О ливере

 Руська любит смотреть сериалы.
 У неё телевизионный цифровой канал, где целыми днями крутят сериалы.
 Потом  Руська рассказывает мне, что там  и как у них, у этих героев бесконечных сериалов. Рассказывает так, словно речь идёт о её соседях по лестничной площадке или коллегах по работе. Она говорит: «Представляешь, чем дальше, тем больше у них проблем… У Изи рак 4-й-степени, но её уговорили лечиться…А эта доктор, от которой ушёл муж, потому что он любил Изи…Сегодня умерла старушка. Ну, её родственники так достали врачей…».
 Я слушаю, замечая как поблёскивают от возбуждения тёмно-карие Руськины глаза, и понимаю, что ей,  Руське всё это совсем не безразлично. Все эти выдуманные чужие жизни: чужие беды  и симпатии, и болезни, и влюблённости.
 Ей это всё что угодно: страшно, грустно, смешно, жалко, но никогда не безразлично. А я слушаю её и позволяю себе снисходительно улыбаться, будто я знаю что-то такое, что Руське пока не понятно, а вот когда она поймёт, тогда вот она…
 А почему  собственно я позволяю себе так снисходительно улыбаться, глядя на Руську?
 А потому собственно, что сама я никогда не смогу так…какое бы правильное слово подобрать…я никогда не смогу, не сумею так сопереживать, как она.
 «А ты знаешь, - говорит Руська, - там две девочки. Они лесбиянки. Одна из них отдала другой половину своей печени, чтоб она её не бросила. А там чума. Представляешь?»
 Я не представляю, почему там чума. Но представляю, что это верно жутко отдать кому-то половину печени или даже четвертину,  или вообще маленький кусочек чего-то позволить отрезать у себя отдать кому-то другому.
 И я говорю: «Представляешь, как надо любить, чтобы пойти на такое?»
 А Руська говорит: «Ну, не для того же, чтоб не бросила!»
 Говорит так возмущённо вроде то, что отдать половину печени - само собой разумеется, но удерживать такими методами любимого человека – форменное насилие.
 Целый вечер я думаю: смогла бы я отдать свою печёнку или нет.
 Думаю долго и у меня, в конце концов, начинает болеть в правом подреберье, от чего  до ночи ворочаюсь в постели, не могу уснуть.
 А когда, наконец, решаю для себя эту мной же придуманную проблему, моментально проваливаюсь в глубокий сон.  Потому что, что тут думать? Лучше полжизни прожить с половиной печёнки, чем всю жизнь с полным набором ливера, но без Неё. И на что я убила целый вечер? Почему-то я уверена, что Руська не стала бы об этом задумываться, если б пришлось…