1682. Хроники стрелецкого бунта - 4

«Того же году апреля на 30 день указал великий государь послать в тюрьму полковников, на которых били ему, великому государю челом стрельцы, и вотчины у них отнять, и против челобитья на них всё доправить и их от тех приказов отставить. А указ великого государя сказывал им думной диак Ларион Иванов. А в тюрьму отводил полковников Стрелецкого приказа диак Федор Кузьмищев».
Оставшись без полковников, стрельцы особо печалиться не стали, благо вина зелена бочку привез в слободу какой-то доброхот.  За чарой заспорили и, опять же, подрались.  А чего еще делать, ежели всё начальство по тюрьмам сидит?  Только стрельцы полка Сухарева продолжали, как положено им службу нести. Поначалу здесь тоже роптания были, но пятисотный Бурмистров влез на бочку, показал всем кулак, не меньше, чем пуд весом и молвил внятно:
 - Вот, попробуй у меня, забузи кто!
Федот Куприянов выкрикнул было из толпы молчаливой:
 - А мы не люди что ль? Нам тоже охота…
Но тут ему пятидесятник Борисов такую знатную оплеуху «выписал», что шапка Федота птицей с головы его взмыла и плюхнулась в свежий конский навоз. Громким взрывом смеха отмечено было сие событие.  А насмеявшись, пошли стрельцы в кремль караульную службу нести.  Один полк только соблазну разгульной вольницы не поддался, а остальные…
 - Братцы, кончай драться! – проворно забравшись на крышу бани, истошно орал Еремейка Юрьев. – На Красную площадь пошли, там сейчас полковников в кнуты бить будут.
 - Да, иди ты, - опешив от сей новости, разинул изрядно щербатый рот  Онтроп Митрофанов и тут же лишился еще одного зуба. Кто в драке разевает рот, орехи грызть не любит тот.
 - Тьфу, ух ты! – сплюнул кровавую слюну Онтроп, и угостил обидчика в ухо с размаха. – Да я ж тебя сейчас!
Онтроп примеривался, чтоб еще крепким ударом по лицу противника порадовать, но тот извернулся и метнулся за угол бани. А с бани продолжал орать Еремейка Юрьев, громче трубы иерихонской:
- Пошли на площадь красную!  Там полковников в кнуты!
 - Полковников в кнуты! – эхом разнеслось по стрелецкой слободе. – В кнуты!
И драка от вести столь необычной притухла.
 - Как это, полковников, да в кнуты? – удивленно переговаривались стрельцы по дороге к кремлю.
А у кремлевской стены народу было видимо-невидимо. Не каждый день развлечение горожанам такое. Не преминул и дьяк Савелий Егоза записать в записную книгу разрядного приказа о событии сим.
«Того года майя на 1 день указал великий государь наказание чинить полковникам; а кому какое наказание и тому роспись на которых били челом великому государю стрельцы:
Бить кнутом Александра Карандеева, Семена Грибоедова.
Бить ботоги Микифора Колобова, Григория Титова, Микиту Борисова, Ивана Нелидова, Василья Перхулова, Андрея Дохтурова, Володимира Воробина, Павла Глебова, Кондратья Крома, Александра Танеева, Ивана Щепина».
 Сперва били полковников толстыми ивовыми прутьями – батогами, а потом и до кнута дело дошло.  Кнут, сплетенный из лосиной кожи, был приделан  к отполированной до блеска мозолистой рукой палача рукоятке. Кнут стегал тело полковника Грибоедова  с такой силой, что кожа кровавыми ошметками в стороны летела.
 - Так его, так, - приговаривал в такт каждому удару носастый стрелец  Лексей Дмитриев. – Так его. Хорошо-то как.
- Чему ты радуешься? – резко обернулся на стрельца боярин Милославский Иван Михайлович. – Сегодня полковника твоего так лупцуют, а завтра тебя на ту же лавку положат.
 - Не, нас не положат, - засмеялся стоявший рядом Лексеем его товарищ Ванюшка Корнеев. – За нас государь заступится. Он за стрельцов стоит и не позволит…
 - Какой государь? – перебил, одарив презрительным взглядом Ванюшку, боярин.
 - Петр Алексеевич.
 - Вы совсем ничего не понимаете? – протяжно вздохнул Иван Михайлович. – Какой Петр Алексеевич? Нарышкин теперь Россией править будет. Вон он, какие безобразия уже творит! Где ж это видано, чтоб полковников стрелецких прилюдно пороть?
 - Верно боярин, верно, - хрипло поддакнул Милославскому седой, как лунь, бывший стрелец, а ныне калека сухорукий Агеев. – Никогда такого не было, чтоб полковника прилюдно секли. И было бы за что…
 - За корыстолюбие, - бесцеремонно перебил старика Ванюшка Корнеев.
 - Какое корыстолюбие! – затрясся седой ветеран. – Полковник, он на и полковник, чтоб свой интерес блюсти. Планида у него такая. А коли полковник при своем интересе, то и стрельцам радостно под его рукой жить! А это! – Агеев ткнул дрожащим пальцем в сторону лавки, на которой корчился от боли Семен Грибоедов. – Это от вас всё! От молодых! Вы совсем стыд потеряли!
 - Им скоро Нарышкин покажет, - вслед за калекой продолжил свою речь боярин Милославский. – Давно ли он из Смоленска своего приехал! Вон он уже чего творит! Сына своего, сопляка, бесстыдно в бояре возвести хочет. Где ж такое видано?! У него еще молоко на губах не обсохло, а он уже в бояре! Это всё Нарышкина происки! У, пес смердящий!
 - Совсем Нарышкин стыд потерял, - поддакнул Милославскому думной дворянин Андрей Толстой и тут же поперхнулся.
Поперхнулся от того, что весь народ к лобному месту попер. Так дьяк новый указ государя читать зачал:
«Великий Государь Царь и Великий Князь всеа Великия и Малыя Белыя России Петр Алексеевич  указал переменить полковников, а кому на какое место быть, тому под роспись:
На Иваново место Полтеева - стольнику Миките Данилову сыну Глебову, на Никифорово место Колобова - Петр Аврамов сын Лопухин, на Александрово место Карандеево - Федор Иванов сын Головенков, на Семеново место Грибоедова – Василий Лаврентьев сын Пушешников, на Андреево место Дохтурова – Матвей Марышкин, на Матвеево место Вешняково – Василий Лопухин, на Иваново место Нелидова – Андрей Нармадцкой.
А еще боярину Ивану Максимовичу да сыну его Семену чашнику Ивановичу Языковым, постельничему Алексею Тимофеевичу да казначею Михайле Тимофеевичу Лихачевым да стольникам ближним Ивану Андрееву сыну Языкову да Ивану среднему Васильеву  сыну Дашкову сказано, чтоб они во время выхода великого государя не ходили и ево государевых очей не видали».