас, в самый ответственный момент, это показалось стыдным и недостойным.
«Я должна сама. Потому что, пока не встречусь с дофином глазами, мой путь сюда не окончен».
- Ну, что же ты? Кланяйся!
Какой-то толстяк, выпучив глаза, кивал головой в сторону возвышения. Дама возле него смотрела с удивлением и лёгкой брезгливостью, а совсем молоденький паж — с явным недоумением. «Здесь всё не так...», - вспомнила Жанна, скользя взглядом по лицам, которые сделались вдруг неразличимыми из-за одинаковой смеси любопытства, недоумения и затаенного ожидания её ошибки. «Я — это дофин, а дофин — это я... Мне нужна отчаявшаяся надежда во взгляде. Может, вон тот? Взгляд не такой, как у других... Хотя, нет — смотрит тяжело и решительно. Будь у дофина такой взгляд, он бы в помощи не нуждался... А если тот? Смотрит, как и Рене, словно весь свет готов вызвать на поединок — значит, вельможа. Он явно ждет, что я узнаю, но как будто уверен в этом. А была бы я уверена? Нет. Я бы только отчаянно надеялась... Как надеется кто-то там, за спиной этого уверенного вельможи... Да, это та самая надежда... Господи, неужели! Это же ОН! Я дошла!».
Из груди Жанны вырвался радостный вздох.
Не чувствуя как её руки почти оттолкнули в сторону вельможу и ещё кого-то, она двинулась сквозь толпу, не отрывая взгляда от найденного лица. На её глазах отчаянная надежда на этом лице сменилась коротким удивлением, а потом оно как будто стало проясняться восторгом с лёгкой примесью испуга.
- Чудо! - коротко воскликнул кто-то.
И толпа словно получила знак. Все зашумели, задвигались, сминая проход к забытому  уже возвышению и расчищая пространство вокруг Жанны и дофина.
Девушка опустилась на колени.
- Благороднейший господин дофин, я дошла. И я послана Богом, чтобы спасти вас и королевство.
Шарль открыл было рот, но почувствовал, что горло его словно перекручено спазмом, который появлялся обычно перед слезами в те далекие дни детства, когда кто-то давал себе труд приласкать его. Но самым поразительным было то, что в глазах девушки он увидел понимание всего этого, будто вслух сказал ей: « Не могу... Я сейчас заплачу...».
- Мне нужно сказать вам... С глазу на глаз, - прошептала Жанна. - Это то, что никто не должен слышать.
Потрясенный и благодарный Шарль смог только кивнуть и жестом велеть Жанне подняться.
- Оставим их одних, господа! - послышался где-то рядом властный женский голос.
Толпа снова задвигалась, смещаясь в сторону - неохотно и бестолково, потому что оторвать глаза от дофина и Жанны не мог никто. Одни искали какие-то знаки на одежде Шарля, по которым девушка могла бы его узнать, другие надеялись заметить тайные переглядывания вокруг Девы и с ней, а третьи, пусть и в явном меньшинстве, не хотели пропустить ни единого мига только что увиденного чуда.


- Она даже не взглянула на меня, матушка! – схватив мадам Иоланду за руку, прошептал Рене, тоже не отрывавший глаз от Жанны. – Ни разу не взглянула, хотя я сказал, что буду стоять за Шарлем!
- Тем лучше, сын мой, - пробормотала герцогиня.
Смятение её чувств достигло предела.
С самого утра, тщательно это скрывая, герцогиня не находила себе места. И хотя предусмотрела кажется любую неожиданность, все равно волновалась, потому что прекрасно понимала: одно дело неожиданность, вызванная обстоятельствами, и совсем другое - неожиданность, созданная людьми.
Шпионы и соглядатаи, расставленные, где только можно, доносили, что господин Ла Тремуй свои покои не покидал и никого не принимал, если не считать отца Сегена, с которым он сначала разговаривал громко и сердито, но потом вдруг затих. И Сеген вышел из его покоев совсем не обескураженным, а даже как будто довольным.
Другие сообщали, что дофин уединился для молитвы. И мадам Иоланда, которая собиралась пойти к нему, чтобы поговорить, как делала это прежде, сочла более полезным для дела не мешать этой молитве.
Однако, не выносящая бездейственного ожидания, она совершенно загоняла своих людей, требуя сообщать даже о самом незначительном. Так, не успела ещё Жанна проехать через площадь, как в сторону замка уже мчался гонец с донесением о том, что к Деве присоединился преподобный отец Паскерель. «Это - который её исповедовал, - уточнила мадам Иоланда. - Этот пусть...».
Но сообщение о всаднике, преградившем путь Жанне почти возле замка герцогиню насторожило.
- Что такое случилось с вами перед самыми воротами? - спросила она у Рене, когда дофин с Жанной отошли в тёмную и узкую, как церковный придел, галерею, примыкающую к залу.
- Не волнуйтесь, матушка, всего лишь какой-то пьяница.
- Но мне известно, что ОНА предрекла ему скорую смерть.
- Не помню такого.
- Разве не было сказано: «Ты так близок к Богу...»?
Рене улыбнулся, если, конечно, можно назвать улыбкой то, что углы его губ еле заметно дрогнули. Но он не мог отреагировать иначе на эту всегдашнюю, полную до мелочей осведомлённость матери, привыкнуть к которой, как к чему-то обычному, до сих пор не сумел. Сейчас, когда в зале не было ни дофина, ни интересующей всех девушки, именно они - герцогиня-мать и герцог-сын - стали средоточием придворного интереса. Любопытствующие взгляды были направлены на них со всех сторон, и мадам Иоланда это тоже понимала. Поэтому, когда чувствовала, что волнение в ней проявляет себя слишком явно, прикрывала лицо специально для этого прихваченным веером.
- Почему это происшествие так  вас волнует, матушка?
- Потому что если ОНА делает предсказания, они должны исполняться!
- За это не беспокойтесь. Я уже распорядился — пьяница не доживет до утра.
Мадам Иоланда подняла веер к самым глазам.
До чего же умён её мальчик! Как тонко и глубоко он проник во весь её замысел! Не будь вокруг столько людей, она бы непременно подарила Рене преисполненный благодарности горделивый взгляд. Да, порода герцогов Анжуйских только улучшилась с притоком в их жилы арагонской крови! И Рене, несомненно, станет лучшим представителем обоих родов!
- Когда всё случится – дай мне знать. Я позабочусь, чтобы происшествие не осталось незамеченным, – тихо произнесла герцогиня и опустила веер, являя залу холодное, бесстрастное лицо.


В то же самое время - в двух шагах от мадам Иоланды и её сына - Артюр де Ришемон, протолкавшись к Алансону и сделав знак своим оруженосцам встать так, чтобы никто не смог их подслушать, зашептал герцогу в самое ухо:
- Не вижу в лице этой девушки никакого сходства с теми... ну, вы понимаете... на кого она должна быть похожа!
Полные азарта глаза молодого герцога весело сверкнули.
- Отчего же? Она мила. А ваш кузен - Луи Орлеанский - тоже, говорят, был хорош собой.
- Дурака валяете, герцог?! - раздраженно дернулся Ришемон. - Не думаю, что вам больше моего хочется быть облапошенным! От мадам герцогини ожидать можно чего угодно!
- Тише, сударь, тише!
Герцог Алансонский по-прежнему весело осмотрел зал.
- Не понимаю, что вам не нравится, Ришемон? Всё прошло — лучше не придумать! Не знаю где стояли вы, но я был прямо перед дофином и поклясться готов, что она сама его узнала!
- И что это, по-вашему? Чудо?!
- Чудом это вполне можно назвать. Но можно и голосом крови, верно?
Алансон мечтательно прикрыл глаза.
- Ах, была бы у меня армия! Уже утром герольды помчались бы в лагерь с благой вестью. И, клянусь Богом, Ришемон, вечером моих солдат было бы не остановить от сражения за своего господина.
Мессир Артюр сердито пробормотал что-то неразборчивое и посмотрел на галерею. Туда, где в отблесках факельного огня угадывались фигуры дофина и Жанны, словно намеченные красно-оранжевыми штрихами.
- Что-что? - не понял его бормотания Алансон.
- Я говорю: поживем - увидим, – отчеканил, не оборачиваясь, Ришемон.


В сумрачной галерее мир словно разделился надвое. По одну сторону - затянутые мраком окрестности, где лишь поблескивала лунным отражением река, недавно вскрывшаяся ото льда. А по другую – ярко освещённый мирок каминного зала, в котором растревоженным водоворотом кружили люди, похожие отсюда на цветной, но плоский гобелен, знакомый с детства и скрывающий некую запретную дверь. Шарль чувствовал это, не пытаясь сформировать чувства в чёткие мысли. Он знал только одно: происходит то, о чём в полную силу боялся даже мечтать. И девушка перед ним хоть пока ещё и робко, но всё же заставляла с уверенностью думать: завтра по одну сторону от него рассеется мрак, а по другую - рухнет, наконец, этот пыльный гобеленовый полог, и дверь в новую жизнь всё-таки откроется!
Жанна по-особенному бережно потянулась к его ладоням и, словно успокаивая, накрыла их своими.
Шарль задрожал, чувствуя одновременно, как перетекает в него через эти ладони новое, не испытываемое до сих пор, спокойствие. Он бы мог сравнить это с теми ощущениями, которые вызвали в нём когда-то первые материнские заботы герцогини Анжуйской. Но с тех пор он столько раз обманывался…
- Я боюсь снова обмануться, - прошептал дофин почти против воли.
Это было тайным, доверяемым только молитве и не произносимым вслух никогда.
-  Ничего больше не бойтесь!
Голос у девушки уверенный, идущий будто бы из его собственной души.
- Вы - единственный законный король Франции, угодный Богу...
- Да, да, - зашептал в ответ Шарль. – Но откуда ты знаешь? Откуда?! Неужели сам Господь?! Но почему тебе, а не мне напрямую?! Кто ты?
- Голос Бога – это озарение. Оно не спускается в мир, где царят ложь и злоба, как солнечные лучи не могут осветить болото изнутри. Вас заставили жить в таком болоте, потому что вы заметны и на виду у всех. Я же не знаю ни отца, ни матери. С раннего детства меня, забавы ради, обучали ездить верхом и стрелять из лука. Но потом... я же писала в своём письме… Потом всё неясное, что жило в моей душе и волновало, обрело смысл и цель! Я давно чувствую, что призвана спасти вас и королевство, но услышала это несколько лет назад от той, которая действительно слышит Бога…
- Да, да, - снова кивал Шарль, слушая и не слыша до конца.
Слова этой девушки были сейчас всего лишь обрамлением того главного, что уже свершилось. Упоминание о написанном письме прошло по задворкам сознания слабым воспоминанием – да, что-то такое было. Но так ли уж это важно? Он – король! Вот и ответ на его молитву! И теперь, даже перед самим собой, в самые сокровенные минуты, он – ничтожный бастард, из последних сил отстаивающий свои права - может не кривя душой сказать: Господь желает, чтобы Я правил!
- Проси, что хочешь! – пылко сказал он, прерывая Жанну. – Я дам тебе всё, чтобы ты выполнила Божью волю!
Глаза девушки наполнились слезами.
- Дайте мне спасти вас, дофин. И короновать как положено.
В зале кто-то чему-то засмеялся, и Шарль вздрогнул, как от пощечины.
Быстро взглянул на Жанну – заметила ли... поняла ли? Сразу увидел – да, поняла. Но поняла без жалости, с которой понимали обычно Танги, матушка и все те, кого он считал близкими и кто, на деле, никогда не был ему ближе, чем эта девушка, понимающая всё таким, каким оно и было.
- Только я спасу вас, - добавила она.
- Да. Да. Только ты!..
Шарль крепко взял Жанну за руку и повел в зал. Все разговоры там мгновенно стихли, а все лица повернулись к ним с явным ожиданием – что же дальше?
«Это они только ради неё», - в последний раз подумал в Шарле прежний дофин.
А новый король, с лёгким раздражением на прежнего, громко объявил:
- Я верю этой девушке! И отныне во всём буду следовать одной лишь воле Господней, которая велит МНЕ быть королём!


Продолжение: http://www.proza.ru/2012/02/09/2007